Всё остальное тоже очень важно, спору нет: и обряды, и культура, и участие в общественной жизни. Но всё остальное обретает смысл только в связи с этим смысловым центром церкви – Христом. Нередко ведь бывает как: человек старается жить по-православному, постится и молится, совершенствуется в добродетелях, трудится над собой. Но ощущает какую-то внутреннюю пустоту, недостаточность собственных усилий в достижении безупречной праведности…
Он может попытаться заполнить эту пустоту и недостаточность всё возрастающей активностью и внешней агрессией, а может потихонечку сокращать свое присутствие в церкви… Может, что хуже всего, стать усталым циником, жить как бы по инерции.
Свято место пусто не бывает, и для христианина по-настоящему заполнить эту пустоту может все-таки только Христос. Не посты и обряды, не общественная активность и творчество при всей их важности, полезности и нужности, а только Христос. Личная встреча с ним и жизнь в общине, где Он не просто упоминается, а живет и действует.
Понимаю, что и христоцентричность легко заболтать. Как от повторения слова «халва» во рту не становится слаще, так и от постоянных разговоров о Христе Его не становится больше в твоей жизни. Тут нужно не показное, а что-то сокрытое, внутреннее, глубинное.
Как этого добиться? Если бы я знал точный, полный и всем подходящий ответ, я был бы великим святым и не имел бы нужды писать подобные тексты. Не знаю наверняка. Вернее, знаю, что путей к этой встрече может быть много, и они разные для разных людей. Опыт святых – как раз об этом.
Очень часто говорят, и совершенно справедливо, что со Христом мы встречаемся на Евхаристии, и это самая главная встреча. Совершенно согласен с этим. Но я все же добавлю, что эта главная встреча не может быть единственной, иначе получится, что полностью христианами мы бываем в лучшем случае пару часов в неделю, на литургии, а все остальное время проживаем, как получится. Но ведь христианство – не часть жизни, а ее полнота.
Если, конечно, оно в нас есть…
Иное тысячелетие
Легко сказать, что в центре всей христианской жизни должен быть Христос – а как этого добиться? Как можно чаще причащаться? Или ежедневно читать Евангелие? То и другое прекрасно, но разве может быть достаточно какого-то одного рецепта? А если на индивидуальном уровне можно найти вполне разумные подсказки, что делать нам как общине, как поместной церкви, как российскому обществу?
Можно, конечно, сказать, что если все мы станем святыми, то эти проблемы исчезнут сами собой. Точно так же, если мы научимся летать, нам не нужны станут самолеты и аэропорты, но это не повод забросить все исследования в области авиации. Да и вообще это отговорка – церковь никогда, даже во времена апостолов, не состояла исключительно из людей, достигших высочайшей степени личного совершенства.
Определить границы церкви вообще очень сложно, но она, в любом случае, часть общества. А общество наше меняется, за последние десятилетия мы видели несколько достаточно серьезных перемен и наверняка увидим еще. Значит, имеет смысл задуматься о том, куда мы движемся, куда эта дорога нас может завести и есть ли другие пути.
Может быть, этот разговор будет не таким привычным и комфортным, как бесконечное перечисление наших прошлых заслуг и достижений, но нельзя же этим жить вечно. Настало время задуматься о будущем.
26. Вечное возвращение и библейский Исход
Гуманитарная интеллигенция в России оплакивает свое поражение, и христианская в том числе. Не будем сейчас спорить о терминах (что есть интеллигент, гуманитарий, христианин и что есть поражение), кто в теме, те видят это примерно одинаково. Еще меньше смысла в том, чтобы обсуждать, выходить ли по этому поводу на пикеты протеста и не пора ли паковать чемоданы – такие решения принимаются индивидуально или на семейном совете.
А вот проблемы у нас как у класса или сословия общие, и прежде, чем переходить к проблемам христиан, скажу о гуманитариях в целом. Оказалось, к примеру, что в стране стремительно сокращается журналистика. Есть массовая агитация и пропаганда, есть резервации для фриков, а вот проведи качественное журналистское расследование – и ты почти наверняка останешься без работы. Причем не только ты – глобальный рынок русскоязычных СМИ перенасыщен высококлассными специалистами в поисках вакансий.
Точно так же сокращается пространство для гуманитарных наук, прежде всего связанных с историей. Проще всего это увидеть на примере денег: зарплаты в государственных институтах сильно просели даже в рублях, «Династия» оказалась иностранным агентом и самораспустилась, гуманитарный РГНФ слит с РФФИ, а по сути, ликвидирован. Далее, архивное дело переподчинено напрямую президенту, в библиотеках и ВУЗах меняется руководство, диссертация по истории вызывает шквал обвинений в экстремизме и т. д. Уже понятно: это не случайные флуктуации, а ясно выраженный тренд. Стране, встающей с колен, нужна память о славных деяниях предков, а вовсе не независимый анализ произошедших, а в особенности происходящих событий.
