– Но ведь не можем же мы действовать по схеме подавления красного мятежа, спровоцировав «Белых волков» на открытое выступление против императора, – проворчал Перегрин.
– Ни в коем случае, – отрезал Марк. Открытого боевого столкновения белых с белыми допустить нельзя, трон тогда вообще лишишься опоры. Я, кстати, не уверен, что самые верные императору белые рыцари сохранят в этом случае свою верность и будут рубить белых мятежников с таким же усердием, как они рубили красных. Как бы они ещё не побратались.
– Но тогда получается, что мы вообще ничего не можем сделать, – развёл руками Стратоник. – Не из-за угла же «Белых волков» резать.
– Да, – тихо выдохнул император, – именно так. Мы будем резать «волков» из-за угла до тех пор, пока не останется ни одного.
– Но этим мы убьём собственную душу, государь, – так же тихо сказал магистр.
– Не убьём, Стратоник. Только раним. Тяжело раним. И эта рана не заживёт никогда. Но давайте сразу решим, какую цель мы перед собой ставим: уберечь свою душу от ран или спасти империю. То, что мы должны сделать, это так мерзко, что у меня душа содрогается. Но если мы взялись править, так давайте править. Или давайте завтра выйдем к народу и скажем, что бремя власти для нас непосильно, мы не хотим поганить свои души, так что делайте с этой страной, что хотите и без нас. Вы даже не представляете, насколько мне хочется это сделать. Надеюсь, хотя бы среди вас никто не подозревает меня в том, что моя задница намертво приросла к трону, и я пойду на что угодно, только бы не отрывать её от этого, кстати, довольно неудобного, каменного стула. Если хотите знать, чего хочу лично я, то я вам честно скажу: хочу всё бросить и уйти. Но вы знаете, что тогда будет? Новая гражданская война, которая унесёт пару миллионов жизней. Знаете, что я понял, господа? На троне, если хочешь быть добрым и человечным, надо быть жестоким и безжалостным. Испугаешься малой крови – получишь большую кровь. Не захочешь испачкать свои белые одежды вонючими пятнами, и вскоре вся твоя одежда станет сплошным вонючим пятном, и это уже никак не будет от тебя зависеть. Итак, «белых волков», наших боевых товарищей, мы перережем всех до единого, подло, из-за угла, без суда и следствия. А потом похороним с оказанием воинских почестей. И над их могилами перечислим все их боевые заслуги.
– Но мы не сможем, государь, в течение непродолжительного времени втихую перерезать две тысячи человек, – убитым голосом сказал канцлер.
– Не надо всё понимать буквально. Кого-то просто можно заколоть кинжалом в тёмном переулке, но этим методом не стоит злоупотреблять. Для кого-то будет гораздо лучше ненароком упасть с лестницы и свернуть себе шею. Или может произойти какой-нибудь другой несчастный случай. Лошадь, например, понесла, и всадник насмерть разбился. Кто любит выпить, пусть упьётся вином до смерти. Кому-то в кабацкой драке случайно заедут кулаком в висок. Может быть, и не всех надо убивать. За некоторыми из них наверняка водится заурядная уголовка, таких просто отправьте на каторгу за уголовку без упоминания их былой службы в Белом Ордене, и чтобы никого даже мысль не посетила, что в этом деле есть хоть тень политики.
– Некоторые члены «Белых волков» лишь недавно вступили в организацию, ничем особо не провинились, а о заговоре против императора вообще ничего не знают.
– Найдите возможность их помиловать. Из столицы выслать в любом случае, так чтобы в Бибрике как минимум лет десять не появлялись. Предложите им, например, очень хорошую работу где-нибудь на окраине империи, причём – на разных окраинах.
– Как быстро всё это надо сделать?
– Сколько в организации главарей?
– Человек 20.
– Всё они должны умереть в течение одного дня. Максимум – двух. С остальными разберёмся за месяц.
– Но кто всё это будет делать, государь?
– Создай в своей спецслужбе подразделение ликвидаторов. Красных на эту работу не нанимай, они это поймут, как личную вендетту, ни к чему их радовать. Найми уголовников, поищи в тюрьмах убийц пострашнее, пообещай им амнистию, если будут делать то, что им прикажут. Если начнут болтать или кого-то убивать по собственной инициативе, кончай их без сожаления.
– А что мне делать со своими смутьянами в Ордене? – спросил Стратоник.
– Всех немедленно арестуй. Судите их закрытым военным судом. Приговоров может быть только два: либо оправдательный, либо смертный. С теми, кто сочувствует «Белым волкам», поговори, постарайся убедить их, что деятельность «волков» привела бы к краху империи. Не пожалей на это ни сил, ни времени. Всех оставь под негласным плотным надзором военной разведки. Не исправятся, ты знаешь, что надо делать. И запомните, господа: никаких «Белых волков» никогда не было, и уж точно, никогда не будет. Сейчас по трактирам на эту тему ползут разные слухи. Перегрин, твои агенты должны организовать целую волну контрслухов. Пусть везде, где люди собираются, чтобы поделиться сплетнями, всегда найдётся человек, который будет высмеивать тех, кто верит слухам про «Белых волков». Надо сделать так, чтобы над теми, кто говорит про «волков», смеялись, как над наивными простачками.
