Даже для почитания икон (образов), свойственного православию, можно было бы найти некоторое разъяснение в Кол. 1:15[113]. – Если учесть, что такое почитание, согласно определению VII-го Вселенского собора от 787 г., не однозначно поклонению, подобающему лишь Богу и Святой Троице[114].
Для протестанта особый случай с реликвиями[115] и мощами, наверно, можно было хотя бы частично объяснить тем, что начала такой практики уходят к памяти мучеников первых веков, к уходу за их могилами. Часто прямо над могилами мучеников христиане строили свои храмы и соборы. В итоге, все эти формы почитания особенно для простого, неграмотного народа веками служили духовной наглядностью и воспитанием. Они до Реформации как бы занимали место Библии и других книг.
(3) Еще одну общую группу причин по вопросу о сути протестантства можно привести для нашего кругозора. Среди них те, которые могли бы выражают характерные черты Реформации по следующему порядку:
а) «персонализм», «субъективизм» и «релятивизм» – слова, связанные со структурой человеческой личности. Но они были свойственны человеку и до начала реформаторского движения, например в гуманизме. Верно, они в какой-то мере более отражают состояние современного человека в т. и. «постмодернизме»; для Реформации они могут употребляться лишь частично. Далее. В характеристику протестантизма можно было включить и
б) деление земного и небесного (учение «о двух царствах Лютера»). Или, наоборот, объединение церковного и государственного, подчиняя последнее первому (типично для Цвингли и Кальвина, но не для лютеранства) [116]. Как известно, лютеранство, по сравнению с кальвинизмом, при своем теоретическом видении «двух царств», при делении всего на «дела духовные» и «дела земные», скоро и по вопросам Церкви охотно подчинилось светским владыкам.
Нередко слышно мнение и о том, что сущность Реформации выражается
в) в «правильной» интерпретации апостола Павла[117]. Но Лютер при толковании апостола акцент ставил на оправдание, а швейцарские его коллеги – на освящение всей жизни христианина во славу Божью[118]. При этом, Меланхтон и в рамках лютеранства, говоря об оправдании, всегда подчеркивал синергию (сотрудничество) человека с Божьей Благодатью[119].
(4) Для объяснения сути Реформации мы можем найти и понятия, обозначающие черты нашего современного общества:
а) «плюрализм мнений», «толерантность», а также такие для нас после краха советской идеологии уже привычные вещи, как
б) «свобода совести», «свобода вероисповедания».
Действительно, о духовной свободе в 1520 г. как «о свободе христианина» после апостола Павла самым ярким образом писал именно Лютер. Нельзя отрицать, что этот его трактат входит в перечень самых знаменитых трудов человечества, с большим опозданием к середине XX века – 450 лет после начала Реформации – вдохновивший даже определения II Ватиканского собора[120].
Однако факты ущемления христианской свободы и после Лютера повторялись в тех же протестантских странах. Они имели место еще долго после Реформации. В той же связи мы уже отметили переселение немцев в Россию из-за религиозно-конфессиональных убеждений. Вообще, один из последних импульсов для образования предпосылок прочной свободы совести в обществе дала не Реформация, а просвещение XVII–XVIII века. Многое из того, что мы сегодня называем «демократией», даже Лютеру и Кальвину как людям своей эпохи показалось бы чудовищным.
Хорошо известно, что Лютер, будучи автором трактата «О свободе христианина», все-таки к мнению других реформаторов, включая Цвингли, Карлштадта и Мюнцера, оставался довольно враждебным. Распад возможного союза со швейцарской Реформацией лишний раз показывает его нетерпимость к мнению других.
Верно, Лютер дал некий первый импульс началу той демократии и тому плюрализму, которые мы имеем сегодня. Но нельзя забывать, что демократизация общества, если говорить о Реформации, началась не во дворах королей или князей, а в Церкви. В связи с этим она сугубо медленно, постепенно переходила и на другие сферы общества, включая свободные выборы и пр.
То же самое в общих чертах можно сказать о Цвингли и Кальвине: при их жизни еще велась жестокая борьба за существование новой формы ими преобразованной Церкви. При этом
«не кальвинизм решил, что правительство должно искоренять все формы лжеучения и идолопоклонства, – отмечает проф. Кайпер. – Это восходит к Константину Великому и было реакцией на ужасные гонения, которым его языческие предшественники на имперском троне подвергли “секту назореев”. С тех дней такую систему защищали римские теологи и применяли все христианские государи» [121].
