Потом Анна долго стояла на лестничной площадке, пропахшей сыростью и мочой, тобарабаня в знакомую обшарпанную дверь, то изо всех сил нажимая на кнопкузвонка. Однако из квартиры доносились лишь громкая музыка и неистовый хохот,словно тамошние обитатели потешались над попытками Анны проникнуть внутрь. Итогда она поняла, что опоздала. Наверняка, пока письмо шло до монастыря, еемать уже умерла. А встречаться с вечно пьяной Милкой ей совершенно не хотелось.Анна уже начала было спускаться вниз, как вдруг дверь распахнулась. На пороге,держась за притолоку, стояла лохматая старуха в спадавшей с ее костлявых плечгрязной ситцевой сорочке. Некоторое время она вглядывалась в Анну…и вдруг углыее рта задрожали, и она протянула к ней дрожащие руки. Кажется, она что-тоговорила, но ее голос тонул в раздававшемся за ее спиной оглушительном хохоте…
Лишь тогда Анна поняла, чтоперед ней – мать.
***
Как же она радоваласьприезду Анны! Даже согласилась выключить телевизор, чтобы несущиеся из негогромкая музыка и хохот не мешали их беседе. Да и зачем он ей, когда сейчас снею Анна, ее любимая девочка, ее младшенькая… Как же она скучала по ней! И вотАнечка приехала, и теперь все у них снова будет хорошо. А телевизор пустьотдохнет. Ведь она его и включает только потому, чтобы не было так страшноодной в пустой квартире. Особенно ночью – после больницы она отчего-то сталаочень бояться темноты и одиночества, так что, бывает, даже спит с включеннымисветом и телевизором… Милка-то опять где-то шляется… А самой ей ни убрать, ниприготовить…да и готовить нечего – пенсия только через неделю будет, а то, чтооставалось, Милка забрала. Сказала - на продукты, да, как ушла вчера вечером заними в магазин, так и пропала. Видно, снова запила…
-Мама, - с трудом выговорилаАнна непривычное для нее слово. – А ты вспомни - чья она дочь? Кто ее такойвоспитал? Неужели ты не понимаешь, что сама во всем виновата?
Мать с недоумением посмотрелана нее:
-Так что же мне теперь делать,Анечка?
Анна уже собиралась ответить:«покаяться и уверовать в Господа», как вдруг входная дверь громко хлопнула ипослышался хриплый женский голос:
-Эй! Что случилось? Есть туткто живой?
Вслед за тем в кухню с дурацкойухмылкой на опухшем лице ввалилась Милка. И, заговорщически подмигнув Анне,водрузила на стол рваный пластиковый пакет, из которого извлекла бутылку сплескавшимися на дне остатками водки, а также кусок весьма подозрительного навид чебурека.
-Эт-то т-тебе, мам… Сприездом, монашка! Слушай, у тебя сотни взаймы не найдется? Чес-слово, вечеромотдам…
Спустя десять минут Анна ужешла по улице к ближайшему магазину. Разумеется, не за бутылкой, хотя Милкапрямо-таки сгорала от желания выпить за приезд любимой сестренки. А просто запродуктами. Потому что иначе им пришлось бы сидеть голодными. Ведь по милостиМилки в доме было, как говорится, хоть шаром покати… Вдобавок, она хорошопомнила, что «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». Мать Феофаниянастаивала на том, чтобы она помнила пятую заповедь. Что ж, если это нужно длятого, чтобы мать крестилась, Анна будет вести себя, как примерная и любящаядочь. Лишь бы только эта спившаяся дура из вредности чего-нибудь не выкинула…
И опять опасения Анныподтвердились. Когда она втаскивала в квартиру сумку, битком набитуюпродуктами, Милка встала на пороге, преграждая ей путь. И, косясь в сторонукухни, где сидела мать, зашептала Анне на ухо, обдавая ее густым запахомперегара:
-Только не смей ей говорить,что она скоро умрет! Слышишь, не смей!
***
Попытка Анны устроить некоеподобие идиллического семейного ужина с треском провалилась. Милка, исподлобьяпоглядывая на сестру, вполголоса негодовала на то, что «монашка» заставляет ихсоблюдать какой-то свой Великий Пост, а потому не купила ни мяса, ни водки. Вконце концов мать, устав от ее ворчания, заявила, что Милке стоило быпорадоваться приезду младшей сестры, а не бранить ее. В ответ та разразиласьпотоком брани, причем досталось не только матери, но и Анне. За несколько минутМилка выложила все, что думала, о сестре-эгоистке, которая удрала в монастырь,вместо того, чтобы помогать им с матерью…а еще называет себя верующей…знаем мытаких верующих… И Анна поняла: эту истеричку нужно любой ценой выпроводить издома. Причем как можно скорее – иначе она сама не выдержит, и, объятая праведнымгневом, по примеру Святителя Николая Чудотворца, влепит ей пощечину… Решениесозрело быстро – она вышла в коридор и принялась нарочито громко рыться в своейсумке. Милка сразу смолкла и шмыгнула из-за стола вслед за Анной. А спустянесколько минут она уже стремглав неслась вниз по лестнице, сжимая в кулакепожертвованную неожиданно раздобрившейся младшей сестренкой сотенную купюру…
Теперь уже ничто не моглопомешать Анне поговорить с матерью по душам. Для надежности она заперла дверьна щеколду и вернулась в кухню. Мать сидела у окна, глядя на Милку, крупнойрысью несущуюся в сторону ближайшего магазина.
