тебе дороже, чем родня?
А он мне в ответ:
-Был ты, Степка, дураком,дураком и остался! Видно правду говорят: дурака лишь могила исправит… Проститебя Господь!
Повели мы попа на допрос ктоварищу Вендельбауму.
-Ты убитых интервентов сиконами встречал и их убитых отпевал? – спрашивает его комиссар.
-Да. – отвечает отец Яков. –Встречал я их с иконами ради того, что они наш край от вас, крамольников исмутьянов, защищают. А отпеть убитых англичан меня их полковник попросил.Потому что сделать это было некому…
-Тебя тоже никто не отпоет! –вскинулся товарищ Вендельбаум. – Эй! Отвести попа туда, где егодружков-интервентов закопали, и расстрелять! Что, поп? Поди, страшноумирать-то? Тогда откажись от своего Бога. Все равно Он тебя от смерти неспасет. Может, тогда я тебя в живых и оставлю…
-Нет. – только и вымолвил отецЯков. – Не откажусь.
Как услышал это комиссар, такаж побагровел от ярости.
-Уведите его! – закричал. Иповели мы отца Якова на кладбище, туда, где возле церкви убитых англичанпохоронили.
Наши его не сразу убили.Первый раз нарочно мимо стреляли. Думали, поп пощады просить станет или бежатьпопытается. Вот потеха-то будет, когда его на бегу пристрелят! Только он стоит,не шелохнется, сам бледный, как смерть, лишь губы шевелятся. Похоже, молится.Второй раз выстрелили – опять мимо. А потом третий раз – наповал. Не спаслипопа его молитвы!
После того мы в церковь вошли.Товарищ Вендельбаум сразу к Царским Вратам направился, распахнул их пинком,вошел в алтарь и сбросил с Престола все, что на нем было. А сам уселся на негои кричит:
- Эй, тащите сюда вино ипоповские тряпки! Сейчас мы тут свою красную обедню устроим!8
Бросились они в ризницу,вытащили облачения отца Якова. Товарищ Вендельбаум красную фелонь на себянапялил, а остальное на пол побросал. Потом велел принести ему Чашу9и церковное вино. И первым сам выпил, а потом другим дал. А, как все захмелели,принялись иконы со стен срывать, да швырять их об пол – ни одной не оставили!Кто-то из Евангелия страницу вырвал, свернул цигарку и закурил… Рыжий пареньковшичек серебряный себе в карман сунул. Потом на себя поповскую скуфейкунапялил и пустился вприсядку. Пляшет, а сам частушку горланит:
«У попа была кадила, семьпудов угля спалила!
Поп кадилой часто машет,попадья вприсядку пляшет!»
Вслед за ним и другие в пляспошли. Только я стою, ни жив, ни мертв. Потому что кажется мне: на Престолевместо товарища Вендельбаума кто-то другой сидит, черный, страшный…с намиКрестная сила! Поднял я руку, чтобы перекреститься… и тут он как закричит:
-Ты что там делаешь? А ну, идисюда!
Подхожу я, а он ухмыляется имне Чашу протягивает:
-Пей! Да чтоб до дна!
Смотрю я, а в Чаше - кровь.Страшно мне стало. Отдернул я руку…А он мне кричит:
-А ну пей! Не то пристрелю!
Зажмурил я глаза и залпомосушил Чашу. Думал, не быть мне после этого живу… Ведь из этой Чаши отец Яковнас причащал… Только ничего не случилось. Гром не грянул, земля не разверзлась.Да и в Чаше не кровь оказалась, а вино. Сладкое вино, крепкое. А товарищВендельбаум зубы ощерил и снова мне в Чашу вина наливает. Теперь уже я сам заней руку протянул. А потом пустился плясать вместе со всеми…
Эх, пить будем, и гулятьбудем, а смерть придет, так помирать будем! Гуляй, братва, пока жива! Двухсмертей не бывать, а одной не миновать!
23 мая. Здесь нам большенечего делать. Село обезлюдело. Все, кого мы не успели расстрелять, не токуда-то попрятались, не то бежали в лес. Вчера, обыскивая дома, мы нашли толькоодну старуху. Она назвала нас убийцами и кричала, что скоро всех нас перебьютангличане. Мы заткнули ей рот пулей. Откаркалась, старая ворона!
Завтра утром мы уходим изИльинского. Впереди - Михайловск. Что, господа англичане? Поди, не ждетегостей? Каковы-то вам наши гостинцы покажутся?»
Здесь записи обрывались.Однако Николай Гуркин уже знал - на следующий день у места, впоследствиипрозванного Гиблым, интервенты потопили «красную эскадру». Хотя теперь он былуверен – его прадед умер отнюдь не такой геройской смертью, как о томповествовалось в книжке про революционный Север… Как говорится, каково житье,такова и смерть...
Впрочем, какое ему дело доэтого? Он приехал сюда за бабкиными ценностями. Так где же они? Или дляпокойной Евдокии Ивановны ценностью являлись не деньги, а старые фотографиипредков и их дневники?
И тут Николаю вдруг вспомнилсяего вчерашний кошмарный сон, в котором он стоял на границе между светом итьмой. По одну сторону ее был священник, расстрелянный богоборцами. По другую -один из его убийц. Два человека, чьим потомком и наследником он являлся. И обаони звали его к себе… Так с кем же он? С отцом Иаковом? Или со СтепаномГуркиным?
