доверие. Если я в чем-то уверен, это значит, я знаю всё наверняка, всё контролирую сам и никому не позволю на этой территории распоряжаться. Но если я доверяю человеку или Богу, я готов принять любой поворот событий, я ничего не предрешаю и всё поручаю заботам того, кому доверяю. Именно такой была вера Авраама и вера апостолов – они откликнулись на Божий призыв, еще ничего не зная, не будучи уверенными ни в чем конкретном.
А еще такая уверенность исключает возможность удивления. Если я твердо знаю, какие вещи обнаружу в своем платяном шкафу, то я уверен: там нет ничего незнакомого. Доверие, наоборот, всегда готово к открытию: с детской непосредственностью оно входит в прекрасный сад любящего Отца и не знает, какие именно цветы и плоды встретит в нем сегодня, но знает, что они будут прекрасны. Доверие готово бесконечно удивляться, а значит, расти, изменяться и жить. Уверенности это не дано, она ходит вокруг прекрасного сада, как сторож с колотушкой, и зорко следит, чтобы никто чужой туда не пролез. Но ей не до того, чтобы пользоваться дарами этого сада.
Данн говорит, что фундаментализм отказывается от трех вещей, и я с ним в этом согласен. Из них первая – это представление об ограниченности человеческого слова, условности наших формулировок. Для святоотеческого подхода как раз всегда был значим апофатический подход: мы просто не в состоянии словесно выразить всю полноту Истины, мы можем лишь указать на нее, определить те пределы, за которыми ее нет. Но фундаменталист начинает претендовать на то, что словесные формулы вмещают всю ее полноту. Среди протестантов это приводит к так называемой библиолатрии, когда люди поклоняются тексту Библии, а не Тому, о Ком текст говорит. Поскольку православные текст читают намного реже, их в библиолатрии не упрекнешь, но все равно плоды получаются не слишком добрыми.
Во-вторых, фундаментализм отказывается от ситуативности и контекстуальности текстов Писания. Мы видим в нем множество человеческих историй, и то, что говорится одному человеку в его ситуации, не обязательно может быть применено к другому в другой, но при фундаменталистском подходе текст бронзовеет в виде законченных догматических формулировок, изреченных единожды и на все времена. Из него уходит личное измерение, он уже становится не свидетельством о жизни людей, а правилами, по которым людям следует жить. Но не этот ли подход обличал Христос, споря с фарисеями?
Наконец, фундаменталист утрачивает разнообразие стилей и приемов, становится нечувствительным к поэтичности библейского текста. Все, что может быть понято буквально, должно для него пониматься буквально, а это приводит ко множеству несуразностей. Например, когда книга Исход повествует о том, что вода в Ниле превратилась в кровь, должны ли мы понимать это так, что она стала настоящей животной или человеческой кровью, а следовательно, содержала эритроциты и лейкоциты, была определенной группы? Едва ли. Но если быть последовательными фундаменталистами, нам придется доказывать, что такое и только такое прочтение может считаться истинным.
Нетрудно убедится, что Отцам Церкви такой подход все-таки не свойствен. Их обычно вообще мало заботило буквальное, историческое толкование, да это и не удивительно, они прекрасно сознавали, что живут в другой стране спустя века после этих событий, говорят не на том языке, что библейские персонажи, и не имеют достаточных средств и способов, чтобы прояснить детали тех или иных исторических событий. Поэтому, хотя духовное и нравственное толкование Библии Отцами выполнено на непревзойденном уровне, в отношении буквального понимания Писания у нас все же остается много пробелов. Они могут быть отчасти восполнены при помощи современной науки.
Так же Данн говорит о трех практических последствиях фундаментализма. Во-первых, это отказ от интерпретации текста, в православном варианте он может оформляться как «Отцы за нас уже всё сказали». В любом случае, это представление о том, что существует очень ограниченный набор правильных толкований, который уже исчерпывающим образом перечислен в немногих книгах, и нам достаточно их просто повторять. Но это значило бы сдать Библию в архив, перестать видеть в ней Слово Божие, обращенное не к древним толкователям, а к каждому из нас.
Второе последствие – гомогенизация текста, то есть его приведение «к виду, удобному для логарифмирования». В свое время примерно по тем же мотивам Татиан составил сводную версию четырех Евангелий, «Диатессарон», но церковь его отвергла – ей важно было сохранить свидетельства четырех евангелистов, пусть они в каких-то мелких деталях расходятся меж собой – это как раз говорит об их подлинности, поскольку никогда четыре человека не могут сообщать совершенно одно и то же, если предварительно не сговорились меж собой.
