— Какой я тут меньший. Я тут выше всех. Максимум
И обиженно умолк.
Бургомистр Юстин смотрел на фокусника. Правильно-круглая голова, вскинутая в невзрачном достоинстве. Верхняя губа надута.
— Этому, Яну Котку, — вставил бургомистр, — по бахвальству его, надо Леввея дать.
— Вот именно, — согласился Болванович. — Леввей, прозванный Фаддеем. Апостол Тадей. А поскольку в евангелиях разночтения — кто в лес, кто по дрова, так он же Иуда Иаковов, он же Нафанаил. Вишь, имён сколько.
— Спасибо, — поблагодарил Коток. — Я почти удовлетворён.
Михал Илияш смотрел на Лотра чёрными хитрющими глазами. Улыбался.
— Ты, Михал Илияш, с этого времени Сымон Кананит, по прозвищу Зилот. Так как «нет в нём лукавства».
Нависло молчание. Раввуни смотрел в глаза Лотра. Кардинал искривил улыбкою рот:
— Ну, а тебе, Раввуни, и Бог велел быть Иудой из Кариот.
— Почему?
— А потому, что ты тут, пожалуй, единственный, кто до тридцати считать может.
— Я...
— Честный? Ну и хорошо. В ходе работы перевоспитаешься, поверишь в свои способности... пан апостол Иуда.
Иудей вздохнул:
— Ну что. Ну, спасибо и на том... Не я один... И не в первый раз я за этого босяка отвечаю.
Лотр встал, и за ним поднялись все.
— Всем, кто ещё связан, за плохую привычку давать волю рукам, всем этим, кто хорошо дрался, развяжите руки. И идём к вратам. — Отыскал глазами Корнилу: — Ступайте вперёд. Постарайтесь упорядочить энтузиазм, сотник.
Судьи откинули свои капюшоны, сбросили чёрные мантии. Стража сняла со стен факелы.
В их трепетном свете шествие поплелось к двери.
Глава XI
«...И ПАДУТ ПРЕД НИМ НАРОДЫ»
Лёг пред Змеем, глядя в прах, и поставил его ногy себе на затылок, а сердце моё колотилось, как рыба на песке.
Египетское предание
...возмутился духом при виде этого города, полного идолов.
Деяния, 17:16
Пророк Ильюк примазался к нападающим поздно — может, пьян был и только что проспался. Теперь он стоял и кричал на весь старый город:
— Бейте! Освобождайте! Как Христос пришёл на какой-то там год правления Тиберия, так и на этот раз — на какой-то там год правления Жигимонта снова он пришёл.
Нечёсаная копна волос тряслась. Звериные шкуры казались в огне запёкшейся кровью, а голые страшные мускулы рук были словно из меди.
— Предсказал вам приход его — я — Илия!.. Старайтесь, хлопцы. Бог великий смотрит на вас... Освобождайте — отдаст он вам богатые дома на разграбление!
Два человека в чёрном сукне переглянулись. Стояли они поодаль, чтобы те, кто бил бревном во врата, не затронули.
— Пророка этого давно следовало взять. Сразу, как только прорвутся, хватаем его и тащим.
— Брось, — ответил второй. — Кому ты его потащишь? Хозяевам нашим? С них вот-вот головы полетят.
— Плохо ты их знаешь. Всё закончится миром.
— Увидишь.
Врата рушились уже большими кусками. Искры тянуло, будто в трубу. Лязг мечей за вратами закончился, а вместо него возникло откуда-то ангельское тихое пение. Словно с неба. Странное что-то происходило в замке. Поэтому, видимо, драться и бросили.
Последний удар бревна разрушил врата. Веером, ковром лёг на землю жар. Затаптывая уголья, толпа ворвалась в замок.
— На штурм! — ревели голоса. — Христа! Христа убивают!
Гурьба валила валом. И вдруг остановилась. Ангельское пение вознеслось вверх.
С большим удивлением следил народ, как двигалось им навстречу разубранное шествие с крестами и как шли перед ним тринадцать человек, одетых в рядно.
Люди стояли молча. Завязывался рассвет, и в его неопределённом свете тускло сияло золото риз и единственное золотое пятно в гурьбе нападавших, — золотые выше кистей руки Тихона Вуса.
И, несмотря на то, что светало, некоторым в толпе ремесленников показалось, что наступает ночь. Вновь наступает. Так как небольшой крестный ход подходил, а изо всех словно вынули душу.
И Вус, и Зенон, и Турай с сыном, и резчик, и кузнец, и ещё некоторые понимали, что этих, золотых, надо нещадно до последнего бить. Но бить их было нельзя. Впереди, перед шествием, шли тринадцать, одетые хуже последнего мещанина, но всё же так, как все. Они были щитом, который нельзя было раздавить и сокрушить.
— Легко же они отделались, — тихо произнес Клеоник.
— А тебе что? — огрызнулся кто-то. — Ты ведь Христа требовал — вот он.
— Дурак, — сказал Клеоник. — Я правды требовал.
— Ну и получай.
Лотр воздел руки.
— Люди славного города! — возгласил он. — Мы с устрашением проверили всё, что возможно, и убедились насколько может убедиться слабым своим разумом человек, в том, что они говорят правду.
Толпа забурчала. Все радовались, что одолели. Но одновременно было как-то не по себе на душе. Потому что рассчитывали на иное окончание и все как есть настроились на него, а теперь было так, словно собрался ехать, а тут обнаружилось, что в этом нет нужды.
— Что же кричите вы? Ныне и мы вместе с вами благодарно воскликнем: Христос пришёл в Городню!
Он сделал величественный и угрожающий жест:
— Слишком долго чинились распутства. Вот грядёт Иисус возвысить церковь и спасти мир.
