ЗОЛОТАЯ ОРДА, ЗАКАВКАЗЬЕ И СРЕДНЯЯ АЗИЯ В XIV–XV ВЕКАХ
76. ИОСАФАТ БАРБАРО О БЫТЕ ТАТАР
Иосафат Барбар о, происходивший из дворянской венецианской фамилии, в 1436 г. предпринял путешествие в Тану (ныне Азов), бывшую одной из итальянских колоний на берегах Черного и Азовского морей. Здесь он прожил 16 лет, наблюдая быт стран, лежащих у Черного и Каспийского морей. С 1471 по 1479 г. Барбаро был венецианским послом при персидском дворе. Это расширило круг его наблюдений. Его «Путешествие в Тану» было издано впервые в 1543 г. Отрывки из «Путешествия» Барбаро берутся из издания «Библиотека иностранных писателей о России», т. I, иждивением М. Калистратова, трудами В. Семенова, СПБ 1836.
Вслед за отъездом хана потянулся весь народ его с своими стадами. Сначала появились табуны лошадей, числом до 60, 100, 200 и более; за сим стада верблюдов и быков, а наконец, и мелкий скот. Это продолжалось ровно шесть дней, и в течение этого времени все пространство степи, какое только можно было окинуть глазом, было усеяно людьми и животными, беспрестанно двигавшимися взад и вперед. Не надобно забывать, что тут тянулось одно только крыло орды; из сего можно заключить, какова была средина ее. Мы целый день стояли на городских стенах (ибо ворота были заперты), так что к вечеру утомлялись до бессилия от продолжительной стражи…
Татары имеют в обозе своем бесчисленное множество повозок о двух колесах, которые по строению своему гораздо выше наших; их обивают собачьими шкурами, войлоками и сукном, смотря по состоянию хозяев. На некоторых из таковых повозок нагружены татарские дома, которые строятся следующим образом. Взяв деревянный круг, в полтора шага диаметром, ставят над ним несколько полукругов, связывая их между собою в самой средине. Потом на эти палатки набрасывают собачьи шкуры, которые прикрывают войлоками или сукном, также смотря по состоянию каждого. Избрав для себя место жительства, они снимают эти дома с повозок, ставят на землю и поселяются в них.
Лишь только хан изберет место для жительства своего, немедленно приступают к устроению базара, наблюдая притом, чтобы улицы были сколь можно шире. Несмотря, однако, на таковое распоряжение, они зимою, по причине множества скота, нестерпимо грязны, а летом наполнены ужасною пылью. По устроении базара тот же час начинают делать печи, в которых татары варят и жарят мясо и приготовляют лакомства свои из молока, масла и творогу. Сверх того у них всегда бывает в запасе дичь, преимущественно оленья. При орде во всякое время неотлучно находятся сукновалы, кузнецы, оружейники и всякого рода мастеровые. Многие, может быть, заключат из сего, что татары живут, как. цыгане; в опровержение подобного заключения скажу, что стан их представляет вид обширнейшего и красивейшего города, с тою только разницей, что не огорожен стенами. Однажды в бытность мою в Тане, где над городскими воротами возвышается прекрасная башня, спросил я у одного стоявшего подле меня татарского купца, который со вниманием разглядывал эту башню: «Нравится ли она тебе?» Посмотрев на меня пристально, он с усмешкою отвечал: «Эко диво! башни строит тот, кто трусит». По-моему, ответ был совершенно справедлив. Упомянув о купцах, я долгом поставляю объяснить здесь, что их всегда очень много при орде; иные нарочно с разных сторон приезжают в оную с товарами; другие же бывают только проездом.
Если кто не имел случая видеть подобно мне вблизи весь быт татарский, тот вряд ли сумеет удовлетворительно отвечать^а вопрос: чем кормится этот народ в беспрерывных переходах своих с места на место и откуда берет хлеб, необходимый для его продовольствия? Как очевидец, я могу в точности объяснить здесь это обстоятельство читателям моим. В исходе февраля месяца по всей орде громогласно возвещают желающим делать посев, дабы они заблаговременно приготовили все, для того нужное; ибо в такой-то день марта предположено отправиться к такому-то месту, для посева избранному. Вследствие сего объявления все желающие немедленно делают приготовления свои; насыпают семянной хлеб на повозки и отправляются с рабочим скотом, женами и детьми или только с частью своих семейств к назначенному месту, которое обыкновенно бывает не далее двух дней пути от пункта, где находилась орда во время возвещения приказа о посеве. Тут остаются они до тех пор, пока вспашут землю, посеют хлеб и окончат полевые работы, и потом уже возвращаются назад в орду. Между тем хан, подобно матери семейства, отпустившей детей своих порезвиться и беспрестанно издали наблюдающей за ними, все кружится около засеянного поля, останавливаясь то там, то сям и никогда не удаляясь от оного далее четырех дней пути. Когда же хлеб созреет, то все желающие, как сеятели, с волами, верблюдами и со всем нужным, так равно и покупатели, отправляются туда для жатвы с повозками, как бы на собственную мызу. Почва земли у них весьма плодородна. Пшеница очень крупна зерном и нередко родится сам-пятьдесят, а просо сам-сто. Иногда жатва бывает так обильна, что не знают, куда деваться с хлебом, и часть его по необходимости оставляют на месте.