А третье следствие – это гармонизация, стремление к устранению любой ценой всех формальных противоречий, не только между разными книгами Библии, но и, к примеру, между всеми ними и данными естественных наук. Книгу Бытия при таком подходе обязывают быть заодно учебником по космологии, астрофизике, геологии, палеонтологии, ботанике и десятку других дисциплин. Но зачем?
Шире говоря, фундаментализм приводит к утрате в Библии человеческого элемента. Она понимается как Слово Божие, и это кажется вполне правильным и благочестивым, но при этом отрицается, что она содержит в себе и нечто человеческое. И если принять этот подход, перед нами встанет ряд очень серьезных проблем. Снова назову, вслед за Данном, три.
Нам не избежать проблемы научно-методической: мы сами себя принудим доказывать то, что от имени науки доказать просто невозможно, например, Павлово авторство Послания к Евреям или Сотворение мира семь тысяч лет назад. Но нам придется всех убеждать, что именно такова и есть наша, правильная наука – хотя на самом деле она вовсе не будет являться наукой, а будет только заимствовать некие научные формы.
Вторая проблема – педагогическая. Мне доводилось видеть людей, которые были православными христианами, начинали заниматься библеистикой и… уходили из церкви, иногда теряя веру в Бога полностью, иногда отказываясь лишь от традиционной церковности. Можно сказать, что слаба была их вера, и что библеистика есть духовно опасное поприще, с этим я не буду спорить. Но ведь этим людям объяснили в свое время, что в церкви есть некий стандартный набор правильных ответов на все вопросы. Пока они не подвергали эти ответы самостоятельному анализу, они их устраивали. Но как только они постарались разобраться во всем с позиции разума, ответы перестали быть убедительными. Честность требовала отбросить либо доводы разума, либо постулаты веры – они решили последовать разуму.
Наконец, это духовная проблема. При таком подходе наша церковь, боюсь, рискует разделить судьбу Александрийской, некогда славнейшей и величайшей на всем Востоке. Александрийцы упорно держались формулировок своего великого Отца, св. Кирилла Александрийского, ни в чем не отступали от них, ничуть не умалили Божественного достоинства Христа, но впали сначала в ересь, а затем и в ничтожество. Сегодня коптская церковь по-прежнему хранит словесные формулировки св. Кирилла, хранит свои древние обряды, но это уже этнографический реликт, островок в мусульманском или светском море. Ее судьба – предостережение для нас.
Итак, настало время сделать вполне предсказуемый вывод. Фундаментализм нередко представляет себя как выход из того положения, в которое стремится завести христианство либеральная библейская критика. На самом деле, это не выход, а ловушка. Фундаментализм не тождествен здравому, творческому консерватизму, который гораздо больше подходит христианину. Здесь, разумеется, можно задать вопрос, в чем должен заключаться этот здравый консерватизм, но готового и простого ответа у меня нет.
В поисках ответа нам явно пригодится опыт католиков, творчески осмысливших новейшие научные открытия и интеллектуальные моды и постаравшихся определить отношение к ним церкви. Ключевую роль играли три официальных документа, вышедших с интервалом ровно в полвека.
Энциклика Льва XIII Providentissimus Deus (название, данное по первым словам энциклики, переводится как «Предусмотрительнейший Бог») увидела свет в 1893 году. Единственным авторизованным текстом Библии эта энциклика называла латинскую Вульгату. При этом она поощряла изучение текстов на языках оригинала, но уже во вторую очередь. Она порицала за излишний рационализм и ложные философские предпосылки так называемую «высокую критику», то есть основное направление научной библеистики того времени, но оставляла место для второстепенной «низкой критики» (по сути, текстологических исследований разных рукописей). Энциклика принимала за непреложный принцип, что между верой и наукой не может быть настоящих разногласий, покуда каждая из них говорит на своем языке и не выходит за пределы своей компетенции – весьма здравая идея. Основная идея энциклики такая: занимайтесь на здоровье теми научными дисциплинами, которые не могут привести вас к противоречию с верой. Но не более того.
Второй документ появился в 1943 году, это была энциклика Пия XI Divino Af ante Spiritu («По внушению Божественного Духа»). Она уже видела в Вульгате самый традиционный, но далеко не единственно аутентичный текст. Она признавала различные научные методы и объясняла расхождения некоторых библейских текстов с данными современной науки тем обстоятельством, что библейские авторы не обладали нашими знаниями об окружающем мире и говорили на языке своего времени (а значит, Шестоднев никто не обязан понимать буквально). И это уже совсем другая позиция.
С чем связана такая перемена? Может быть, с тем, что в разгар Второй мировой невозможно было далее охранять от опасных идей уютный мир старой Европы – он уже сгорел в огне двух великих войн, – и приходилось думать о том, как строить на пепелище нечто новое. Заметим, что ре