Попутно заметим, что Андрей писал свой канон на очень архаичном греческом языке, для его современников он тоже звучал наподобие церковнославянского. Просто в ту пору это был единственный литературный греческий – другой возник только в новое время. Поэтому язык канона был понятен всякому человеку, ходившему в школу, он привык к разбору и пониманию подобных конструкций, даже если в быту их не употреблял. Примерно так наши школьники способны понимать длинные предложения Толстого и необычные обороты Пушкина, хотя меж собой общаются, разумеется, совсем на ином языке.
Итак, что же делать, чтобы превратить подстрочник в перевод? Для начала – привести его в соответствие с нормами литературного русского языка – не жаргона, как иногда иронично предлагают противники перевода, а языка Толстого и Пушкина, благо, он всем нам прекрасно известен. Вот перевод о. Амвросия Тимрота: «О повивальных бабках ты слышала, несчастная душа, что должны были некогда убивать младенцев мужского пола – действие целомудрия; но теперь, как великий Моисей, пей молоко премудрости».
Это уже действительно перевод… но и в нем не всё понятно. Прежде всего, к чему относится «действие целомудрия»? Если не смотреть в греческий, не понятно, более того, несведущий может подумать, что так названо убийство младенцев (в конце концов, есть же псалом «на реках вавилонских», где избиение младенцев упомянуто как нечто весьма желанное)! Надо бы уточнить: убийству младенцев уподобляется убийство едва возникшего «деяния целомудрия», именно то, в чем кается грешник в Великий пост. И виноваты в этом, конечно, не повитухи, а он сам, потому и напоминает он об этом своей душе.
Кстати, о повитухах… А разве они кого-то убивали? Речь, конечно, идет об истории из первой главы библейской книги Исход: египетский фараон велел повивальным бабкам убивать новорожденных еврейских мальчиков. Однако Библия говорит ясно: «Но повивальные бабки боялись Бога и не делали так, как говорил им царь Египетский, и оставляли детей в живых».
А Андрей Критский ясно говорит: убивали (греческое слово κτεινούσας не оставляет никаких сомнений). Именно потому Тимрот и переводит «должны были некогда убивать», пусть неточно, но в соответствии с текстом Писания. Вот, кстати, еще один пример для тех, кто утверждает, будто Отцы до нас и за нас уже истолковали Библию и мы можем лишь повторять за ними: толкование здесь напрямую расходится с текстом. Примем только его – должны будем внести правку в Библию, и таких примеров немало.
Почему, кстати, Андрей так «неаккуратен» с текстом? Да просто потому, что он вовсе не рассказывает нам историю про повивальных бабок в Египте времен Моисея. Он берет этот образ, чтобы поведать о злоключениях собственной души. Важен не столько факт, сколько сама возможность такой ситуации: повитуха, призванная оберегать и принимать новую человеческую жизнь, может, оказывается, оборвать ее в самом начале, повинуясь приказу жестокого правителя. И точно так же поступает порой моя душа с самыми добрыми начинаниями, уничтожая их в зародыше.
Это вполне типичная для гимнографии ситуация, когда библейские образы используются в отрыве от своего исторического контекста, просто для иллюстрации совсем иных идей, и невозможно ждать от таких ссылок точности.
И все же, – думаю, что современному человеку недостаточно одного упоминания Моисея ближе к концу этой трудной фразы – он просто не поймет, о каких повитухах идет речь в тексте. Но у переводчика есть право подсказать ему, добавить в перевод информацию, которую автор текста однозначно имел в виду, но которую читатель или слушатель, скорее всего, не вспомнит. Конечно, кто не читал книгу Исход, не поймет в любом случае, о чем идет речь (и это, кстати, к вопросу о том, нужен ли православным Ветхий Завет – да без него они в собственном богослужении ни за что не разберутся!). Но можно дать хотя бы небольшую ссылку на Египет, чтобы напомнить тем, кто Исход читал.
И наконец, необходимо прояснить, почему тут целомудрие сравнивается с младенцами, особенно если учесть, что в повседневном языке целомудрие давно стало синонимом безбрачия и никаких младенцев вообще не предполагает. Предложу собственный перевод:
«Слышала ли ты, несчастная душа: некогда египетским повитухам велено было убивать новорожденных мальчиков, и так же ты губила целомудрие в зародыше – но теперь, как великий Моисей молоком материнским, питайся молоком премудрости».
Возможно, перевод не идеален, но важно другое: поэзия, в том числе литургическая, принципиально переводима, только не надо путать перевод с подстрочником.
И чтобы завершить этот разговор, приведу еще один практический пример. Во время православного отпевания звучит много удивительных молитв – по сути, вся эта служба становится для многих наших современников едва ли не единственной возможностью услышать нечто самое важное о Боге, о человеке, о его земном пути и о том, что будет после него, да еще и в такой момент, когда об этом невольно задумывается и самый бесчувственный.