77. ГРАМОТА ЦАРЯ АЛЕКСАНДРА ОБ ОТМЕНЕ ПОДАТИ «МАЛИ» (1440 г.)
Начала грамоты недостает. Перепечатывается с сокращениями из «Актов, собранных Кавказскою археографическою комиссией», т. I, 1866.
…хроникона 101 [1413 г.] я воссел на престол, и Грузия от беззаконного Тимура[97]…и мы застали ее безотрадною и опустелою, так что беззаконный… в Грузию хроникона 88-го [1400 г.], и пока мы завладели царством, так… из Тифлисской крепости царя Баграта и Анну царицу2 вывели пленниками, и многие души истребили и самую столицу Мцхет и сколько в Грузии ни было храмов, церквей и крепостей — все до основания разрушили и всю Грузию полонили, и до нашего царствования были постоянные пленения и грабежи в Грузии, и она была разорена и расхищена, и всяческие силы и утешения ни откуда не находила; но с вашей помощью и под предводительством креста честного я начал воевать беззаконных и отбросил их за наши пределы, и христиане предались великому миру и тишине. И как от нас подобало, так я восхотел и усердно стал строить в Грузии все церкви и крепости. В то время дому нашему доходов ни откуда не было, и потому я установил в Грузии с каждого дома по 40 серебряных в подать мали3. До 128-го хроникона [1440], какие крепости, храмы и монастыри ни были в Грузии, все выстроил вновь и украсил, и ныне, в наше же время, отменяем (упомянутую подать) таким образом. Отныне впредь кто из наших преемников, царей или цариц, или другого звания человек адамова рода в Грузии мали потребует, соберет и возьмет, на того ниспошли, боже, неутолимый гнев твой и взыщи с него за грехи и вины наши во второе твое пришествие! Затем молю и умоляю вас, сыновей моих — Вахтанга, Димитрия и Георгия и следующих царей и цариц — исполнить наш завет и не производить сбора мали. Молю также за церквами, мною вновь воздвигнутыми, оставить сполна все те земли и доходы, какие мы пожертвовали и доложили, равно и назначенные нами елей и воск4; а также в пользу служащих за нашу душу какие установлены нами доходы с имений или иные расходы за наше поминовение, — все производить без ущерба, дабы нам ни в какую перемену обстоятельств не лишиться их молитв. Все исполните, да и бог исполнит ваши моления и установления.
Написана грамота сия хроникона 128-го [1440], индикта нашего царствования 28-го, рукою весьма бедного и из всех от Адама рожденных грешнейшего, угощателя и придворного книжника Клими Каклачацзе.
После нас какие будут цари и владетели, для них мали никому не собирать. Если же придет орда и от татар будет вновь насилие, то разве за неразрушение крепостей и церквей, за неопустошение областей и земель может быть собрано мали, но отнюдь не на какую-либо иную потребность.
78. ГРАМОТА ЦАРЯ АЛЕКСАНДРА МАНГЛИССКОЙ ЦЕРКВИ В ТБИЛИСИ (1441 г.)
Начало грамоты утеряно. Перепечатывается из издания «Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссией», т. I, 1866.
