– Я ненавидел своё ремесло.
– Вот в этом и была твоя главная беда. Твои горшки не покупали, не потому что ты был таким убогим, а потому что ты делал их без души, они просто были плохими. А о жене и детях ты когда-нибудь вспоминал?
– Ни разу с тех пор, как попал сюда. Они меня не уважали, а потому не достойны разделить моё счастье. Я был не нужен им тогда, они не нужны мне сейчас.
– А ты хоть кого-нибудь любил за всю жизнь?
– Тот, кого никто не любит, и сам не может никого любить.
– А гурии вон как вокруг тебя вьются. Их ты любишь?
– Кто они такие, чтобы мне любить их? Они существуют для того, чтобы меня радовать, и они с этим справляются, вот и всё. Любить их глупо.
– Так что же ты здесь получил?
– Вечный кайф! Здесь всё существует только для того, чтобы меня радовать. Дурь такая, что обалдеть можно. Гурии мне травку приносят, трубочку набивают. Пару раз затянешься – чудеса начинаются. Один раз видел, как по небу стая розовых слонов пролетела. А фрукты? Мечта. А сами гурии? Во всём мире не найти столько красавиц. И все они мои. И радовать они умеют, можешь мне поверить.
Аслан посмотрел на гурий. Все они действительно были очень красивы, хоть и одеты безвкусно. Но что-то ещё было с ними не так. Глаза у них были совершенно пустые, мертвые. У них как будто вовсе не было души. Их неторопливые плавные движения с явной претензией на изысканность отдавали чем-то механическим, словно они были заводными игрушками, а может так оно и было. Эти создания могли радовать только того, кто и сам не имел души, или во всяком случае имел столь ничтожную и примитивную душу, что её почти что не было. Вместо презрения Аслан вдруг почувствовал острую жалость к этому «падишаху вселенной».
– Значит тебе здесь не скучно? – спросил он почти сочувственно.
– Как здесь может быть скучно? Здесь я получил всё, чего был лишён в той жизни, да ещё и умноженным на тысячу. Здесь есть всё, чего только может желать человек. Ведь ничего другого для радости уже и придумать невозможно, – почему-то не слишком уверенно сказал хозяин гарема.
Аслан внимательно посмотрел «счастливцу» в глаза и ничего в них не увидел. Вообще ничего. А тот под взглядом гостя как-то весь съёжился и сморщился. Похоже, ему поломали кайф.
– Не переживай, мы уходим, – ответил Аслан на немую мольбу.
– Я остаюсь здесь, – неожиданно прошипел слуга Аслана Хасан.
Аслан глянул на него с тоской и ничего не сказал.
***
Они вновь брели по унылой равнине междумирья. Аслан подавленно молчал. Он выглядел, как человек, который потерял самое дорогое, что только было в его жизни и вряд ли он так скорбел по Хасану. Эрлеберт не хотел тревожить Аслана, но тот сам с ним заговорил:
– Поверить не могу, что это и есть исламский рай.
– Ты получил исламское образование, Аслан, и тебе, наверное, не трудно сравнить то, что говорили тебе улемы, с тем, что ты увидел здесь.
– Да в том-то всё и дело, что улемы описывали рай очень похоже на то, что я увидел. Сад, гурии, вечный кайф, ещё, может быть, что-нибудь забыл, но всё в этом же роде. Я никогда в серьёз не задумывался над тем, насколько всё это хорошо и правильно, во мне всегда всё было очень просто. Я думал, если в этой жизни мы будем верно служить Аллаху, то в будущей жизни Он подарит нам счастье. А что значит счастье? Это бездушные куклы, от которых веет тоской? Это спелые персики, которыми за один день можно обожраться до отвращения? Халат в алмазах – это мечта идиота. Дурь тоже может радовать только полного болвана. И это всё? Таким и будет воздаяние за правоверие?
– Аслан, мы видели воплощение мечты совершенно ничтожного человека. Всевышний ничего иного не мог бы ему дать, потому что ничего иного он не смог бы принять. Это предел его желаний. Бог каждому готов подарить радость, беда лишь в том, что представления о радости у людей очень разные. Кто хочет вечной дури, получит вечную дурь. Будет ли ему при этом хорошо – другой вопрос, но что же делать, если ничего иного он не воспримет?
– Я не верю, что этому несчастному на самом деле хорошо в его убогом раю.
– И я не верю. Но похоже, что в любом другом месте ему было бы ещё хуже.
– А Хасан, как дурак, попался на эту приманку.
– Не думаю, что Хасан ошибся. Если он почувствовал, что это и есть его мечта, значит, теперь ты знаешь, кем был Хасан на самом деле.
– А я кто? До сих пор я считал, что всё просто: я мусульманин. Но вот увидел осуществление исламской мечты и понял, что это не моё. Мне стало страшно. Я как будто потерял себя.
– Когда вернёшься, найди самых мудрых улемов и поговори с ними. Может быть, там у вас всё сложнее, может, то, что говорит ислам о рае, надо понимать иносказательно, в каком-нибудь возвышенном смысле.
– С улемами я обязательно поговорю, но вот что я начал понимать: ни один улем не подскажет мне, о чем я должен мечтать, к чему стремиться.
– Это плохо. Должны бы подсказать. Иначе зачем они нужны?