***
Раздумья Николая прервалосторожный стук в дверь. На сей раз он не стал изображать конспиратора и сразуже открыл дверь. Хотя сразу догадался, кто стоит на пороге… Возможно, явись онаутром, Гуркин предпочел бы затаиться и выждать, когда незваная гостья уберетсявосвояси. Но сейчас он был почти рад ее приходу. Ибо хотел лишь одного –забыться. Пожалуй, он даже немного поговорит с ней. Эта особа наверняка большаялюбительница почесать языком. Ее болтовня развлечет его. Вернее, вернет кдействительности. Мало ли кем были его предки? Сейчас другое время. И жизньтоже изменилась. Ему одинаково чужды и этот до смешного добродетельныйсвященник, спасший своего будущего убийцу, и мнимый герой, который на самомделе был трусом и подлецом. Так почему же он обязан выбирать между ними?
На сей раз женщина (Николайпоймал себя на мысли о том, что до сих пор не удосужился узнать, как ее зовут!)держала в руках не миску, а эмалированную кастрюльку.
-Добрый день! А я вот Вам рыбкипринесла. Только поджарила. Свеженькой. Сегодня утром муж наловил.
Этого Гуркин ожидал меньшевсего. А он-то думал, что эта женщина одинока! И увивается за ним в надеждезаполучить его себе в мужья. Выходит, она замужем! Впрочем, разве это что-томеняет? Наверняка ее супруг – какой-нибудь местный безработный алкоголик,который напивается каждый раз, когда ему удается разжиться деньгами, а потомколотит ее и детей… А ей хочется совсем другого – ласки, любви, счастья. Рыбаищет, где глубже, а человек – где лучше. Наверняка эта особа тоже ищет своего.Как все…
-Он только что с морявернулся. – похоже, женщине доставляло радость рассказывать о своем муже. –Спасибо тете Дусе – это она мне его сосватала. Говорит: не смотри, Вера, что он– не красавец. С лица не воду пить. Зато сердце у него доброе. И руки золотые.Так что будешь ты за ним красоваться, как за каменной стеной. Мудрая она была,тетя Дуся! Как же я ей благодарна за этот совет! Сколько уже лет вместе живем –и слова грубого он мне не сказал. И Дусеньку с Ваней так любит…
Правнук героя был настолькоизумлен открытием, сделанным минуту назад, что не сразу понял - женщина говорито его двоюродной бабушке. Странное дело – для него, ближайшего родственникапокойной, она всегда была всего лишь Евдокией Степановной, сестрой-близнецомего покойного деда. Он никогда не ощущал своего родства с ней. Разве что послеее последнего письма, когда умирающая старуха объявила его своим наследником. Аэта чужая женщина говорит о ней, словно о родном человеке. Но почему?
-Так Вы хорошо знали ЕвдокиюСтепановну? – спросил он, сознавая всю нелепость своего вопроса. Ведь егодвоюродная бабушка вряд ли доверила бы ключи от своего дома постороннемучеловеку. Значит, эта Вера была ее близкой знакомой...
-А как же? – вопросом на вопросответила женщина, удивленно подняв на него глаза. – Да кто у нас ее тут незнал? Мы же все у нее учились – и я, и мои родители. А мне она еще и крестнойматерью была.
-Она что, сильно в Бога верила?– полюбопытствовал Гуркин.
-Да. – улыбающееся лицо Верысразу стало серьезным. - Дедушка-то ведь у тети Дуси священником был. И вовремя гражданской войны его красные расстреляли за то, что от Бога не отрекся.Оттого-то у них в семье все такие набожные – и тетя Дуся, и ее мать, МарияЯковлевна. Ну, которая дочерью священника была…
-А про отца своего оначто-нибудь рассказывала? – настаивал правнук героя.
-Нет. – ответила Вера. – Знаютолько, что его во время гражданской войны интервенты убили. Вроде даже, книжкао нем какая-то есть. Только тетя Дуся отчего-то не любила о нем вспоминать. Онавсегда говорила: «о мертвых – либо хорошо, либо ничего». Только ее саму у насвся деревня добрым словом поминает…
И тут Николай наконец-торешился задать вопрос, который уже второй день не давал ему покоя:
-А скажите, у вашей крестнойбыли какие-нибудь ценности? Ну, деньги, например…
-Да разве деньги - этоценность? – переспросила Вера. – Помню, тетя Дуся говорила: деньгами души невыкупишь. Они у нее никогда не держались: попросит кто – даст, и назад непотребует. Добрая она была, тетя Дуся. И меня, бывало, учила: помни, Вера,жизнь дана на добрые дела. Жить – Богу служить… Ой, да что же это я Вас забалтываю?Рыбка-то остынет! Покушайте наших сижков… А мне домой пора.
Однако Николаю было не досижков. Выходит, напрасно он искал бабкины деньги и драгоценности! Ихпросто-напросто нет. Евдокия Степановна жила совсем другими ценностями. И их непродать, не обратить в деньги… Их можно либо принять, либо отвергнуть. Итолько.
Окажись Евдокия Степановнажива, бурного объяснения было бы не миновать. Но она спала вечным сном насельском кладбище, рядом с матерью и дедом-священником… Недолго думая, правнукгероя выбежал на улицу и торопливо зашагал туда. Пусть покойница и не услышитего, сейчас он выскажет ей все, что он думает о ней и об ее ценностях. А завтрас утренним рейсом теплохода уедет в Михайловск, а затем – домой, в Москву. Ибольше никогда не вернется в эти края. Пропадай все пропадом!
…Когда он дошел до кладбища,солнце уже склонилось к закату. А возле полуразрушенной церкви на фоне