Кардинал с уважением склонился перед ним:
— Идите пока одни, Господь наш... Я вскоре тоже поднимусь.
Братчик двинулся на башню. Кардинал проводил его глазами и пошёл искать Босяцкого.
Он стоял на башне довольно долгое уже время. И всё это время народ кричал и тянул руки:
— Бо-же! Бо-же! Бо-же!
«Что «Боже»? Ну, хорошо, я всё мог бы сделать с вами, я, самозванец и мошенник, бродяга и вор. А на что я мог бы позвать тебя? Резать иноверцев и инакомыслящих?.. Ничего не скажешь, завидная роль. Самозванцу повезло. Никому ещё не везло так. По крайней мере, очень интересно. И чтобы удовлетворить этот интерес, надо тянуть до конца. Что ещё остаётся? И, конечно, творить зло. Живой бог злого общества не может не совершать зла».
Он протянул народу руки. Просто чтобы посмотреть, а что будет. Как раз в этот момент над площадками появилась голова Лотра, а потом и весь он.
«Молодчина, — подумал кардинал. — Быстро привыкает».
И стал на верхнюю ступеньку забрала, рядом с Христом.
Народ, увидев руки, протянутые к нему, взвыл. Вопль стал безумным. В нём нельзя было даже разобрать отдельных выкриков.
Польщённый взрывом энтузиазма, Лотр хоть и пренебрегал этим быдлом, стал с милой улыбкой благословлять толпу.
— Вот, — шепнул Юрась, словно его могли услышать. — Почему же не выбрать там любую женщину и не заставить подняться сюда? Плакали бы от восхищения... Почему бы не заставить их прыгать в ров?
Тон его, признаться, был довольно скверным но Лотра удовлетворял. И вдруг кардинал с удивлением увидел, как изменилось лицо Христа, как вздрогнули брови: тот заметил кого-то в толпе.
В толпе выделялась фигура женщины на муле. Школяр невольно бросил взгляд туда и внезапно увидел, почти возле самой головы мула, голубой с серебром кораблик на девичьей голове, косу, чёрные с синевою глаза, которые смотрели на него, Братчика, с нескрываемым, почти молитвенным восторгом, ожиданием, радостью и надеждой.
«Боже мой, какая святость! — подумал Юрась. — А я...»
— Ты что? — спросил Лотр. — Действительно хочешь заставить кого-то подняться сюда? Так помаши пальцем, и всё.
— Замолчи, — сквозь зубы процедил школяр. — Кто это там? Вон там?
Взгляд Лотра упал на Магдалину верхом на муле. И кардинал обрадовался. Не потому, что женщина успела надоесть ему, отнюдь нет, а потому, что он нащупал наконец у этого человека слабое место, нить, за которую его можно вести куда хочешь.
«Что ж, придётся отдать, — думал он. — Жаль, а придётся. Ради такого человека, ради главного козыря в большой игре. За меньшие козыри в куда меньших делах отдавали не только женщин, но и друзей. А тут и сам бог позволяет... Смотри, миленький, смотри. Лопай, лопай, равняй рыло с мягким местом».
Вслух он произнёс нарочно безразличным голосом:
— Та? Да что... Магдалина... Лилия долин. Не трудится и не прядёт. Да и Соломон во всей славе своей не одевался, как она. Хочешь? Возьми её.
И слегка испугался, увидев оскал Христовых зубов:
— Э-э, кардинал. Не бреши. По целой собаке у тебя изо рта прыгает. На такую чистоту лаешь.
Народ, увидев, что Бог что-то говорит, закричал неистово.
— Слышишь? — сказал Лотр, показывая на него. — Вот триумф церкви. Жизнь мы тебе дали. Женщину эту дадим. Служи.
Крик начал утихать: люди хотели послушать, о чем это говорят на башне. А вдруг к ним.
И неожиданно в этой относительной тишине загремели выкрики, которых раньше нельзя было услышать:
— Эй, Лотр! Ты что это рядом с Христом стал, хамло?!
— Место знай, чекуша!
— Опустись ступенек на пять! Мышей вспомни! Хлеб!
— А то мы тебя подвесим, кот шкодливый.
— М-мяу!!! В-ваа-у! Ва-а-а!
Начинался кошачий концерт, дикий, многоголосый, пронзительный. Лотр побледнел и спустился ниже. Совсем немного.
— Красивая, — повторил Юрась.
Он так упрямо смотрел на необыкновенное чудо, которое протягивало к нему руки, что не заметил, как больно ударил по достоинству Лотра народ.
Униженный и слегка напуганный, сразу отрезвевший, Лотр понял: всё было ошибкою, этот человек почувствовал силу. Он согласен сейчас даже на скверные поступки, ибо что-то сломалось в его душе. И он, если даже и будет работать, так не для их успеха, а для собственного.
Поняв, какое чудовище он породил и выпустил на свет, Лотр похолодел. И тут его ожидал ещё один удар. Машинально он взглянул в ту сторону, куда смотрел Христос, и увидел, что под гульбищем стоит одна Анея.
Магдалины и служки с конём не было.
И тогда, понимая, что куда уж ему строить высокие планы, что всё сорвалось, что теперь лишь бы сберечь место, имеющееся у него, остаться на нём и ещё помешать этому шалберу занять место в сердце девушки, которую он, Лотр, в последние дни так яростно и всё сильнее жаждал, Лотр начал неистово думать.
