– Ты невыносимый наглец, Измаил, – рассмеялся Дагоберт. – За это я тебя и люблю. Но твою мечту осуществить не могу.
– А не можешь, так зачем спрашиваешь? Будем проще, говори, что ты требуешь от меня?
– Клятвы верности. Ты должен поклясться в верности не мне лично, а христианской империи. Клятву принесёшь на Коране, в тех выражениях, которые одинаково приемлемы и для христиан, и для мусульман.
– А что будет, если я не принесу клятву?
– Продолжится война, которую нам помешали закончить драконы. И закончится эта война тотальным уничтожением мусульман.
– Вот это уже деловой разговор.
– Измаил, ты прекрасно понимаешь, что я мог бы безо всяких разговоров уничтожить всех мусульман на своих землях. Но я не считаю это правильным. Я предлагаю найти взаимоприемлемый вариант отношений.
– Что я буду должен тебе согласно клятве?
– Ну, во-первых, не бунтовать против своего императора, а, во-вторых, поддерживать императора в борьбе с общими врагами – безбожниками и язычниками.
– А в борьбе с мусульманами?
– Хороший вопрос. Скажи, Измаил, если бы сейчас повторилось вторжение мусульман из внешнего мира, ты опять примкнул бы к ним и начал бы вместе с ними резать христиан?
– Нет, не смог бы… – немного подумав, сказал эмир. – Наверное, я стал плохим мусульманином, но я слишком привык видеть в христианах братьев по оружию.
– Но и воевать вместе с христианами против мусульман тоже не стал бы?
– Сам понимаешь.
– Тогда поклянись соблюдать нейтралитет в случае внешней исламской агрессии.
– Хорошо, – мрачно кивнул Измаил.
– Теперь дальше. Предлагаю создать в рамках империи что-то вроде автономии: Объединённые Прибрежные Эмираты. Ты возглавишь Эмираты. Будешь на своих землях почти полноправным государем, но вассалом христианского императора. Ты сейчас обязательно начнёшь выделываться, поэтому скажу сразу: никому, кроме мусульман, я автономии не предложу. И вам я вовсе не вынужден её предлагать, и если делаю это, так не потому, что ты такой красивый, а потому что вижу в мусульманах естественных союзников христиан в борьбе с безбожием и многобожием. Принимаешь?
– Куда бы я делся. Принимаю. Но ты ведь разрешишь свободное исповедание ислама по всей империи?
– Не совсем. Раньше мечети можно было встретить по всему царству пресвитера, хоть и в небольшом количестве. Эти мечети так же осквернены или разрушены, как и наши храмы. Разрешаю восстановить все мечети по всей империи. Строить новые мечети на христианских землях не позволю. А у себя в эмиратах, разумеется, строй сколько хочешь мечетей. И ещё. В эмиратах, разумеется, разрешена свободная проповедь ислама, на христианских землях проповедь ислама запрещена.
– И это ты называешь равноправием?
– А кто сказал хоть слово о равноправии? Наше государство – христианская империя. Здесь не может быть равноправия всех религий. При этом ислам получит гораздо больше прав, чем любая другая нехристианская религия, просто потому, что он ближе других стоит к христианству.
– А на территории эмиратов ты разрешишь строительство новых христианских храмов?
– Да, разрешу. Христианский император нигде не может запретить строительство христианских храмов.
– За что же тогда мусульмане сражались в этой войне?
– За право иметь свою собственную территорию и за право свободного исповедания ислама на своей территории. Не так уж и мало.
– Получается, что я ничего не смог у тебя выторговать?
– Не смог. Но это, потому что я сам предложил тебе больше, чем ты смог бы у меня выторговать. Мог бы предложить тебе меньше, а потом сделал бы вид, что в чём-то тебе уступил. Ты этого хотел?
– Не хотел. Дураков в этой комнате нет.
– Вот именно. Чтобы правильно оценить своё положение, поставь себя на моё место. Представь себе, что я с несколькими тысячами христиан оказался бы на территории многомиллионного исламского государства, во главе которого стоишь ты. Ты, конечно, ввел бы в своём государстве древние антихристианские законы?
– Разумеется.
– И никакой собственной территории ты, конечно, не дал бы христианам?
– И не подумал бы.
– И ни в одной точке твоего государства христиане не имели бы права на свободную проповедь?
– Само собой.
– И на тебя никак не повлияло бы то, что предводитель христиан – твой боевой товарищ?
– Это всё слюни.
– Ну вот видишь. Значит, ты получил от меня больше, чем я получил бы от тебя, окажись ты на моём месте. Можешь ли ты жаловаться на несправедливость?
– Убедил. Всё логично.
– А знаешь, почему я дал тебе больше, чем ты дал бы мне? Потому что я отношусь к исламу гораздо лучше, чем ты относишься к христианству.
– Я подумаю об этом.
– Подумай. Раньше ты не был склонен размышлять на подобные темы.
