… и не делать другим того, чего себе не хотите»[790].
Это все, в итоге, указывает и на основной предмет диалога между христианами сегодня. Главными становятся не догматически-вероучительные вопросы, далее разделяющие разные традиции того же Христианства, а, наоборот, морально-этические, т. е. практические проблемы. Поскольку
«Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему»[791].
И, кажется, что только в передвижении наших догматических и теоретических различий на второе, а то и на третье место, мы и будем в состоянии выйти из тупика разделений: учение как теория разделяет, а практика объединяет.
Вообще, важным для нас становиться то, о чем после апостолов писал Иустин Философ: Христос – это Логос, перворожденный от Бога. Он и «есть Слово, коему причастен весь род человеческий. Те, которые жили согласно с Словом, суть христиане […] таковы между эллинами – Сократ и Гераклит и им подобные» […][792].
(27) Завершая итоги, полагаю, нам необходимо говорить не только о том, чем протестантизм отличается от католичества, но и о том, что, же в Христианстве как религии является главным.
Прошли те времена, когда религиозные войны считались «законным» путем для достижения единства. Снова необходимо помнить уроки истории, чтобы убедиться: единство после нанесенных ран одной из сторон отдаляется еще дальше от идеала. Вопрос единства относится, в первую очередь, не к протестантизму, а к более раннему разделению – расколу между Востоком и Западом.
А. Лишь постепенно становилось ясным: единство в христианском понимании после взятия православного Константинополя латинянами (1204 г.) или победы Александра Невского над шведско-немецкими крестоносцами (1240-42 гг.), а также – вопреки Флорентийской унии (1439 г) и падению самой Византии (1453 г.) – не достигается ни внешней силой, ни политическими соображениями.
К такому выводу можно отнести и другие уроки истории, включая победу Католической лиги над турками при Лепанто (1571 г), поражение «Непобедимой армады» протестантской Англией (1588 г.), во главе с отлученной от Римской церкви королевой Елизаветой.
К подобным урокам истории можно отнести также Тридцатилетнюю войну (1618–1648 гг), а в более поздней ретроспективе – и Крымскую (1853–1856 гг).
Но и новейшая история, война в Новороссии, начатая в 2014 г с разрушением или захватом православных храмов Московского патриархата другими православными т. и. Киевского патриархата – это все говорит о том, что единство в христианском – т. е. духовном понимании – нельзя достичь внешней силой
Б. Одна из концепций Реформацию, как и протестантизм, рассматривает не в пределах вопроса христианского единства, а в прямой связи с теорией успеха и прогресса.
Полагают, что католические страны после Реформации оставались и далее отсталыми, в то время как протестантские, во главе с Англией, отчасти Германией и Швецией, в XVIII–XIX вв. добились особых успехов во многих областях материальной жизни и науки. При этом считается, что православные страны веками были еще более отсталыми, чем страны католические.
Отчасти это верно, поскольку на Западе практический рационализм был основной тенденцией и до Реформации. Тем не менее, материальный прогресс и его достижения, скорее, и сегодня связаны с секуляризацией. С тем, что успехи такого рода для большинства становятся едва ли не окончательной целью, считаются важнее успехов духовных, успехов жизни в Духе; а лишь последнее, в итоге, и можно отнести к самой сути Реформации (Рим. 12:1–2).
После победы над католической Испанией, над ее «Непобедимой армадой», протестантская Англия постепенно становилась владычицей многих морей и колоний, а при королеве Виктории, во второй половине XIX в., такая англо-саксонская модель успеха до Первой мировой войны достигла многих вершин. В XX в. подобного успеха достигли и США.
Тем не менее, и эта т. и. «англо-саксонская модель прогресса» уже в XXI столетии должна подчиниться многополярному миру – со многими «островками успеха» во всем мире; и не только протестантского англо-саксонского типа.
Относительность монополии такого рода, т. е. – монополии материального успеха, – наглядно показали сами войны.
После двух страшных мировых войн XX века и в католичестве все чаще начали говорить о том, что внешняя принадлежность к той или иной церкви не может пониматься выше того, что составляет сущность религии. Религии, которую мы до сих пор называем Христианством, а нас самих – христианами.