…вашим покровом, с помощью вашей и содействием, Давидов — Багратониан, над абхазцами, грузинами, карабахцами и кахетинцами боговенчанный царь царей Александр[98]усердствовал и пожелал, дабы ваши деревни освободить от всяких требований. Явился с прошением державец вашего храма, наш духовник, Тифлисо-Манглисский [епископ] Иоанн, и представил нам древние грамоты на свободу и тарханство3, ныне мы их возобновили и утверждаем, даруя принадлежащим в доход храма вашего деревням, крестьянам и вотчинам тарханство и свободу от всех требований и повинностей; не взимать с них ни денежной подати, ни плуга, ни в пользу конюших, ни казначейских, ни рабочих, ни коровы на убой, ни поросенка, ни курицы, ни сырных продуктов, — словом, не взыскивать никакой подати, ни большой, ни малой, и нашим служителям не являться в ваши доходные вотчины, где бы ни были таковые, ни с какими требованиями. За сие наш богомолец и духовник, Тифлисо-Манглисский [епископ] Иоанн учредил две поминальные обедни за нас: одну в день архангелов, другую в день св. Саввы, которые и должны быть совершаемы всякий год в поспешение царства нашего и во спасение души нашей самим державцем вашего храма Тифлисо-Манглисским [епископом] Иоанном, а после него его преемниками без упущения. Если же кто лишит меня поминовения, тот да будет судим вами [т. е. богородицей] за наши грехи и вины пред лицом сына вашего и бога нашего. Затем, кто сие тарханство, издревле дарованное вашим деревням, крестьянам и имениям и ныне нами подтвержденное, нарушит и обложит их чем-либо, малым или большим — будут ли то преемники наши цари и царицы, или из другого рода старший, либо младший адамова происхождения, в какую бы перемену времени и обстоятельств это ни случилось, — все его учреждения духовные и блага плотские разрушь и соделай того ответчиком за мои грехи и вины в день Страшного суда. Написана грамота сия в 129 год хроникона [1441 г.] 29-го индикта царствования нашего рукою гостеприимна и придворного нашего книжника Клими Каклачадзе.
79. РЮИ ГОНЗАЛЕС ДЕ КЛАВИХО. САМАРКАНД ПРИ ТИМУРЕ (1403–1406 гг.)
В 1403 г. Рюи Гонзалесде Клавихо был отправлен в качестве одного из послов Кастильским королем Генрихом III к Тимуру. Клавихо составил подробное описание всего своего путешествия. В первый раз «Дневник Клавихо» напечатан в Севилье в 1582 г. Отрывок из «Дневника Клавихо» здесь взят в переводе И. И. Срезневского. Полностью испанский текст дневника и русский перевод напечатаны в «Сборнике Отделения русского языка и словесности Академии наук», т. XXVIII, СПБ 1881.
Город Самарканд лежит на равнине и окружен земляным валом и глубокими рвами; он немного больше города Севильи (т. е. то, что внутри вала), а вне города построено много домов, присоединяющихся к нему как предместья с разных сторон. Весь город окружен садами и виноградниками, которые тянутся в иных местах на полторы лиги[99] а в иных на две, и стоит посреди них; промежду этими садами есть улицы и площади очень населенные, где живет много народу и продается хлеб, мясо и многое другое; так что то, что выстроено вне вала, гораздо больше того, что внутри. В этих садах, находящихся вне города, есть много больших и важных домов, и у самого царя там есть дворцы и главные кладовые. Кроме того у многих знатных горожан есть в этих садах дома и помещения. Столько этих садов и виноградников, что когда приезжаешь к городу, то видишь точно лес из высоких деревьев и посреди его самый город. По городу и по садам идет много водопроводов. Промежду этими садами разведено много дынь и хлопка. Дыни в этой стране очень хороши и обильны. Около рождества у них бывает столько дынь и винограду, что удивительно: каждый день приезжают верблюды, нагруженные дынями в таком количестве, что нельзя не изумляться, как они продаются и потребляются; а в селеньях их столько, что их сушат и сохраняют, как фиги, и держат их до другого года. Сушат их таким способом: режут поперек большими кусками, срезают кожу и кладут на солнце; а когда высохнут, складывают их вместе, кладут в мешки и так берегут до следующего года. Вне города есть большие равнины, на которых находятся большие и многолюдные селенья, где царь поселил людей, присланных им из других покоренных им стран.
