разревелась. Какое там «самая главная», если мать Феофания даже не хочет постричьее в мантию! Какая же это несправедливость! Да живи она в другом монастыре, еебы уже давно постригли и сделали казначеей или благочинной. Или даже игуменией…А здесь ее не только не ценят, но еще и издеваются над ней. Видите ли, этойвзбалмошной игумении вздумалось отправить ее ухаживать за мамашей-симулянткой испившейся старшей сестрой, которые и в Бога-то не верят! Так почему она,инокиня Анна, должна возиться с ними?
Клара сочувственно кивалаголовой. Да, она прекрасно понимает Анну. Ведь и у нее не жизнь, а сплошныепроблемы. На работе платят мало: уборщица в банке, и то получает куда больше,чем она, бухгалтер со стажем. И замуж она выходила трижды, и потом триждыразводилась. Всем этим мужикам нужно одно: кучу детей да жену-прислугу. А почемуона должна горбатиться за плитой и стиркой пеленок? Сколько у нее знакомыхженщин, с которых мужья, как говорится, пылинки сдувают! И делают за них все подому, а они только красятся да ногти полируют. Да, повезло же этим дурам, хотяони ей и в подметки не годятся! Не зря же сказано, что дуракам – счастье.Только ей одной всю жизнь не везет…
Они засиделись на кухне заполночь. И чем дольше продолжалась их беседа, тем больше она сводилась квзаимным сетованиям на судьбу и осуждению всех и вся. В конце концов на столепоявилась водка, и Анна сама не заметила, как сделала первый глоток… А потом,продолжая жаловаться на судьбу, на несправедливую игумению, на глупую мамашу испившуюся Милку, снова и снова наполняла стопку и, глотая пьяные слезы, откусывалаот бутерброда с колбасой…
***
Назавтра они обе проснулись впрескверном настроении. И Клара сразу же напустилась на Анну. Это по ее винеона вчера выпила лишнего, и вот теперь у нее болит голова и отекло лицо. Как жеона завтра сможет работать? Разве так поступают с подругами? И вообще, Анне нетдела до того, как она несчастна. Она всегда думала только о себе, а не одругих. Так пусть тогда убирается назад в свой монастырь! Только там таким иместо! А ей ее нисколечко не жаль.
После этого Анна околосуток просидела на вокзале в ожидании поезда. А потом почти столько же времениехала в битком набитом, шумном плацкартном вагоне. Правда, теперь ее уже нераздражал вид болтливых подвыпивших попутчиков. Потому что Анна начиналапонимать – напрасно она осуждала и презирала их, и свою мать, и Милку. Ведьсама она оказалась ничем не лучше их. Вернее, даже хуже. Ведь ее праведность,которой она так гордилась, оказалась шита белыми нитками. Она верила, чтодостойна небесных благ, а на самом деле стояла на краю бездны…
И тут Анне снова вспомнилсяее сон. Выходит, это она была той женщиной, стоявшей над огненной пропастью! Аокутывавший ее мрак на самом деле царил в ее душе… Теперь Анна уже не думала,кем могла быть другая, одетая светом, женщина, виденная ею во сне. Потому чтоей стало страшно. Ведь это всегда страшно – заглянуть в темные безднысобственной души… Но в этот миг словно чья-то ласковая рука погладила ее поголове, и Анна провалилась в тот глубокий сон без сновидений, который один поэтдавно минувших времен назвал «бальзамом болящих душ»**. Правда, еедуше он все-таки не принес исцеления…
***
Как ни странно, в монастыресловно не заметили ее отлучки. Даже игумения Феофания не любопытствовала,почему она вернулась так рано. Хотя теперь Анна не боялась рассказать ейправду. Как не боялась и возможных последствий своего рассказа.
Спустя три недели до Пасхи ееснова вызвали к игумении Феофании. И опять настоятельница вручила ейраспечатанное письмо, написанное знакомым размашистым почерком Милки, иадресованное в монастырь:
«Дорогая моя сестренка Анна!Сегодня пятый день, как умерла наша мама. После твоего отъезда она очнулась истала меня просить пойти в церковь и позвать к ней батюшку. Мол, ей как можноскорее нужно креститься. И рассказала мне, что видела, будто лежит она как бы вбольнице на койке, а и по ней, и под ней грязь рекой растекается. А рядом стоитженщина, вся в черном, как монашка. Лица ее не видно, только, говорит, я сразупоняла, что это моя Анечка. А между нами – пропасть, и из нее огонь так ипышет. Вот я и подумала – видно, это оттого, что Анечка крещеная, а я – нет. Аона стоит, и не то плачет, не то говорит что-то, жалобно так, словно страшно ейодной, вот она меня и зовет… Да разве ж я свою доченьку брошу?.. Нет, ради неея должна креститься. Тут и я задумалась – а как же я маму брошу? Нет уж, еслиона собралась креститься, так и я тоже крещусь. Наутро побежала я в церковь,нашла батюшку, его отец Петр зовут, и все это ему рассказала. Он в тот же деньпришел и крестил нас обоих. После этого у мамы сразу такое лицо светлоесделалось! А назвал он ее вместо Лилии - Сусанной, мол, это имя тоже означает«лилия», а меня вместо Милки назвал Людмилой. Когда батюшка уходил, мама егопросила, чтобы он за тебя молился. Мол, Анечка такая хорошая, такая добрая, вотона меня и уговорила креститься. А, как он ушел, легла и сказала: все, теперь иумирать не страшно. И заснула…не проснулась. Отец Петр ее и отпел, а денег нирубля не взял. Он меня уговаривает жить при церкви и по хозяйству там помогать.Так что, может, я потом тоже, как ты, монашкой стану. А, что я на тебя тогданакричала, так прости за это – очень мне маму жалко стало… Твоя сестра рабаБожия Людмила».
