ы иерархи старшего поколения, они в отрочестве застали последнюю волну серьезных гонений на церковь в СССР, инициированную Хрущевым, который обещал показать по телевизору последнего попа, а те, кто сегодня определяют политику РПЦ, в те годы были школьниками, сполна хлебнувшими унижений.
Унижения юности не забываются никогда, но дело не только в этом. Вся структура церковного управления после 1943 года была настроена на взаимодействие с тоталитарным государством – об это мы подробнее поговорим в 31-й главе. И сегодня популярна мечта не о новой модели церковногосударственных отношений, а о государстве, которое наконец-то откажется от атеизма и примет православие, как сделал некогда император Константин. Все то же самое, только теперь в нашу пользу.
Итак, третья причина – организационная – вытекает из второй. Церковные структуры (опять-таки не будем их смешивать с мистической реальностью Тела Христова!) выстроены все по тем же образцам, которые восходят то ли к советским, то ли к феодальным временам. Это очень жесткая вертикаль власти, скрепленная безусловными сверхценностями. Неподчинение священника епископу обычно трактуется как измена данной единожды присяге, и о трудовом кодексе тут можно забыть: делай то, что говорит начальство, или уходи. Стоит ли удивляться, что система, выстроенная на жестком авторитаризме, и в политике симпатизирует подобному стилю?
Но тут нужно сделать одну очень важную оговорку: этот подход вполне постмодернистский. От настоящего сталинизма не убежишь, он тотален, а в церковных структурах вертикаль заканчивается на уровне рядового духовенства. Да, оно связано со своим церковным начальством, но вот прихожане уже выбирают совершенно свободно, куда и как часто ходить и что вообще делать. То есть на уровне приходов жесткая вертикаль сменяется жесткой рыночной конкуренцией.
В этом залог прочности этой системы: она удобна начальству, поскольку оставляет в его руках все рычаги управления, и она удобна большинству, потому что ничего от него не требует. В самом худшем положении оказываются средние, то есть рядовые священнослужители, но… и для них много отдушин. Они связаны безусловным подчинением в том, что касается внутрицерковной жизни, зато никто обычно не мешает им заниматься, к примеру, творчеством, или бизнесом, или семейной жизнью.
Православный сталинизм показался мне в конце девяностых постмодернистским интеллектуальным пижонством. Сегодня все вроде бы изменилось… все, кроме постмодернизма. Это по-прежнему «а вот мне сейчас хочется видеть это именно так, и никто не вправе мне указывать». Это по-прежнему выстраивание собственной параллельной реальности.
Впрочем, стремление к сильной единоличной власти не обязательно связывается с именем Иосифа Виссарионовича или византийским реконструкторством. Примерно о том же говорит евразийство, геополитическое учение, согласно которому Россия – особая цивилизация и наследница Чингисхана, с Византией или Европой у нее меньше общего, чем с кочевниками-степняками.
Но опять-таки посмотрим на реальную историю. С самого своего возникновения Московское царство мыслилось как продолжение Римской государственности. «Два Рима пали, а третий стоит, и четвертому не бывать» – так писал в начале XVI века старец Филофей. Первый Рим, италийский, уклонился в злую латинскую ересь; второй, византийский, пал под ударами неверных. Выпавшее из их рук знамя подхватила Москва, столица единственного подлинно православного государства на всей земле, – эта идеология с течением времени набирала силу и становилась все более популярной.
Иван Грозный вполне официально считал себя потомком первого римского императора Августа – разумеется, эта генеалогия была совершенно легендарной, но для него она была принципиально важна. В отличие от европейских монархов, он был потомком и наследником того самого Рима, и вся его неограниченная власть проистекала именно из такого наследства.
На самом деле при Иване Московское царство стало собирать осколки империи Чингисхана: были завоеваны Казань и Астрахань на Волге, началось покорение Сибири, сделавшее из России действительно великую державу. Но Ивана мало заботило, что подвластные ему земли расширились, наверное, вдвое на восточных рубежах – он рвался на Запад. Им была начата Ливонская война, он стремился подчинить себе как «свою вотчину» кусочек настоящей Европы, земли нынешних Эстонии и Латвии.
Ивану это не удалось, но удалось Петру Великому, который завоевал ту самую Ливонию, а себе присвоил римские титулы: imperator и pater patriae (отец Отечества). С тех пор Россия – непременный участник европейских политических игр, включая военные, и византийско-римская мечта – один из главных мотивов такого участия. Это она заставляла Екатерину Великую отбирать у Османской империи Причерноморье и основывать там города с греческими названиями, и даже своего второго внука Екатерина назвала Константином – когда-нибудь он должен был сесть на престол в отвоеванном Константинополе.