Эта земля богата всем: и хлебом, и вином, и плодами, и птицами, и разным мясом; бараны там очень большие и с большими хвостами: есть бараны с хвостами весом в двадцать фунтов, столько, сколько человек может удержать в руке. И этих баранов столько, и они так дешевы, что когда царь был там со всем своим войском, пара их стоила дукат. Другие товары были тоже так дешевы, что за одно мери2, которое стоит полреала, давали полтора фанеги3 ячменю. Хлеб так дешев, как нельзя больше, а рису просто нет конца. Так изобилен и богат этот город и земля, окружающая его, что нельзя не удивляться; и за это богатство он и был назван Самаркандом. Настоящее имя его Симескинт, что значит богатое селенье, так как симес у них значит большой, а кинт — селенье, и отсюда взялось имя Самарканд. Богатство его заключается не только в продовольствии, но и в шелковых тканях, атласе, камокане4, сендале5, тафте и терсенале6, которых там делается очень много, в подкладках из меха и шелка, в притираньях, пряностях, красках золотой и лазоревой и в разных других произведениях. Поэтому царь так хотел возвеличить этот город, и какие страны он ни завоевывал и ни покорял, отовсюду привозил людей, чтобы они населяли город и окрестную землю; особенно старался он собирать мастеров по разным ремеслам. Из Дамаска привез он всяких мастеров, каких только мог найти: таких, которые ткут разные шелковые ткани, таких, что делают луки для стрельбы и разное вооружение, таких, что обрабатывают стекло и глину, которые у них самые лучшие во всем свете. Из Турции привез он стрелков и других ремесленников, каких мог найти: каменщиков, золотых дел мастеров, сколько их нашлось; и столько их привез, что каких угодно мастеров и ремесленников можно найти в этом городе. Кроме того, он привез инженеров и бомбардиров и тех, которые делают веревки для машин; они посеяли коноплю и лен, которых до тех пор не было в этой земле. Столько всякого народу со всех земель собрал он в этот город, как мужчин, так и женщин, что всего, говорят, было больше полутораста тысяч человек. Между ними было много разных племен: турок, арабов и мавров и других народов, армянских христиан и греков-католиков и наскоринов7 и якобитов, и тех христиан, которые совершают крещение огнем на лице и имеют некоторые особые понятия. Этого народу было столько, что он не мог поместиться ни в городе, ни на площадях, ни на улице, ни в селениях; и даже вне города, под деревьями и в пещерах его было удивительно как много.
Кроме этого, город изобилует разными товарами, которые привозятся в него из других стран: из Рушии8 и Татарии приходят кожи и полотна, из Китая шелковые ткани, которые в этой стране приготовляются всего лучше, особенно атласы, считающиеся лучшими в мире; а самые лучшие те, которые без узоров. Кроме того, привозится мускус, которого нет нигде на свете кроме Китая: рубины и брильянты, так что большая часть тех, которые есть в этой стране, привозится оттуда; жемчуг, ревень и много разных пряностей. То, что идет в этот город из Китая, дороже и лучше всего, что привозят из других стран. Жители Китая считают себя самыми искусными людьми во всем мире; они говорят, что у них два глаза, что мавры слепые, а у франков один глаз: и что во всем, что они делают, они превосходят все народы в свете. Из Индии в этот город идут мелкие пряности, т. е. самый лучший сорт: мускатные орехи, гвоздика, мускатный цвет, корица, инбирь, цвет корицы, манна и разные другие, которые не отправляются в Александрию. В городе есть много площадей, где продают мясо, вареное и приготовленное разным образом, и кур и птиц, очень чисто приготовленных, также хлеб и плоды, все в большой чистоте; эти площади и днем и ночью полны, и на них идет постоянно большая торговля. Также есть много мясных, где продают мясо, и кур, и куропаток, и фазанов, и все это можно найти днем и ночью.
80. НАВОИ. «ФАРХАД И ШИРИН»
Великий узбекский философ и поэт Алишер Навои жил в XV веке. Он был современником Улугбека, внука Тимура, прославившегося своим покровительством науке и искусству. Навои написал ряд замечательных поэтических произведений. Среди них особенно известна поэма «Фархад и Ширин». Отрывки из нее печатаются по книге: Алишер Навои «Фархад и Ширин», перевод Льва Пеньковского, М. 1946.
Познанья чару, кравчий, дай скорей:
Глотка вина не стоит власть царей.
Что мощь владык? Обман, насилье, гнет!
Я пью вино страданья за народ.
Крепость Михин-Бану. В ожидании осады. Фархад на вершине скалы.
Хосров осматривает крепость. Два метких камня Фархада.
Войска стихов построив на смотру,
Поэт в поход повел их поутру.
Парвиз, поднявший гнева острый меч,
Решив страну армян войне обречь,
Собрал такую силу, что и сам
Не ведал счета всем своим бойцам.
За войском поднимавшаяся пыль
Мрачила светоч дня за милем миль[100]
Скажи — совсем затмила светоч дня,
Мозг небосвода самого темня.
Не помнил мир, чтоб чей-нибудь поход
Настолько был несправедлив, как тот.
