Монахиня Евфимия(Пащенко)
ХРИСТИАНАМИ НЕРОЖДАЮТСЯ
повести и рассказы
Содержание
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВРАЧА,ИЛИ ХРИСТИАНАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
НАСЛЕДНИК ГЕРОЯ
ДРАМА В СОСНОВКЕ
ДВА САПОГА – ПАРА…
У ПОПА БЫЛА СОБАКА…
УМИРАЛА МАТЬ РОДНАЯ…
ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ,ИЛИ ВОСТОК – ДЕЛО ТОНКОЕ
ПРИКЛЮЧЕНИЯВРАЧА, ИЛИ ХРИСТИАНАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
(повесть из временимператора Александра Севера1)
«Христианами делаются,а не рождаются».
(Тертуллиан)2
«Добро и зло местамине поменялись: что прежде, то и теперь…»
(Д. Толкиен)3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Улыбкасмерти
Братья и друзья мои! Завершаяпуть земного странствия, решил я поведать вам о своих приключениях. Точнее, ободном, самом главном из них, без которого жизнь моя оказалась бы совсем иной.Или, скорее, вовсе не была бы жизнью. Ибо Господь наш Иисус Христос – это «путьи истина и жизнь» (Ин. 14, 7). Так пусть же свидетельством тому станет мойрассказ.
…Это случилось, когда я приехалв Рим. Вернее, вернулся туда после длительной отлучки. Ибо, хотя по рождению я– римлянин, мало того – римский гражданин4, я не был в родном городеболее двенадцати лет. Из Рима меня увезли семилетним ребенком. Потому что моямать, госпожа Хрисия, пожелала, дабы я, подобно ее отцу, деду и прочим мужчинамиз ее рода, восходившего, по преданию, к самому Гиппократу (да что там! к самомуЭскулапу5), стал врачом. Именно поэтому она и отправила меня на своюродину, остров Кос, в ученье к одному из тамошних асклепиадов6, Аристарху,который приходился ей родным братом. Что до отца моего… впрочем, о том поведаюпозднее.
Срок моего учения близилсяк концу, когда я получил письмо от матери с просьбой поскорее вернуться к ней.Ибо, как писала она, близится срок ее отшествия. Надо сказать, что в последниегоды жизни матери ее письма стали какими-то странными. Прежде каждое из них онаначинала словами: «да хранят тебя боги»7, прежде всего – Асклепий (будучигречанкой и дочерью асклепиада, она называла этого бога не Эскулапом, аАсклепием, как это принято в ее народе). Теперь же она вместо этого писала: «ида поможет тебе Бог»… не Юпитер, не Аполлон, не Эскулап, а некий неведомый Бог,Которого она не называла… Да только…к чему лукавить? – в ту пору я былюн…совсем как вы сейчас, почитывал Лукиана Самосатского8 и надбогами посмеивался. Да и как иначе? Ведь разве не правду пишет Лукиан, что, сколькосуществует на свете народов – столько и богов. Причем самых разнообразных. Такчто «скифы приносят жертвы кривому мечу, фригийцы – Месяцу, эфиопы – Дню, персы– огню, а египтяне – воде,…в Мемфисе чтут богом быка, а в других местах – ибисаили крокодила, кошку или обезьяну…» Опять же, я хорошо помнил, как Тит ЛукрецийКар9 писал о том, что если бы кони могли изобразить своих богов, тоте наверняка имели бы гривы, хвосты и копыта. Судите сами, мог ли я после этоговсерьез верить в богов? Так что все упоминания о них в материнских письмах лишьпробегал глазами… А зря. Но и об этом потом…
Тем не менее, я сразу понял,что скрывается за словами матери об ее скором отшествии… И поспешил домой. Увы,когда я приехал, ее уже месяц как не было в живых…
Несколько дней по приезде ятолько и делал, что бродил по нашему дому и вспоминал, вспоминал... Да я былуже взрослым человеком. Но тогда я чувствовал себя одиноким, покинутымребенком. Не раз я заходил в покои матери. Почему-то мне казалось, что она неумерла, а просто отлучилась куда-то, но вот-вот снова вернется домой. Увы, изтой страны, куда ушла моя мать, не было возврата… И горше горького мне быловидеть покинутый ткацкий стан, аккуратно застеленное ложе с горкой пестрыхподушек, оставленный на столе свиток, так и оставшийся недочитанным… Исознавать, что я опоздал - навсегда.
Потому-то я не сразу заметилЭТО. Странный знак, начертанный в головах ее ложа. Одна буква. Греческая «тау».Или наша римская «т»10. Но что она означала? Этого я никак не мог понять.И долго и напрасно ломал голову, пытаясь понять, отчего этот знак появился надизголовьем моей матери, и что он может означать.
А ведь разгадка была такпроста, так проста! Как проста истина. Только я в ту пору был слишком далек отнее…
***
…Когда я наконец-тоуспокоился, то решил навестить Аттилиев. Ведь это были давние друзья нашейсемьи. Мало того: единственная дочь Гая Аттилия Кальва11 – АттилияРомула (впрочем, близкие чаще звали ее просто Ромулой) - была моей невестой. Ая – ее женихом. Разумеется, этот выбор за нас сделали родители. В ту пору мнебыло семь лет, а Ромуле едва исполнилось четыре года. А потом нас разлучили нацелых двенадцать лет… Мне оставалось лишь гадать, как сейчас выглядела мояневеста… Впрочем, ее покойная мать, Марция Рема, была редкостной красавицей.Отчего-то я был уверен, что моя невеста сейчас столь же прекрасна собой. Иочень хотел увидеть ее. Ведь сейчас во всем Риме у меня не было никого ближе,чем эта девочка…нет, эта девушка – моя невеста Аттилия Ромула.
