ем. Я часто видел тех, кто с удовольствием шел на исповедь и даже радовался ей. Но для малодушных покаяться трудней, чем на словах проявить видимость покаяния. А для глубоких натур все иначе.
У избавления от вины и рожденного ей страха через синтез есть свои преимущества. Оно действует на некоторых христиан, чьи переживания, вытеснения и подсознательные идеи препятствуют прямому восприятию безусловной любви и милости. Синтетический метод дает им высочайшее религиозное блаженство, показывает им зримые средства искупления, обеспечивает своего рода защитный механизм от потерь сублимаций, позволяет людям осуществить вытеснение и дарует им радость, обращая внимание на то, что они искупили вину и вынесли должное наказание. Даже если синтетическая защита от страха осуществляется только символически, она может очень сильно действовать на состояние души. Мысль о том, что животное умрет вместо меня, придает моему греху убедительность, но легче убедиться и в прощении, ведь жертву приносит община! По сравнению с настоящим покаянием это менее действенно. Но разве не может внешнее проявление покаяния соответствовать внутреннему преображению, ведь есть же учение об opus operatum – о том, что таинства действуют во всех случаях?
Так мы обрисовали опасности измельчания, торгашества с Богом, послаблений в религиозной жизни. Бесспорно, этот метод, вместо того чтобы способствовать исполнению святой любящей воли Божией, может лишить религию и нравственность сил. Он ослабляет нравственную инстанцию, как аморальность – но этого можно избежать.
Когда религиозный страх, рожденный чувством вины, приводит к более строгому, возможно, аскетическому стилю жизни, когда влечениям объявляется война, когда их запрещают и ничего не получают взамен, или когда в Боге и Его представителях с ненавистью, осознанной или вытесненной, видят разрушителей радости, появляются новые опасности, которые подталкивают к разрушению жизни, возникновению невроза и опустошению христианской жизни. То, что мы показали в истории христианства, душепопечитель в изобилии видит в отдельных людях.
В католичестве, согласно его сути, со страхом, что рожден чувством вины, и со страхом перед самой жизнью пытаются совладать путем синтеза, в протестантизме – в соответствии с его идеями, а не их реализацией – аналитически. Исходя из опыта научно обоснованной теории страха, идеальный протестантизм одолевает страх лучше, ибо благодаря абсолютному господству любви и радикальному отказу от магии и навязчивых идей, согласно с библейским заверением (1 Ин. 4:18), а также опыту неврологии, не застревает в коллективно-невротических попытках достичь спасения, а уничтожает корни страха.
Однако нелегко доказать, что такой идеальный протестантизм может существовать долго и активно. В истории Церкви это подтверждает относительная безуспешность Послания Иакова, неудачи Эразма и Кастеллио, измельчание Просвещения после устранения суровой ортодоксии, а прежде всего победа воззрений Павла над идеями синоптических Евангелий. Просветители, как и некоторые психоаналитики, считали идеалом свободу от вытеснений и бессознательных мотивов, но они не учли, что высочайшие достижения человеческого духа всегда осуществляются с помощью бессознательного, то есть вытеснений, и что вытеснения, несмотря на свои опасности – незаменимые средствами защиты и поддержки человеческого духа. Одни только интеллект и «рацио» не обеспечат благополучие, как ясный взгляд не гарантирует здоровье и успешную жизнь. Но если мы поставили вопрос, то это еще совершенно не значит, что мы сможем тут же на него ответить.
До сих пор мы противопоставляли анализ и синтез при попытках совладать со страхом. При внимательном изучении становится ясно, что в истории христианства они почти никогда не разделялись, хотя постоянно преобладал один из принципов. Уже Павел настолько проникся иудейской идеей искупления, что не смог без изменений принять свободную от наказаний милость Божию, как ее проповедовал Иисус в той же притче о блудном сыне. Учение Павла отняло определенные элементы у любви и милости Божией – не так много, и он говорил о них с восторгом, – и перенесло их на любовь и милость Христа, которые стали для него высшим переживанием. Да, он пережил высшее освобождение от страха. Именно потому он окружил образ Христа таким ореолом мистики, и этот ореол родился из любви, а также – из его чувства единения с общиной, тоже основанной на любви. Община еще не зашла слишком далеко, в ней не развился невроз навязчивых состояний, а люди в ней не стали частью толпы внутри Церкви, воспринимаемой как магическая инстанция. Система Павла была скорее организованной формой братской любви. В то же время опыт Павла отчасти был итогом его убежденности в том, что искупительная смерть Христа была призвана избавить людей от вины и греха – эта уверенность тоже была основана на синтезе идей. А вот в католичестве, что, наверное, слегка нелогично, нашлось место для милости Божией – аналитического фактора – хотя мощнейший акцент делался на искуплении, совершенном Христом, и некоторых заслугах людей. В протестантизме конфликт, порождающий страх и рожденный чувством вины, решался искуплением (особенно искупительной смертью Христа), то есть эрзац-удовлетворением, сколь бы искренними ни были восхваления любви и милости Божией, милующих, дарованных прежде прошения и неотъемлемых от спасения.
