Разумеется, значение активности человека и общества огромно, человек — деятельное существо, все находящееся вокруг нас несет отпечаток его работы и созидания. Но это не должно заслонять от нас главного, исходного: не человек выстраивает, конструирует, открывает Бога, а Бог впервые открывает, конструирует человека как такового. Мы — дети Бога, а не Он — наше производное.
Вспомним две формулы: «В начале было Слово…» (Ин. 1:1) и «В начале было дело». Когда Фауст у Гете произнес вторую формулу как открытие, как «перекрывающую» первую, в этот самый момент в его ученом кабинете впервые в серном облаке появился Мефистофель, развернувший перед Фаустом свой путь, столь много обещавший, но в итоге приведший его к полному краху[335].
Вопрос, что вначале — Слово или дело, — при всей его кажущейся отвлеченности и даже схоластичности крайне важен для психологии. Недаром именно в момент зарождения одной из магистральных философско-психологических теорий советского периода — теории деятельности — шел спор именно об этом, причем непосредственно в формулировках гетевской трагедии (на что, правда, историки психологии пока не обратили особого внимания). Один из основателей теории деятельности Алексей Николаевич Леонтьев вспоминал о методологических расхождениях со своим учителем Львом Семеновичем Выготским (речь идет о начале 30-х годов прошлого столетия): «Внутренняя расстановка в школе Выготского была драматична. Конфронтация двух линий на будущее… Известное место в „Фаусте“ И.В. Гете… Какая подпочва? Если не все дело в „деле“?»[336] В другом месте — в начале 40-х годов — об этом же, но уже совершенно утвердительно — не с вопросом, а с восклицательным знаком в конце: «В начале было дело (затем стало слово, и в этом все дело!)»[337].
Итак, на науку можно смотреть как на нейтральную в метафизическом отношении область знания лишь условно, исключая из ее контекста общие мировоззренческие вопросы. Центральный из них — является ли человек целиком продуктом природы, общества и собственной деятельности («в начале было дело»), или он — творение, замысел Божий («в начале было Слово»).
В первом случае научный разум, открывая законы природы, общества и человека, будет претендовать на всю полноту знания, овладев которым он сможет планомерно направлять развитие к заданному им же самим совершенству («будете, как боги, знающие добро и зло»). Во втором случае наука для ученого — лишь путь приближения к чему-то большему, чем сами по себе силы природы, законы развития народов и людей. Наука становится крайне важным и уникальным для человека путем постижения непостижимого и познания непознаваемого (или, если воспользоваться емкой формулой владыки Антония, «наука есть познание Творца путем познания Его творения»).
При этом надо твердо помнить, что творение не выше Творца. Не мы «сконструировали» путь к Нему, а Он предуготовил наши пути к Себе, и пока Он не сошел к нам в «зраке раба», нам было не подняться к Нему. В этом плане Бог не просто единожды сотворил человека, указал ему путь и оставил навеки. Нет, Он творит в нас человека постоянно — сегодня и ежедневно. И признак Его присутствия на пути тот же, что у Луки и Клеопы, к которым на пути в Эммаус присоединился Христос: «Начинает гореть в нас радостью сердце наше» (см.: Лк. 24: 32). А вот пока мы на ином пути, сердце наше холодно, мрачно и сыро, как и искуситель наш из царства мрака и холода.
На всякий случай подчеркнем еще раз: никто, а уж тем более психолог, не должен умалять роль активности, труда, деятельности, самостоятельного развития, совершенствования, поиска и отстаивания решений. Ведь и белому медведю надо додуматься закрывать нос лапой, и малой птахе нужна сила и разум инстинкта, чтобы миновать полные опасностей тысячи верст. Что же говорить о человеке, которому надо столько трудиться и столько преодолевать всю его жизнь!
Однако мы сейчас о другом — о фундаментальной развилке в понимании человека, о том, что «если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его» (Пс. 126: 1), о том, что без Божьего благословения наши пути — маршруты впотьмах с лукавыми поводырями из царства тьмы. Ну а чтобы не впасть в крайности — одного упования без деятельности или бурной активности без смысла, — напомним взвешенное «Господь ведет, а я иду» или житейское «на Бога надейся, но и сам не плошай».
Какое все это может иметь отношение к науке и открываемым ею объективным законам природы?