Техническая интеллигенция, представители точных и естественных наук могут пока расслабиться: ракеты должны летать и танки стрелять, а средствами агитации и пропаганды этого от них не добьешься. Отставание в технической сфере от Запада очевидно, так что им дадут пожить спокойно. А вот тот тезис, что любая наука и техника эффективно развиваются лишь в обществе, ориентированном на прогресс, а не на былую имперскую славу и родо-племенную архаику, пока не кажется всем очевидным.
Средний предпринимательский класс, который поддерживал те или иные гуманитарные проекты, тоже, по сути, схлопывается и «оптимизирует расходы». Не до свободных ныне искусств. Так что мы, гуманитарии, на данный момент по определению лишние люди в своей стране. Впрочем, и в других странах нас, русскоязычных, уже слишком много, и вакансий там слишком мало, чтобы можно было на что-то всерьез рассчитывать. Плюс у многих из нас есть привычка не просто зарабатывать на хлеб с маслом (способы остались), но и какое-то ощущение личной причастности к судьбам Родины – может быть, очень наивное, но привычное.
А ведь мы наглядно увидели, что у нас как у граждан не осталось совершенно никаких механизмов влияния на политическую жизнь страны. В этих условиях смешно даже спорить о том, за кого именно голосовать и голосовать ли вообще – по-видимому, любое (не)участие в электоральных процедурах сегодня скорее очищает совесть (не)участвующих, чем влияет на состав парламента…
Но перемены (никто не знает когда и какие) неизбежны, как в нашей стране, так и в церкви. Она есть часть нашего общества и разделяет его судьбу. Никогда не знаешь, какие это будут перемены и когда произойдут, но многие их предчувствуют. Мы, конечно, опять окажемся к ним неготовыми… или не надо заранее обрекать себя на поражение? Или можно хоть чему-то научиться на собственных ошибках?
Когда в августе 1991 года мы поняли, что победили гекачепистов, радости не было предела. И каждый был уверен: Россия навсегда избавилась от авторитарного прошлого, она сделала свой европейский и демократический выбор. Если бы нам, тогдашним, рассказали, что будет дальше, мы бы просто не поверили.
Немало говорилось о том, что происходило в девяностые. У тех, кто определял развитие страны, возникла иллюзия, что «рынок все расставит по местам», в том числе и рынок идей: демократия и либерализм ведут к экономическому прогрессу и потому победят во всех странах. Соответственно адаптируется и православие – для тех, кому оно вообще интересно. А в глазах остальных оно выглядело чем-то вроде коллекционирования марок или вышивания крестиком – безобидное увлечение, даже отчасти полезное.
Но материал имеет свойство сопротивляться, в особенности человеческий. Правителям и властителям дум в очередной раз достался «не тот народ», и в какой-то момент как бы из ниоткуда появились и новая идеология, и властное православие, и многое иное. Но ведь у этого «ниоткуда» были имена и адреса. Пока условные «либералы» почивали на лаврах и делили советское наследие, тихие, неприметные люди, всем казавшиеся лузерами и фриками, писали и обсуждали тексты и создавали некую новую идеологию. И когда на определенном этапе государство и, в меньшей степени, общество задали в пространство вопрос: так, у нас тут где-то была идеология и куда-то делась – где бы новую взять? – они предложили свой конструкт, и он был с успехом принят.
Мы можем сегодня каждый «возделывать свой маленький сад», мы можем встречаться за рюмкой чая и ужасаться происходящему. Нас из поколения в поколение приучали именно к этому, и с какой-то горькой радостью мы впадаем в привычное и уютное состояние «мы всему знаем цену, но от нас опять ничего не зависит». В текущей политике, в том числе и церковной, – да, ничего. Но контуры будущего развития никогда не определялись ни административными директивами, ни голосованием большинства.
Сейчас очень неплохое время для спокойных дискуссий: пока мы не покушаемся на телеаудиторию и не выходим на митинги, никто не мешает нам обсуждать в любом формате любые насущные вопросы. Все это, кстати, прекрасно совмещается с возделыванием собственных садиков и с частными чаепитиями. Правда, христианская вера и церковная жизнь мало кому интересны: светские СМИ следят лишь за скандалами, церковные в основном транслируют официоз, а независимых православных почти нет, можно назвать разве что портал «Православие и мир», да и то он вынужден соблюдать определенные ограничения. Кроме того, он ориентирован скорее на массового читателя, которого более всего занимают текущие новости и «вечные ценности».
Только ленивый не процитировал в последние годы пророческие слова монахини Марии Скобцовой, сказанные в далеком 1936 года: «Если в церковь, одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти, придут новые кадры людей, этой властью воспитанные, то… в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: „Вот по этому вопросу существует несколько мнений – какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные“. Они будут сначала запрашивать церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости… Тут нельзя иметь никаких иллюзий – в случае признания церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит – на долгие годы замирание свободы».