Попытка представить наилучший вариант избавления от страха, способный раз и навсегда решить эту проблему для всех, в высшей степени наивна и свидетельствует о недостатке психологического понимания. Сам Иисус не смог избавить от страха человечество и даже Своих учеников, аналитический метод, доведенный до совершенства, не справился с этим; и еще Он не смог донести до нас всех мысль о том, что со страхом нужно «общаться» на языке любви. Если бы люди делались под копирку, можно было бы говорить об универсальном стандартном решении. Но это не так, и христианам в стремлении избавиться от страха приходится применять самые разные формы терапии.
В этом нет ничего плохого, пока в сердце каждой системы пребывает любовь в том смысле, в каком ее понимал Иисус, а верующие из разных общин соперничают лишь в ней и ни в чем больше. Красивое высказывание Августина: «В главном – единство, во второстепенном – свобода и во всем – любовь» обретает новое толкование, благодаря осознанию, что для христиан необходима только любовь, ибо в ней слиты воедино необходимость, единство и свобода. Последствия таковы: Иисус поставил в центр Своей уникальной личной религии аналитическое отношение к страху, рожденному чувством вины – отношение, в котором скрыто доверие к безвозмездно данной милости Божией при искреннем покаянии и изменении характера, и именно тогда, и только тогда, это отношение раскрывается в полной мере как абсолютная любовь и соответствующая ей вера в любовь и милость. Сторонники избавления от страха через синтез возразят словами святого Ансельма: “Nondum considerasti, quanti sit ponderis peccatum” («Ты еще не подумал о том, как тяжек грех»), но христианин, избавленный от страха аналитическим методом, возразит ему: “Nondum considerasti, quanti sit ponderis gratia” («Ты еще не подумал, сколь велика благодать») или сошлются на слова Лютера: «Пусть грехи наши велики, благодать Божья много их больше. И десница Его сильна, сколь огромным бы ни было зло».
Глава 22. Благочестие и терапия страха
Невозможность эталона благочестия
Приступим к нашей религиозно-терапевтической задаче. Выражение «религиозная терапия» имеет двойное значение, в зависимости от того, идет ли речь о терапии через религию, или о защите, которую религия должна давать. И то и другое тесно связано. Религии, среди которых, без сомнения, и христианство, преследуют терапевтическую цель, которая заключается прежде всего в преодолении угрожающего жизни страха. То, что они не смогли в достаточной мере ее осуществить и воспрепятствовать невротизации верующих, привело к невротизации религий и в очень сильной степени христианской религии, в которой невротиков всегда было очень много. Это чудовищная трагедия христианской истории.
Можно ли ее избежать? И как? Можем перечислить лишь некоторые требования. Неизменно действенных методов для исполнения постулатов нет. Христианское учение о вере и нравственности во все времена постигается и должно постигаться в процессе, в зависимости от особенностей страхов, но всегда выражает одну и ту же весть о любви и призывает к ней.
Мы уже сказали, что избавить христиан от страха универсальным способом анализа или синтеза не получится. Это справедливо и для христианских религиозных практик. Исследуя бессознательное, глубинная психология ясно видит, почему одна форма христианства влечет человека, а другая, осчастливившая бесчисленное множество христиан, – напротив, отталкивает. Есть гротескные формы благочестия, и при определенных неосознанных блоках и исходящих из них желаний они могут притягивать, осчастливливать, возможно, превращать человека в фанатика, даже если этически бесполезны и не имеют ничего общего с объективным толкованием Евангелий. Глубинная психология понимает, почему, например, юноша-протестант, воспитанный в свободных взглядах, хочет перейти в Католическую Церковь, хотя ее догматы для него бесполезны; почему другого человека, верящего в целительную силу природы, неодолимо влечет к «Исследователям Библии»[928], а юный католик, терзающий свою душу, словно принц Гамлет, тянется к антропософам[929]; хотя каждый из них отвержен религией любви. Учение Иисуса, основанное на любви, может войти только туда, где неврозы еще не убили способность любить.
