ть и на чём спать. Он мог неделю питаться чёрствым хлебом и спать на голой земле с таким выражением лица, как будто ничего иного никогда не знал. Он мог спокойно в течение двух суток вообще ничего не есть и не спать. Другим воспитанникам орденсбурга тоже приходилось подвергаться подобным испытаниям во время учебных походов, но было видно, как они страдают, и было ясно, что держатся они на пределе, а принц вёл себя как ни в чём не бывало, оставаясь спокойным и любезным.
Принц всегда был подчёркнуто любезен и дружелюбен. В нём не было ни капли высокомерия, он со всеми был как будто на равных, держал себя совершенно раскованно, умел и любил пошутить, при этом искренне смеялся чужим шуткам. В группе все относились к нему не только уважительно, но и очень тепло. Он ни разу не задел ни чьё самолюбие, всегда готов был каждому протянуть руку и был абсолютно доступен. Любой, кто хотел с ним поговорить, мог быть уверен, что принц уделит ему столько времени, сколько потребуется, и это будет разговор как бы на равных, то есть с подчеркнутым уважением к достоинству собеседника, но постепенно Северин стал замечать, что Эрлеберт никогда и ни с кем не заговаривает первым за крайне редким исключениями, если же заговаривает, то ограничивается несколькими фразами, хотя на предложенную тему принц мог говорить часами, то есть ровно столько, сколько надо было собеседнику. При этом разговор всегда касался только собеседника и никогда принца. Эрлеберта можно было заставить говорить о чём угодно, только не о самом себе. Многие любили поделиться с ним своими переживаниями и проблемами, мыслями и чувствами, принц прекрасно умел слушать, показывая искреннюю заинтересованность, а потом что-нибудь советуя, причём его советы никогда не были формальными отговорками, которые делают лишь для того, чтобы отвязаться от назойливого собеседника, принц напротив принимал чужие проблемы близко к сердцу, стараясь вникнуть в самую их суть, и советы его и всегда были очень толковыми, полезными. Но ни разу никому не удалось вызвать у принца ответную откровенность. В ином случае можно было подумать, что у него просто отсутствует внутренний мир, и ему совершенно нечего сказать о себе, но Северин прекрасно видел, что Эрлеберт очень глубокий и тонкий человек, его внутренний мир был гораздо богаче, чем у любого из них. Но принц в него никого не пускал. Это сочетание полной открытости, доступности принца в общении с абсолютной закрытостью и недоступностью его внутреннего мира делало Элрлеберта совершенно непонятным для Северина. Принц для каждого из них был добрым и надёжным товарищем, но друзей у него не было и, кажется, не могло быть. Он словно был готов раздаривать себя на право и на лево, но сам ни в ком не нуждался. Никому и в голову не пришло бы похлопать его по плечу и сказать: «Эрлеберт, дружище, ты меня здорово выручил». За помощь его благодарили учтивым поклоном, а он в ответ кивал и улыбался своей открытой искренней улыбкой, которую никто не мог у него перенять. Северин чувствовал: так было вовсе не потому, что Эрлеберт был принцем и наследником престола, а потому что это был он. Даже если бы все в группе были уверены, что Эрлеберт сын сержанта, к нему относились бы точно так же, потому что он никому не давал ни малейшей возможности относиться к нему иначе. Он создавал в отношениях с собой ту дистанцию, которую казалось невозможным сократить, хотя было вообще не понятно, как он это делает, ведь он никогда не подчеркивал существования этой дистанции, но все чувствовали, что она существует.
Северин прожил с Эрлебертом в одной комнате целый год, но это не дало ему никаких преимуществ в отношениях с принцем, Эрлеберт относился к Северину так же, как и ко всем остальным, никак его не выделял. Даже больше того, благодаря совместному проживанию, Северин лучше других чувствовал полную закрытость принца, и это ещё больше увеличивало дистанцию между ними.
У них, точнее – у Северина, сложилась странная практика: когда они оставались наедине в своей комнате, он всегда обращался к принцу только «ваше высочество», а среди товарищей именовал его просто Эрлебертом. Кажется, было бы логичнее, если бы было наоборот. А нет. «Высочеством» ни преподаватели, ни товарищи Эрлеберта не звали, этим подчеркивая, что в орденсбурге все равны, и Северин обращался к принцу по имени ровно постольку, поскольку все так делали. Но, когда они оставались наедине, он переходил на официальное обращение, этим давая понять принцу, что не претендует ни на какие особые отношения с ним только потому, что они делят одну комнату. Было непонятно, обращает ли Эрлеберт внимание на такие тонкости, потому что вообще не было понятно, что у него на уме. Так и оставалось до того знаменательного случая.
***
Начиная со второго курса их часто отправляли на охоту, это считалось важной составляющей подготовки будущего рыцаря. Охотились только на крупных хищников: медведей, львов, волков, кабанов. Убивать безобидных оленей и зайцев рыцари считали ниже своего достоинства, мелкими хищниками вроде лис тоже пренебрегали. Кровавые и страшные поединки с волками и львами отчасти заменяли будущим рыцарям войну. К тому же они делали полезное дело. Если где-то расплодилось, к примеру, слишком много волков, от которых сильно страдали крестьянские хозяйства, воспитанники орденсбурга приходили на помощь.
