ежегодные Рождественские чтения в Москве. На них приезжают люди со всех епархий, и вот из года в год можно слышать десятки докладов о взаимодействии с правоохранительными органами, о патриотическом воспитании, о миссии в местах заключения и возрождении казачества. А вот секция про Библию была всего пару раз – в остальных случаях не набиралось достаточное количество докладчиков, желающих порассуждать о толковании Библии.
Раз все главные вопросы уже решены и церковная жизнь налажена, то остается только ее поддерживать и воспроизводить, а также как можно шире раздвигать в общественном пространстве границы «воцерковленного». А под «воцерковлением» зачастую понимается просто умножение числа «православных маркеров»: иконок, крестиков, молебнов и т. д.
Правда, примерно половина той самой Библии говорит о другом: в кризисные, сложные моменты отдельные люди и целые народы должны обратиться к голосу своей совести и что-то изменить в своей жизни. Исайя начал свою проповедь так: «Вы приходите предстать предо Мной – но кто требует от вас во дворах Моих топтаться? … Простираете ко Мне руки – Я тогда отвожу глаза; множите молитвы – Я не слышу: руки ваши полны крови. Омойтесь, очиститесь! Удалите злодеяния свои прочь с глаз Моих, прекратите творить зло; научитесь творить добро, ищите правды, порицайте угнетателей, окажите справедливость сироте, правый суд подайте вдове. Вот тогда приходите, и рассудим! – говорит Господь».
Это называется «покаяние» (см. 14-ю главу). Но в богословии нового типа покаяние понимается по упрощенной схеме: это нечестивцы-враги должны перед нами покаяться, и тогда мы их простим. Сами мы, положим, тоже не безгрешны, но у нас отлажены механизмы исповеди, личные грехи и недостатки каждого из нас не лишают сам церковный организм признака непогрешимости.
А ведь не только правителям, но и людям простого звания гораздо проще бывает поручить заботу о спасении души безошибочным профессионалам, а самим ограничиться эпизодическим участием в обрядах и соблюдением некоторых простых внешних запретов. Есть в православных газетах и на православных сайтах такая популярная рубрика «вопросы батюшке». Стоит ее почитать, чтобы составить представление о чаяниях народных. Богословские вопросы там отсутствуют напрочь (сложно и скучно), нравственные наставления относительно редки (с этим каждый сам разбирается). Львиная доля вопросов – о том, что можно есть, что можно носить, в какие места можно целовать жену (реальный пример!), чтобы не нарушить какого-нибудь табу. И еще поиски совета в конкретных житейских ситуациях: какие молитвы читать, если муж пьет или жена гуляет.
У этих людей никто не отбирал свободы и ответственности, они сами с готовностью перекладывают их на плечи священнического сословия. Собственно, так всегда и жило большинство людей. Именно потому и появлялись люди, подобные библейским пророкам или средневековым юродивым, они будили совесть, они заставляли пересматривать привычные представления и возвращаться к самым истокам веры.
Но если отнести Христа к области чего-то раз и навсегда решенного, если видеть себя в лагере уже отобранных для спасения праведников, никакое средство в конечном счете не покажется неприемлемым для достижения тактического преимущества. Ведь стратегическая победа нам уже гарантирована. И, слушая некоторых православных, видишь порой, что корпоративная этика у них едва ли не полностью поглотила евангельскую.
Ни в коем случае не хочу обвинять никого в ереси и порицать сам факт кальвинистского влияния. Когда-то и колокола пришли в Россию с Запада, православный Восток их не знал. Вопрос не в том, откуда что пришло, а в том, насколько оно полезно. И как раз ударные дозы кальвинизма, на мой взгляд, породят куда больше проблем, чем решат.
28. Симфония сталинизма
Свято место пусто не бывает, и, когда у христианства по тем или иным причинам не получается быть тем, чем оно быть призвано, оно ставит во главу угла нечто иное. Самый простой случай подмены – государственные или национальные интересы. Это искушение так или иначе переживали или переживают, пожалуй, все конфессии с достаточно длинной историей, и русское православие – не исключение.
Христианство по своей природе – не родо-племенная, а универсалистская религия. Ее основной посыл – возможность войти в церковь для каждого человека из любого народа по личному выбору, а не по праву рождения, принадлежности к определенной культуре, владению языком и т. д. В то же время православное христианство глубоко укоренено в истории и культуре Византии и некоторых других стран и народов, прежде всего южных и восточных славян; оно наднационально, но его невозможно назвать вненациональным, и поэтому исторически его отношения с разными национализмами складывались по-разному.
