— Вот и идут, — сказал он. — Пожили несколько дней, а тут снова...
— А братец, — высказался ласково дударь. — А Бог, должно быть, не выдаст. Ну что поделаешь? И повсюду надо, чтобы добрым людям стало лучше.
— Людям станет лучше, — пробасил Зенон (по такому случаю он приплёлся из деревни). — Как бы вот нам не стало хуже.
Марко Турай думал. Потом взял Клеоника за руку:
— Глупость мы совершили, что не попробовали с ним договориться, пока тут был.
— Пил, говорят, — промолвил Вестун.
— Ну и что? А ты не пьёшь? — спросил Клеоник. — Давай идём к нему.
Они подошли к Христу.
— Ну-ка, Боже, отойдём немного.
Лицо Юрася было слегка бледным и мятым с похмелья. Он кивнул головой и отошёл с хлопцами в сторону.
— Что вам, парни?
— Чтобы сразу понял, с кем говоришь, — начал Клеоник, — знай: вот этот кузнец город поднял, когда вас в пыточную потащили.
Юрась вскинул голову.
— Братец! Отчего ж ты раньше не пришёл?
— А так, — опустил глаза Кирик. — Дело своё сделали. Весь город вокруг толпится. Чего слишком лезть?
— Вот так мы всегда, — огорчился Христос. — Я и не знал, была ли там просто гурьба или вёл её кто-то. А теперь вот ухожу. Так и не узнал хорошего человека. Зовут как?
— Кирик Вестун.
— Запомню. Благую ты весть принёс мне, Вестун. А мне было очень одиноко в городе.
Две руки, чёрная и обыкновенная, встретились.
— Времени мало, — сказал Вестун. — По своей охоте уходишь?
— Кажется... по своей.
Лотр не видел, с кем там говорит самозванец, да и не слишком интересовался этим. Зато он получил возможность переглянуться с Магдалиной. Глаза их встретились. Кардинал одобрительно опустил ресницы, словно приободрил. На губах Магдалины было странное ироническое выражение. Как бы моления и, совсем немного, какой-то угрозы. Кардинал уже не смотрел на неё Она вздохнула решительно и стала искать глазами Юрася.
— Знай и этих, — говорил кузнец. — Они поднимали окраины города. Этот — резчик Клеоник. Это Марко Турай. А вон там ещё наши стоят.
Он называл фамилии, а Христос шевелил устами
— Запомнил?
— Да. У меня память, как вечная.
— А раз вечная, то вовек и знай. Это свои. И в драке, и за рюмкой, и на дыбе. Понадобится помощь, будут тебя какие-то там фарисеи хватать — за помощью только к нам. Головы сложим, а выручим.
— Хлопцы, — растроганно промолвил Юрась, — за что так?
— Ты людей, ты детей накормил, — ответил Марко. — Мы такого не забываем.
— Верите, что я — Бог?
— А Бог тебя знает, — объяснил Клеоник. — Я... не очень. Но ведь кто бы ты ни был — ты с нами в одну дуду дудишь, одинаковые поршни носишь, голодаешь, как мы. Дал ты нам хлеб. И ещё... дал ты нам веру. Веру в то, что не все нам враги, что не все нас хотят давить. Должен был ты прийти. А там хоть дьявол лысый с одной ноздрёй.
— Что ж, — согласился Юрась. — А может, и не напрасно так произошло, что я пришёл? Я не виню, а только почему вы не подошли ко мне, хлопцы? Но и так — спасибо вам.
И все четверо земно поклонились друг другу.
— Иди, — попрощался Вестун. — Имена помни.
В это время Лотр воздел руку:
— Люди славного города! Господь Бог наш Иисус с апостолами решил на какое-то время оставить нас. Будет ходить по краю, благовествуя слово Божье.
Глаза кардинала были влажны. Лицо дышало благородством.
— Надеюсь, не заработаем мы от него роптаний. Тихо и спокойно будем исполнять свои обязанности перед ним, мессией нашим, перед землёй нашей возлюбленной, церковью, державой и панами. Будем ожидать его... За дело, милые братья мои. За дело!
В этот момент не выдержала и запричитала какая-то баба в толпе: «А на кого ж ты нас?!.» — и умолкла, видимо, соседи цыкнули. Люди стояли молча.
И тогда загудели дуды в руках стражи и печально, высоко запели рога.
Слушая их, стояли возле стены, на выступе, фра Альбин Криштофич и Кашпар Бекеш. Последний, видимо, немного выпил вина: разрумянилось красивое лицо. На солнечно-золотых волосах юноши лежал бархатно-чёрный, с отливом в синее, берет. Ветерок шевелил на нём пышный султан перьев. Плащ перекинут через плечо. На поясе короткий золотой меч — корд. Девушки засматривались на юношу. Но он смотрел лишь на готовых в дорогу апостолов и на того, кто называл себя Христом. Смотрел, словно стремился понять его.
— Они не могут веровать, — обратился он наконец к Криштофичу. — Смотри, какое лицо. Очевидно с похмелья. Божественного в нём не больше, чем у всех тут. Обычный человек.
— Лучше скажи, как они могут веровать? — улыбнулся Криштофич. — Ну, это в законе. Но лицо у него действительно плутовское. Бродяга, да и всё. И подумать только, что ты так увлекался этой дочерью мечника, собирался встретить в костёле...
Он перевёл глаза с Бекеша на Христа. Сравнение было явно не в пользу последнего:
— Красив, образован, богат, с умом, который с детства отстранён от догмы. А он, говорят, только протянул руку...