Таким образом, в случае со швейцарской Реформацией можно узреть черты прямой теократии, даже насилия. Более того, настроения теократии могут легко переплетаться с настроением толпы, что типично для средневековья.
(5) Продолжим наши исследования по вопросу сущности Реформации.
а) Если связывать Реформацию, например, со свободным доступом к печатному слову как неким «явлением демократии»[122], то и такому признаку можно уделить не самое первое место: открытие печатного станка Гуттенбергом просто «совпало» с эпохой церковной перестройки. Правда, Реформация охотно пользовалась плодами общего технического прогресса. Доступ к печатной информации можно рассматривать как явление среди других; но его не следует связывать с глубиной самой сути Реформации.
В итоге: и после Реформации в протестантских странах демократия была относительным явлением. Поощрялась монархия. Яркий пример тому мы видели в биографии Генриха VIII. Монархия в ряде случаев даже переросла в абсолютную монархию. На месте Римской католической курии она нередко руководила и всеми церковными вопросами – в Англии, Германии, скандинавских странах, в Прибалтике.
Отголоски такой монархии по образцу западных протестантских стран сказались и в России. Так, во время Петра I было упразднено патриаршество. С 1721 по 1917 имел место т. и. «синодальный период» в истории РПЦ с обер-прокурором (мирянином) во главе.
(6) К характерным чертам Реформации можно отнести и другие.
Многие связывают Реформацию с Библией, содержащей, по их мнению, «все необходимые ответы». Они полагают: все, что не написано в Библии, Реформация «упразднила». Таким образом, она снова дала возможность нам придерживаться «чистого» Евангелия.
Это верно, если говорить о Христе как единственной основе, как едином центре нашей веры. Он и Его правда Божия остается Тем, о Котором «свидетельствуют закон и пророки»[123]. Он – Основатель Нового Завета во Своей смерти, Крови и Воскресении – ради нас.
Иначе говоря, Он есть идейный, внутренний ДУХОВНЫЙ ПРИНЦИП всего Писания, «вчера и сегодня и во веки Тот же»[124].
Но как дела обстоят с Писанием как формальным принципом? Более того: как «единогласно» протестанты могут сегодня пользоваться Библией, сохраняя при этом свое церковное единство?![125]
Как правило, разные течения для обоснования своих взглядов указывают на разные места и разные «акценты» в той же одной для всех Библии. Такой библейский плюрализм начинается в ходе самой Реформации. Все реформаторы охотно и часто ссылались на Библию. Но они, имея в виду тот или другой вопрос, для обоснования своей точки зрения находили сугубо разные места и ссылки! Достаточно упомянуть диспут Цвингли с Лютером о присутствии Христа в Причастии.
Лютер, разделяя классическую точку зрения Католической церкви, слова «сие есть Тело Мое»[126] понимал прямо и буквально. Цвингли, позже и Кальвин, ссылаясь на Ии. 6:63, в свою очередь, полагали, что телесное присутствие Христа в Причастии не обязательно. Ибо Дух и так может соединять верующих с небесным и возвышенным Христом[127]. Как известно, встреча Цвингли в г. Марбурге с Лютером для возможного объединения усилий немецкой и швейцарской Реформации закончилась неудачей (1529 г.).
Другой пример разногласий на основе разных мест Писания можно привести в самом толковании такой важной для протестантизма категории как оправдания. Лютер, ссылаясь лишь на первую часть Послания к Римлянам, особенно на 1:17 и 3:28, говорил об «утешенной совести» оправданного. Цвингли и Кальвина, в свою очередь, интересовала вторая часть Послания апостола, начиная с 12-ой главы: как отношения людей, оправданных смертью Христа и Его воскресением, должны проявляться в практике жизни, в Церкви и обществе.
Как Лютер, так и Цвингли, а также Кальвин, в своих определениях ссылались на Писание. Они пользовались, так сказать, принципом sola scriptum («только Писание»). Но выводы нередко получались весьма разные.
Еще один пример понимания Библии при спорных вопросах можно было связывать не прямо с богословием, но с христианской культурой. Мы уже отметили, что Реформация была неким «упрощением» внешних форм Христианства, включая облачения, иконы и т. и. Лютер и лютеранство в данном случае придерживались более умеренного взгляда: можно оставить в Церкви то, что прямо не противоречит Евангелию. Цвингли, в свою очередь, при проведении реформ убрал не только иконы, но и алтари, свечи и даже орган! Таким образом, культурная форма западного Христианства в швейцарской Реформации, мягко говоря, стала довольно скудной.