Осаждавшие весело прыгали на мосту и на предмостной площади.
Клеоник попробовал что-то крикнуть — его не услышали. И вдруг хобот рыгнул длинной отлогой полосой огня. Чёрно-красной струёй, из которой падал вниз огневой дождь.
Хохот сменился стонами, стенаниями и криками ужаса. Люди бросились прочь. Среди огня, заливавшего мост, корчилось с десяток тел. И сразу рык гнева долетел отовсюду. Народ снова бросился к вратам, и хобот снова плюнул, на этот раз ближе. Люди бросились с моста.
— Стойте! — Клеоник выбежал из туннеля. — Стойте! Стойте, гадкие вы! Стойте! Это огневой канон! Он лишь два раза плюётся! Потом ему стынуть надо. Иначе взорвётся в башне.
Он бил убегавших древком копья.
— Они не будут сразу! Да стойте же! Они не рискнут сжечь себя.
Словно в ответ на его слова, из верхней продушины бухнул во вратный туннель другой огненно-дымный язык. Люди побежали оттуда, ибо горячая нефть и огонь потекли по стенам на брусчатку... И ещё плевок. Туда же.
Таранившие прибежали в страшном виде. Закуренные, как уголь, без бровей, без ресниц. У некоторых почти не было на ногах штанов. Двое шарили воздух:
— Глаза мои! Глаза! Глаза!
Счастье, что глина сберегла от прямого огня. Но всё равно войти во врата теперь было нельзя. Оттуда валил дым, текли огневые ручьи нефти. Потом что-то бухнуло. Чёрный с золотыми прожилками, изменчивый шар вылетел оттуда. Это обвалился помост-прикрытие.
— Клеоник, — растерянно спросил Вестун, — это что же? Преисподняя?
Резчик сурово сжал большой красивый рот. Золотистая туча волос была грязная от дыма.
— Новинку завели. «Оршанский огонь»... Выдал-таки им кто-то тайну. Не думал, что остался хоть один знаток. Знаешь, почему когда-то Литва оршанское Благовещение долго взять не могла? Вот из-за этого.
— Да что же это? — едва не плакал от отчаяния кузнец.
— А я и сам точно не знаю. Говорят, на Днепре порой у берегов вода масленая. Это каменное масло плывёт. Неизвестно уж, из чего его подземный властелин давит. Из цмоков, может, либо из богатырей. А может, и вправду из камней. На Кутейне, возле Ларионовой дубравы, течёт оно, братец, говорят, даже струйкой, с прутик толщиной. Монахи им в пещерах светят. Вот, говорят, они и придумали.
Огонь на мосту угасал. Но камни были покрыты словно окалиной.
— Смастерили будто бы каменную кадушку, поставили высоко. Из неё вывели такую вот трубу. Над ней, у самого среза, стальное колесо да кремень, а от него — железный прут. А в кадушку — это дьяволово масло. А над нею — такой жмых, как из орехов или яблок масло либо сок выжимают, может, видел. На рычаг надавят, за прут кто-то дёрнет — вот оно и плюёт. Недалеко, брат, а страшно. Да только и может плюнуть, что дважды. Раз да ещё второй, до конца рычаг опустив.
Подумал.
— У них, видимо, два было... Отец Фаустины говорил. Он там железных дел мастер. Вот, брат, холера. Думал — сгорим.
— Так что мы стоим тут? — спросил злой от ожогов Зенон.
— Теперь, пока не остынет, этой холеры в кадушку заливать нельзя.
Во вратах всё ещё горело. И вдруг тёмно-синие глаза Клеоника озорно блеснули.
— Разбирай ещё одну хату.
— Зачем? — спросил Зенон.
— Разбирай, говорю.
Кузнец с группой людей побежал к первой в ряду хате. Вскоре посыпались брёвна.
— Осторожно! — закричал резчик. — Не хватало ещё, чтобы придавило! За мной.
Люди с брёвнами на плечах побежали к вратам. В бойницах верхнего боя появились головы. С удивлением смотрели на дураков, которые снова, в дыму, после такого угощения собираются таранить врата.
И всё же защитники поспешили. Над хоботом огневого канона появилось ведро. Пращники подготовились бить.
— Не трогайте их! — крикнул Клеоник. — Пускай студят.
Канон окутался паром. Клубы его со свистом рванулись вверх. В воздухе удушливо и кисло запахло уксусом.
Клеоник совсем не собирался таранить врата. По его указаниям люди просто раскачивали брёвна, бросали их в прорву врат и бежали назад. В дыму и пару защитникам плохо было видно, что они там такое совершают. Резчик качал поленницы брёвен под заслоном.
Даже уксус плохо студил раскалённый металл. И тогда стража вновь пустила в продушины горячее масло и смолу. В тёмном туннеле на минуту засипело и потускнело.
Клеоник с последними подручными изо всей силы бросился бежать прочь от моста. Ему совсем не хотелось зажариться заживо, когда снова плюнет «оршанский огонь».
Медленно текли минуты. Прибежали люди с лестницами. Марко и Тихон Вус впереди всех спустились в зелёную, вонючую воду рва, полезли к стенам.
На зубцах в том месте, где приставляли лестницы, появились стражники в кольчугах. Кричал на них, махая руками, сотник Корнила, разевал рот. К ногам защитников ползли по стенам, падали на них лестницы. Стража бросилась раскачивать, сбрасывать их со стен. Длинные жерди уже упёрлись в одну, вздрагивая, оттолкнули вместе с теми, кто лез.