Радостный галдёж покрыл его слова. Толпа взорвалась криками счастья и ликования.
Глава XII
ЧУДЕСА ПЕРВОГО ДНЯ
Я — хлеб живой, сшедший с небес.
Иоанн, 6:51
СЛОВО ОТ ЛЕТОПИСЦА
«...И вот словно глаза тогда отняло у всех. Хорошо бы у народа тёмного, стараниями отцов церкви не просвещённого ещё.
Разум взял Нечистый и у мещан богатых, и у торговцев, и у людей из свентой службы — аж до нунция, и у генерального комиссария, и — страх сказать — у милостивого кроля нашего, и у князя Московского, диссидента. И даже у тех, кто выше [7] их.
Какими чарами добились этого шалберы те — ведает Бог. Но странно, почему все как ослепли и почему та слепость чародейства гадкого так быстро минула потом, когда начали их законно гнать за блуд их, за то, что хлеб находили, где его не было, и врагов сильных, с малым людом против них выправившись, громили — и наверняка силами Сатаны».
СЛОВО ОТ ВТОРОГО ЛЕТОПИСЦА
«Тот вор Петра-рыбака — а кто говорит, мещанина — и других себе подобных двенадцать согласно числу aпостольскому выбрал, а сам ся Христом назвал и обманул тем святую мать нашу церковь. Ибо княжичи церкви просты были, как голуби, и чисты сердцем, как дети, которых есть царствие небесное. И те княжичи о простом люде посполитом думали и судили, что Господь Бог, ся явивши, облегчение и радость велькую тому люду сделает.
О, велький был потом гнев их за обманутую ворами теми веру! Ибо открыл им их величество господь глаза и повелел мечам карати тех мошенников за еретические вымыслы их и ересь ту огнём выжигати, а воров тех уничтожать.
А покуда злыдни те в Городне сколько дней замешкавшись, как бы одержимые от дьявола учиняли и живность старанием себе и людям добывали, ибо своей кухни не имели. И тот Христос тогда там, как бы безумный по дворам и рынкам бегая и по лавкам, хлеб людям хватал и мясо из гарнцев и мис черпал и на свои товарищи метал, а они их, хватая, и ели. И была там на то время превеликая тьма людей».
СЛОВО ОТ ДВУХ СВИДЕТЕЛЕЙ
«И вновь брехня. И осточертело уж нам, людям, что с ним ходили, читать это и слушать это. Но кто ж очистит правду от кала (Исправлено: «От лицемерия и необъективности». — Авт.) и возгрей, если не мы? Кто остался жив? Эти два, повыше, они ещё хоть немного, половиной слова, правду говорят. Находили и хлеб. Били и врагов. Добывали и мясо, и рыбу, и живность людям. И была там действительно «превеликая тьма людей».
Но в другом — ложь. Сами видели, как мы, горемычные, ту церковь и начальство то «одурачили». Под угрозой дыбы и костра. Сами изведаете, как эта их «слепость» прошла, едва он руку на золото церковное поднял. И что тогда совершили те, «простые, как голуби» — изведаете вы тоже.
Но Варлаам и летописцы из Буйничей меньше врут. Вы Мартина Вельского послушайте. Он Братчика Якубом Мелштинским кличет, шляхтичем коронным. В то время, как не знаем мы, был ли он даже мирским школяром. Странным слишком был для школяра. То ли умён очень, то ли с луны упал — просто не укладывается в голове.
А было так.
...Бросились к нам люди. Тысячи многие. Подхватили на руки, подняли, понесли. А за нами понесли тех же князей церкви. Чёрт знает, откуда появились в руках, вверх вознесённых, факелы, ленты разных колеров, цветы. Огонь скачет. А мы, счастливые, смеёмся: смерти избежали, бедные.
Если бы знали, сколько нам с тем апостольством мучиться ещё — плакали бы, как иудеи на реках вавилонских, а вместо того, чтобы лиры на вербы вешать, им подобно, сами бы на тех вербах повесились.
Толпа прыгает, ревёт, ликует: Христос в Городню пришёл. А мы уж на Старом рынке поняли, в какую кулагу выпачкались. Там какой-то человек — слабый, видимо, верой — целый воз мышеловок привёз.
— Мышеловки! — кричит. — Удивительные мышеловки!
И тут народ вдребезги и вчистую разбил тот воз и разнес, а мышеловки стал топтать ногами: зачем нам мышеловки, мол, если у нас вы есть. Тут мы и испугались.
— Чу-да! Чу-да! Чу-да! — вопят.
И рукоплескания...
Братчик было растерялся, но потом похлопал своего «коня», какого-то мужика Зенона, чтобы тот остановился, подъехал к Богдану Роскошу, а теперича Фоме Неверному, да и шепнул ему что-то. Фома головою затряс.
— Тпру, — сказал Христос. — Хорошо, люди! Сделаем всё. Будет вам чудо.
Засучил рукава:
— Принесите нам от домов своих сотню мышей.
— Да, — подтвердил Коток-Тадей, да и достаёт из-за пазухи мышь.
Толпа взвыла. Побежали за мышами.
...И вот сидим мы все в каком-то сарае с множеством клеток. Тумаш достаёт из клеток мышей, а мы их дёгтем мажем. И все это здорово напоминает фабричный конвейер [8]. Правильно это Братчик придумал, а Фома-Тумаш подтвердил. Мышь — он дёгтя не любит. Пустишь такого — он других перепачкает, те — других. Мыши половину жизни моются, а дёготь языком не отмоешь. Начнут они бросаться, в другие дома бежать, в свои и там пачкать. Начнётся страшная возня. И самое позднее через день все мыши из города выйдут.