С «персонализацией веры» связано и довольно скептическое отношение Реформации к реликвиям, иконам, мощам и т. п. Часто в той же связи говорят об освобождении верующего от всего «вещественного» и «материального», поскольку Бог и Его Дух не могут быть «помещены» людьми окончательно и исключительно в вещественные, материальные формы нашего бытия [133].
С тем же связано и скептическое, как правило, отношение протестантов к «святым местам» паломничества.
К личному отношению человека к Богу можно отнести и другие формы церковного символизма, свойственные средневековому искусству и культуре. Как известно, лютеранство, особенно англиканство, по сравнению с кальвинизмом, многое до сих пор из этого сохранило.
Можно определить Реформацию и как процесс «всеобщей редукции» и упрощения внешних форм Христианства по принципу ad extra – ad intra[134]. Таким образом, редукция связана с «персонализацией веры». Личное всегда является чем-то «внутренним». А внешнее, как правило, – общим, символическим, поэтому легко объединяющим просто «набожных людей» и народ.
К «редукции» можно отнести церковную символику, количество обрядов, таинств и праздников, искусство. Также и церковное право (каноны, юрисдикция), систему иерархии, культ почитания святых, иконы и пр.
Как известно, самая радикальная «редукция» произошла в швейцарской Реформации, в цвинглианстве, кальвинизме и пуританстве.
Лютеранство до сих пор придерживается другого принципа: то, что прямо не противоречит Евангелию, от культурного наследия католичества в нем сохраняется[135].
Еще одно объяснение Реформации хотелось выделить в тесной связи и с сущностью Христианства как религии. Такое разъяснение многим окажется сугубо философским, но оно принадлежит богословским исканиям нашей современности и, на мой взгляд, для выявления сути Реформации остается самым продуктивным.
Если сущность Христианства – по сравнению с иудаизмом, исламом, буддизмом и пр. религиями мира – выражается в Воплощении Божественной Идеи = Логоса, точнее говоря, – в уничижении и возвышении Абсолюта в Иисусе Христе, то вокруг этого события должно концентрироваться и наше понимание Реформации (протестантизма) – но в пределах того же Христианства.
Суть Христианства – как уничижение (смерть) и возвышение (воскресение) Христа ради нас – можно выразить и другими понятиями: «любовь», «спасение», «оправдание», «самоотдача», «великий пример» преодоления отчуждения между Богом и людьми…
Речь в данном случае не идет о вечных, т. и. «метафизических истинах» Христианства. Их можно найти в определениях соборов и учебниках по догматике. И метафизические истины для нас важны.
Но без личного опыта они остаются просто «учением» и «теорией», а не действительностью Христианства. Например, наше Крещение в младенчестве прямо нам еще не дает познания живой веры… В ином случае и Христу достаточно было лишь креститься и обучать людей. В Его смерти и воскресении не было бы никакого смысла…!
Мне хотелось бы в этой связи ставить вопрос о сущности Реформации именно с позиций теологии Креста, а точнее – с точки зрения ситуации «рубежа» и «конфликта». Понятно, слово «конфликт» многих остерегает. Конфликт, как правило, отнимает самими же людьми созданный «комфорт», «ясность» и «прочность» в той или иной церкви, традиции и конфессии… Более того, любая бесконфликтная поза позволяет людям смотреть на других «с высока», критиковать их просто как «раскольников» и «сектантов»… Однако то обстоятельство, что протестантство при «разделении» Церкви всегда было связано с конфликтом, не освобождает нас серьезно задуматься над этим. (Это, конечно, не означает, что вне протестантства не было бы конфликтов!)
Конфликт – это, если можно так выразиться, некий маленький повтор великого и святого конфликта, Креста нашего Господа, отвергнутого многими и умершего вне пределов сектора «официальной религии». —
«Кто хочет идти за Мною, отвергнисъ себя
и возьми крест свой и следуй за Мною»[136].
Конфликт – это также ситуация «рубежа», «перелома», «кризиса» в нашей жизни.
Естественно, конфликт Креста, его скандал и соблазн[137] не являются некой «самоцелью» сами по себе. Но он необходим для преодоления тупика ложного затишья в нашем духовном развитии. Он присутствует и повторяется в истории Христианства, как до, так и после Реформации.
