— Вы веруете?
— Верую в Отца...
— Довольно, — скромно молвила она. — Где вера — там иди спокойно. Я хорошо вижу, что вам можно доверять. Вы — рыцарь.
— Как хорошо вы это сказали, — покраснел он. — Это правда. И... не злитесь на меня, вы тоже, как святая. Я сразу заметил вас в толпе — вы другая. — Он опустил глаза. — Понимаете, хотели меня женить. Теперь я, словно смерти, не хочу этого. Знаете, она совсем не такая. В её присутствии мне нечисто и словно угрожающе. Какая вы другая! Боже!
— Радша! — окликнул воевода.
— Я умоляю вас верить мне. Умоляю, как пойдёте через Новагродок, дать мне весточку. Вот перстень, он откроет вам дверь.
«Бедный, — подумала она. — Одну меняет на другую, ибо верит свету на её лице», — и она взяла перстень, несмело, дрожащими пальцами.
Он всё ещё держал её платочек.
— Возьмите его себе, — прошептала она.
Она увидела бешеную радость на его лице. Что ж, это, возможно, будет ей зацепкой. Придётся ведь, рано или поздно, выдать своего «святого».
Кони отдалялись, а она всё видела над толпой его просветлённое от неимоверного счастья лицо.
...Юрась не заметил этого. Он смотрел на монаха который кричал, горланил, бранился, словно торговался солёной рыбой. Братчика раздражал этот наглый балаган.
Он много слышал об этом человеке. Один из самых удачливых торговцев прощением, он приносил престолу столько денег, сколько не приносила сотня других мошенников, а себе в вацок клал не меньше. Ему и дали это место в знак особого расположения папы Льва. Дружили в юности. И общее плутовство совершали.
Этот мазурик, неосведомлённый и безграмотный, как вяленая вобла, вместе с наместником Петра в юности передавал женщинам и юношам записки с предложением пасть — в облатке святого причастия, наплевав на святость гостии. Оба они позже находили себе жертв среди замужних женщин и невинных девушек даже в алтаре Божьего храма... И вот сейчас этот дурачит и кривляется как обезьяна, и плюётся грязными словами.
Христос знал, что разумнее было бы промолчать, но злоба аж душила его, и он чувствовал: ему не выдержать. А там пусть будет, что будет.
— Покупайте! Покупайте! — горланил монах. — Покупайте прощение. Вы можете купить себе отпущение даже за то, что изнасилуете одиннадцать тысяч известных святых дев — оптом или в розницу, если хватит на это силы вашей, которая — от Бога... Вы, тёмные чурбаны, можете даже освободить из чистилища всех родных и знакомых. Вот пергамент. За 24 часа между первым и вторым днями июля вы можете сколько хотите раз заходить в храм, читать там «патерностер» или даже «отче наш» и выходить. Это будет считаться как молебен. Сколько молебнов — столько и душ, освобождённых из огня. О услада! О великая Божья милость!
Юрась сказал довольно громко:
— Один, говорят, на этом помешался. Бегал туда и назад целый день. Освободил весь городок. И никто там больше не купил ни одной индульгенции. И такой был ущерб для папского кармана! Так чтобы этого не было — войска сровняли всё местечко с землёй и всех жителей отправили прямо в рай.
Толпа засмеялась. Волесь, однако, распинался дальше:
— Ты получишь священное полномочие папское, разве наше дело не станет твоим?! Дело Христа — папежа Льва — кардинала Лотра и меня, грешного. Не сомневайся, ты войдёшь в наше воинство. Ибо главное не то — вор ты, угнетатель, распутник, содомит либо скотоложник, а главное — преданность делу нашему и святому храму, церкви. Ты можешь похитить серебряную ограду вокруг гроба Петра либо наложить в дарохранительницу его серебряную, весом в тысячу шестьсот фунтов. Ты можешь, если взбредёт тебе в голову такая фантазия, изнасиловать саму Матерь Божью на золотой надгробной плите апостола Петра, установленной Львом IV... И даже больше. Пресвятая Дева понесла только по отдельному повелению Господа Бога и, матерью став, осталась невинной... Так вот, даже если бы кто-то надумал наградить Господа Иисуса земными братьями и сёстрами, а Юзафа — плотника — рогами и если бы он успешно сделал это — будет отпущен ему и этот грех.
