— Неправда, — возразил Комар. — Какое там ещё конокрадство? Их не за то...
— Ха! А как они белого осла достали? Бог им сказал, а они пошли брать, а хозяева спросили, зачем им осёл... А те взяли. Так конь осёл или нет? Конь. Так что вам ещё надо? Жаль только, что так медленно добреет человек. Тогда Господу Богу нашему несколько кольев загнали. Теперь бедному цыгану загоняют один, но так, что это не легче, и никакой я тут поступи не вижу... Но дед мой и мать с батей были здешними... Бросил я это дело. Нездоровое дело слишком. Пошёл профессором в академию.
— Добросо-овестно ты их, видимо, учил, — предположил Босяцкий.
— А чего? Студенты у меня были смышлёные, понятливые. Как, скажем, вы. Наловчились к своей учёбе лучше, нежели пан нунций к латыни. Бывало, придёт такой дикий — ужас. А там, смотришь, и ничего.
И вот однажды стою я в академическом дворе с возлюбленным своим студентом, Михасём, да учу его: «Так, братец. Ну-ка, повторение. Оно, братец, матерь студи- орум. Ну-ка, дьяконскую пасхальную службу... Да так, знаешь, чтобы понятно было, что пьян».
— Глупость говорит, — не согласился Комар. — Пьянству никакого дьякона учить не надо. Это у них в крови.
— Михась лапы сцепил да как рявкнет.
— Погоди, какие лапы? — обалдело спросил Лотр.
— Так я ведь, батя, в какой академии преподавав В Сморгонской. Я медведей учил. И такой этот Михал был смышлёный, такой здоровяк!
После пасхальной службы я ему и говорю: «Так. Ну-ка, покажи, как наши паны к себе добро гребут?»
Он и тут всё знает. Сел на опилки с песком и начал их к себе лапами грести. Озверело гребёт.
Этот самый песок с опилками меня и подвёл. Приглушил конские копыта. Повелеваю это я, а за моей спиною стоят трое всадников. И главный из них пан — гетман Огинский.
— Э-эх, — говорю, — Михась. Ты сильнее, веселее греби. Панского размаха у тебя нету.
Мишка лапами сильнее замахал. И тут мне сзади — плетью между ушей. И увидел я в одно мгновение и Честогов, и Матерь Остробрамскую, и все без исключения, сколько их ни есть, церкви, да и мечети. Потому что цыгане всегда были той веры, какая в той деревне, возле которой стоял табор.
— Пан гетман, — кричу, — пане... Михал! Михал! Ну-ка, покажи, какой пан Огинский смелый, да красивый, да мужественный на войне.
Тут оно и произошло. От многой науки медведь одурел. То ли он спутал с бабой, которую муж с другим застал, то ли слишком был умён — только схватился он за живот и взревел. А потом начал стонать и качаться на песке.
Гетман — за меч. И было бы тут два Илияша, да я внезапно... увидел... показываю рукой: «Батюшки, смотрите!»
На лице Илияша был такой нестерпимый ужас, что синедрион весь словно сжался, глядя туда, куда он показывал. В следующий момент все услышали, как Корнила тихо сказал: «Э-э, брешешь...» Все снова повернулись. Сотник у двери держал Илияша за шкирку.
— Да не убегаю я. Это я вам просто показать хотел, как я тогда убежал. Они все оглянулись, а я прыгнул через забор и бросился бежать, как ни один никогда не бегал. Они за мной. Я от них. Лесом. К Вилии.
...Прыгнул я с кручи к реке и покатился. И тут увидел чёлн, а в нём двенадцать человек.
— Братцы, караул!
...Всадники выскочили на крутояр... Но чёлн с нами уж закрутила, понесла сестричка Вилия.
После минуты молчания Лотр сказал тихо:
— Что ж. Самозванство, попытка выдать себя Бог знает за кого. Твоя, Братчик, еретическая доброта к иноземцам, твои сомнения в вере... И то, что ты совместно с иудеем начальников в народе твоем злословил и откупщиков осуждал.
— И то, что совы летали над головою, — произнёс Босяцкий. — И моча, которой зубы полоскал.
— И то, что подстрекнули четырёх крепостных убежать от пана и призывали Библию и Евангелие самим без попа читать, — добавил Болванович.
— И то, что испортили панское имущество, — присовокупил Жаба. — И порочили покойника короля, ложно утверждая обман.
— И говорили ересь о щуке, — уточнил Комар. — И через этого шляхтича оскорбляли магнатов и суд, называя их хамами.
— За дуб, упавший на сборщика, — продолжал Лотр.
— За то, что знамений ожидали небесных, когда их самих ожидала мытарьская служба, — прошипел Босяцкий.
— За богохульство и опоганивание гадкими фокусами имени Божьего и то, что арфы небесного Иерусалима играли у него в неподобающем месте, — заключил Болванович. — И за оскорбление гетмана... По всем грехам вашим одно вам наказание.
Сообщники опускали головы ниже и ниже. Всё было ясно.
— Смерть, — объявил Лотр. — Казнь. Завтра. На рассвете.
Глава X
ХРИСТОС ПРИШЁЛ В ГОРОДНЮ
И великий страх объял всю церковь.
Деяния, 5:11
И тогда сэр Хуг и его капеллан,
Услышав, что латники в дверь их бьют,
Сговорились вмиг на великий обман —
Не для Бога — во славу свою.
