Но если дать этническому мусульманину книгу, написанную на его родном языке и не носящую никаких явных символов чужой религии, он нередко готов ее прочитать. В конце концов, в Коране крайне мало рассказано о жизни великих пророков древности: Ибрагима, Мусы, Дауда, Сулеймана, Яхьи (Иоанна Крестителя) и Исы, сына Мирьям. Единственное исключение, кстати, это история Юсуфа Прекрасного, проданного братьями в Египет, – она изложена в Коране довольно полно, остальные же имена в нем лишь упоминаются. И если мусульманин желает познакомиться с историей жизни этих людей, самое естественное для него – раскрыть Библию, тем более что Коран называет среди священных книг Таурат (Пятикнижие), Зебур (Псалтирь) и Инджиль (Евангелие).
Архимандрит Даниил (Баянторо) говорил: «В любой миссионерской работе мы должны досконально знать местную культуру и уметь говорить в границах данного культурного языка, поскольку иначе наше слово может быть не услышано и не понято. Так, когда вы говорите с мусульманином, вы должны понимать образ мыслей мусульманина. Даже не пытайтесь в речи использовать привычные для христианина термины, православные понятия, потому что они не будут поняты мусульманином». Какие верные слова! О. Даниил трудится в Индонезии, где и родился. Интервью он тоже давал не по-русски, мы читаем о его работе в переводах.
Есть и другая крайность: проповедник вообще ничего не упоминает о христианстве. Он говорит об Исе Месихе (Иисус Христос по-арабски), Его служении, смерти, воскресении. Люди собираются по пятницам, молятся Всевышнему, как привыкли прежде, и даже сами не замечают до определенного момента, что их приглашают в какую-то совершенно новую веру. Правда, и вполне христианской ее не назовешь, поскольку она лишена всех христианских символов, оторвана от двухтысячелетней традиции. Такой путь не для православных, это понятно.
Но как только мы заговариваем о конкретных вещах, ясности сразу становится меньше. Возьмем самый известный пример – выражение «Сын Божий». Для мусульман оно как красная тряпка для быка: им давным-давно объяснили, что христиане верят в трех богов, из которых один якобы родился от брака другого с земной женщиной, и они отвергают такое язычество с негодованием. Как отмечал тот же о. Даниил из Индонезии, мусульманина надо сначала полностью разубедить в такой картинке, всячески подчеркивая единство Бога и соглашаясь с ними, что языческие мифы о рождении богов ложны. И говорить о Христе с ним следует прежде всего как о Слове Божием, посланном в мир ради его спасения, – такую весть он куда больше склонен принимать, ведь и сам он почитает превыше всего на земле Слово Божие. Только для него это Коран, а для нас – Христос.
Некоторые наиболее радикальные сторонники такого подхода предлагают и в Библии отказаться от выражения «Сын Божий», заменив его выражениями вроде «Избранный Царь». Это абсолютно неприемлемо для всех традиционных христиан, разумеется. Но само существование проблемы заставляет нас задуматься: оказывается, нашу аудиторию может шокировать то, к чему мы сами давно привыкли, приходится учитывать ее настроения и представления, нужно расставлять другие акценты, иначе строить проповедь. А это утомительно и непривычно!
И поэтому на практике у нас самым популярным оказывается следующий подход: пусть православные и мусульмане живут вместе и никто никого ни в какую веру не обращает. В области морали они и так очень близки друг ко другу, а что касается догматических различий, они не так существенны, как их совместное противостояние растленному Западу. Всем хорош этот подход, кроме одного, – он начисто забывает о призыве Христа: «…вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян. 1:8). Может быть, обращать в свою веру других не обязательно, но свидетельствовать о ней – от этой обязанности христианину невозможно отказаться.
Разъясняя свою веру другим людям, отличающимся от нас и по культуре, и по мировосприятию, и по языку, мы неизбежно должны будем заново определить истины веры для самих себя, простое повторение благочестивых фраз тут не поможет, а только помешает. Мы должны будем отделить основы нашей веры, обязательные для всех, от внешнего и фольклорного и признать за каждым народом право строить это внешнее по-своему, как когда-то и наши предки (всякий, кто был в Греции, прекрасно видел, что разница в укладе русском и греческом есть, при полном единстве в вере). И более того, эти истины веры нам придется выражать непривычной, неподготовленной аудитории, которая не спешит поддакивать, а задает, напротив, крайне неудобные вопросы. Готовы ли мы к этому?
И если мы не научимся этого делать в самое ближайшее время, нам придется смириться с тем, что уже становится реальностью в некоторых исламских регионах нашей страны: православие понимается там как этническая религия русских, а наднациональное, всемирное представление о христианстве связывается почти исключительно с протестантизмом.
А как вообще говорить с людьми какой бы то ни было национальной и религиозной принадлежности о своей вере?
Мне порой приходится быть миссионером помимо своего желания, когда родные или знакомые, а то и вовсе случайные люди вроде попутчиков в поезде задают вопросы о вере и церкви. И это прекрасный способ понять, что действительно волнует людей, на какие темы с ними можно разговаривать так, чтобы нас услышали.