Единство любящей веры и верящей любви
Однако должны быть и некие общие принципы христианского благочестия. Какие? Принадлежность к Церкви Христовой? Нет, ибо существуют различные христианские церкви, и Готфрид Арнольд обнаружил более подлинное христианство за пределами церквей. Усердие к догматам? Нет: Иисус страдал бы в камерах пыток и перед кострами всех тех несчастных, которых, несмотря на их горячую любовь к Нему, замучили, оправдавшись Евангелиями. Любовь ко Христу? И это не подходит: чувственная любовь мистически настроенных монахинь заставила их опуститься до безнравственной эротики. Воззвания к Господу? Нет: вспомним слова самого Иисуса (Мф. 7:21). Да, призыв имени Иисуса как магического средства, например, для исцеления больных – это тоже не отличительный признак христианства.
Христианское благочестие – это прежде всего то, для которого «главная заповедь» Иисуса, вместе с его любящей верой, которая совпадает с верующей любовью, являются жизненной доминантой и путеводной нитью. Простые слова Песталоцци содержат более глубокую истину, чем учебник религиозной философии: «Вера – это любовь, а там, где есть любовь, там среди нас алтарь Божий». «Для людей любовь является единственным истинным богослужением, только из нее произрастает истинная вера людей»[930]. То, что для понимаемой так, как это делал Иисус, любви является неважным, не имеет ничего общего с его верой. Очевидно, что это благочестие, воплощенное в полной мере лишь в самом Иисусе Христе, следует воспринимать гораздо шире, чем сформулировано в христианских символах веры. И более того: иногда кто-то, кто прямо не ссылается на Христа, имеет право называться христианином и недалек от Царствия Божьего, как отмечает Цвингли с потрясающим великодушием (оно тоже составляет суть любви и истинного христианства). А какой-нибудь почитатель Христа, который с фанатичным гневом обожествляет догмы и превращает их в фетиш, а любовь попирает ногами, невероятно далек от христианства и стоит на пороге ада. Павел, отец христианской догматики, возможно, чувствует угрожающую беду, подчеркивая в 1 Кор. 13:2: «Если имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто». Повторяем, что сам Христос в своей живой полноте – единственный определяющий комментарий к Его благочестию. По нему, а не догмам и заученным понятиям, нужно мерить христианскую набожность.
О том, что вера и любовь в христианстве неотделимы, что их всегда и везде нужно рассматривать как одно и то же, только с разных точек зрения, насколько я знаю, никогда не было говорили учебники богословия. Мы встретим эти слова только у христианского этика Г. Харлесса: «Вера, которая принимает пророчество Царства Божьего, есть и любовь»[931]. «Любовь – не дополнение к вере. Истинная вера есть любовь, истинная любовь есть вера. По форме – это вера, в которой божественная любовь склоняется перед грешником. А вера есть любовь, ибо Бог стремится открыться нам в облике обетования о милости. Вера – это тело любви, земное, но и созданное Богом. Любовь – душа этого тела. Без веры небесная любовь не существует на земле. Без любви вера не может жить на небе»[932]. Подобного мнения придерживается Бруннер.
Другие этики только сводили христианскую мораль к любви и вне ее не признавали ничего нравственного – например, Адольф Вуттке[933] и Рихард Роте[934].
Так при правильном понимании в христианстве вера – это осмысленная форма любви, а любовь – живая вера.
Постулаты
1. Чтобы избавиться от страха, христианин должен выстроить свое отношение к религии так, чтобы любовь Христова определяла его веру и жизнь – насколько это возможно. То же самое и в душевной терапии, ибо «в любви нет страха».
Простое избавление от страха и радость от спасения – не самое важное для христиан. Эвдемонизм не должен управлять душевной терапией.
2. Избавление от страха не смеет притязать на то, что решит все проблемы христианской любви и веры. Это лишь одна из задач. Есть вопросы истины, ценности, божественной воли, служения, оптимальной сублимации… Учение, сводящее веру и любовь только к терапии, призванной избавить от страха, неполноценно. От страха необходимо защищаться, но не стоит ни отбрасывать, ни переоценивать эту цель. Для христиан важнее всего воля Божия; впрочем, наше исследование доказало, что именно воля Божия, воспринятая как вечная и абсолютная любовь, включает в себя преодоление страха, и выходит, что это преодоление – одна из центральных задач христиан. Избавление от страха и христианство связаны уже и потому, что сильный страх несет в себе опасность невроза и может погубить любовь.
