Именно это и хотели проверить многочисленные ученые, всерьез бравшиеся за изучение древних религиозных традиций, тех самых, к которым с таким презрением относились их предшественники. Но обращались они при этом обычно к традициям Индии, Китая и Японии, реже к исламу, и практически никогда – к христианству.
Мы уже видели, как Эрвин Шредингер искал аналогии в Ведах и Упанишадах. Он хотя бы признал, что дело того стоило. От чего у меня возникает чувство настоящего облегчения: я ведь тоже прочел все, что мог, в Ведах и Упанишадах, и мне всегда казалось, что из такого изобилия мыслей каждый черпает, что может, вычитывая там то, что ему самому ближе. Поскольку я столь же долго корпел и над древними средневековыми латинскими и византийскими текстами, я хорошо знаю, как трудно прочитать в них именно то, что вкладывали в них древние авторы. Сопоставляя их мысли с нашими современными категориями и с собственными предпочтениями, мы рискуем приписать им совсем не то, что их авторы хотели сказать на самом деле.
И все-таки некоторые сопоставления напрашиваются тут сами собой. Не стоит вдаваться в детали, но ведь верно, что в целом сама картина мира с ее концепцией материи, пространства и времени, характерная для всех этих древних традиций, гораздо ближе к той картине мира, которую сегодня открывают и возвращают нам современные ученые. Недаром Нильс Бор, когда после Второй мировой войны его посвятили в рыцари, выбрал себе в качестве герба символ инь и янь.
Фритжоф Капра в своей книге «Дао физики»[196] также настаивает на этой встрече науки с духовными традициями Индии и особенно Китая и Японии. Но в этой книге нет ни единого намека на христианскую традицию. Конечно, вряд ли мы можем многого требовать от внешних, коль скоро и у себя в церкви не так уж много внимания уделяем изучению собственной традиции. Тем больше заслуга тех, кому к этой традиции все же удается прорваться.
Майкл Талбот, которого я выше уже обильно цитировал, не так уж сильно сумел тут расширить горизонт, добавив лишь несколько аллюзий на традиции американских индейцев, почерпнутые им у Кастанеды. А вот Басарабу Николеску[197] принадлежит редкая заслуга: он расширил поле сравнений, включив в него и наши, западные традиции. Он очень заинтересовался Якобом Беме (1575–1624) и обнаружил у него формулировки, предвосхищающие самые смелые современные научные гипотезы – даже гораздо смелее, чем в восточных традициях. Вот несколько примеров: «Один мир расположен в другом, и при этом все вместе – это один единый мир»[198]. Или еще: «Между звездами и пространством нет несоответствия, не больше, чем между землей и вашим телом. Все это образует одно единое тело. Единственное различие в том, что ваше тело будет словно сын всеобщего, но и само оно уподоблено всецелому бытию»[199].
Мне только хотелось бы тут сразу уточнить, что то, что Майкл Талбот и Фритжоф Капра называют «мистицизмом», сводится, по большому счету, всего лишь к интуиции природы и природных сил универсума. Здесь и речи нет об отношениях любви с личным Богом. То есть мы тут еще довольно далеко отстоим от того, что составляет самую суть мистической жизни в великих монотеистических религиях (иудаизме, христианстве и исламе) и даже у многих мистиков индуизма[200].
Вернуться к «первобытной» мысли
Вовсе не для того, чтобы преуменьшить значение той или иной религиозной традиции, совсем наоборот, но мне кажется важным свести их вместе в некоем более общем пространстве: в пространстве «первобытных» традиций. Мирче Элиаде блестяще продемонстрировал[201], что у первобытного человека было две разновидности времени и две разновидности пространства: профанное время и пространство, соответствовавшее нашему опыту повседневности, и сакральное время и пространство. Сакральное время не преходяще: любой ритуал может вернуть его в момент насто ящего. Точно так же и сакральное пространство позволяет «всем зданиям – как и всем храмам, дворцам, городам – находиться в одной и той же общей точке, в Центре Вселенной»[202].
Те же категории мифических пространства и времени мы находим и во всех основных древних религиях: на Ближнем Востоке, в Египте или Вавилоне, равно как в Индии или Китае. Одон Казель[203], изучавший античные греко-римские мистерии, одним из первых показал, что ту же категорию мы, естественно, находим и в Библии, в Ветхом Завете[204]. Это заметили и другие исследователи, в частности, Робер Ленсен (Robert Linssen)[205] или Мишель Казенав[206]. Но тут мне могут возразить, что обоих этих авторов можно отнести скорее к литераторам, чем к ученым. Робер Ленсен исходит из положений дальневосточной духовности, и уже оттуда приходит к современной физике; а Мишель Казенав идет от литературы и духовных исканий к естествознанию. У этих авторов мы также находим широкий диапазон религиозных традиций: от ислама до христианства. Мне просто хотелось бы очертить здесь тот сегмент, который одинаково применим ко всем упомянутым течениям и традициям. И я тоже, в свою очередь, чуть ниже, надеюсь суметь показать, что в самом существенном многие эти традиции и в самом деле сходятся, так что найти такой общий «участок» вполне реально.