А сегодня у нас всё чаще речь заходит о целой империи или цивилизации, центром которой выступает именно народ, причем церковная власть призвана в ней сотрудничать с государственной самым тесным образом. По сути, речь сейчас идет о несколько модернизированной версии византийской симфонии властей. Канонизированный император Юстиниан определил это понятие в VI веке так: «Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием – это священство и царство. Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят из одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому, если первое поистине беспорочно и украшено верностью Богу, а второе украшено правильным и порядочным государственным строем, между ними будет доброе согласие (симфония)».
А вот как воспевает это единство стихира, которая была сочинена монахиней Кассией и которая и по сей день звучит в наших храмах на Рождество: «Августу единоначальствующу на земли, многоначалие человеков преста; и Тебе вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися. Под единым царством мирским гради быша, и во едино владычество Божества языцы вероваша. Написашася людие повелением кесаревым, написахомся вернии именем Божества, Тебе вочеловечшагося Бога нашего. Велия Твоя милость, Господи, слава Тебе».
Император обладал в церкви огромными правами. Достаточно сказать, что Вселенские соборы созывались им и проходили под его непосредственным руководством, не исключавшим и силового вмешательства при нежелательном ходе событий. Император, равно как и патриарх, представал перед византийцами одушевленной иконой Христа. Не воплощением, а именно иконой, что подразумевает почитание скорее самого института императорской власти, чем ее конкретных носителей, среди которых нередко встречались люди недостойные.
Напомню, что сами византийцы не знали, что живут в Византии: они называли себя римлянами, а свою империю – Римской, как оно, собственно, и было. И церковное, и политическое устройство империи было непосредственным продолжением римских традиций. В языческом Риме император «по должности» являлся и божеством (divus Augustus), и верховным жрецом (pontifex maximus) одновременно. Византийцы переосмыслили эту традицию, воспринимая царя как икону и тщательно отделив священническое служение от царского.
Отступления от идеала были, конечно, обычным делом. Наиболее известен конфликт св. Иоанна Златоуста и императорской четы, Аркадия и Евдоксии, который привел к ссылке Иоанна, тогда константинопольского патриарха. Не проще ли было для Иоанна обличать врагов империи и церкви (например, парфян) и прославлять мудрую политику государя, наслаждаясь заслуженным почетом и богатством, которое само текло ему в руки? Но епископ, в его представлении, не обласканный властью чиновник, а служитель народа Божьего. Он распродает роскошное убранство архиепископского дворца и передает вырученные средства на содержание больниц и гостиниц для паломников.
И он не ограничивается личным примером и пускает в ход епископское слово. IV век, век принятия христианства как государственной религии, был одновременно и временем, когда уже стала забываться первоначальная простота христианских общин, особенно в величайшем и богатейшем городе мира, рядом с императорским двором. Мало кого удивляло, что голодный нищий и пиршествующий богач (как в евангельской притче) формально братья во Христе, а на деле от одного до другого как от земли до неба.
Златоуст обличает, от него достается всем: и епископам, и знати, и даже императорской чете. Но больше всего он ополчается против богатства и социального расслоения: «Сначала Бог не сделал одного богатым, а другого бедным и, приведши людей, не показал одному многих сокровищ, а другого лишил этого приобретения, но всем предоставил для возделывания одну и ту же землю. Каким же образом, когда она составляет общее достояние, ты владеешь столькими-то и столькими участками, а ближний не имеет ни клочка земли?.. Корыстолюбивые богачи – это какие-то разбойники, засевшие при дороге, грабящие проходящих и зарывающие имущества других в своих кладовых… как свиньи в грязи, они услаждаются, валяясь в нечистотах сребролюбия».
Так и с императрицей Евдоксией, фактической правительницей при слабом и безвольном императоре Аркадии, Златоуст вступает в конфликт из-за ее неумеренной роскоши и жадности. Он защищает от конфискации имущество вдовы и детей опального вельможи, а в храме, обличая в проповедях щегольские траты, недвусмысленно показывает глазами на саму императрицу… Такого снести она никак не могла! Ведь еще недавно римские императоры официально считались богами, а «оскорбление величества» было самым страшным уголовным преступлением.
Иоанн просто не мог воспринимать христианство и в особенности священство не всерьез, не мог рядом с собой видеть людей, сочетавших христианскую символику со вполне языческими поступками. Например, установили на городском ипподроме серебряную статую императрицы – что в этом такого? Всегда так поступали в Риме! Но Иоанн откликается на это событие проповедью: «Вновь Иродиада беснуется, вновь возмущается, вновь пляшет, вновь требует главы Иоанна на блюде». Императрицу он сравнивает с распутной женой царя Ирода, император, соответственно, оказывается Иродом…