Люди никогда не спрашивают о догматике: одна сущность, три ипостаси, две природы, – и есть у меня подозрение, что, если я сам начну говорить на эти темы, они просто не поймут, что это и зачем. Довольно редко и обычно лишь для начала разговора они интересуются вечными темами рубрики «вопросы батюшке»: что нынче за праздник, как и в какие дни надлежит правильно поститься и проч.
А чаще всего спрашивают об отношении церкви и христиан к значимым для них вопросам современной жизни или, реже, истории и культуры. Как церковь относится к власти, верно ли, что она должна ее всегда и во всем поддерживать? Почему канонизировали Николая II, если его правление окончилось катастрофой? Кем христиане считают основателя ислама, пророка Мухаммеда? Отрицает ли церковь современные естественнонаучные теории? Что такого ужасного в однополой любви? На подобные вопросы не раз приходилось отвечать.
Люди знают, что у христиан есть своя точка зрения, и хотят услышать ее из первых уст, причем с развернутой аргументацией. В таких беседах я всегда стараюсь четко разграничивать учение церкви и свое личное мнение, оговаривая при этом, что по данному вопросу со мной согласны не все. Это, кстати, очень помогает: люди убеждаются, что та позиция по частному вопросу, которую они услышали от кого-то «из церкви» и с которой категорически не согласились, может быть частным мнением этого человека, а вовсе не догматом веры.
А еще им обычно бывает непонятно, как из существования Бога вытекает необходимость по средам и пятницам не есть мясного и молочного и почтительно называть «батюшкой» человека, которого видишь впервые. Нет, у нас, конечно, есть все объяснения на этот счет, длинная цепочка аргументов… но мы ее просто не успеем высказать, тем более что на каждый наш аргумент найдется тысяча контраргументов: а вот у западных христиан по средам и пятницам не постятся, а вот в исламе молитву может возглавить любой верующий, а вот индийские йоги…
Существуют высокие смыслы, существует проза жизни. Они соединены смысловой цепью: от вечных истин к базовым ценностям, от ценностей к стратегиям, далее к тактическим приемам и к техническим средствам. Но на практике в середине что-то постоянно пропадает: говорим то о догматах, то об уставах, и видимой связи между ними нет.
Сдается мне, ищущие хотят понять одно: как и чем помогает тебе твоя вера, что подсказывает, от чего предостерегает, чем помогает – и какую цену приходится за все это платить? Где внутренняя логика твоих решений, где те маяки, с которыми ты сверяешь свой курс? Нет, не общие слова, не туманные термины, не благостные жития и золоченые ризы, а вот в чем она, твоя сила, твоя правда – здесь и сейчас? Можешь рассказать? И предупредишь ли меня честно о теневых сторонах церковной жизни, расскажешь об опасностях?
Трудно быть честным.
35. Поверх конфессий
На Троицу 2016 года должен был собраться всеправославный собор, к которому готовились полвека, но его так и не случилось. Состоялся собор всегреческий, без участия крупнейших славянских церквей (за исключением Сербской) и церкви грузинской. Возможно, конечно, что соборы станут проводиться регулярно, что со временем в них будут участвовать и те поместные церкви, которые не участвовали на этот раз, но кризис налицо. Полвека православные всего мира готовились к тому, чтобы встретиться и спокойно поговорить, и им этого пока так и не удалось.
Можно долго и подробно обсуждать, почему часть поместных церквей, согласившись с датой и местом проведения собора в начале этого года, уже через несколько месяцев отозвала свое согласие. Говорят, что по некоторым вопросам (в частности, по поводу документа о браке) не был достигнут консенсус. Но как можно о нем всерьез говорить, если прежний консенсус о самом проведении собора был так легко отменен? Что бы ни решили на соборе все церкви, если через пару месяцев некоторые из них изменят свое решение, остальные никак не смогут на это повлиять.
Говорят о естественном консерватизме верующих, которые видят в соборе угрозу положению дел, которые представляются им неизменными с апостольских времен. Говорят о соперничестве между Москвой и Константинополем и о том, что патриарх Константинопольский, повысив свой авторитет на соборе, мог бы активно вмешаться в украинские церковные дела, чего Москва всячески желала бы избежать. О том, что «мировое православие» все больше расходится по национальным квартирам – вот и у нас говорят всё больше о «русском мире».
Но пожалуй, можно сказать, что идея собора, проведенного по образу и подобию Вселенских соборов первых веков, умерла задолго до того, как делегации поместных церквей стали отказываться от участия. Во-первых, выбран был принцип: на соборе будут представлены поместные церкви, каждая со своей консолидированной и заранее определенной позицией. Это разительно отличается от принципа проведения Вселенских, да и любых древних соборов, на которых были представлены отдельные епархии, высказывались разные мнения и велись горячие споры. Здесь же предлагалось в торжественной обстановке зафиксировать пресловутый консенсус по ряду частных вопросов, сложившийся помимо собора, но зачем тогда сам собор?