Стоит также сразу уточнить, что большая часть цитат, которые приводят современные физики, пытаясь доказать совместимость новейших исследований с древними религиозными культами Дальнего Востока, применима лишь к образу Вселенной, всего Универсума в целом, как общего для всех протяженного тела. Конечно, такой образ предполагает наличие в этом теле согласованности между его членами. Даже наша модель голограммы идет тут уже гораздо дальше.
5. Когда наука догоняет мистику
А теперь я надеюсь суметь вам показать, что дары, предлагаемые христианством, гораздо щедрее всего того, что могут предложить его отдаленные аналогии. И чтобы позволить нам расслышать христианскую весть вовсе не нужно пускаться в заумные интерпретации. Совсем наоборот, лучше просто воздержаться от любых интерпретаций. Дело в том, что большую часть времени наши экзегеты и богословы работали над тем, чтобы привести содержание христианской веры в гармоническое соответствие с общепринятой в настоящее время философией, с господствующим мировоззрением. А поскольку такая философия была буквально «пропитана» механистическими представлениями о мире, сегодня уже оставшимися в прошлом, то экзегеты оказали христианству медвежью услугу, лишив его всего, что в нем есть самого фантастического и чудесного[207].
Но тут вы мне можете возразить: не пытаюсь ли я и сам привести христианскую веру в гармоническое соответствие с теми новейшими теориями, которые тоже, в свою очередь, завтра уже останутся в прошлом и уступят место чему-нибудь другому?
О! конечно, нет! Ведь христианская вера, в том виде, в каком я хочу ее вам представить, отнюдь не мое собственное изобретение. Чтобы ее для себя открыть, мне вовсе не нужно было ждать появления всех этих новых научных гипотез. Я просто читал труды тех богословов и святых давно минувших дней, что и сами, в свое время, не пытались писать так, чтобы понравиться современным им мудрецам и властителям дум мира сего. Но, глубоко размышляя над тайной, которую они проживали всем своим существом, они постепенно выработали для себя те же самые категории, которые сегодня, похоже, в свою очередь нащупывает и наука. Но они не искали одобрения или подтверждения своих идей у современных им философов и ученых. Порой они даже шли совсем не в ногу со временем, как бы против течения, и многим из них пришлось многое из-за этого претерпеть.
Я знаю, конечно, и то, что та встреча веры и науки, которая, вроде бы, начинает вырисовываться сегодня, временна и завтра может снова исчезнуть. Могут снова возникнуть глубокие и непримиримые противоречия. Ну вот, например: еще не так давно предложенная учеными схема атома вроде бы удивительным образом подтверждала древнее представление: нижний мир является образом, соответствием вышнего мира. Атом похож на солнце, окруженное планетами. Такая аналогия нашла яркое отражение в древнеиндийской мысли как соответствие микрокосма и макрокосма, и эта интуиция и по сей день кажется нам гениальным озарением. Но вот сегодня наука, дерзну сказать, в том, что касается этого представления, как бы уже вышла из игры; тут уже больше нет частиц! И что тогда?.. И все же для меня эта интуиция представляет все тот же интерес. Просто древнеиндийская мифология смешивает макрокосм и «вышний мир», для нее это одно и то же. Для меня же «вышний» мир – это, скорее», «мир иной», тот, что ждет нас за пределами смерти. И у нас есть уже немало сообщений, пришедших из этого иного мира и свидетельствующих о том, что первые этапы в нем очень похожи на нашу земную действительность. Мне кажется, что такие свидетельства как раз и повлияли на индийское представление о мире. Мне кажется, что и знаменитая платоновская теория «идей» тоже основана на таких свидетельствах людей, побывавших за пределами смерти или просто сумевших выйти за пределы собственного тела. Но здесь я об этом уже не буду распространяться, я уже достаточно сказал об этом в других своих работах[208].
От вздора до бредней
Но и некоторые ученые сегодня (или: даже сегодня) столь же строго реагируют на то направление мысли, небольшую антологию которого я привел выше. Например, Роланд Омнес, автор множества работ по квантовой механике, считает все изложенные мною выше гипотезы «бреднями, вздором, чепухой и болтовней»[209].