3. В природе христианской любви и благочестия заложена терпимость, которую постулирует душевная терапия. Если под влиянием подсознательных факторов наша любовь направляется на Бога, на Христа, на Деву Марию или на нас самих, и если эта форма любви становится самой хорошей дорогой к пониманию той любви, к которой призывал Иисус, то христианин должен уважать этот подход. И даже если ему кажется, что его подход к религии единственно идеален, он должен признавать христианским любой другой, пусть и видит в нем недостатки с точки зрения Писания или Церкви; главное – чтобы в нем проявлялась любовь в том смысле, в каком ее понимал Христос.
Несомненно, когда человек любит людей больше Бога, о христианском идеале нет и речи. Богословие обязано показать, что любовь выше и правильнее в том виде, как ее явил Иисус, и объяснить причины, а терапия, призванная избавить от страха, не имеет права заходить так далеко.
Рассмотрим случай, когда из-за вытесненной обиды на отца любовь к Богу в том виде, в котором ее заповедал Христос, невозможна. Мудро ли с самого начала, в интересах терапии страха, запрещать поклонение Христу или даже Его болезненное обожествление, идущее вразрез с Его человеческими качествами? Глубинная психология должна прежде всего устранить обусловленные вытеснениями блоки, только тогда сможет войти абсолютная, нравственно идеальная любовь к Небесному Отцу, о которой непрестанно говорил Иисус. Но кто может рассчитывать на то, что это длительное лечение будет доступно массам? Аналитически рекомендованная профилактика поможет избежать появления преград, которые обычно препятствуют восприятию «религии отца». Но я не такой оптимист и не жду, что всем повезет так сильно. И потому терапия страха постоянно будет требовать терпимости к разным формам христианского благочестия. Пусть в центре благочестия Христос или даже Мария, но если оно сплетено с деятельной любовью и может разделить чужую беду и справиться с ней, это значительно лучше, чем теплохладная любовь к Богу, вечному Отцу.
4. Терапия страха требует героического христианства. Благочестие Просвещения с его сытым мелочным оптимизмом, которое можно объяснить только возвращением к ортодоксальной дисфории, враждебной к влечениям и миру, опошлило страдания и грех. Его постигла судьба рантье, который вместе с исчезновением неврозов, рожденных ортодоксией, растерял весь пыл и все силы и перед лицом чудовищных бедствий мира, и нравственных, и телесных, стал мишенью для насмешек и негодования. Чтобы одолеть страх, нужно принять ужасную трагичность страданий и ошибок человечества без малейшей попытки оправдаться; здесь нужны искренность, справедливость и глубокое милосердие. С другой стороны, нужно оценить дары божественной любви и милости с благодарностью и смирением. И чтобы справиться с такими противоречиями, душевная терапия, призванная избавить от страха, постулирует героический дух религии, проявленный в доверии и бросивший все силы на героическую и деятельную любовь, которая ждет от Бога всего и делает все для Бога и братьев. Но нужен и терпеливый героизм, проявленный в страданиях, когда все принимается как воля Божья и уверенность в божественной любви не колеблется ни на мгновение. Любящая вера Иисуса Христа требует высочайшего мужества перед лицом безмерных страданий мира. Мелочный оптимизм не дает основы для любви, явленной через веру.
Христианство не воспринимает мир сквозь призму абсолютного оптимизма или пессимизма. Как мог Бог сотворить только плохой мир или вставить людей в совершенный мир, где нечего делать? Христианство с чистой радостью воспринимает лишь Бога, как источник и суть всех благ. Не в мире, а только в Боге христианин видит основу для веры в спасение от зла.
5. Если религия призвана защищать от страха, в ней должна быть вера, проявленная в любви – эта религия должна быть общинной, обращенной к ближним, и тот, кто разделяет эту религию, должен любить ближних, служить им и поддерживать их. Там, где нет готовности совершить подвиг, помочь, спасти, осчастливить; там, где нет высшей справедливости, озаренной добротой, и установки на социальную ответственность, там христианство не может избавить от страха, там вообще нет истинного христианства! Читатель может серьезно задаться вопросом, соответствует ли историческое христианство, в котором таких черт было сомнительно мало, своему имени – или это просто недоразумение. В наши жестокие дни, когда свирепствует война, любовь не воспринимают всерьез, о ней часто говорят с презрением, как о сентиментальной вещи, и преклоняются перед насилием. Но Песталоцци был прав, когда он, истинный последователь Иисуса и глубокий знаток людей, писал: «Любовь обладает божественной силой, если она истинна и не избегает креста»[935]. Тот, кто не хочет верить в нее и в достоинства ее восхитительных плодов, должен будет поверить, когда увидит ужасающие итоги ее искажений.