Немного дней водил Парвиз войска, —
Увы, была страна Армен близка…
Тревоги весть летит к Михин-Бану,
Что вторгся неприятель в их страну,
Что, как поток, залил он царство… нет, —
Какой поток! То — море страшных бед!
Какое море! Ужасов потоп!
Нет ни дорог свободных и ни троп…
Бану не растерялась: в ней давно
Созрела мысль, что горе суждено.
И был начальник крепости умен —
К осаде крепость приготовил он.
А крепость, простоявшая века,
Была и неприступна, и крепка,
Но так ее сумел он укрепить,
Что крепче и кремлю небес не быть.
А за ее стеной, что вознеслась
Зубчатым гребнем в голубой атлас,
За каждым из зубцов — гроза врагам —
Сидел не просто воин, — сам Бахрам!2
Рвы доходили до глубин земных,
И так вода была прозрачна в них,
Что по ночам дозорным со стены
Бывали звезды нижние3 видны.
Вся крепость так укреплена была,
И так припасами полна была,
Что даже и небесный звездомол
Лет в сто зерна б того не промолол.
Как звезд при Овне — было там овец,
Коров — как звезд, когда стоит Телец.
Описывать запасы всех одежд
Нет смысла нам, а счесть их — нет надежд…
Теперь Бану заботилась о том.
Чтоб власть в народе укреплять своем.
А пери думу думала одну.
Она с военачальником Бану
Фархаду в горы весть передала:
Мол, таковы у нас в стране дела, —
Его судьба, увы, ее страшит, —
Пусть он укрыться в крепости спешит.
Не думал он в укрытие засесть,
Но, чтоб обиды пери не нанесть.
Он все же нужным счел туда пойти.
Но с тем, чтоб не остаться взаперти…
Над крепостью была одна скала —
Быть башней крепости небес могла.
На ней Фархад решил осады ждать,
Чтоб камни в осаждающих метать.
Увидел с высоты своей Фархад,
Что мчится в десять всадников отряд,
И громко закричал оттуда вниз:
«Эй, ты, сардар4! Хосров ли ты Парвиз,
Иль не Хосров, но уши ты открой
И вслушайся в мои слова, герой!
Своих людей ко мне ты с чем послал?
Когда б меня ты в гости приглашал.
То разве приглашенья путь таков,
Что требовал бы сорока полков?
А если ты на смерть меня обрек,
Мне это — не во вред, тебе — не впрок.
И грех пред богом и перед людьми
За десять неповинных жертв прими.
Ты волен мнить, что это — похвальба,
Однако шлема не снимай со лба:
Метну я камень в голову твою —
И лунку шлема твоего собью5
Вот мой привет! И вот — второй! Проверь:
Сбиваю с шлема острие теперь».
Фархад метнул за камнем камень в шлем —
И лунку сшиб и острие затем.
Сказал: «Вот подвиги людей любви!
Ты видел сам и воины твои,
Как меток глаз мой, как сильна рука:
Так уведи скорей свои войска,
Иначе — сам же на себя пеняй:
Всех истреблю поодиночке, знай!
Хоть пощадил я череп твой, а все ж
И сам ты головы не унесешь.
И мой совет: благоразумен будь —
И с головой ступай в обратный путь.
И милосердью ведь пределы есть:
Не вынуждай меня, сардар, на месть,
Я не хочу, чтоб каждый камень мой
Стал неприятельскою головой.
Но мне, в себе несущему любовь,
Я верю — бог простит и эту кровь.
Тебя он шахом сделать захотел,
Мне — прахом быть назначил он в удел,
Однако дело, коим занят шах,
Стократ постыдный прах в моих глазах.
По полю гнёта день и ночь скача,
Конем насилья все и всех топча,
Ты тем ли горд, что кровь и произвол
Ты в добродетель царскую возвел?
Моею речью можешь пренебречь,
Но странно мне, что ты заносишь меч —
И тучу войск на ту страну ведешь,
Куда тебя вела любовь… О, ложь!
Свои уста, язык свой оторви —
Ты говорить не смеешь о любви!..»
Рассерженный Хосров остался нем.
Фархад пробил сначала камнем шлем,
Теперь, произнеся такую речь,
Вонзил он в сердце шаха острый меч.
И, в сердце уязвлен, Хосров ушёл,
К своим войскам он, зол, суров, ушёл.
Войска печали, кравчий, отзови!
И шах и нищий — все равны в любви.
Любовь для нас, как власть царям, — сладка,
Но есть соблазн и в доле бедняка.