Но меня его научные доказательства тут совсем не убеждают, поскольку в перспективе его мысли просто не остается места для паранормальных явлений. Он это признает и даже гордится этим[210]. Но при этом строго научные и тщательно проводившиеся эксперименты показали, что такие феномены все же существуют, так что однажды науке придется их учесть и даже попробовать объяснить. Если я говорю здесь об этом с такой уверенностью, то лишь потому, что другие ученые, не менее компетентные и образованные, удостоили меня чести иногда в таких экспериментах принимать участие. И уже основываясь на результатах этих экспериментов, они и стали выдвигать свои «фантастические» гипотезы.
Так, например, Генри Стапп, физик из Беркли, лично проконтролировал эксперименты по ретропсихокинезу, проводившиеся под руководством Г. Шмидта. Их протокол он признал достоверным, а результаты надежными. И даже опубликовал свой комментарий в журнале «Physical Review». Он даже приводит там цитаты из журналов по парапсихологии (в № 50 за июль 1994, с. 18). Коста де Борегард, один из величайших современных физиков, вообще считает это началом настоящей научной революции. Поскольку факты уже установлены, то проблема теперь уже не в том, чтобы доказать их наличие, а в том, чтобы правильно их интерпретировать. Ведь даже сам Г. Шмидт признает, что они противоречат квантовой механике. Стапп же ограничивается тут просто констатацией того, что обычно их считают несовместимыми с такими теориями. Тогда как Коста де Борегард, напротив, уже довольно давно утверждает, что все так называемые паранормальные феномены вполне вписываются в квантовую механику и теорию относительности[211].
Даже жизнеописания святых нередко оказываются наполненными такого рода феноменами. Об этом слишком много слишком точных свидетельств, так что отмахнуться от этого уже просто невозможно. Хотя, конечно, сколько у нас нынче развелось профессиональных или самопальных «богословов», считающих себя слишком образованными для простецкой веры в Евангельские чудеса и в знаки, ниспосланные нам непосредственно от Бога, что уж тут говорить[212].
Тогда что же получается: кто, в итоге, и в самом деле кормит нас небылицами? Те ученые, которые признают существование подобных феноменов и пытаются дать в них отчет, или же те, кто гордо пытаются их не замечать?
Не вполне соблазняет меня и та попытка восстановления времени в физике, к которой примкнул Пригожин[213]. Видимо, я просто не могу уследить за сложным ходом его доказательств, но я вижу при этом, что он не до конца убедил и своих собственных коллег. Конечно, я сочувствую тому, как он стремится не сводить нашу жизнь во времени к простой иллюзии. Но, насколько я знаю, ни Коста де Борегард, ни Бернард д’Эспаньят на это и не претендуют. Мешает тут Пригожину, насколько я понимаю, то, что тогда придется признать два уровня реальности, каждый из которых следует своим собственным законам. Но на чем я продолжаю настаивать, так это на факте, что те, кому удалось пройти через знаменитый опыт пребывания на границе смерти, описывают то, что они при этом пережили. И все они говорят, что в этом новом измерении времени больше нет. Затем, читая другие источники, – сообщения, полученные методом «автоматического», или «интуитивного» письма – мы обнаружим, что и в мире ином нам оставлена возможность эволюции, порой даже совершенно фантастической. То есть не все тут так просто. Но похоже, что тут нам просто никуда не уйти от идеи разных уровней реальности, которым соответствуют разные законы. Что, конечно, не означает, что между ними нет точек соприкосновения или способов перейти с одного уровня на другой. Именно так и объясняются паранормальные явления.
Каким образом наука сможет однажды (если сможет, конечно) все это объяснить? Не мне тут вдаваться в гипотезы. Но мне кажется, что произойдет это путем движения вперед, а не вспять. Но в любом случае, даже временное возвращение науки на прежние позиции, к вчерашним истинам, меня тут ни в коей мере не смутит: ведь схему голограммы я использую просто в качестве сравнения, пусть и весьма существенного. Еще раз напомню, что я не пытаюсь доказать, что современная наука подтверждает интуиции наших мистических богословов. Достаточно того, что несколько великих умов (правых в своих догадках или ошибавшихся, не в этом дело) додумались до таких же безумных гипотез, что и мистики. Признав, что реальность не сводится к тому, во что мы верим, они порвали путы упрощенного рационализма, которые воздвигали еще с Фомы Аквинского до неосхоластики и Древермана. Создав гипотезы, столь же фантастические, как и озарения мистиков, эти ученые тем самым уже показали, что и мистика не столь абсурдна, как о ней толкуют.
Я же, когда наука догоняет мистику, страшно радуюсь, ведь это может очень существенно помочь нам снова найти дорогу веры. Но сама мистика при этом вообще не нуждается в науке. Она пользуется совсем другими путями, позволяющими ей проникать в тайну мира на таком уровне, на каком наука уже не способна ее догнать.