– Война не прошла бесследно. Я сражался вместе с христианами плечом к плечу. И мне стало интересно, что же у них в душе? Сейчас я смотрю, как ты корячишься, стараясь предложить максимум возможного, и понимаю, что я так не стал бы. Я всегда считал, что любая уступка – проявление слабости. Но ты говоришь с позиции силы и всё-таки уступаешь, даже не дожидаясь, пока я об этом попрошу. Ты сам-то понимаешь, что создавая Объединённые Прибрежные Эмираты, ты создаёшь своей империи проблему на будущее?
– Ты сам сказал, что дураков в этой комнате нет.
– Да… Ты человек дальновидный. Ты прекрасно понимаешь, что тебе было бы куда спокойнее распылить немногочисленных мусульман по всей империи, так чтобы они не были даже небольшой сплочённой силой. А как раз прибрежные земли стоило бы плотно заселить христианами на случай внешней исламской агрессии. Потом всерьёз заняться обращением распылённых мусульман в христианство. Не все на это поддались бы, но многие и полагаю даже, что большинство. Ты мог бы добиться почти полного исчезновения ислама со своей земли. Ты всё это понимаешь. Но ты этого не делаешь. Почему?
– Потому что для меня важна твоя душа, а не твоя покорность, Измаил.
– Ну хорошо, моя душа – твоя. Но вот я женюсь, у меня будет сын. И у тебя будет сын. Мой сын унаследует Эмираты, твой – Империю. Наши сыновья уже не будут боевыми товарищами. Мой сын уже ничем не будет обязан твоему. И он начнёт копить силы против христиан. Потому что ислам без газавата, всё равно, что мусульманин без бороды.
– Ты советуешь мне всё-таки не создавать Объединённых Прибрежных Эмиратов?
– Я знаю, что ты не передумаешь. Я просто хочу тебя понять.
– Измаил, у нас ещё есть время на то, чтобы понять друг друга, и на то, чтобы воспитать наших сыновей во взаимном уважении, и на то, чтобы вернуть газават на путь, указанный пророком Мухаммадом, обратив его против безбожников, а не против христиан.
***
Епископ Пётр, ставший патриархом Имперской Церкви, слепой и безногий старец, сидел в своём переносном деревянном кресле. Он поселился в крохотной комнатке монастыря святого апостола Фомы на вершине апостольской горы. В монастыре теперь было мало монахов, множество помещений пустовало, патриарху предложили занять просторные апартаменты, но он выбрал эту маленькую комнату, в которой жил к тому же вместе со своим келейником. Сейчас, когда к патриарху пришёл император, келейнику пришлось удалиться.
– Благословите, ваше святейшество, – дрогнувшим голосом сказал Дагоберт. Патриарх был единственным человеком в империи, перед которым он робел.
Патриарх благословил императора и тихо бесстрастно спросил:
– Что вы надумали по поводу Церкви, ваше величество?
– Церковь будет свободной. Она не станет государственной. Отношения между Церковью и Империей будут строится, как между двумя самостоятельными равноправными силами. Человек состоит из тела и души. Империя примет на себя попечение о телах подданных, Церковь – об их душах. Но человек един, и власть тоже будет единой. Двуединой.
– Значит, я в делах церковных буду таким же полноправным государем, как и ты в делах светских?
– Да.
– Уважил старика. Шутка ли сказать – государем стану.
– Ваше святейшество, я считаю своим долгом уважить всех стариков империи и вас, конечно, в первую очередь, но сейчас не об этом.
– Шучу, не обращай внимания. Продолжай.
– Император не вмешивается в дела церковного управления, а патриарх не вмешивается в государственные дела. При этом государство покровительствует Церкви, а Церковь духовно окормляет государство. Церковь может судить императора, если вопрос касается чистоты его вероисповедания, а так же имеет право ходатайствовать перед императором по любым вопросам, имеющим нравственный или духовный аспект. Духовенство выделяется в отдельное сословие и подпадает под действие только сословного законодательства.
– Льготы нам дашь? – хитро улыбнулся патриарх.
– Не дам, ваше святейшество, – в тон ответил император. – Сословное законодательство будет суровее, чем общегражданское. Например, за убийство или кражу священника накажут вдвое суровее, чем рядового подданного. Некоторые деяния, которые общегражданским законодательством не будут рассматриваться, как преступление, церковным сословным законодательством будут криминализованы. Например, прелюбодеяние и некоторые иные пакости, список которых, я полагаю, вы поможете мне составить.
– Как наказывать-то собираешься?
– Надо тюрьмы строить, – вздохнул император. – Во времена пресвитера преступности не было, во время войны преступникам просто рубили головы. А теперь преступность есть, а войны-то уже нет. Построим тюрьмы, куда будем помещать преступников на разные сроки. Впрочем, некоторым, самым страшным преступникам, всё же придётся рубить головы.
– Жизнь – Божий дар, а ты собираешься лишать людей этого дара в мирное время?
– А будет ли наше время совсем мирным хоть когда-нибудь? Знаете, какие бывают преступники? Вот завелась у нас банда, грабят, убивают, кровь льют потоком, короче, ведут свою маленькую войну. И государство тоже объявляет банде войну. И что потом делать с такими бандитами? В тюрьмы отправить? Нет, таких мы будем казнить. Может быть, когда-нибудь и отменим смертную казнь, но сейчас это невозможно.