Это не раз случилось и с отдельной личностью, когда для опыта веры ей необходимо было некое переживание, потрясение. Яркий пример такого потрясения – обращение апостола Павла по дороге в Дамаск[138]. Таким образом, Распятый и Воскресший Христос и у нас познается при переживании нами духовных ценностей по сравнению с другими, относительными[139]. История знает немало примеров такого познания.
Так, для Августина это был порыв к новому образу жизни во Христе[140]. У Лютера – после долгих мучений души – это было открытие правды Божией по вере в Послании к Римлянам 1:17[141]. Джон Уэсли свое переживание считал спасением от закона, греха и смерти Христом[142].
Тот, кто находится в капитуляции своей собственной «правды», может иметь частицу опыта уничижения Господа в себе как опыта веры. В итоге он и узнает Истину по опыту, а не по преданию «добрых традиций» своих предков:
«позна́ете истину, и истина сделает вас свободными»[143].
Само Христианство возникает от великого и святого конфликта – смерти Иисуса, при Воскресении ставшей Жизнью. Это наглядно показывает, что человеческие представления о церкви – как и представления о наших «безошибочных» взглядах на других, включая обряды и таинства – проверяются самой действительностью «рубежа», «перелома», «кризиса», «конфликта». – Проверяются Крестом![144]
Ситуации «рубежа» как конфликта в истории Христианства были и до Реформации. Они бывают и после нее. Переломы могут возникать в любой христианской среде. Тогда и приобретается опыт веры, происходит обращение. Или, наоборот, люди уходят от Христианства.
Вообще, переломы необходимы для того, чтобы показать нашу ограниченность, обратить внимание как на наш личный, так и конфессиональный эгоизм. Это и есть «реформация» – постоянное обращение – от внешнего к внутреннему. Говоря словами апостола,
«способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит»[145].
В итоге сам Крест Господень как крайняя ситуация конфликта означает ни что иное, как относительность тех вещей, которые без Духа Божьего часто совершают сами люди. Они охотно делают их «совершенными», придают им характер «абсолютной» истины. При этом они закрываются в своей единственной «церкви» и «конфессии», любой ценой не допуская к ней «чужих».
Честно говоря, такое явление нередко встречается и среди самих протестантов… И тут для наглядной иллюстрации преодоления нашей закрытости к другим служат примеры из Нового Завета:
«приходящего ко Мне не изгоню вон»[146].
Против человеческой самонадеянности и закрытости в делах Божиих в свое время и выступала Реформация. Она была уверена в том, что человеческие определения, включая придуманные средства для спасения (например, индульгенции), могут оказаться относительными в очах Божьих. Именно в таком ключе и были написаны тезисы Лютером от 1517 года.
Верно, и реформаторы нередко совершали ошибки [147]. Они предполагали стать «единственными» реформаторами в истории целых 1500 лет Христианства на земле! Но они указали путь от метафизического понимания Христианства к действительному.
Реформаторы, таким образом, и сами находились в ситуации «рубежа», «перелома», «кризиса», «конфликта». И из этого хороший урок, в первую очередь, извлекло католичество [148]. Вообще, трудно было представить, как западное Христианство выглядело бы сегодня без Реформации.
Известный теолог и философ Пауль Тиллих (1886–1965) в той же связи отмечает: Реформация и протестантство зарождались благодаря «ситуации рубежа» (Grenzstation)[149]. Тиллих продолжает:
«возможно, католицизм прав, когда он полагает: любая религиозная субстанция лучше сохраняется в авторитарном сообществе. Однако он не прав, когда он думает, в протестантизме, мол, речь идет лишь о попытке каждого в отдельности стать полным носителем религиозной сущности как таковой. Наоборот, в протестантизме речь идет о ситуации рубежа» […]
В итоге, и сила Церкви не зиждется просто на ее иерархии, ее авторитарности, в привычном совершении обрядов. Нет.
«Ее сила находится где-то в другом месте. Она есть та сила, символом которой когда-то и стал Крест. – Поскольку у Креста человечество никогда ранее и никогда позже уже так не переживало ситуацию своего собственного кризиса.