И в этот момент захлопали по бычьим кожаным рукавицам тетивы луков. Пять с лишним десятков лучников начали из-за рва стрелять по зубцам. Взвилась над ними песня дуды. Торжествовала, захлёбывалась. Стрелы задребезжали по зубцам. Стражу словно смело. Видимо, приободряя её, возник между зубцами сотник. Стоял лицом к перепугавшимся воинам, тряс мечом в воздухе.
Звякнула чья-то тетива — Корнила покачнулся и исчез. Дождь из стрел размеренно, шесть раз в минуту, не редко и не часто, как и надлежит при осаде, падал на зубцы. Теперь по лестницам лезли не боясь.
...Клеоник между тем понял: «Пора!»
— Хлопцы, — заорал он яростно. — На штурм!!!
Крик подхватили. Люди медленно двинулись вперед. Медленно, ибо ждали, что вот-вот плюнет огнём канон.
И струя «оршанского огня» снова взвилась в воздухе. Слишком рано. Люди не попали под неё. Стража не выдержала и поспешила.
Снова зарычал огневой шквал. И, словно не выдержав его напора, бухнулись вниз железные врата. Фыркнули, полетели из-под них головешки, брёвна, угли.
Не поняв, в чём дело, почувствовав лишь, как содрогнулась башня, защитники, наверное, подумали, что это таранят врата, желая хоть куда-то выбраться из туннеля, застигнутые там пламенем осаждавшие.
Выстрелил в туннель врат второй канон. В почти наглухо закупоренном проходе вспыхнули вылитые прежде масло и смола.
Глухо, страшно ахнуло что-то. Заслон вспучился и упал. В клубах огня и дыма рвануло что-то — словно из орудийного жерла. С грохотом полетели оттуда обломки решётки. В воздухе свистело, взрывалось, ревело. Огневые галки с шипением летели в ров.
Когда дым слегка разошёлся, люди увидели, что передняя стена башни немного расселась, что из неё и из бойниц дымит. И ещё увидели огневую преисподнюю во вратном туннеле. Внутренние врата устояли. Даже взрыв не вывалил, а выбил их. Но зато они пылали ярким горячим пламенем.
— Вот оно, — сказал Вестун. — Чуть-чуть повременим, они и упадут.
От пылающих половинок летели угольки, брызгало расплавленной бронзой. Защитники, видимо, только тут опомнились и, наверно, начали лить по продушинам воду. Им удалось немного сбить огонь, но зато башня теперь стояла вся в облаках дыма и пара.
— Ничего, это нам с руки, — отметил Вестун. — Быстрее погаснет огонь.
— Это нам тем более с руки, что они сейчас оставляют башню, — согласился резчик. — В такой бане живой человек не выдержит.
Над башнею стоял седой, непрозрачный столб. Колыхался. Плыл в ночь.
Пан писарь поставил на листе последнюю подпись и скрутил его в свиток.
— Ну вот, — объявил Лотр. — Казнь завтра на Зитхальном горбу. Попросту — на Воздыхальнице... Утром, в конце последней ночной стражи. Кто хочет последнее утешение — будет оно. Последнее желание...
— Чтоб вы подохли от чумы, — огрызнулся неисправимый Богдан.
— ...выполним... Бог с вами. Ступайте, грешные души, и пусть смилостивится над вами Бог и Мария-заступница.
Палач подошёл к Братчику. Багровый капюшон был опущен на лицо.
— Ступай, — почти ласково предложил он.
В этот момент Пархвер стал чутко прислушиваться. Все насторожились. Вскоре даже глуховатые услышали топот. Хлопнула дверь, и в судный зал ввалился Корнила. Закуренный, с подтёками грязного пота на лице, он вонял диким зверем.
— Ваше преосвященство, — загорланил он, — простите! Не предупредили! Думали — куда им.
— В чём дело?
— Народ! Народ требует Христа!
Стены во дворце были такими толстыми, что снаружи сюда до сих пор не долетел ни один звук.
— Лезут на замок! — кричал Корнила. — Врата выбивают! Грабить будут!
— «Разоряющий отца — сын срамной и бесчестный», — высказался Жаба.
— Так разгони их, — нервничал Босяцкий. — Схвати.
Корнила подходил к столу как-то странно, не своими ногами, будто бы с ним что-то произошло.
И только когда он вышел на свет, все увидели причину этого. В заду сотника торчала длинная, богато оперённая стрела.
— Нельзя, — прохрипел он. — Думали на стены не пустить — лезут. Стрелы дождём. А в замке стражи тридцать человек да паюков двадцать. Остальных вы сами за церковной десятиной послали... Палач, вырежи стрелу, побыстрее!.. Она неглубоко.
— Сброда боишься? — покраснел Жаба.
— Этого «сброда»... не менее семи сотен.
Все умолкли. Большая белая собака, которую привёл Жаба, понюхала, подойдя, стрелу, поджала хвост и, стараясь не стучать когтями, зашилась в угол.
Как раз в этот момент страшный удар потряс здание. Посыпалась с потолка пыль.
Это был тот самый взрыв в главных вратах, разнесший вдребезги решётку и заслон.
Теперь только считанные минуты решали вопрос. Считанные минуты отделяли этих людей от мгновения, когда замок падёт.
Врата пылали вовсю. Кое-где уже обвалилась чешуя и, раскалённая, сияла на плитах, которыми был замoщён низ туннеля. Уже рубились на зубцах, и стена всё больше расцветала огнями факелов. Смельчаки уже грохотали по крышам дворца, а Марко и Тихон Вус в сопровождений двух с факелами (была луна, на самом её сходе, и драться было почти невозможно, ибо можно было убит своих) продирались по забралу к Зофее, чтобы расчистить путь друзьям, когда врата упадут.