6. Неизменное присутствие чувства вины и рожденного им страха не позволяет нам ограничивать стремление к жизни и жажду удовольствий системой нравственных запретов, если мы не добавим к ней более ценные радости и возвышенные цели. В религии, в жизни, в душепопечительстве непременно необходимы компенсации. Любое воспитание, основанное лишь на запретах, пресекает любовь и порождает страх и навязчивые идеи (неврозу навязчивых состояний или компульсивный характер); еще его итогом становятся непослушание, ненависть и неспособность любить. То же самое видно и в христианской религии и христианском образе жизни, если они строятся с преобладанием запретов. Иисус своей вестью о любви и радости, всей своей религией спасения, отдавшей любви главное место в жизни, разрушил основанный на компульсиях иудаизм. То, что христианство недооценило и почти упразднило это неповторимое, революционное нововведение – одна из роковых ошибок мировой истории, даже если мы осознаем ее психологическую неизбежность. Иисус дал христианам высшие радости и счастье, и не в загробном мире, после ухода из земной юдоли скорби, но в земной жизни, если те будут верными учениками. Как даритель этих благ, Иисус воплощает идеал душевной терапии и совпадает с исторической реальностью, – а вот если его считают просто мудрым раввином, моралистом, кантианцем или этическим рационалистом, Он уже не может предотвратить или полностью исцелить страх. Иисус требовал посвящать Богу даже влечения (полное морализирование).
Принцип компенсации в практике христианства необходимо применять психологически верно. Если его использовать слишком поздно, когда чувство вины уже давно сформировалось и угрызения совести уже вызвали сильные вытеснения, он не подействует.
Пример: девушка с патологической склонностью посещала встречи религиозной общины, где пришла в ужас от тяжести ее грехов, ей цитировали Библию и грозили Страшным Судом и адом. У нее начались сильнейшая депрессия и жуткий страх, рожденный чувством вины, и сколь бы красноречиво ни говорили ей о милости Божией и о прощении Христа, ее разум отказывался в это верить. Заходя в комнату, девушка прежде всего выискивала взглядом Библию, и если находила, ее охватывал жгучий страх. Вместо того чтобы возрадоваться в милости Божией, она обрела ужасный страх перед Библией.
Компенсацию дают не все сублимации, а только те, что несут удовольствие. И не все компенсации должны быть сублимациями, а воспитателям следует быть осторожными, ибо не все, что доставляет возвышенную радость им, доставит ее их подопечным.
7. Терапия страха напоминает о том, что способность к сублимациям у людей разнится. Неудачи, которые один переносит безболезненно, другого озлобят и напугают; один может с восторгом устремиться к высшей духовной цели, а иных такое предложение лишь оттолкнет, даст обратную реакцию, ожесточит и обратит в фанатиков. Все это много раз случалось в истории христианства. Мы видели, сколь пагубным оказалось жесткое ограничение влечений у католиков и протестантов, не давшее никакой компенсации; видели, сколь плохими стали последствия чрезмерно строгого отвержения жизненных радостей, которые людям иных эпох казались безвредными и нравственно допустимыми. Мы указали на нарушения, вызванные суровыми предписаниями или правилами пуританской нравственности, и увидели, как из них рождаются неврозы навязчивого страха, губящие любовь. И это вовсе не знак высокой нравственности – дать другим непосильное бремя отказа от земных радостей во имя духовных упражнений. Сколь многих ломает слишком строгое видение христианских обязанностей! Иные приверженцы безрадостного мрачного христианства, чьи дети возненавидели религию и бросились в безудержное наслаждение жизнью, слишком поздно узнали, что слишком большие ожидания от сублимаций, не дающие удовольствия и более высоких компенсаций взамен отнятых земных радостей – просто сделка с дьяволом. Там, где не удается успешно воплотить сублимации в любовь, там уже таится страх, – и все христианское благочестие оказывается под угрозой, ибо его просто неправильно поняли.
8. Там, где подавления шли через мощные вытеснения и не позволяют развить основу для практического воплощения религии, из которой могут родиться высокие религиозные, нравственные, эстетические ценности, там духовник должен аналитически пройти до глубин подсознания, преодолеть скрытые там препятствия и сделать так, чтобы подопечный воспринял любовь, побеждающую страх. Однако изложение этой работы, которую я описал в Analytische Seelsorge, выходит за рамки нашей книги.