– Никогда не думал, что ты способен на такой цинизм, Ариэль, – грустно улыбнулся Стратоник.
Император хотел что-то сказать, но промолчал и просто посмотрел на боевого товарища больными глазами.
– Ты не подумай, друг, я тебя полностью поддерживаю, – сказал Стратоник с такой теплотой, на которую только был способен. – То, что ты предложил, исключительно правильно. Погано, но правильно.
Император ещё немного помолчал, а потом начал тяжело ронять слова:
– Вы знаете, друзья мои, что я тиран и деспот. Моё правление абсолютно авторитарно. Но сегодня я позвал вас не для того, чтобы просто отдать приказ, а для того, чтобы его утвердить. Мы – это тайный высший суд. Наш приговор может быть только единогласным. Если один из вас будет против – всё отменим. Стратоник уже сказал своё слово. А вы утверждаете приговор?
– Утверждаю, – отрезал Марк.
– Утверждаю, – прошептал Перегрин.
Глава XI, в которой Северин
продолжает страдать от политологии
Политология по-прежнему не давалась Северину, от чего он сильно страдал. Единственная мысль, которую он выносил из лекций, состояла в том, что он, Северин, полный дурак. Вроде бы все слова, которые говорил преподаватель, были по отдельности понятны, но их общий смысл ускользал от него. Иногда, напрягаясь, он улавливал какую-нибудь мысль, а потом и другую, но в логические цепочки эти мысли никак не связывались, и в итоге ни одну тему он не мог изложить удовлетворительно. А при чтении учебников вообще была беда, ему казалось, что они написаны на каком-то птичьем языке, которого люди не знают и знать не должны, и речь там идёт о делах, которые обычных людей интересовать не могут.
Однажды преподаватель спросил его:
– Объясни, Северин, в чём ложь демократии?
Северин, как всегда ничего не способный объяснить, на сей раз крепко разозлился и на себя, и на преподавателя, и попёр напролом:
– Ложь она и есть ложь. Это неправда, и все это понимают. Ну вот брякнет человек какую-нибудь глупость, и все смеются. Зачем что-то доказывать, когда и так всем смешно?
– Значит, ты считаешь, что демократия – это глупость, от которой всем должно быть смешно?
– А разве нет? Мой отец был кузнецом. Я пытаюсь представить себе, как к нему пришли и спросили: «Кто, по-твоему, должен управлять провинцией?». Отец просто рассмеялся бы над этими людьми и послал бы их куда подальше. Ничего бы он не стал доказывать. Ну глупости люди говорят, так посмеяться и забыть.
– А если бы твой отец всё-таки взял на себя труд что-то ответить этим людям, то что бы он им сказал?
– Ну, может быть, он сказал бы: «Откуда мне знать, кто должен управлять провинцией? Моё дело – ковать серпы, и пока вы тут балаболите, у меня работа стоит».
– А они бы ему ответили: «Если у нас будет плохой граф, мы все будем жить плохо. Мы поможем тебе выбрать. Вот здесь написано 5 имён, а вот здесь много чего написано про этих людей. Прочитай и выбери».
– А пока мой отец всё это читал бы, эти люди стали бы ковать вместо него серпы?
– Не стали бы.
– Ну так и о чём говорить? Я не понимаю, мессир, в чём вопрос. Вот пришли к человеку умалишённые. Им что, надо доказывать, что они больные на всю голову? Но ведь больным ничего не докажешь, их надо просто отвезти к мозгоправу.
– А если они не больные, а просто ошибаются? Может быть, объяснить им, в чём их ошибка?
– Да не может же человек в здравом уме так ошибаться. Один человек куёт серпы, другой управляет провинцией. Каждый занимается своим делом. Каждый разбирается в своём деле. Вы думаете, легко выковать хороший серп? Вы даже не представляете, сколько там всяких тонкостей, сколько всего надо знать. Давайте позовём господина графа и попросим его выковать серп. Не сможет. Потому что не умеет. Он не разбирается в этом деле. А если мы попросим графа выбрать из пяти кузнецов самого лучшего? Как он сможет выбрать, если вообще не разбирается в кузнечном деле?
– А если ему покажут пять серпов, выкованных этими кузнецами? Чей серп лучший, тот и лучший кузнец.
– Так он не сможет определить, какой серп лучший. В этом разбираются жнецы, а не графы.
– Так он может посоветоваться со жнецами.
– Ну может. Но зачем из графа дурака делать? Есть люди, которые знают, как ковать серпы. Есть люди, которые знают, какие серпы лучшие. Граф ничего этого не знает, так зачем заставлять его выбирать? А ведь управлять провинцией, наверное, не легче, чем ковать серпы, там тоже много всяких тонкостей, много надо всего знать. Граф во всём этом разбирается, а кузнец и представления не имеет, как надо управлять. Заставлять кузнеца выбирать лучшего графа, так же глупо, как заставлять графа выбирать лучшего кузнеца. Пусть каждый занимается тем, в чём разбирается. Ну вот что я не так говорю?
– Ты всё так говоришь… – глаза преподавателя неожиданно стали грустными. – Но что если граф плохо справляется со своими обязанностями?