Анна стояла и плакала навзрыд.Теперь она поняла, кем была та, одетая светом, женщина из ее сна. То была еемать, которую любовь к дочери привела к Богу. Ведь «…Бог есть любовь, ипребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4, 16). Какой жепример любви и всепрощения подала ей, умирая, мать родная!
Наступившее молчаниенарушила мать Феофания:
-Какая же Вы счастливая, Анна,что у Вас была такая мать. Мы будем молиться за нее. И вот еще что. Я намеренаходатайствовать перед архиереем о Вашем постриге в мантию. Так что к Пасхе Выстанете монахиней.
Не поднимая глаз, Аннапроизнесла:
-Я недостойна.
ЛЕГЕНДАО ЛЮБВИ, ИЛИ ВОСТОК – ДЕЛО ТОНКОЕ
Нет ценности супротив любви.
(русскаяпословица)
«…Но это же и есть цена любви!»
(Низами Гянджеви. «Лейли и Меджнун»)1
Все началось в тот злосчастныйвоскресный вечер, когда директор городского вещевого рынка Фархад Мамедоввернулся домой после очередного рабочего дня. Надо сказать, что денек этот оказалсяна редкость удачным. Приближалось 8 марта, поэтому торговля во всех рыночныхбутиках шла «на ура». Мужчины покупали подарки милым дамам, ну а те – подругам,дочкам-внучкам и самим себе… Неудивительно, что Фархад возвращался домой всамом приподнятом настроении – в следующие дни прибыль наверняка будет ещебольшей. Вдобавок, дома его ждала жена Ирина. Его единственная, его любимаяжена.
Однако едва Фархад переступилпорог своего дома, как его радость мигом улетучилась. Ибо Ирина встретила егонастолько холодно и неприветливо, словно он был ей чужим. А когда муж селужинать, заявила ему самым серьезным тоном:
-Фархад, я хочу поговорить стобой. Это касается нас обоих. Это очень важно, Фархад…
От изумления директор рынкаедва не поперхнулся кусочком долмы2. После чего недоуменно уставилсяна Ирину. В самом деле, что происходит? Почему Ирина ведет себя так странно? Ичто она собирается ему сказать?
-Фархад, мы с тобой должныразвестись.
-Как развестись? – изумилсяФархад. – Почему?
-Прости, Фархад. – тихопроизнесла Ирина и поспешно отвернулась к окну. – Но…так надо. Прости…
Голос ее задрожал и оборвался.И Фархад понял – она плачет.
***
В ту ночь, впервые за двадцатьлет совместной жизни, супруги легли спать порознь. Так пожелала Ирина. Что доФархада, то он не стал настаивать на своем. Конечно, его далекие предки, жившиепо законам шариата, наверняка осудили бы своего пра-пра-пра-пра-…правнука заподобное попустительство женской блажи. Однако за долгие годы житья в РоссииФархад привык жить по иным законам – законам рынка. И потому научился не даватьволю чувствам и извлекать выгоду из любой житейской ситуации. Вот и эту ночьему было выгодней провести в одиночестве, чтобы поразмыслить о случившемся.Ведь Ирина так и не удосужилась объяснить, по какой такой причине они должныразойтись. А он, видя, насколько тяжело ей говорить о предстоящем расставании,не стал настаивать на этом. Зачем причинять Ирине лишнюю боль своимирасспросами? Он сам выяснит все.
Всю ночь Фархад проворочалсяна жестком кожаном диване в своем кабинете, мысленно проклиная тот день и час,когда он купил это дорогое и модное, но до крайности неудобное изделиеитальянских мебельщиков. И раздумывая об услышанном от Ирины.
Итак, что же могло произойти?С чего это вдруг его жена, с которой они недавно отпраздновали, так сказать,фарфоровую свадьбу3, вдруг надумала разводится с ним? Может быть,это как-то связано с тем, что недавно ей пришлось обследоваться вонкологическом диспансере? Вряд ли. Ведь тогда Фархад поднял на ноги всехсветил местной медицины, которые обследовали его супругу с головы до пят. Да, унее нашли опухоль матки. Однако это оказалась всего лишь миома4.Причем совсем маленькая, не требующая оперативного лечения. И данные биопсииподтвердили – опухоль доброкачественная. Но Ирину испугал сам факт такойнаходки – у нее обнаружили опухоль матки. Конец! Катастрофа! Скоро она умрет! Аона еще так молода! Она так хочет жить! Почему? За что? Напрасно врачи уверялиИрину, что ее жизни и здоровью ничто не угрожает – она непрестанно плакала иупрямо твердила о своей скорой смерти. Увы, в этом ее не разубедили даже лучшиегородские психотерапевты, к которым ее возил Фархад, щедро оплачивая каждыйподобный визит… Но потом с Ириной стало твориться что-то странное: два раза внеделю, а именно по средам и пятницам, она, как поначалу решил Фархад, стала