Некоторые феминистки, заявляющие, что институциональная Церковь слишком мизогинна для их целей, создали свои собственные церковные структуры. Наиболее заметный пример такой организации – Женская церковь, которую Мэри Грей охарактеризовала как «исход не из институциональной Церкви, а из патриархата» и цель которой – стать «глобальным движением женщин, ищущих подлинные церковные общины, основанные на справедливости»[908]. Это движение было создано в 1983 году в Грейлвилле, христианской общине в Лавленде (штат Огайо), на конференции, в которой принимали участие около 1400 женщин-католичек. Со временем это церковное движение распространилось по всему миру, став межконфессиональным и экуменическим[909]. Женская церковь будто просится к сравнению с британской Лейбористской церковью начала XX века, основанной унитарианским проповедником Джоном Тревором. Лейбористская церковь возникла похожим образом: из убеждения, что существующей Церкви недостаточно для удовлетворения потребностей рабочего класса. Однако вскоре Лейбористская церковь отошла от специфически христианских языка и доктрины. Она выражала скорее социализм как религию, чем религиозный социализм. Возможно, Женской церкви грозит аналогичная опасность обратиться к феминизму как религии, а не к религиозному феминизму[910].
Заключение
Теология освобождения распространилась по всему миру, адаптируясь к различным обстоятельствам и контекстам. Это стало возможным потому, что, хотя конкретную теологию освобождения нельзя импортировать в другую культуру или контекст, методологию теологии освобождения перенести можно. Приверженность праксису как необходимое условие богословских размышлений, раскрытие истины, отталкивающееся от опыта угнетенных, верность – в широком смысле слова – освобождению: все это стало основой для развития идей, которая может быть перенесена в другие условия. Как и Латинская Америка, другие части третьего мира, пострадавшие от колониализма и зависимости от мирового экономического центра, разработали свои собственные теологии освобождения, часто в общении с другими религиями и теологиями. Система апартеида в ЮАР привела к появлению теологии освобождения чернокожих, подобной той, которую развивали афроамериканцы в США. Феминистки и вуманистки начали разрабатывать свою собственную теологию освобождения в ответ на недостаточное внимание к патриархату, мизогинии и гендерному угнетению в других ее формах.
Теология освобождения, однако, открыта для критики в той мере, в какой она выходит за рамки прямого прочтения Библии и сосредотачивается на «пророческой освободительной традиции», по терминологии Розмари Редфорд Рютер. Пожалуй, наиболее яркими примерами этого являются феминистские, вуманистские, ЛГБТ+– и квир-теологии. Они вынуждены принять герменевтику подозрения и довольно свободный метод экзегезы, когда речь идет о Священном Писании, а также об историческом церковном учении. На это указывает опора феминисток на нехристианские религии и традиции, включая язычество, гностицизм и викку, а также аргумент ЛГБТ+-теолога Гэри Дэвида Комстока о том, что Священное Писание само по себе должно считаться не авторитетом, а скорее ресурсом для построения более инклюзивной теологии. Подобная критика может адресоваться всем теологиям освобождения – да и на самом деле всем традициям, подпадающим под общую рубрику «левое христианство» (см. главу 8). Все это, наряду с растущим секуляризмом политических левых, ставит вопрос о дальнейшей жизнеспособности христианских левых.
Глава 8Что ждет левое христианство?
Предыдущие главы фокусировались только на избранных примерах левого христианства. Хотя следует надеяться, что приведенная нами выборка репрезентативна (по крайней мере для западного христианства), определенно в ней рассмотрены не все возможные течения. Однако даже несмотря на это, мы встретились с целой галактикой левохристианских традиций: британский христианский социализм, европейский религиозный социализм, социальное учение Католической церкви, теология освобождения, теология освобождения чернокожих, феминистская и вуманистская теология, ЛГБТ+-теология, социальный евангелизм, духовный социализм и так далее. Все эти движения различны, они имеют идеологические и доктринальные особенности, и их нельзя упрощенно объединять. Британский христианский социализм – производная от местной смеси англиканского и нонконформистского благочестия, профсоюзного движения, современного либерализма и даже консервативного патернализма. Религиозный социализм, особенно в немецкоязычном мире, развивался отдельно от основного течения социализма, лишь впоследствии соединившись с ревизионизмом Бернштейна и поздней СДПГ. Социальный евангелизм представлял собой широкое движение, в некоторых своих аспектах связанное с самим социализмом, а в других являвшееся не более чем христианским милосердием. Цели и акценты движения за гражданские права отличаются от целей и акцентов более позднего движения за освобождение чернокожих. Теологии освобождения сами по себе различаются в зависимости от времени и места их создания, независимо от того, считают ли они наиболее значимым какой-то определенный аспект угнетения – расу, пол, ориентацию, класс – или придерживаются интерсекционального представления об их пересечении. Те, кто разделяет прогрессивную приверженность критической теории, интерсекциональности и – даже отвергая экономический индивидуализм – внимание к идентичностным и психологическим потребностям человека, полностью расходятся с теми, кто отстаивает постлиберальные ценности традиции и коммунитаризма.
