С трудом преодолеваю я сомнения и неохоту, которые мешают мне вернуться мысленно в лагерь Лейка, к тому, что мы на самом деле обнаружили там, а затем и по другую сторону жуткой стены гор. На каждом шагу меня так и подмывает опустить подробности, ограничиться намеком, не раскрывая подлинные факты или не высказывая неизбежные предположения. Надеюсь, прежний рассказ был достаточно подробным и теперь требуется лишь отдельными штрихами дорисовать картину ужасов, открывшуюся нам в лагере. Я упоминал уже об опустошениях, причиненных ветром, о поломанных укрытиях и механизмах, о тревожном поведении наших собак, об исчезновении саней и других предметов, о погибших людях и собаках, о пропаже Гедни и о погребенных каким-то безумцем шести биологических образцах – поврежденных, но в целом на удивление хорошо сохранившихся, а ведь мир, к которому они принадлежали, не существовал уже сорок миллионов лет. Не помню, говорил ли я о том, что, осматривая трупы собак, мы одной недосчитались. Впоследствии мы не особенно об этом задумывались; собственно, все, кроме нас с Данфортом, выбросили это из головы.
Главные факты, о которых я умолчал, относятся к телам погибших и к нескольким неопределенным подсказкам, которые, под большим вопросом, позволяли проследить в кажущемся хаосе некую – пусть чудовищную и невероятную – связующую нить. Прежде я пытался отвлечь своих товарищей от таких мыслей; куда более простым – и здравым – выглядело предположение, что кто-то из группы Лейка лишился рассудка. Да и то, как не сойти с ума при этом дьявольском горном ветре, когда вокруг беспредельная пустыня, а рядом – средоточие всех земных тайн.
Самым загадочным, разумеется, было то, в каком состоянии мы обнаружили тела и людей, и собак. Все они словно бы пали жертвами какой-то чудовищной схватки: тела были искалечены так, что этому не находилось объяснения. Насколько мы могли судить, часть была задушена, часть растерзана. Беспорядки, очевидно, начались с собак: в их наскоро возведенном загоне была пробита изнутри дыра. Загон находился в стороне от лагеря, поскольку собаки люто возненавидели чудовищных выходцев из архейской эпохи, однако меры предосторожности, судя по всему, не помогли. Разбушевался ветер, стена была недостаточно высокая и прочная, и собак – то ли из-за самого ветра, то ли из-за слабого, но набиравшего силу запаха кошмарных созданий – охватила паника. Правда, образцы были укрыты палаточным брезентом, но его постоянно подогревало низкое антарктическое солнце, и Лейк упоминал, что под действием тепла ткани загадочных организмов, на удивление здоровые и плотные, стали расслабляться и расправляться. Может, ветер сорвал брезент и разворошил древние останки, в результате чего источаемый ими резкий запах усилился.
Что бы ни случилось, это было страшно и омерзительно. Но пора мне, наверное, сделать над собой усилие и перейти к рассказу о самом худшем – но прежде заявить категорически (основываясь на свидетельстве собственных глаз и на наших с Данфортом умозаключениях), что пропавший Гедни никоим образом не был повинен в тех ужасах, следы которых мы обнаружили. Как я уже говорил, тела были жутко искалечены. Теперь должен добавить, что плоть была самым непонятным, хладнокровным и бесчеловечным образом искромсана и частично отсутствовала. Это было проделано и с людьми, и с собаками. Из самых здоровых и упитанных экземпляров, как двуногих, так и четвероногих, были вырезаны и удалены большие куски мягких тканей, словно здесь поорудовал умелый мясник. Вокруг искрилась соль, взятая из опустошенных самолетных сундуков с провизией, и это наводило на самые страшные догадки. Все это произошло в одном из самолетных укрытий, откуда был вытащен самолет; ветер стер все следы, которые могли бы хоть что-то прояснить. Куски одежды с искромсанных тел тоже ничего не подсказывали. В укрытом от ветра углу разрушенного сооружения мы заметили подобие слабых отпечатков, но о них говорить не приходится, потому что это были не человеческие следы; подобные неоднократно упоминал бедняга Лейк, расписывая найденные отпечатки окаменелостей. Под сенью Хребтов Безумия остерегайтесь давать волю своему воображению.
Как я уже указывал, когда все кончилось, мы недосчитались Гедни и одной собаки. На месте жуткой трагедии, в самолетном укрытии, мы не нашли двух собак и двоих человек, но в практически нетронутой лабораторной палатке, куда мы направились после осмотра чудовищных захоронений, кое-что обнаружилось. После Лейка там произошли изменения: анатомированные остатки древнего чудовищного создания исчезли с импровизированного лабораторного стола. Но мы уже и раньше сообразили, что один из шести найденных в безумном захоронении дефектных экземпляров, а именно тот, что испускал особенно мерзкий запах, был собран из кусков, взятых со стола Лейка. На столе и вокруг него валялись другие образцы – и нам не пришлось долго думать, чтобы узнать в них причудливо и неумело анатомированные останки одного человека и одной собаки. Щадя чувства живых, не скажу, кто был этот человек. Анатомические инструменты Лейка отсутствовали, но следы говорили о том, что их тщательно очистили. Исчезла и бензиновая печка, хотя вокруг того места, где она стояла, были разбросаны спички. Останки человека мы похоронили вместе с другими десятью; отдельно, с еще 35 собаками, закопали ту, что нашли в палатке. Что касается диковинных пятен на лабораторном столе и на сваленных в кучу иллюстрированных книгах, о них мы даже не взялись гадать.
