— Брось, — продолжил Роскош.
— И зачем так мучить людей? — вымолвил Раввуни. — Они ведь из кожи лезут. Ты ведь умный человек, в школе учился.
— Увещатель — увещай, — высказался Комар. — Нет, погоди. Молитва.
Палач со свистом вертел бич. Перед глазами Братчика вдруг закачались маски, клещи, станки, испанские сапоги, тиски. И из этого шабаша долетел размеренный голос. Кардинал читал, сложив ладони:
- Апостола нашего Павла к римлянам послание... «Будьте в мире со всеми людьми... Не мстите за себя... но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь». Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья...».
Горящие уголья полыхали в жаровне. И постепенно становились алыми в них щипцы. Ожидая всего этого, Братчик готовился ухватить зубами кожу, обтягивающую кобылу. Он смотрел на маски, плети и прочее и внутренне весь сжимался....
Они не знали, что он может стерпеть. Не знали, как может владеть собой человеческое существо... Они ничего не понимали, эти животные... А он уж столько стерпел, столько... А, да что там!
Размеренно жундел голос Лотра. Откуда-то долетело свежее дуновение.
— Слушай, — шепнул Юстин, — брось пороть чепуху. Ты — мужчина. Но ведь после тебя — возьмутся за них.
Юрась не ответил. Почувствовав дуновение, он поднял глаза и увидел в окне, нарочно пробитом для пыточной, прозрачно-синее небо и в нём звезду. То белая, то синяя, то радужная — она горела в глубине неба. Далёкая. Недостижимая для всех. Божий фонарь, как говорили эти лемуры, которые сейчас во имя Бога... Что им пользы в Божьих фонарях? Вот будут истязать и их. Зачем?
Жалость за них, смешанная с состраданием к себе, овладела им. Зачем? Кто узнает, что тут произошло? Кто узнает, каковы были его, Братчика, последние мысли? Подохнет. Сгинет. Пойдёт в яму. И своеобразные мысли вместе с ним. Зачем это всё, если всё равно безвозвратно заброшен в жизнь, в ледяное уединение, умирать будешь среди этих людей? Среди них, а не среди других. Это лишь говорят, что «родился», что «пришёл не в свой век». Куда пришёл — там и останешься. А если бы перенёсся в иной — и там другое, и там будешь чужой... Надо быть, как они, как все они, раз уж попал в такую кулагу. Тогда не будет нестерпимого духовного, тогда не будет физического страдания.
Сдаваясь, он поник, забыл обо всём, что думал.
И одновременно у него сам собою поджался голый зад. Как у раба.
— Эй, палач, — внезапно сказал Братчик крайне «обыкновенным» голосом. — Что-то мне тут лежать опротивело. Ноги, понимаешь, отекли. Руки, понимаешь, перетянули, холеры. Ну, чего там из-за мелочей, из-за глупости. Ладно. Апостол так апостол.
— Христом будешь, — уточнил Комар.
— Нет. Апостолом. Ответственности меньше.
— Христом, — с угрозой повторил Лотр.
— Да я ведь недоучка!
— А он, плотник, думаешь, что университет в Саламанке окончил? — улыбнулся доминиканец.
— Да я ведь человек! — торговался школяр.
— А он? Ты помнишь, как у Луки Христова родословная заканчивается?.. «Еносов, Сифов, Адамов, Божий». И ты от Адама, и ты от Бога. Семьдесят шесть поколений между Христом и Богом. А уже почти тысяча пятьсот лет с Голгофы минуло. Значит, с того времени ещё... сколько поколений прошли. Значит, ты благороднее и род у тебя древнее. Понял?
Этот отец будущих иезуитов, этот друг Лойолы плёл свою казуистику даже без улыбки, точно, как паук. Он и святотатствовал с ощущением, что это необходимо делу. И это была глупость, но страшная глупость, так как она имела подобие правды и логики. Ужасная машина воинствующей церкви, всех воинствующих церквей и орденов, сколько их было и есть, стояла за этим неспешным плетением.
— Понял, — сдавленным голосом ответил Братчик. — Отвязывайте, что ли.
— Ну вот, — примиренчески произнёс Лотр. — Так-то лучше. Правда и талант — это оружие слабых. Поэтому они его и требуют. Да ещё и с глупой стойкостью.
Отвязанный Братчик плюнул.
— То-то вы, сильные, завертелись, как на сковородке.
— Ничего, — снисходительно согласился Лотр. — Думай что хочешь, лишь бы танцевал по-нашему, пан Христос.
Между тем врата догорали. Пунцовела раскалённая бронзовая чешуя. Половины почти обвалились. Сипел жар, на который лили воду.
— Лизунчики, — невесело шутил Клеоник. — «Христо-ос! Христо-ос!» Если вы уж так верите, что Христос, то чего вы пятки свои потрескавшиеся обжечь боитесь?
— Хватит уж тебе, — мрачно бросил Гиав Турай. — Надеяться — оно надо, но волю Божью испытывать — дело последнее.
За вратами всё ещё яростно лязгали мечи. Стража, закованная в сталь, погибала, не пуская осаждавших со стен.
— Пошли! — повелел кузнец.
Мещане с бревном двинулись прямо в пар и дым. Ударило в огонь бревно. Взвился фонтан искр. Полетели головешки и уголья.
...Корнила, уже без стрелы, ворвался снова в пыточную:
— Пропадаем!
— А вам за что платят? — спросил Жаба.
— Из последнего дерёмся! Изнемогаем! — прохрипел сотник. — Побыстрее, вот-вот ворвутся.