Он, Лотр, хотел эту девку. Он сам до этой минуты не думал, что так её хочет. И, стало быть, она должна принадлежать ему. Ему и никому другому, пока он этого хочет. Завтра же он попробует добиться этого. Завтра же он окружит этого мошенника сотней глаз. Завтра обговорит всё с доминиканцем, попробует удалить этого человека из города. Пускай ходит, пускай мошенничает, как и раньше, чтобы в городе было спокойствие, чтобы этот школяр был подальше от дочери мечника, упрямство которой так распаляет его, чтобы по-прежнему он, кардинал Лотр, стоял на кафизме выше всех. В тайном своём гневе он выдержал, сказал с зевотой:
— Пора тебе, Боже, возноситься. Денег дадим. Девку красивую дадим. Ту — Лилию.
И осекся — так внезапно рявкнул на него Христос.
— Сам возьму. Вишь, осчастливили. Сам найду свою деву Марию... И иди ты со своим вознесением!..
Бекеш в комнате закрыл окно. Шум словно отрезало.
— Мошенники. Сыны симании. Отродье ада. Смотрел — и вспоминалось: «Видишь сии великие здания? всё это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне...» Торговцы правдой... Только бы поскорее разнесли тут всё до основания... Торговцы Богом... Сука! Великая блудница.
И он сжал кулаки.
Глава XIV
«ФИЛОСОФ ВЕЛИЙ, КНИГОЛЮБ...»
Христианину, чтобы не лишиться ума, Библию честь самому не надлежит, а только слушать из уст пастыря.
Совет сынам духовным
Смотрит в книгу — видит фигу.
Пословица
И в ту ночь сел он изучать святые книги.
Светлица его была в верхнем жилье заезжего дома на Старом рынке, небольшая, с белыми голыми стенами, с кроватью, с ковром на полу, с низенькой подставкой для книг. И слабый светильник освещал жилище. И он радовался, что в его комнату отдельный вход, по внешним ступеням.
Со смятением в душе приступил он к делу. Он, может, и убежал бы, но апостолы вчистую обнаглели. Даже Фому только и мучило достоинство, а так он был удовлетворён. Даже Раввуни, всю жизнь надрывавший живот, радовался спокойствию и сытности.
А бросить их он не мог, ибо склонил их и сманил, а теперь чувствовал ответственность.
И не было ясности в душе его, и потому он, отыскивая её, взял пудовый, переплетённый в кожу том, положил его на наклонённую крышку подставки и, сбросив хитон, сел перед книгой по-турецки.
Всё равно. Теперь ему надо было знать это. Он был — Христос. И отсюда он должен был черпать нормы своего поведения. И тут он должен был найти истину, ибо неизведанность мучила его. Истину, общую для всех людей и народов этой тверди. Он приблизительно знал основное, главный завет, который дал им — так они верили — Бог. Юрася интересовало, что сами они добавили за столетия к этому завету, который теперь должен знать он, один из них, бывший мирский школяр и шалбер. Он решил не вставать, пока не изведает этого.
Он читал уже несколько часов. Лунный свет падал в окошко. Приближалась полночь, давно уже стража повелела гасить огни, а он был не ближе к истине, чем тогда, когда сел.
Он прочитал «Бытие» и возмутился Богом, и злобой, и кровожадностью — и не понял ничего. И он прочитал «Исход» и возмутился ещё и людьми (потому что к характеристике Бога нечего было добавить). Возмутился как фараоном, так и Моисеем, и людьми их также, и блужданиями в пустыне, но главное тем, что из этих бредней сделали вечный неизменяемый закон.
И прочитал он книгу «Левит» — и вообще не понял, зачем это и какое кому бы то ни было дело до того, куда бросать зоб жертвенного голубя?
И чем дальше он читал, тем меньше понимал, пока не впал в отчаяние. А понимал он только одно, что книга проповедует любовь к ближнему, если он конечно, не еретик, не иноверец и не иноплеменной. И он знал, что все люди поняли из Книги тоже одно лишь это.
Тогда он подумал, что с его стороны это самоувренность: так, сразу, найти верную дорогу. И он noдумал, что, может, Бог или судьба укажут ему её, если он отдастся на их волю и начнёт открывать книгу наугад.
Ну, конечно же, укажут. Они любят, если кто-то надеется на них.
Он развернул книгу с закрытыми глазами и ткнул в одну страницу пальцем.
«И приступил я к пророчице, и она зачала и родила сына».
Э-эх. Не то это было. Хорошо, конечно, но почему надо было избирать именно пророчицу? И какое это имело отношение к нему?
И была ли в этом правда, нужная не для него, вора, а для всех?
И он ещё раз листнул том.
«Вот, Я дозволяю тебе, вместо человеческого кала коровий помёт, и на нём приготовляй хлеб твой».
И тут у него вообще полезли на лоб глаза. Но он не склонен был излишне верить себе и сомневался.
— Чепуха, кажется, — тихо сказал он про себя и посмотрел, чьё это. — Да нет, не может быть чепухою. Иоанн Богослов. Видениями одержимый. Да быть не может. Ну-ка ещё... «Дай мне книжку». Он сказал мне: «Возьми и съешь её; она будет горька во чреве твоём, но в устах твоих будет сладка, как мёд».
Он сам чувствовал, что от непосильных умственных усилий у него дыбом встают волосы. И ещё он понял, что, если он не бросит этого дела, он вправду и довеку лишится ума либо немедленно запьёт.