Это было самое ужасное из того, что мы обнаружили в лагере, однако необъяснимых фактов имелось еще множество. Было абсолютно непонятно, куда исчезли Гедни, одна из собак, восемь цельных биологических образцов, трое саней, часть инструментов, иллюстрированные научные и технические книги, принадлежности для письма, электрические фонари и батареи, продовольствие и топливо, обогреватель, запасные палатки, меховая одежда и прочее подобное. А листы бумаги, все в чернильных пятнах, а следы загадочных манипуляций с самолетами и оборудованием в лагере и на месте бурения – их словно бы изучал кто-то любопытный? Собаки шарахались от этих странным образом разлаженных механизмов. А еще была разорена кладовая для мяса, исчезло кое-какое сырье, консервные жестянки высились нелепой кучей, вскрытые самыми неподходящими способами и в неподходящих местах. Удивляло также обилие разбросанных спичек, целых, ломаных и использованных; на двух-трех палатках и нескольких меховых куртках появились нелепые разрезы, словно кто-то неловко приспосабливал их для непостижимых уму надобностей. Надругательство над трупами людей и собак, а с другой стороны, безумное захоронение дефектных образцов архейских чудовищ, бессмысленная, на первый взгляд, разрушительная деятельность – одно с другим было связано. Как раз ради такого случая, как нынешний, мы старательно запечатлели на фотопленке главные свидетельства безумного разгрома лагеря; теперь фотографии будут использованы как довод против планируемой экспедиции Старкуэзера-Мура.
Обнаружив трупы в самолетном укрытии, мы первым делом сфотографировали и вскрыли ряд безумных захоронений с пятиконечными снежными насыпями наверху. Разумеется, нам бросилось в глаза сходство этих насыпей с точечным рисунком на необычных стеатитах, который описал бедняга Лейк; когда мы отрыли в большой куче камней те самые стеатиты, то убедились, что рисунки действительно весьма близки. И – следует отметить – они сильно напоминали пятиконечные головы архейских существ, из чего мы заключили, что это сходство могло пагубным образом воздействовать на взбудораженные, особенно восприимчивые от усталости умы сотоварищей Лейка. Впервые увидев воочию погребенных чудовищ, мы с Пейбоди ужаснулись и тотчас вспомнили жуткие древние мифы, которые читали и о которых слышали. Мы все сошлись на том, что один вид подобных тварей, одно длительное соседство с ними могли свести с ума сотрудников Лейка, а тут еще гнетущее полярное одиночество и дьявольский ветер с гор.
Ибо именно безумием, поразившим Гедни – ведь никто больше не выжил, – не сговариваясь объяснили мы происшедшее, то есть объяснили вслух, в голове же у каждого (я не настолько наивен, чтобы это отрицать) зароились дикие предположения, настолько несовместимые со здравым смыслом, что едва ли кто решился додумать их до конца. После полудня Шерман, Пейбоди и Мактай утомительно долго кружили над окрестностями и высматривали в бинокли Гедни и пропавшее снаряжение, но ничего не нашли. После разведки они доложили, что исполинский хребет бесконечно далеко простирается в обе стороны, причем ни строение его, ни высота не меняются. Разве что на некоторых пиках правильные кубы и выступы вырисовывались более четко, что усиливало их удивительное сходство с азиатскими горными руинами, изображенными Рерихом. Распределение же загадочных пещерных входов было повсюду примерно одинаковым.
Несмотря на пережитый кошмар, мы сохранили в себе достаточно научной любознательности и авантюризма, чтобы задумываться о таинственной области по ту сторону гор. Как сообщалось в наших усеченных сводках, обследовав лагерь с его ужасами и загадками, мы удалились на покой в полночь; до этого, однако, мы запланировали на следующее утро один или несколько разведывательных полетов на облегченном самолете над горным хребтом, с аэрофотокамерой и геологическим снаряжением. Было решено, что первыми отправимся мы с Данфортом, и в семь мы встали и приготовились, но из-за сильного ветра (о нем мы упомянули в бюллетене) вылет пришлось отложить до девяти.
Я уже пересказывал уклончивый отчет, который мы дали по возвращении, через шестнадцать часов, своим сотоварищам в лагере и отправили по радио. Теперь передо мной стоит тягостный долг: заполнить лакуны в отчете хотя бы намеками на то, что мы действительно увидели в тайной, упрятанной за горами стране – намеками на откровения, которые вызвали у Данфорта нервный срыв. Мне бы хотелось, чтобы он честно поведал, что он видел такого, чего не видел я, пусть даже это была иллюзия, следствие расстроенных нервов; полагаю, именно это зрелище окончательно его сломило. Но нет, его не уговорить. Я могу единственно повторить его бессвязный лепет – он попытался объяснить мне, что послужило причиной его истерических воплей на обратном пути, когда после всех – в том числе пережитых нами совместно – потрясений мы пролетали над перевалом, где никогда не утихают ветра. К этим отрывочным фразам я еще вернусь в самом конце. И если моего рассказа, ясно свидетельствующего о древних ужасах, доживших до наших дней, окажется недостаточно, чтобы удержать других исследователей от вторжения в сердце Антарктики или, по край