жалобно взвизгнул. А тем временем его хозяин уже стоял на обочине дороги, покоторой, обгоняя друг друга, неслись машины, и махал рукой:
-Стой! Стой!
Одна из легковушек резкопритормозила.
-Вам куда? – спросил водительсквозь приоткрытое окно.
-К «Якорю»! – крикнул отецИгнатий, садясь в машину.
В следующий миг легковушка уженеслась по дороге. Вот она миновала мост через узкую, но бурную речкуСоломбалку, по которой, налетая друг на друга, исчезая в темной воде и вновьвыныривая на поверхность, плыли льдины. И вдруг…
-Стой! Стой! – закричал отецИгнатий водителю. – Остановись!
Потому что в этот миг он увиделв окно, как по другому берегу Соломбалки бежит Рыжик. Еще миг – и он прыгнул нальдину…
Машина остановилась. ОтецИгнатий выскочил из нее и сбежал с невысокого берега к самой кромке воды:
-Рыжик! Рыжик! Назад!
Услышав голос хозяина, рыжийпесик устремился вперед и прыгнул на самый край проносившейся мимо льдины. Увы,он не рассчитал прыжка. В следующий миг льдина перевернулась…
-Рыжик! – отчаянно крикнул отецИгнатий. – Рыжик!
Но ответом ему был только трескразбивающихся друг о друга льдин…
***
Спустя два дня после гибелиРыжика отец Игнатий явился в епархиальное управление. К его удивлению, епископвстретил «пропадавшего и нашедшегося»10 священника по-отеческирадушно. И принялся расспрашивать отца Игнатия о том, как он жил и что делалпосле их последней встречи. Когда же тот закончил, растроганный его рассказомВладыка Поликарп промолвил, от волнения перейдя на «ты»:
-Вот что, отче. Ты уж простименя, старика. Может, я тогда слишком строго с тобой поступил… Прости.
Вслед за тем он достал из ящикастола два хрустальных фужера и граненую бутылку с коньяком. И. разлив пофужерам ароматный янтарный напиток, поднес один из них отцу Игнатию.
-Твое здоровье, отче!
Отец Игнатий поднес фужер кгубам…и в этот миг ему вспомнились бурная река и несущиеся по ней льдины. А еще– бегущий по ним рыжий песик… На глаза отца Игнатия навернулись слезы. И онпоставил фужер на стол.
-Простите, Владыко. –дрогнувшим голосом сказал он изумленному епископу Поликарпу. – Но я…я этобольше не могу.
УМИРАЛАМАТЬ РОДНАЯ…
Перед самой вечерней инокиню*Анну срочно вызвали к игумении Феофании. И она поняла – это не к добру. Каквидно, на нее уже успели нажаловаться. Разумеется, обвинив во всем случившемсяпосле сестринской трапезы именно ее. Хотя, если рассудить по справедливости,как раз она-то была права. Ведь если каждой послушнице, вместо того, чтобычитать за работой Иисусову молитву, вздумается чесать языком, во чтопревратится монастырь? Анна, как старшая трапезница, была просто обязанаобличить этих болтливых девчонок-судомоек со всей подобающей строгостью. Иначесама оказалась бы невольной соучастницей их греха. А если после этого одна изпослушниц надулась, а другая разревелась – что ж, как говорится, правда глазаколет. То ли еще будет на Страшном Суде, где им придется отвечать за каждоепраздное слово! Опять же, все святые отцы говорят, что терпящим поношения иуничижения ниспосылаются небесные венцы. И «кто нас корит, тот нам дарит». Такчто этим дурам следовало бы поблагодарить Анну за заботу о спасении их душ, ане жаловаться на нее игумении, пользуясь ее снисходительностью к новоначальным.
Увы, матери Феофании, вот ужевторой год возглавлявшей Н-ский монастырь после безвременной кончины прежнейнастоятельницы, игумении Архелаи, за глаза прозванной сестрами «бич духовный»,явно не хватало строгости. Вернее, она была взыскательна не столько к тем, ктонаходился в обители «без году неделю», сколько к сестрам, которые прожили в еестенах достаточно времени, чтобы возомнить себя духовно умудренными и имеющимиправо поучать и обличать младших. Что до Анны, слывшей при матери Архелаеобразцовой инокиней, то новая игумения, похоже, воздвигла на нее самоенастоящее гонение. Ибо многие сестры, пришедшие в монастырь куда позже ее, ужебыли пострижены в мантию, в то время как она все еще ходила в рясофоре. Но Аннамужественно несла свой крест. Потому что хорошо помнила: «…все, хотящие житьблагочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3, 12). Сколько разистинные подвижники, подобные ей, были преследуемы лжебратией! Их тоже обходилипостригом, изнуряли черными трудами, несправедливо наказывали. А они кротко ибезропотно несли свой крест, вооружившись терпением и молитвой… Вот и сейчас,идя к матери Феофании, Анна, по их примеру, несколько раз прочла в уме тропарьиконе Божией Матери «Злых сердец Умягчение» и молитву «Помяни, Господи, Давида ивсю кротость его». И приготовилась претерпеть неправедный гнев настоятельницы смужеством и смирением, подобающими истинной рабе Божией.