— Замолчи, брат Альбин, — измученно попросил Кашпар. — Достаточно...
— Вот она, сила слепой веры.
Бекеш понял, что у друга настроение говорить проповеди. И потому он съязвил:
— Тебе, кажется, тоже бросилась одна женщина в глаза... И вот она тоже идёт с ним. Взгляни. Сначала одну, потом...
— Гм, — растерянно произнес «Пожаг». — Я — это другое...
— И всё ж она идёт, — мучил дальше Бекеш.
— Ты должен был бы знать, сын мой, что гуманистам в этой юдоли не везёт, — поучительно наставлял брат Альбин. — А везёт в этой юдоли подлецам, мерзавцам, мошенникам и плутам.
Трубы и дуды всё ещё пели. Лотр склонился к Христу:
— Прощай... Живи свободно... Только вот что: маску, маску носи. Глаза у тебя умненькие. Не дури. Надень.
Братчик смотрел на него шаловливыми, хитрыми и умными глазами.
К Бекешу и Криштофичу протиснулся сквозь толпу Клеоник.
— Здорово, Кашпар. Что, хорошо вчера погуляли?
Окончательно удручённый Бекеш ответил ему с оттенком лёгкой иронии:
— Ну, погуляли. Но это ведь от постылости всего этого. Попойка среди чумных. Декамерон.
— Прекрасная книга, не правда ли? — слегка неестественно спросил резчик.
— Прекрасная, — не дал ему пощады Бекеш. — А вот ты мне лучше скажи, почему ты, Клеоник, толкался между этих обманщиков, водил к ним друзей-фанатиков, поднявших тогда этот кавардак с взятием замка. К живой реликвии тебя потянуло?
— Слушай, Кашпар, — решительно горячился Клеоник. — Слушайте, брат Альбин из Дуботынья. Кажется мне, мы слегка перегнули. Нельзя быть непокладистым, как те... как наши враги. Иначе, можно одно изуверство заменить другим. А мы, гуманисты, во всём должны от них отличаться... Это интересный человек. Я жалею, что не разобрался в нём. Это достойный внимания человек.
— Шалбер, — резко бросил Бекеш.
— Возможно, но надо понять и это. Что он такое? Откуда?
— Угу. И почему спелся с церковью?
— Не думаю, что это так, Кашпар. Возможно, это несчастье. Возможно, потеря веры во что-то.
— А кто его заставлял врать, помогать выбивать из этой гурьбы последнюю медь, совращать девушек-фанатичек, ширить предрассудки, изуверство, мрак?
— Возможно, обстоятельства. Несчастные обстоятельства. И он не друг церкви. Он... боится. Я сердцем чувствую: висит над ним какой-то меч. И как ты себе хочешь, Кашпар, а я и дальше буду интересоваться им, стараться понять до до последнего и, возможно, помогать, если пойму, что стоит.
Альбин улыбнулся.
— Вера со дна всколыхнулась. — Бекеш не помнил себя. — Побежал за Божьим хвостом. И он ещё провозглашал пиетет только разуму и опыту. Прочно же ты их держался! А чем ты докажешь даже себе, что это он? Иисус?
Криштофич понял, что спор может довести до ссоры двух лучших друзей. Надо было спасать положение. Три человека на всю Городню. И так их мало повсюду, так мало, а тут и эти поссорятся!
— Полагаю, доказать себе это легко, — тёмные глаза его смеялись. — И убедиться так же легко. Не понадобится даже всемирный собор. Протяни руку — и всё... Будете спорить или дадите слово мне?
Друзья притихли. Обоим было уже немного стыдно своей горячности. Оба радовались, что Криштофич не дал им дойти до взаимных оскорблений. По тону его они догадались, что он сейчас скажет что-то исключительно злобное и меткое: на это он был большой мастер.
— Ну? — буркнул Бекеш.
— Наш ныне здравствующий папа, Лев X, — монах говорил тихо, — сразу после избрания отменил одну древнюю церемонию. Какую, хочу я вас спросить?
— Публичную проверку coram populo, — догадавшись, прыснул Клеоник.
— Именно, — подтвердил монах. — Мало что, а может, там сплошные дурные язвы. А то, что он мужик — каждый папа докажет, полагаю, и так. Глупое дело нехитрое.
— Не понимаю, куда ты клонишь? — слегка улыбнулся Бекеш.
— И тебя ещё учили по законам риторики? Бездарь! Так вот, один мой посыл тот, что у каждого можно проверить его согаm populo.
— Он это уж и так доказал, — произнёс Бекеш, — Христос этот.
— Погоди, теперь другое. Скажите, при каждом ли своём явлении мессия избирает новый образ, пользуется ли старым образом?
— Полагаю... старым... — неуверенно предположил Клеоник. — Разве что ран нет, так как они — дело человеческих рук, да, дело человеческих рук.
— И я думаю — старым. Первообраз Бога-Сына — вещь устоявшаяся и ужасно ценная. Не может он явиться в виде горбуна, безногого, рябого. Недаром ведь на всех иконах он преимущественно похож: каштаново-золотые волосы, голубые глаза, «лицом не кругл».
— Ясно, — понял Клеоник. — Дальше.
— Ещё один вопрос. Скажите, может одна вещь быть сразу в двух местах?
— Нет, — ответил Бекеш.
— И ещё одно. Какую самую главную реликвию приобрёл при своей жизни для Франции Людовик святой?
Друзья стояли ошарашенные. Уничтожающий, беспощадно логичный ход мысли Криштофича начинал открываться им.
— Крайнюю... плоть... Христа, — едва выдавил резчик.