Эта же римская мечта заставляла сына Екатерины Павла принять звание Великого магистра Мальтийского ордена и страстно мечтать о воссоединении церквей под его скипетром. Это она не в меньшей степени, чем языковое и культурное родство, заставляла Россию принять на себя ответственность за православные народы на Балканах, что, кстати, и превратило в 1914 году локальный конфликт в мировую войну. И та же самая мечта двигала советскими правителями, которые очень быстро отказались от идеи «мировой революции» и стали продолжателями русских императоров в европейских политических делах.
И сегодня Россия стремится не к Золотой Орде, а к тому единственному кусочку «русского мира», который некогда был частью Римской империи: к Тавриде. В конце концов, что такое пресловутый «русский мир», как не калька с пресловутого Pax Romana? Не случайно в официальной риторике постоянно звучит эта нота: Россия на самом деле и есть оплот традиционных ценностей, надежда консерваторов всего мира, последняя христианская страна… Словом, она осталась «Римом», когда сам Рим перестал им быть, она теперь и есть подлинный Запад, подлинная Европа.
Но ведь тот мир, который в Античности назывался Римом, а теперь называется Европой, тоже подвижен. Когда-то его восточная и северная границы пролегали по Рейну и Дунаю – за великими реками жили варвары, угроза Риму, с ними приходилось договариваться, торговать и воевать. Успех Рима определялся именно тем, что ему было, что варварам предложить. Так его граница постепенно сдвигалась на восток и на север, включая даже те территории, по которым никогда не ступали римские легионы, например, Скандинавию.
Только обязательно ли православная церковная жизнь должна сочетаться с тоской по сильной руке государства – неважно, сталинской, монгольской или римской? Если посмотреть на опыт православных, в том числе и русских, живущих в Западной Европе и Северной Америке, ответ станет очевиден: нет. Приходы живут достаточно автономно и по иным принципам, причем безотносительно к тому, насколько данный приход «консервативен» или «либерален» по отношению к вопросам внутрицерковной жизни: календарь, постная практика, язык богослужения и т. д. Просто в обществе, основанном на иных принципах, и в государстве, которому совершенно не нужна никакая поддержка со стороны православных идеологов и морализаторов, места для православного сталинизма не остается.
Полагаю, перед нами стоит куда более интересная и сложная задача, чем втискивание сталинского наследия в симфоническую форму. Некогда политическое устройство языческого Рима было переосмысленно и переустроено на христианский лад. Сегодня мы живем в государстве, основанном на совершенно других принципах, – надо ли делать вид, что на самом деле мы живем в некоей квазиправославной квазимонархии? Не лучше ли, не интереснее и не честнее постараться наполнить новым, христианским содержанием демократическую форму государственного устройства, принятую сегодня во всем цивилизованном мире, как некогда была в нем принята власть кесаря Августа в качестве лучшей альтернативы хаосу многовластия?
Мы пережили краткий период ранних 90-х, когда церковь была совершенно нищей и совершенно свободной и в остром противостоянии 1993 года даже выступала центром примирения для враждующих сторон: они пытались договориться при посредничестве патриарха Алексия. Это, к несчастью, не удалось, пролилась кровь, и церковные структуры на долгое время отстранились от всякой общественной активности, сотрудничая с той государственной властью, какая была на данный момент. Тактически разумная позиция, но все же трудно считать ее единственно возможной или самой правильной.
Кстати, Кассия, сочинившая ту стихиру, которая была приведена выше, прежде была царской невестой. Но император не выбрал ее в жены – она показалась ему при личном собеседовании слишком умной и не слишком покорной. Каким, пожалуй, вечно кажется живое и настоящее христианство политическим правителям…
29. Задачник на XXI век
В последние годы многие из православных христиан в России попрощались с «проектом возвращения в XIX век». Сразу после крушения коммунизма была у многих эта иллюзия: почти весь XX век оказался досадной ошибкой, его следует отменить, переиграть, вернуться в тот самый 1913 год. А если это не удается, по меньшей мере сделать вид, сыграть в ролевую игру: кто играет в эльфов Толкина, а кто – в российскую церковь конца XIX – начала XX века.
Но ведь именно эта церковь оказалась совершенно беспомощной перед революционным валом: не смогла повести за собой народ, предложить ему какие-то иные, лучшие смыслы и цели, нежели большевистская пропаганда. Она смогла родить множество мучеников и исповедников в годы гонений, но когда нас призывают ее восстановить в прежнем виде, совсем не такую перспективу имеют в виду.
Двадцатый век с его вызовами придется все-таки проживать: искать новые формы для вечного содержания, отвечать на возникшие вопросы, которые не стояли перед христианами первых веков, и конкурировать с идеями и интеллектуальными модами, которых сто лет назад никто не мог себе представить. Этот процесс был начат в России на Поместном соборе 1917–1918 годов, во многих отношениях он мог бы значить для русского православия не меньше, чем Второй Ватикан для католицизма… если бы был хоть малейший шанс претворить его решения в жизнь. К сожалению, разразившаяся Гражданская война и жестокие атеистические гонения поставили перед церковью в России одну-единственную задачу: выжить.