Если первичны Творец и Слово, а творение и дело — вторичны, значит, любой объективный, с нашей точки зрения, закон Богу не писан и может быть по Его воле изменен, преодолен. Но не по произволу и прихоти, а по замыслу, одному Ему ведомому. Ему, а не нам, ибо творению, даже такому, как человек, не дано до конца войти в замысел Творца. Как заметил однажды протоиерей Иоанн Вавилов, мы о Боге ничего не можем знать более, чем Он Сам захочет нам о Себе сообщить. Дух Господень «дышит, где хочет» (Ин. 3:8), и часто «неразумно», на наш взгляд: и «награждает не тех», и «карает не тех»…
Однако вернемся к теме обсуждаемого текста владыки. Напомню, мы оставили подростка «кипеть возмущением», гневной досадой на только что услышанную беседу о Христе. Итак: «Я прямо кипел возмущением и по окончании беседы помчался домой, спросил у мамы, есть ли у нее Евангелие, получил его. И поскольку я слышал от докладчика, что Евангелий четыре, постольку я сделал вывод, что одно Евангелие короче других, а раз читать его — пустая трата времени, то взялся за самое короткое и попал на Евангелие от Марка, которое резкое, ясное, живое, и было написано в свое время под руководством апостола Петра для римского хулиганского молодняка. И тут случилось, что, пока я читал Евангелие, между первой и третьей главой мне стало абсолютно очевидно, что Христос, в кого я не верю, стоит по другую сторону стола, за которым я сижу. Уверенность была такая ясная, такая неколебимая, что я откинулся на стуле и произнес: „Так вот оно что“. И эта уверенность не оставляла меня в последующие десятилетия. Она и сейчас со мной, как была в том далеком подростковом возрасте».
Описанное владыкой состояние в святоотеческой традиции именуется «Посещение». Чем оно было вызвано — не нам судить, но можно задуматься о том, что было бы, если бы оно не произошло. Очевидно, судьба подростка сложилась бы по-иному, движимая, в частности, объективными законами возрастной психологии. Но Господь отменил, «нарушил» эти законы и, чтобы данный, именно этот подросток не сбился с пути, Сам вышел ему навстречу. Непосредственно явил ему Себя как Истину. И подростку осталось только замереть — «так вот оно что…».
И в этот момент, сбив все случайности и отодвинув земные механизмы, в общем-то обычный дотоле подросток был поставлен на путь, ведущий к проповедничеству и праведности. Именно поставлен, а не встал на него собственным усилием и произволением. И хотя впереди был труд, превратности и духовный подвиг многих лет жизни, но уже в то мгновение был определен и высвечен из тьмы, как молнией, весь путь и его суть. «Много званных, а мало избранных» (Мф. 20: 16). Наука может только констатировать эти повороты, их объяснение уже не в ее власти и компетенции. Законы творения не исчерпывают замысел Творца. Творение подотчетно этим законам, — но не Творец, их создавший.
В чем же тогда можно увидеть специфику христианской психологии, ее отличие от светских психологических школ?
Постараюсь ответить совсем коротко. Корпус знаний, предметов, объектов христианской и светской психологий во многом единый: все те же восприятие, внимание, память, мышление, мотивы и т. п. У большинства непосредственная память составляет примерно семь плюс-минус две единицы. И у верующих так же, как и у неверующих. И яблоко одинаково падает по закону Ньютона на головы верующих и неверующих. Дело, значит, не в отдельно взятых законах и открытиях научной психологии, а в понимании места психолога-профессиона-ла в отношениях к себе, к другим людям и к миру. Для христианского психолога психика — уникальный инструмент творения, без которого невозможна жизнь человека; следовательно, изучение и настройка этого инструмента являются важными (но, конечно, не единственными) условиями спасения, следования по пути к Богу. Христианское мировоззрение позволяет понять контекст и смысл существования психики.
Светские ученые обычно рассматривают психику как отдельное, само по себе существующее и само для себя живущее образование. Возьмем, скажем, термин, который в психологии личности и психотерапии присутствует постоянно — «личностный рост». Организуются группы личностного роста, печатаются статьи и монографии, но на простые вопросы при этом ответы не даются, их избегают. Например, если есть рост, то где линейка, единица отсчета? Куда идет этот рост — вверх, в сторону, вниз? Где тогда «верх» и «низ» — каковы координаты этого роста, его цели и последствия? В христианской психологии на все эти вопросы возможны четкие антропологические ответы, в свете которых открытые психологические закономерности получают метафизический смысл и инструментальное назначение.
…Рассказывают, что Поль Сезанн так ответил критикам своей живописной манеры: «У меня, конечно, маленькое видение, но оно свое». Так вот — у каждой науки есть достаточно определенные пределы, делающие ее «маленькой», но видение мира сквозь ее призму уникально, оно всегда «свое». У психологии, разумеется, тоже, и без нее понимание мира человека будет неполным. «Любой опыт, — пишет владыка Антоний, — мы воспринимаем в своей психике, потому что если он не дойдет до сознания или не станет осознанным переживанием, которое можно контролировать, он как бы не существует для нас, он проходит сквозь нас бесследно. Так что мне ясно представилось, что любое духовное переживание становится субъективной реальностью только тогда, когда достигает области нашей психики, психологии».