— Ну вот, — злился Лотр. — Тут дело важное, роли распределяем, а ты — не сказавшись, а ты — без доклада.
Корнила жадно хватал воздух.
— Так вот, пан Христос, — нерушимо произнёс Лотр. — Одно перед тобою условие: через месяц — кровь из носа, а вознесись. Чтобы восшествие во славу было.
— Я, может, и раньше.
— Э, нет. Пока не переделаешь всех дел твоей церкви — и не думай. Ты, Корнила, за ним следи. Захочет, холера, раньше возноситься — бей его в мою голову и тащи сюда.
— Это Бога?
Лотр покраснел:
— Ты что, выше святого Павла?! — гаркнул он. — А Павел раздирал и «терзал церковь, входя в домы и влача мужчин и женщин, отдавал в темницы».
За низким лбом у сотника что-то шевелилось. Скорее всего, безмерное удивление.
— Да ну?
— Учителя наши говорят! Наместники Божьи! Исполнители его воли! Первые вожди церкви на земле!
— Странно...
— Именем Христа клянусь.
Сотник вытянулся:
— Слушаюсь.
— Следи. И смотри, чтобы не прельстил тебя философией и праздным искушением.
По лицу сотника сразу было видно, что искусить его никакой философией невозможно.
— Эти философы имеют наглость о жизни и смерти рассуждать. А жизнь и смерть — это наше дело, церковного суда дело, могущественных дело. И это нам рассуждать, жизнь там кому или смерть, и никому более...
Лотр обвёл глазами бродяг. Увидел Роскоша, который держался с тем же достоинством, горделиво отставив ногу.
— Стало быть, так, — начал Лотр. — Ты, Богдан Роскош, за шляхетское упрямство твоё, отныне — апостол Фома, Тумаш неверный, иначе наречённый Близнец.
Красное, как помидор, лицо «апостола Тумаша» покраснело ещё больше:
— Мало мне этого по роду моему.
— Хватит. Левон Конавка, рыбак.
— А! — табачные глазки недобро забегали.
— Тебя из рыбаков едва ли не первого завербовали. Быть тебе Кифой, апостолом Петром.
Конавка почесал плешь, которая начинала пробиваться между буйными кудрями, коварно улыбнулся.
— А что. Я это всегда знал, что возвышусь. Я ведь... незаконный сын короля Алеся. Кровь! Так первым апостолом быть, это мне — орешки.
— Брат его, Автух... Быть тебе апостолом Андреем.
Тонковатый Андрей судорожно проглотил слюну.
— Ничего, — успокоил Лотр. — Им тоже вначале страшно было.
Лотр сильно забрал в свои руки дело, и Босяцкий ему не препятствовал. Выдвинул идею, спас всем шкуры — и хватит. Теперь, если Ватикан будет недоволен — можно будет говорить, что идею подбросил, а дальше всё делал нунций. Если будут хватать, он воленс-ноленс заступится за мниха — одной верёвкой связаны. А рука Лотра много чего стоит. Могущественные родственники, связи, богатство.
Капеллан внутренне улыбался.
— Сила Гарнец, — продолжил Лотр.
Гаргантюа хлопнул плотоядным ртом и засопел.
— Ты Иаков Зеведеев, апостол Якуб.
— Пускай.
— Они тоже рыбачили на галилейском море.
— Интересно, какая там рыба водилась? — спросил новый апостол Якуб.
Вопрос остался без ответа. Надо было спешить. Лотр искал глазами похожего на девушку Ладыся.
— А брат твой по женоподобию, Иоанн Зеведеев, апостол Ян, евангелист Ян.
Замысловатые глаза Ладыся расширились.
— Приятно мне. Но молитвам-то меня выучили, а другому ни-ни. И никого не успели за то время. Другие начали первые буквы, а я тут проповедовать пошёл. Так я даже не знаю, как «а» выглядит. Ни в голове это у меня, ни...
Лотр улыбнулся:
— Они, рыбари эти, думаешь, слишком грамотны были?
— То пускай, — закатились городские глаза.
— Стало быть, вы — Зеведеевы, — с неуловимой иронией повторил Босяцкий.
Раввуни вздел глаза вверх.
— Ваанергес, — по-староеврейски молвил он. — Бож-же мой!
— Ты прав, — согласился Босяцкий. — Очень они звучно. «Сыны громовы».
Левон Конавка — Петро — коварно засмеялся.
— А что? Кто уж что, а я это знаю. С ними в одном шалаше ночевать невозможно — такие удоды.
— Хватит, — прервал его Лотр. — Акила Киёвый.
Телепень встряхнул ржавыми волосами, добродушно улыбнулся: понял — на костёр не потащат.
— Эно... я.
— Ты с этого дня — Филипп из Вифсаиды. Апостол Пилип.
С трудом заходили большие надбровные дуги.
— Запомнишь?
— Поучу пару дней — запомню. Я способный.
— Ты, Данель Кадушкевич, был мытарь — быть тебе, по схожести работы, евангелистом Матфеем. Апостолом Матеем.
Сварливые, фанатичные глазки зажмурились.
— Ты, лицедей Мирон Жернокрут, отныне Варфоломей.
— Кто? — заскрипел Мирон.
— Апостол Бавтромей, — объяснил Лотр. — За бездарность твою. Тот тоже у самого Христа учился, а потом, в «Деяниях», его и не вспоминают.
Лотр рассматривал бурсацкую морду следующего.
— А ты, Якуб Шалфейчик, апостол Якуб. Иаков Алфеев меньший.