И, может быть, вершина поэтического творчества – это стихиры, авторство которых приписывается св. Иоанн Дамаскину. «Кая житейская сладость пребывает печали непричастна; кая ли слава стоит на земли непреложна; вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет. Но во свете, Христе, лица Твоего и с наслаждении Твоея красоты, егоже (юже) избрал еси, упокой, яко человеколюбец».
Понятно ли это? Вполне… если человек привык к церковнославянскому. Но чтобы это зазвучало по-русски, нужно иногда переставить слова местами, иногда подобрать другой синоним… И тогда это будет действительно перевод. Вот моя версия:
Какая житейская радость непричастна печали?
Какая земная слава останется неизменной?
Всё здесь слабее тени,
обманчивей сновидений —
лишь миг, и смерть всё поглотит.
Но свет лица Твоего, Христе,
и счастье видеть Твою красоту
подай тому, кого Ты возлюбил,
упокой его по любви Твоей к людям!
Цветок увядает, и сон исчезает,
и так любой человек погибает.
Но раздастся глас трубный, земля задрожит,
и тогда восстанут все мертвецы,
Христе Боже, для встречи с Тобой —
и тогда, о Владыка, дух раба твоего,
который ныне от нас отошел,
посели в тех шатрах,
где святые Твои, о Христе!
Увы, как тяжел для души моей
будет час расставания с телом!
Сколько будет рыданий тогда,
и никто не утешит ее.
К ангелам очи она возведет
в мольбе своей безуспешной;
к людям руки протянет она,
но никто не придет к ней на помощь.
Братья любимые! Вспомним мы, как
кратка наша жизнь, и попросим Христа
дать покой – от нас отошедшему,
нашим душам – милость великую.
Суетно всё, что есть у людей,
что смертной черты не пересечёт:
богатство с тобою туда не пойдёт,
и слава твоя останется здесь.
Смерть настанет – всё это исчезнет.
Так воззовем ко Христу, Бессмертному Царю:
отошедшего от нас упокой
там, где дом всех ликующих.
Как же страшно таинство смерти,
когда душа из тела исторгается,
гармония их силой разрушается,
и прирожденный их союз
по воле Божьей распадается!
Потому и молим мы Тебя:
отошедшего от нас упокой
в шатрах праведников Твоих
по любви Твоей к людям,
о Дающий нам Жизнь!
Где же к мирскому привязанность?
Где же мечты о временном?
Где серебро и золото?
Где множество слуг хлопочущих?
Всё тень, всё прах, всё пепел!
Так воззовем же к Бессмертному Царю:
Господи, вечных Твоих благ
удостой отошедшего от нас,
дай ему блаженство и покой,
которые не обветшают.
Я вспомнил, как взывал пророк,
говоря «я земля и прах!»;
и в гробницах я тоже увидал
обнаженные кости и сказал:
«Где же тут воин, а где царь,
где богач и где бедняк,
праведник и грешник где?»
Но с праведными, Господи, упокой
раба Твоего по любви Твоей!
Начало бытия моего —
в созидательном повелении Твоем,
ибо Ты пожелал во мне сочетать
видимое начало с невидимым:
Ты от земли мое тело сотворил
и душу мне даровал
живительным дуновением Твоим.
Так упокой, Христе, раба Твоего
в стране живых, в шатрах праведных!
По образу и подобию Своему
изначально Ты человека сотворил
и поставил его в раю
Твоими творениями повелевать.
Но дьявол по зависти его прельстил,
и плода запретного он вкусил,
и заповеди Твои преступил.
Потому Ты судил ему вернуться
в землю, от которой он был взят,
Господи, чтобы упокоение у Тебя испросить.
Плачу и рыдаю,
едва о смерти вспомню,
едва во гробе увижу
прекрасный лик человека,
сотворенный по образу Божьему —
но без образа и без славы,
и прежнего вида лишенный…
Как же над нами таинство
свершается непостижимое?
Как побеждает нас тление,
как со смертью мы сочетаемся?
Не иначе, как Божьим повелением,
как написано, и да подаст Он
упокоение от нас отошедшему.
16. Что такое библеистика?
Меня часто называют библеистом – что же она такое, эта самая библеистика? И зачем она нужна верующему христианину?
В общем-то, не нужна – подавляющее большинство христиан без нее совершенно спокойно обходилось, и некоторые даже становились святыми. Не знаю, честно говоря, сколько в наших святцах библеистов и кого к ним причислять. Например, митрополит Филарет Московский, приложивший немало усилий к созданию русского Синодального перевода Библии, явно мой коллега. Но называл ли он себя библеистом? Не думаю.
Казалось бы, всё очевидно: библеистика – наука о Библии. Но ведь науки бывают разными, и библеистика на самом деле тоже целый набор достаточно разных дисциплин. Рассказывают, как некогда на за