духовный уровень не как присказку, украшение или позу, а как неотделимую от психологического составляющую, без учета которой жизнь человека непредставима. Главная заслуга Франкла, следовательно, была не в том, что он открыл новые приемы в психотерапии, а в том, что подвинул всю ее в новую — духовную сферу[158].
К слову сказать, после Франкла проблема живого соотнесения с духовной сферой вновь уходит из западной психологии. Последняя из Америки мода (психология последних времен) — «позитивная психология», — нередко рассматривая себя как преемницу экзистенциальной психологии, на деле сводится к поклонению успеху, обслуживанию «состоявшихся», уча их быть довольными самими собой. Франкл, стоявший сам и ставивший других перед лицом жизни и смерти, уходит за горизонт, да и что может сказать бывший узник лагеря смерти потребителям гламурной психологии глянцевых журналов?
Между тем и современные вопросы, восходящие к зениту, становятся все более распаленными и требуют ответа. Так, не по досужим и истерическим предсказаниям, а по серьезному научному расчету мир стоит перед системным кризисом, и «сроки уже сочтены»[159]. Ныне средний европеец, американец — да уже и наш россиянин — потребляют естественные ресурсы в таких масштабах, что, если бы с таким же размахом жили все люди на планете Земля, то понадобилось бы 5–7 таких планет. Мы проедаем будущее наших детей и внуков, живем в кредит за их счет, пилим сук, на котором «сидит» наша цивилизация.
И дело, конечно, не только в хозяйстве, экономике и экологии. Мы живем в перевернутом мире, где эстрадный певец или футболист почитаем (и оплачиваем) несравненно более врача, учителя, ученого, писателя, инженера[160]; где терроризм, убийство, воровство, коррупция стали бытовым явлением; где на телеэкранах — ложь, манипуляция, агрессия, насилие всех видов; где оставаться более или менее порядочным человеком — едва ли не подвиг…
Кто в таком случае бог (не иначе как с маленькой буквы) современного человека? Не мамона ли? Может быть, у читателя есть доказательства обратного? У меня их что-то маловато. И современная практическая психология ему-то в основном и служит, и потакает: рекламирует, что закажут, «создает имидж» (как говорил остроумный В.П. Зинченко, «делает из хари харизму»), а с помощью психотерапии прививает позитивный взгляд на все, как говорил ныне подзабытый писатель, «свинцовые мерзости жизни».
В этой связи христианская психология — отнюдь не экзотика, а реальный ответ, путь к осмысленности психологического познания, пониманию места психологии и психолога в современном мире. Ясно (о чем уже говорилось выше), что нельзя просто сказать «верую» и — сразу стать христианским психологом. Вспомним, например, что движение от экзистенциальной философии к экзистенциальной психологии заняло десятки лет. Заметим при этом, что ни экзистенциальное, ни гуманистическое течение не перечеркивало достижений других подходов, но указывало иное направление и, главное, иное понимание человека в психологии. А. Н. Леонтьев в своих лекциях не раз повторял слова, сказанные ему одним сельским конюхом во время Великой Отечественной войны: «Если лошадь устала, не нахлестывай ее, а подними ей повыше морду, чтобы она увидела деревню вдалеке и заспешила к дому». Вопрос направления — это то, к какому дому, к какому граду мы поднимаем нашу психологическую «морду». Остальное — как это ни прозвучит дерзко — детали, остальное приложится.
Теперь кратко о другом постоянно повторяющемся вопросе внешних оппонентов: не станет ли утверждение христианской психологии вызовом другим конфессиям и не приведет ли это к разжиганию межнациональной розни? Согласимся с А.Н. Кричевцом, который пишет: «Другие верхние основания имеют неоспоримое право развивать соответствующие направления психологической науки. Тем самым на часто задаваемый (почти всегда ядовитый) вопрос о возможности мусульманской, буддистской и иных психологий можно решительно и навсегда ответить утвердительно»[161]. Христианская психология делает заявку на саму возможность приведения устремлений, предельных целей и задач своей науки в соответствие с христианским образом и идеалом человека. Но это стремление не исключает, а предполагает соотнесение с другими образами и идеалами, которые иногда прямо, а чаще скрыто, имплицитно присутствуют, стоят за любой психологической концепцией («человек поведенческий», «психоаналитический», «гуманистический», «экзистенциальный» и т. п.).
От самых общих вопросов внешней критики перейдем к более частным, задаваемым не только психологами, но и науковедами, философами, методологами и др. Воспользуемся для этого показательными замечаниями Е. В. Мареевой, которая едва ли не первая среди философов и науковедов удостоила современную отечественную христианскую психологию развернутой критики, фокусируя и четко излагая при этом многие замечания и других оппонентов, разбросанные по отдельным источникам.