***
Однако мать Феофания ни словомне обмолвилась о давешнем происшествии в трапезной. Вместо этого она вручилаАнне распечатанное письмо, адресованное в их монастырь. Внутри мятого изаляпанного чем-то жирным конверта находился исписанный вкривь и вкось листокклетчатой тетрадной бумаги. Почерк Анна узнала сразу. Писать так коряво инебрежно могла лишь ее старшая сестра Людмила. Впрочем, обычно ее звали Милкой.Сама же она, будучи навеселе, гордо величала себя «Милкой-бутылкой».
Сестра сообщала, что их матьнедавно выписали из больницы. Сначала подозревали, что у нее инсульт, но потомвыяснилось - диагноз гораздо серьезнее, причем это даже не опухоль головногомозга, а метастаз из другого органа. По прогнозам врачей, жить ей осталосьнедолго. И потому Людмила просила сестру приехать, чтобы в последний разповидаться с матерью. А заодно и помочь поухаживать за ней.
-Благословляю Вас поехать кматери, - сказала игумения Феофания, пристально глядя сквозь очки на замершую в растерянности Анну. – И оставаться с ней столько времени, сколько это будетнеобходимо. А потом, немного помолчав, добавила:
- И помните пятую заповедь.
В первый миг Анна решила, чтоослышалась. К чему это матери Феофании вдруг вздумалось напомнить ейветхозаветную заповедь: «почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе былохорошо и чтобы продлились дни твои на земле…» (Исх. 20, 12)? Ведь отца она незнала отродясь. И никогда не любопытствовала, кто из гостей и собутыльниковматери приходился ей отцом. А мать… Она давно уже не считала матерью женщину,которая в свое время произвела ее на свет. Ведь та была неверующей инекрещеной. Мало того – в книжке с подробным перечислением грехов, по которойАнна готовилась к исповеди, не было ни одного пункта, который нельзя было быприменить к ее матери. Так неужели после этого Анна обязана соблюдать поотношению к ней пятую заповедь?..
***
Анна добиралась до родногогорода около суток. В битком набитом плацкартном вагоне бренчала гитара, хныкалребенок, а пассажиры, забыв о том, что на дворе – Великий Пост, уплеталискоромное и обильно запивали его пивом, перемежая возлияния громкой болтовней.Анну мутило и от этих пошлых разговоров, и от тошнотворного запаха пива ижареного мяса, и от вида ухмыляющихся, чавкающих, рыгающих, плоско острящихпопутчиков. Она чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег и задыхающейся безживительной воды. Или, скорее, нелюбимой овцой, посланной за это на растерзаниев волчью стаю. Анна вынула было из сумки каноник и попыталась вычитатьиноческое правило, однако при таком шуме сосредоточиться на словах молитв былоневозможно. Тогда она завернулась с головой в одеяло и попробовала заснуть.Однако прошло немало времени, прежде чем она наконец-то забылась сном. И, какпоется в песне, мало ей спалось, да много виделось.
Анне приснилась какая-тоженщина в белой сорочке, лежащая на металлической кровати, похожей набольничную койку. Черты ее светлого, буквально сияющего лица, были неразличимы.Зато другая женская фигура, стоявшая поблизости, была словно одета мраком. Онастояла на самом краю узкой пропасти, из которой вырывались языки пламени. Какни странно, женщины, разделенные огненной пропастью, беседовали между собой,однако о чем именно – Анне не удалось расслышать. Но ей почему-то подумалось,что это умирающая мать умоляет дочь-грешницу покаяться и жить по Божиимзаповедям. Возможно, потому, что недавно она слышала старинный духовный стих отом, как «умирала мать родная», и перед кончиной уговаривала дочь посвятитьсебя Господу. Да, девушке, имевшей такую мать, стоило только позавидовать… Авот у нее все наоборот. Она – инокиня, живущая во благочестии и чистоте встенах святой обители. А ее мать как жила, так и умрет безбожницей инераскаянной грешницей.
И тут Анну вдруг осенило – ачто, если этот сон является знаком свыше? Ведь бывали же случаи, когда Господьв сонных видениях открывал Свою волю праведным людям… Но что же он означает? Ужне то ли, что она должна обратить к вере свою умирающую мать? Да, несомненно,это так. Иначе не объяснить, почему Милке удалось разыскать Анну, а игуменияФеофания благословила ее поехать к матери, и вдобавок, снабдила деньгами. Всеэто не может быть лишь случайным стечением обстоятельств. И вот теперь онаприедет домой и убедит мать креститься. Какая же небесная награда ждет ее заэто! Ведь в Священном Писании сказано, что «…обративший грешника от ложногопути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов» (Иак. 5, 20). Малотого – когда игумения Феофания узнает о том, что Анне удалось обратить вПравославие свою мать, всю жизнь косневшую во грехах, она наконец-то поймет,что была к ней несправедлива. И непременно пострижет ее в мантию. А вдобавокпереведет из трапезниц в благочинные.
Дальнейшие событияподтвердили, что Анна не ошиблась. Ибо, едва она разгадала, что означает еесон, как враг людского рода принялся строить ей козни. Сперва Анне пришлосьразыскивать дом, где жили мать и сестра. Потому что за время ее пребывания вмонастыре старые панельные «хрущевки» в этом районе успели заменить на высотныеновостройки. Правда, вскоре выяснилось, что нужный ей дом все-таки уцелел…