Так было и на сей раз, их группа в сопровождении рыцаря и нескольких опытных сержантов отправилась на волчью охоту. Два дневных перехода в ускоренном темпе вымотали ребят до крайности. Можно было идти и помедленнее, они никуда не опаздывали, но наставники не упускали случая довести их до изнеможения, а ведь это были всё ещё дети, большинству из них едва исполнилось 13 лет, их ровесники всё ещё предавались безобидным забавам, и никому из мальчишек во всей империи не жилось так тяжело, как воспитанникам орденсбурга. Здесь наставники видели в своих подопечных не детей, а новобранцев, которых дрючили жестоко и беспощадно, хотя обычным новобранцам было не меньше 16 лет, но эти ребята к 16-и должны были уже стать рыцарями, или не стать ими никогда.
Волчья охота вовсе не была весёлым развлечением, юные охотники подвергались смертельной опасности. Наставники заставляли детей рисковать жизнью, но вот что удивительно: никому из этих детей это не казалось странным. Те, кто выдержал в орденсбурге целый год и не сошёл с дистанции, давно уже сами себя не считали детьми, они, напротив, были бы оскорблены, если бы их сочли слишком маленькими для того, чтобы рисковать жизнью.
Это была их первая охота, ребята были возбуждены, радостно взвинчены, много смеялись и грубо шутили. Эрлеберт, как всегда, оставался доброжелательно невозмутимым, а Северин во всём старался брать с него пример. Он уже понимал, что подражание сержантской грубости вовсе не делает его взрослее. Взрослым он станет, когда убьет волка. Если ему это доверят. Сегодня большинству из них суждено было остаться в роли наблюдателей.
Егеря обложили волчью стаю, у хищников остался только один выход: бежать туда, где их поджидали мальчики. Впереди всех сержант поставил Северина, заметив его невозмутимость, и коротко его проинструктировал: «Волк сильнее тебя, но твой меч длиннее, чем его зубы и когти. Значит, ты должен убить его раньше, чем он дотянется до твоего горла. Руби его мечом по голове. Не успеешь или промахнёшься, и ты труп».
Ждать пришлось недолго, волки пошли на прорыв. Впереди бежал вожак. Северин никогда не видел таких огромных волков, он был раза в полтора крупнее своих сородичей. Серая шерсть волка была густой и красивой, прекрасные желтые глаза оставались холодными, из оскаленной пасти торчали огромные острые клыки. Это был настоящий волчий рыцарь – сильный, опытный, умный. И бежал он прямо на Северина. Юноша выхватил меч, от столкновения его отделяли секунды. Сердце билось ровно, разум оставался ясным. Время бояться прошло, пришло время крови.
Волк прыгнул, Северин со всего размаха ударил его мечом по голове. Это был хороший рыцарский удар, сносящий голову на раз. Но волк оказался хитрее, чем можно было ожидать, он резко нагнул голову, и удар пришёлся оскользя, срубив ему ухо и срезав кожу на голове. Хлынула кровь, залив волку один глаз. С такой раной хищник был обречён истечь кровью, но он мог драться ещё несколько минут, а сейчас всё решали секунды. На рану волк и внимания не обратил, но его прыжок оказался не таким точным и не таким сильным. Уклониться Северин мог, только упав на спину и пару раз перекатившись, он сделал это так стремительно, что хищник приземлился не на него, а рядом.
Волк резко развернулся к человеку, их разделял всего шаг. Из положения лёжа Северин не мог размахнуться и нанести волку рубящий удар, вскочить на ноги не было времени, волк прыгнул ему на грудь, и юноша уже почувствовал не слишком свежее дыхание животного, зубы которого через секунду должны были сомкнуться на его горле. И вдруг волк замер. Северин увидел рукоятку кинжала, торчащую из его шеи. Волк хрипел, но всё ещё не падал, словно раздумывая, не стоит ли в последние мгновения жизни всё-таки сомкнуть челюсти на горле человека. Но тут Северин, наконец, сообразил нанести волку колющий удар справа мечом, который не выпустил из рук при падении. Тут уж волк рухнул рядом с ним. К Северину мгновенно подскочил сержант, в его глазах читался ужас от мысли, что мальчишка чуть не погиб. Но в тоже мгновение сержантские глаза посуровели, он подхватил юношу подмышки, легко поставил его на ноги и грубо спросил:
– Ты цел?
– Да вроде.
– Угораздило тебя так лоханутся. Ниже надо было рубить! Тогда ты раскроил бы серому башку, сколько бы тот не нагибался. А когда ты уже валялся, как дурак, не мог сразу колоть справа? Если в бою ты будешь думать по две секунды, первый твой бой станет последним. Если бы его высочество не метнул кинжал, мы бы тебя сейчас закопали вместе с волком. Впрочем, удар у тебя хороший. И в падении ушёл от волчьего прыжка грамотно. И меч не потерял при падении. И колоть справа всё же догадался, хоть и медленно. Так что в общем-то молодец. Но запомни: мёртвых молодцов не бывает.