«Как нужно, — спрашивает Е.В. Мареева, — оценивать проект „христианской психологии“, в которой предлагают сочетать идеализм с материализмом в рамках одной и той же науки? Причем в такой „методологической шизофрении“ предлагают видеть гарантию единства будущей психологии»[162].
Не надо страдать печально известной психической болезнью, чтобы увидеть и признать стереометрию, одновременную многоуровневость человеческого бытия и его отражения в познании. Есть такая неразрешимая дилемма детства: кто же все-таки сильнее — слон или кит? Стихии разные, им непосредственно не сойтись. «Слонокит» как компромисс невозможен, действия плавника и бивня не уравнять. Однако схожесть существует, но только в другой плоскости, на другом уровне: оба суть природа, оба — млекопитающие, и тогда они — единое целое. Христианская психология — вопрос не только знания о психике, но и вопрос направления, применения этих знаний, определенного отношения к человеку, вопрос понимания миропорядка и места в нем психологии. Поэтому вполне согласимся с В.И. Слободчиковым, что христианская психология — это не наука о спасении, а наука о психологических «условиях возрастания человека в меру благой вести о спасении. На множество других вопросов с большим успехом ответит и отвечает традиционная психология»[163]. Тем самым ни законы памяти, ни данные экспериментов по восприятию или мышлению отнюдь не отменяются и не входят (не могут войти) в противоречие с верой. Психика, ее аппарат создан Творцом (для неверующих — Природой), как, скажем, и аппарат физиологии человека. И что тогда может обнаружить добросовестное исследование, что было бы не предусмотрено Им (или для неверующего — Природой)?[164]
Специально подчеркнем, однако, что «христианский психолог» и «психолог-христианин» — понятия связанные, но не идентичные. В первом случае речь идет о профессионале, и то, плох он или хорош, будет определяться не исключительно глубиной его христианской веры, а профессиональным мастерством. Также как, например, «христианскому врачу» никто не простит ошибки в деле врачевания на том лишь основании, что он истово и «правильно» верит. Во втором случае — речь о христианине, и то, что он профессиональный психолог, может отступать на задний план. В первом случае вера подразумевается, но не оправдывает изъяна профессии, во втором — изъян профессионализма может покрываться, затмеваться верой. Причем оба варианта вполне могут сочетаться (и порой конфликтовать) в одном лице: когда ты исследуешь и практикуешь — ты психолог, когда входишь в храм — ты христианин, такой же, как философ, инженер или слесарь-сантехник, просто «раб Божий имярек». Христианский психолог в качестве такового озабочен не введением себя во храм (это его внутренняя, интимная, личностная забота и потребность), а введением, освящением, постановкой профессии на службу спасения, придания ей нового и высшего смысла.
Вернемся к замечаниям Е. В. Мареевой и ее уже новым вопросам: «Как определить статус психики, которая, безусловно, зависит от состояния окружающего нас земного мира и похожа на то, что есть у животных? Входят психические процессы в состав души или не входят? А если входят, то как одно связано с другим?»
Свой вариант ответа Е.В. Мареева предваряет такой критикой: «С одной стороны, Братусь констатирует, что „психика“ — это не душа… С другой стороны, Братусь признает, что современные представления о „психике“ соответствуют не столько реальному человеку, сколько позитивистским установкам и подходам, утвердившимся в психологической науке… Но если наша цель — выяснить подлинное, а не превратное отношение психики и души, то, — продолжает Е.В. Мареева, — признавая их различие, нужно признать их внутреннее единство. Ведь если психика человека не имеет органического единства с душой, то это уже не человеческая психика, не человеческие „чувства-теоретики“, а что-то другое, чисто животное, которое, в конце концов, никак не совместить с верой, разумом, любовью…»[165]
Готов признать этот ответ как вполне резонный и зафиксировать его в качестве точки согласия. Более того, можно пойти дальше, сказав, что и тело человеческое сродственно душе, а иначе опять же оно — не тело человека. Тело человека одушевлено, да и сама душа есть тело, бестелесен только Бог, а душа, по слову святителя Игнатия (Брянчанинова), «тело сущи тончайшее», которое «окружается и одевается членами тела сего [человеческого тела. — Б. Б.]. Надевает око, им же и смотрит; надевает ухо, им же и слышит; руки, ноздри… все члены тела приемлет и срастворяется со всем душа, посредством которых и вся, елика к житию человеческому потребна суть, исправляет»