– А что говорят о рае ваши богословы?
– Да в общем-то ничего конкретного. Дескать, райское блаженство неизъяснимо. Это, наверное, так и есть. Наши почему-то больше любят поговорить про ад, вот тут у них сразу появляется множество подробностей. И раскалённые сковородки, на которых жарят грешников, и огненное озеро, в котором они горят. Много интересного. У нас даже картины пишут, где изображают адские муки во всех деталях. А вот картины рая не пишут. А ваши их живописуют весьма охотно. Я вот сейчас подумал: ваша картина рая – такая же дурацкая, как наша картина ада. Или мы чего-то не понимаем. Не богословы же.
– Но ведь не только богослов, но и каждый человек должен знать, к чему стремиться. Вот этот убогий, он как раз знал. Но я в такое счастье не хочу. Ты говоришь: не переживай, это просто мечта ничтожества, тогда чего я должен хотеть? О чем я должен мечтать, к чему стремиться? Вот ты, например, к чему стремишься, если у вас картина счастья не нарисована?
– Ко Христу.
– И всё?
– Этого более, чем достаточно. Христос – это совершенство, я стремлюсь к совершенству. Христос – Истина, и я стремлюсь к Истине. Христос – Любовь, и я стремлюсь туда, где торжество любви. Это и правда никак не нарисовать. Зато понятно, что надо делать, чтобы туда попасть, как преодолеть ничтожность: надо учиться любить.
– Вот как. Интересно. Надо подумать.
Глава XI. Остров отшельника
За разговором они не заметили, что бредут уже в траве по пояс. Трава становилась всё гуще, идти было всё труднее. Наконец они вышли на берег озера, довольно большого, хотя противоположный берег был отчётливо виден. Им сразу же врезалась в глаза высокая колокольня с крестом на вершине. Она словно вырастала из воды, хотя такое вряд ли было возможно. Присмотревшись, путники заметили, что колокольня стоит на крохотном островке, а вокруг неё непонятные руины. Все сразу поняли, что им надо туда, но как было попасть на остров? Начали искать лодку на берегу, но её не было. Островок был совсем недалеко от берега, но добраться до него вплавь было вряд ли возможно. И тут отец Пьер воскликнул: «Смотрите, под водой – каменная гряда, она ведёт к острову. Если пойти по гряде, то будет неглубоко». И они осторожно вступили на скользкие камни подводной гряды. Шли по колено в воде, в самом сложном месте оказалось по пояс, и вот они выбрались на сушу. В длину островок был шагов 50, в ширину – не более 20-и. Похоже, здесь когда-то был монастырь, от которого уцелела одна колокольня. Храм, когда-то занимавший чуть ли не четверть острова, был развален так основательно, как будто целая армия демонов била по нему огромными молотами с воздуха. Двухэтажный дом, где раньше, видимо, жили монахи, тоже был разрушен, но не полностью. Окна дома зияли чёрными провалами, крыши и вовсе не было. Жить здесь никто не мог, но они всё-таки решили осмотреть развалины изнутри. Внутри дома всё было завалено битым кирпичом, остатками переломанной мебели, какими-то гниющими тряпками, но они сразу же почувствовали посреди этой мерзости запустения тонкий аромат, идущий откуда-то изнутри дома, и тихий, едва заметный свет, струившийся оттуда же через полумрак.
Они пошли на это едва уловимое свечение и вскоре оказались на пороге комнаты, которую здесь трудно было ожидать обнаружить. Комната была очень чистой, стены и потолок крепкие, хотя и ободранные, а вот мебель здесь совсем отсутствовала. На стене висела большая икона богородицы с Младенцем, перед которой теплилась лампада. Перед иконой на коленях стоял спиной к ним человек, одетый в старый, линялый, но аккуратный подрясник, руки его были молитвенно сложены на груди. Всю комнату наполнял тихий неяркий свет, которого никак не мог дать крохотный огонёк лампадки. Эрлеберту показалось, что колени этого человека не касаются пола, хотя, судя по его позе, колени должны были упираться во что-то твёрдое. Человек явно не обратил внимания на шаги у себя за спиной, но что-то заставило его обернуться. Он с тихой радостью посмотрел на отца Пьера и ласково прошептал:
– Петя пришёл… Где же ты был столько времени?
– На войне… А потом всё никак не мог вернуться с войны.
– Хлебнул ты горюшка, дорогой. Но ничего, всё в прошлом.
– Кто вы, отче? – спросил отец Пьер, похоже, ни сколько не удивлённый тем, что его здесь ждали.
– Я не отче. Простой монах. Брат Андрей. А ты – отец Пётр. Ведь так?
– Похоже, что так.
– Как же ты здесь живёшь один на острове, брат Андрей? – спросил Эрлеберт.
– А разве я один?
– Монастырь разрушен, брат, вокруг одни руины.
– Надо же… не знал. Был на молитве и не слышал, как рушили монастырь.
– Но на руинах уже выросли деревья. Монастырь разрушен несколько десятилетий назад.
– Вот как? Братья, значит, ушли? Очень жаль.
– Но неужели вы за всё это время ни разу не покидали кельи?
– Зачем? Остров очень большой. Человеку для жизни столько земли не надо.
– Ваш остров крохотный… Но чем же вы питаетесь?