Старинная баллада
В море огня валила к Замковой горе гурьба. Щетинилась ножами, косами, вертелами, старыми фузеями, кольями. Пустели по дороге дома, здания цехов. Выползали из землянок, похожих на норы, нищие, в волосах их была солома и сухие листья, а в руках острые палки.
Скакало над головами море огня.
— Христос пришёл в Городню!
— Богатые Христа убивают!
Как широкая река в теснину, толпа хлынула на мост. Стража не ожидала нападения такого количества народа и поспешно убежала в замок. Спасаться.
Словно острая челюсть, упала за стражниками решётка. Нападавшие начали пускать сквозь неё стрелы, но уже за решёткой медленно стали смыкаться тяжёлые, окованные бронзовой чешуёй, двухсотпудовые половинки врат.
Ещё через минуту, отрезая вратную решётку, глухо — так как на живое — брякнулись сверху сплошные врата — заслон.
Зенону сорвало кожу с плеча. Из-под нижнего края заслона текли стоны и умолкали по мере того, как он опускался под собственным весом.
— Бревно! — истошно крикнул мужик. — Бревно, бревно сюда!
И оно появилось. Чьи-то руки подсунули его под нижний обрез заслона, остановили его медленный спуск. Кое-как, подложив ещё пару брёвен, удалось вытащить человек шесть, наполовину мёртвых, наполовину изувеченных. Только тут Зенон понял, откуда брёвна. Мещане и ремесленники разнесли по бревну предмостную сторожку. Тащили брёвна на мост.
И тут середина моста — запоздало — начала было подниматься. Скрипели в ближайшей башне ворота, лязгали цепи. Но стража взялась за это поздно. Под тяжестью людей, стоявших на мосту, подъёмная часть его лишь вздыхала: поднималась слегка и брякалась на место под аккомпанемент глухого «р-р-р» в башне. Это вороты, не в силах держать тяжесть, спускали с себя цепи.
Несколько человек свалилось в ров. Остальные по приказу мастера на все руки, Гиава Турая, положили несколько брёвен поперёк моста и вогнали их концами в склоны рва. Теперь мост нельзя было поднять.
Кирик Вестун махнул рукою. В щель под заслоном начали толкать брёвна, складывать систему рычагов, медленно поднимать железную плиту, поленницей подкладывая под неё плаху за плахой. Наконец заслон удалось поднять на такую высоту, чтобы спокойно прошёл человек с копьём.
Из башни попробовали было стрелять — в ответ летел каменный град.
Пращники не давали никому поднять головы.
Начали барабанить в решётку брёвнами. Что-то глухо дрожало, бухало в чреве башни. На головы таранивших градом, бобом осыпался сухой раствор. Кричал надрывался, распоряжаясь, Кирик Вестун.
Решётку уже почти выбили. И тут из верхних продушин полились на людей расплавленное масло и горячая смола. Только что, видимо, растопили. Счастье, что успели выскочить с лёгкими ожогами да сожжёнными волосами и никто особенно не пострадал.
Осаждавшие стояли возле врат и не знали, что им делать. Наконец часть людей, во главе с Марко и Тихоном Вусом, побежала за лестницами. Нести их надо было издалека, из цеха каменщиков на улице Отвеса.
Для острастки пращники всё ещё бросали на башню камни. Все чёрные, в дыму, люди стояли перед вратами и теряли золотое время.
И тут кузнец, которому не терпелось, увидел внезапно огромную кучу влажной глины возле размётанной сторожки. Видимо, привезли, чтобы обмазать стены, которых уже не было.
— А что, хлопцы, — оскалил зубы Вестун, — пропали стены, так пускай и обмазка пропадёт? Ну-ка, сбегайте, хлопцы, да снимите трое-четверо первых-лучших ворот.
Его поняли. Его на удивление быстро поняли. Словно он всю жизнь только и водил войско. Одним духом притащили снятые ворота, толстым слоем начали раскладывать по ним мокрую глину.
Благодаря дождю пращников стража не видела, что ей готовят. Да и пар с дымом застил бойницы верхнего и нижнего боя.
Половинки ворот подняли на обрешетины и брёвна, понесли в тёмный туннель, под арку. Потом, под прикрытием мокрой глины и дерева, туда же двинулись таранящие с брёвнами наперевес.
Скоро башня снова содрогнулась от глухих страшных ударов. Тяжело били три бревна в чешуйчатую поверхность врат, макались о бронзу, раскалывались о длинные — в локоть — шипы, торчавшие сям и там.
Тогда вновь полились масло и смола. Лились на глину, курились, стекали под ноги. Цепь людей едва успевала передавать изо рва вёдра вонючей воды и лить их под ноги осаждавшим. Сипел пар. Люди трудились, будто в преисподней. Зенон приказывал бить в те места, где было дерево, между бронзовой чешуёй. Удары постепенно расшатывали врата, колебали петли, осыпали сухой раствор. Но всё равно было понятно: бить придётся часа три, да и то, сломаешь ли ещё. Мощные были врата, и, если бы нападение не было таким неожиданным, из самого города, а не из-за валов, замок никто бы не взял, как не брали его враги.
А тут что ж? Просто растерялась стража.
Врата начинали трещать. И тут произошло то, что едва не погубило дела.
Некоторое время все слышали, как что-то грохочет в верхнем жилье вратной башни. Думали, что таскают котлы. И неожиданно из окна верхнего боя высунулся хобот, очень похожий на пушечный. Толпа захохотала. Через бойницу верхнего боя канон мог плюнуть, но по Старому рынку, по каменному строению доминиканцев, туда, где совсем не было людей, над их головами, далеко.