-Бедная, – вдруг промолвилаона. – Что-то с ней будет, когда меня не станет… Одна надежда, что я еще долгопроживу. Вот и Мила говорит, что я скоро поправлюсь. Ей врачи так сказали…
-Нашла, кому верить! –вскинулась Анна, недовольная тем, что матери вдруг вздумалось жалеть Милку. –Поправишься…на тот свет отправишься. Врет твоя Милка!
Мать испуганно уставилась нанее. И Анна поняла – она очень боится умирать. Мало того - подозревает, чтоМилка скрывает от нее правду. Иначе бы она не стала говорить Анне, что надеетсяпрожить долго. Она надеялась - это подтвердит и младшая дочь. Но, если Аннаскроет от нее правду – еще вопрос, пожелает ли она креститься. Нет, она должнасказать ей в лицо все, что скрывает от нее Милка! И, когда мать узнает, какиемуки ожидают ее после смерти, она непременно захочет избежать их, приняв СвятоеКрещение!
-Что ты на меня так смотришь?– огрызнулась она, видя искаженное страхом лицо матери. – Да, врет твояненаглядная Милка! А мне она написала, что у тебя рак! Так что смерть твоя неза горами, а за плечами. Поняла!
-Анечка… - прохрипела мать. –Не надо… Мне сейчас плохо станет… Дай таблетку…она в комнате лежит, на столике…
-Плохо, говоришь! – крикнулаАнна, взбешенная тем, что мать ищет предлог прервать их разговор. – Погоди, ваду еще хуже будет! Знаешь, что там ждет таких, как ты?
И она принялась рассказывать омуках, которые ожидают после смерти безбожников и нераскаянных грешников.Таких, как ее мать, как Милка… Она говорила с таким упоением, словно воочиювидела то, что творится в преисподней. И не замечала, как побледнело лицоматери и посинели ее губы, как, звякнула, упав на пол, чайная ложечка, которуюона держала в руке… Но вдруг ее пламенную речь прервал неистовый грохот –кто-то изо всех сил колотился в дверь и дергал ее снаружи так, что она ходилаходуном. Еще миг - и сорванная дверная щеколда со звоном упала на пол. А вихремвлетевшая в квартиру Милка бросилась к матери:
-Мама, мама, что с тобой? Тебеплохо? Мама! Что ты с ней сделала? Ты! А ну, пошла отсюда!
В следующий миг она сорвала свешалки Аннино пальто, подхватила с полу ее сапоги и сумку и вышвырнула их задверь. А затем с невесть откуда взявшейся силой вытолкнула перепуганную Анну налестничную клетку, запустив вслед купленной на ее деньги бутылкой водки.Хрупкая посудина разлетелась вдребезги, заглушив стук закрываемой двери и лязгключа в замке. Анна немного постояла на лестнице, прислушиваясь к доносившимсядо нее плачу и причитаниям Милки. А потом молча оделась и стала спускатьсявниз.
***
Когда она оказалась на улице,то поняла – случилось непоправимое. Теперь ей придется возвращаться вмонастырь. Как же она объяснит игумении Феофании, отчего приехала так рано?Наверняка та заподозрит неладное… Но самое главное: теперь Анне не видать нинебесных наград, ни пострига в мантию. Ее мать умрет некрещеной. Напрасно онаповерила своему сну – вот и обманулась. Хотя все-таки что же он означал?Почему-то Анна была уверена – в увиденном ею сне имелся некий смысл.
Она уже подходила к вокзалу,как вдруг возле ярко освещенной витрины какого-то магазина в нее на полном ходуврезалась полная дама в кургузой косматой дубленке, короткой юбке и облегающихлаковых сапогах до колен. Незнакомка грязно ругнулась…и вдруг схватила Анну заплечи:
-Ой, Анюсик, это ты? Ты откудаи куда? Давай, пошли ко мне! Ты не представляешь, как я рада тебя видеть!
Анна долго вглядывалась вярко накрашенное лицо с полускрытыми густым слоем тонального крема морщинами,пока, наконец, не признала в его обладательнице свою школьную подругу Клару,некогда первую красавицу в их классе, предмет напрасных воздыханий многихмальчишек и даже самого учителя физики Петра Емельяновича… Сейчас Кларе, как иАнне, было далеко за сорок, хотя, судя по ее виду, она изо всех сил стремиласьказаться двадцатилетней девушкой. Впридачу, от нее, как говорится, за верстуразило духами и сигаретами. Никакого желания идти в гости к такой особе Анна неиспытывала. Впрочем, перспектива дожидаться ближайшего поезда в холодном зданиивокзала была не лучше. Анна подумала – и решила все же отправиться в гости кподруге. Однако при этом не поддаваться ни на какие ее уговоры относительно спиртногои скоромной пищи. Пусть Клара воочию увидит, какая бездна отделяет тех, ктоживет в святых обителях, от погрязших в грехах мирян!
Спустя полчаса Анна уже сиделана кухне у Клары, чинно потягивая чай без сахара. А хозяйка, после безуспешныхпопыток накормить подругу кремовым тортом, смачно уплетала его за двоих. И приэтом болтала без умолку:
-А ведь я тебя сразу узнала!Знаешь, Анюточка, а ты совсем не изменилась: все такая же симпампушечка.Слушай, а это правда, что ты теперь в монастыре живешь? Наверное, ты уже тамсамая главная, да? Как это называется? Игуменша, кажется… Да, такой красавице иумнице только игуменшей и быть…
От этих слов Анна чуть не