Каково же было мое изумление,когда я переступил порог некогда шумного и роскошного дома Аттилия Кальва!Сперва он показался мне нежилым. Куда девалась висевшая при входе клетка спестрым попугаем, который, раскачиваясь на жердочке, встречал каждого гостяоглушительным криком: «пр-ривет»? И где чернокожий великан-привратник Африкан сего добродушной физиономией и белозубой улыбкой во весь рот? Почему мозаичныйпол покрыт толстым слоем пыли и мусора? Почему…
Едва войдя в атриум12,я замер в недоумении. Потому что роспись, когда-то украшавшая его стены,бесследно исчезла. Вот и оборвалась еще одна нить, связывавшая меня с моейсемьей. Потому что эти стены когда-то расписывал мой отец.
Он был художником. Более того– знаменитым художником. Его работы украшали дома знатнейших и богатейших людейРима. Отца называли вторым Апеллесом13 и засыпали заказами и деньгами.Говорили, будто боги, люди и животные на его картинах и фресках нарисованы так,словно еще миг – и они оживут. И это было правдой.
Вот и на фреске, которую мойотец делал для атриума Аттилия Кальва, боги, пирующие на Олимпе, выглядели совсемкак живые люди. Полунагие небожители и небожительницы, возлежа среди цветов всамых живописных позах, обнимали друг друга и пили нектар из переполненных чаш.На них с высоты своих тронов смотрели Юпитер с Юноной14 и нежноулыбались друг другу. У их ног с кувшином в руках сидел юный Ганимед, готовыйпо первому зову своего господина вновь наполнить ему чашу. Не замечая, что изнаклонившегося кувшина сладкой струйкой течет на землю нектар… И остается лишьпротянуть руку, чтобы вкусить этот напиток богов, делающий человека подобным им…
Нечастный отец! Он слишкомгордился своим даром. И хотел быть не «вторым Апеллесом», а первым из всеххудожников былого и грядущего. Он надеялся достичь этого с помощью восточного зелья,что погружает человека в причудливые сны наяву… как же эти сны посмеялись надним, превратившись в кошмарную явь! Его картины становились все более и более страшными,так что вызывали уже не восторг, а ужас. Прежние почитатели и заказчикиоставили отца. Он потерял рассудок. И, когда его безумие стало очевидным иопасным, мать поспешила отправить меня на Кос. А сама осталась с ним. Черезчетыре года от начала своей болезни отец умер. Мать пережила его на восемь лет…
Последнюю встречу с отцом мненикогда не забыть. В это время он уже превратился из некогда знаменитого художникав забытого всеми безумца. И затворился своей спальне. Он отказывался от еды и нехотел видеть никого из людей. Даже мою мать. И с бранью гнал ее прочь, когдаона приносила ему пищу и пыталась уговорить его хоть немного поесть. Ядогадывался, что отец что-то рисует. Ведь и прежде, еще будучи здоровым, он заработой забывал о сне и еде. Неудивительно, что я сгорал от любопытства увидетьего новую картину. И однажды осмелился заглянуть к нему.
Отец в тунике, заляпаннойкрасками, стоял лицом к стене. А на ней уходила под воду гибнущая Атлантида. Статуибогов летели с пьедесталов прямо на головы тем, кто взывал к ним. Люди, еще мигназад занятые своими делами, в ужасе бежали, видя, как под их ногамиразверзается земля, сбивая с ног и затаптывая друг друга. Мать закрывала собойперепуганных детей. Юноша тащил на себе престарелого отца. Но рядом вор снималдрагоценное ожерелье с шеи бездыханной женщины, а мускулистый мужчина в одеждевоина за ногу стаскивал с коня девушку с перекошенным от страха лицом. А вдали беззаботновеселились разряженные люди, еще не ведая о приближении смерти… Я замер вужасе. И в этот миг отец обернулся ко мне. Его лицо было искажено безумием,глаза лихорадочно сверкали:
-Смотри! – прохрипел он, хватаяменя за плечо. – Смотри! Это смерть! Смерть!
Я с криком вырывался из егорук. Но отец, продолжая выкрикивать «это смерть!» тащил меня к страшной картине…Я очнулся в атриуме, на полу. Надо мной склонилась мать и смачивала мне лицоводой из бассейна…
Больше я никогда не виделотца. Но с тех пор в страшных снах я вновь и вновь видел гибель Атлантиды.Смерть, перед которой бессильны людские мольбы, и от которой не спасают дажебоги… Именно поэтому я боялся заходить в покои отца. Ибо знал – там – смерть.
***
Простите, что я отвлекся. Хотявся эта история имеет непосредственное отношение к моему рассказу. Почему –поймете потом. А пока вернусь к тому, на чем остановился.
Итак, я стоял посреди атриумав доме Аттилия Кальва и в растерянности пялился на голую стену на местеотцовской фрески. И вдруг за моей спиной раздался чей-то голос:
-Ты кто такой? Чего тебе тутнадо? А ну, пошел прочь!
Я обернулся и увидел, чтослева от меня стоит некто весьма неказистой внешности. На вид лет сорока, полный,лысый, с надменным выражением на бледном одутловатом лице, в помятой шелковой