На месте триумфального представления о Церкви как «пирамидальной структуре» лучшие мыслители католического мира – не без влияния и лютеровской Реформации – мало-помалу пришли к ее кенотическому пониманию. К представлению о том, что Крест Христов находится не только посередине всех направлений той же религии, но и над всеми направлениями, церквами и конфессиями. А поэтому драма Креста – как драма между внешне-формальным и духовновнутренним единством продолжается. Здесь, кстати как никогда, и подходят слова папы Бенедикта XVI-го.
Еще будучи кардиналом Йозеф Ратцингер писал о единстве, исходя от события того же Креста. Он и католикам как бы указал на следующее: наряду с абсолютизацией нами одной правильной церкви или конфессии, которой мы по внешнему принадлежим, все-таки, имеется и иное – то, как мы могли бы приблизиться друг к другу, если и не как представители разных религий, то хотя бы как христиане.
Бог христианский – это Бог Распятого и Воскресшего. Его добровольное уничижение – кенозис – дарует нам тот шанс, где и мы могли бы, все-таки, не просто «господствовать» над другими[793], отворачиваться, изолироваться от других, но и найти взаимное примирение.
Поскольку кенозис Бога и есть то «пространство, в котором религии[794]могут встретиться друг с другом, не претендуя на господство»[795].
Господство означает то же самое, что и момент, начиная с которого Римский католицизм, Восточное православие, а также протестантизм, верно, каждый в свое время, начали утверждать, что только он (или оно) – по сравнению с двумя остальными церквами или традициями, имеет «полноту» всей Истины.
Именно образ Страдающего Бога непосредственно и связан со всеми страдающими; для нас, в конечном итоге, он и становится протестом против абсолютизации любой церкви или конфессии, претендующей на «полноту» всей Истины, которую, хотя бы отчасти, по их мнению, не имеют другие.
А поэтому, перемещая догматические вопросы на второй или третий план, друг друга не признающие церкви и конфессии сегодня могли бы согласиться хотя бы в существенном: Крест Христов и крест христиан принадлежат друг другу. А следом могли бы прийти и ко второму выводу: познание Бога всемогущего и как Страдающего – сильнее наших формальных разделений.
В конечном итоге, лишь это и может определить «правильное место» и «правильное время» для встречи друг с другом, совершить тем самым не только католический и не только православный, а просто /////^конфессиональный, т. е. ////^структурный акт, который из-за этого только и остается духовным, а поэтому и христианским. Он же не может оставаться только актом между двумя влиятельными церковными структурами; не может стать лишь тем, что можно было назвать Kirchen-politik – «церковной политикой».
Таким образом, и встречу Папы Франциска и Патриарха Кирилла в феврале 2016 г. на Кубе, можно было бы охарактеризовать как некое «принуждение» со стороны самой внутренней сущности религии, но не со стороны католицизма или православия, а просто Христианства – религии Креста.
Если Крест Христов и крест верующих принадлежат друг другу[796], если он выражает сущность Христианства как той религии, о которой без Креста и не возможно было бы сказать ничего существенного, – тем более, что без Креста и не было бы Воскресения, – то это не лишний раз указывает на следующее: разделения между православными, католиками и протестантами, в конечном итоге, остаются относительными и действуют, – а то и должны действовать[797], – лишь в условиях истории.
Разделения[798] имеют второстепенный, внешний характер, связанный с человеческим фактором (греховностью), а также политическими и культурными моментами, действующими в условиях истории.
Необходимо отличать внутренний, духовный раскол от внешнего. Внутренний раскол возникает от недостатка Ума и Духа Христова, а внешний – из-за культурных, национальных и политических мотиваций.
Притча Христова о добром самаритянине, о фарисее и мытаре, как и ответ на вопрос: кто для Него брат, сестра и матерь, помогают найти разницу и в понимании наших расколов[799].
Вместе с тем, встреча глав двух разделенных в истории церквей была встречей не на основе вероучительно-догматического согласия, а по принуждению той же одной и общей реальности Креста – страданий христиан в Сирии, Северной Африке и других странах.
Таким образом, встреча руководителей веками двух между собою полемизирующих церковных структур состоялась как по согласию, так и по принуждению[800]