Центральные понятия левого христианства
Несмотря на это, поразительно, как одни и те же темы, концепции и идеи появляются в совершенно разных контекстах. Ключевым среди них является понятие братства. Непосредственно язык братства использовался британскими христианскими социалистами конца XIX – начала XX века, особенно англиканами и нонконформистами. Он появляется в Центральной Европе, например в шведском социал-демократическом Движении братства, а также у социальных евангелистов и духовных социалистов Соединенных Штатов. Понятие братства встречается также в латиноамериканской теологии освобождения, хотя феминистские, женские, ЛГБТ+– и интерсекциональные теологии и могут считать такой гендерно-окрашенный язык проблематичным. Теологическая концепция братства имеет свои политические последствия. Она проистекает из понимания Бога как Отца, резюмированного в выражении Стюарта Хедлама о «факте Отцовства Бога, подразумевающем братство людей», и еще более ясно сформулированного Вашингтоном Глэдденом: «Из факта Божественного Отцовства вытекает факт человеческого братства»[911]. Также концепцию братства усматривают в учении и деяниях Христа. Именно Христос, утверждал Чарльз Шелдон, «предлагает нам всем признать братство расы»[912]. Густаво Гутьеррес считает освобождение, завоеванное Христом, «основой всего человеческого братства»[913].
Практическое, политическое воплощение этих теологических идей лучше всего выражено в заявлении Британской социалистической лиги свободной церкви о том, «что принцип Братства, которому учил Иисус Христос, не может быть адекватно реализован в условиях нынешних промышленности и торговли и что правильное и повсеместное применение этого принципа должно привести к обобществлению всех природных ресурсов, а также инструментов производства, распределения и обмена»[914]. Капиталистическая система, говорится в этом заявлении, не способна прийти к братству всех людей и вместо этого поощряет эксплуатацию, конкуренцию и корыстный эгоизм. Для того чтобы люди могли жить как братья, дети Божьи, они должны создать общество, которому присущи кооперация, равенство, справедливость и свобода – по выражению Гутьерреса, «пророчески обличать каждую ситуацию дегуманизации, которая противоречит братству, справедливости и свободе» и создать «общество братства и справедливости»[915]. В той мере, в какой левое христианство может быть резюмировано этим набором концепций, мы можем рассматривать братство людей как центральную концепцию, организующий принцип, преодолевающий разрыв между теологией и политикой. Теологическим основанием ее является отцовство Бога, а другие концепции – кооперация, равенство, справедливость, свобода – выступают логически вытекающими из нее политическими или социально-экономическими идеями.
Понятие кооперации имело важнейшее значение для первых христианских социалистов Британии – Фредерика Денисона Мориса, Чарльза Кингсли и Джона Ладлоу. Морис, пусть его принадлежность к социалистической мысли и остается под вопросом, был убежден в том, что люди должны работать вместе и поддерживать друг друга, а не конкурировать и эксплуатировать друг друга. Ладлоу придерживался этого представления в еще большей степени. Кооперация и дальше занимала центральное положение в христианском социализме, часто подразумевая коллективизм – будь то государственная собственность, которую предпочитали некоторые представители этого движения, или другие формы совместного владения и управления. Даже Тони Блэр, убравший из устава Лейбористской партии 4‐ю статью, выражавшую стремление партии к коллективизму, продолжал говорить о коллективных обязанностях и ответственности. Такие мыслители из числа «синих лейбористов», как Джон Милбанк и Адриан Пабст, также говорят о сплоченном, кооперативном обществе, в котором экономическая деятельность регулируется христианской этикой. Концепция кооперации присутствует и в других течениях: так, она лежала в основе этического социализма Анри Сен-Симона и Филиппа Бюшеза; ее подчеркивает, хотя и не одобряя государственный контроль, социальное учение Католической церкви; она появляется в декларации латиноамериканской теологии освобождения, призывающей к коллективизации средств производства. Сотрудничество, основанное на общем братстве, лежит в основ