— Слушай ты, — отозвался внезапно Юрась. — Полегче насчёт земных братьев. У него были ещё братья и сёстры. Четверо братьев и сёстры.
Гимениус не растерялся:
— Ну, это потом. Она сделала своё дело и дальше могла держать себя, как хочет.
— Пачкаешь ты в то же корыто, из которого ешь, — возмутился Христос. — В конце концов, все вы так.
— Мало того, — попробовал замять разговор Волесь. — Вы можете купить то, что Матерь Божья перед смертью сама явится к вам, чтобы лично отнести душу вашу в рай.
— Женщина несёт собственного насильника. Думай, что говоришь.
— Слушай, сатана, брось извергать грязь!
— Грязь — дело твоё...
Магдалина, сама не зная почему, попробовала задержать его, но он освободился. И она поняла: всё. Час, назначенный Лотром, настал. День пройдет, два, три. И тогда придётся ей заниматься другим делом. Лотр вряд ли вернёт её к себе. Придётся, видимо, действительно соблазнить того парнишку из Новагродка.
— Чёрт его знает, что там написано, — продолжал Христос. — Может, ругательство?
— Прочитай! — из грязной пасти мниха летела слюна.
— Откуда им читать?
— А кто запрещает?
— Папа Сабиниан, как известно, под угрозой анафемы запретил простым учить грамоту.
— Так не повторить ли того и нам?
— К тому идёт.
Толпа оживилась и зашумела.
— Запрещайте, — краснел Братчик. — Всех запишите в монахи. А кто вас тогда будет кормить? Да ведь они и без того, как животные... Наконец, дай и мне одну индульгенцию. На один грех. Сколько?
Мних улыбнулся:
— Десять грошей. Видишь, и тебя проняло. Наш папа — это тебе не предшественник, не паршивец Юлий Второй. Большая разница.
— Конечно. Оба больны неаполитанской болезнью. Один от неё умер. Другой благодаря ней приобрёл тиару.
— Богохульствуешь? — глаза мниха сделались острыми. — А святая служба?
Юрась показал ему кусочек пергамента.
— Для того и купил. Молчи.
Народ засмеялся.
— Богохульствую теперь сколько хочу, до того как не остановлюсь... Странно, как это у вас. Паскудник Бонифаций VI проклинает мерзавца Формоза I, Стефан VII проклинает Бонифация, а труп Формоза отдаёт публичному порицанию [10], Роман I отменяет указы Стефана насчет Формоза и поносит Стефана... Лев поносит Юлия. И каждый объявляет, что он непогрешим, а предшественник — отродье Сатаниила, и изобличает его неистово и с животной ненавистью. Так кто мазурики, мы либо они?... Чурбаны! Рубите сук, на котором сидите. Надо ведь мне научить хоть одну твою глупую голову. Раз обманули... два... десять. Одному раскрыли лицо, второму... сотому. И ещё думаете, что вам будет кто-то верить. Уж и сейчас знают люди, что это за птица — Лев.
Умолк.
— Закончил? — спросил мних. — Вот и хорошо. Индульгенции!.. Индульгенции!
— Можешь продать ещё одну, меднолобый?
— Сколько угодно будет, — нагло ответил Гимениус.
— Отрежь ещё на один поступок.
Волесь начал орудовать ножницами. Юрась бросил ему монету.
— Ск-колько пожелаете.
— Вот спасибо, — сказал Христос.
И внезапно отвесил монаху громоподобную оплеуху. Тот вякнул, отлетая. Братчик поболтал рукою в воздухе. Вокруг захохотал народ.
— Не имеешь права поднимать руку на посланца папы, — захныкал Гимениус.
— А на Матерь Божью, стало быть, имею, стоит только бумажку купить? Слышите, люди?
Служки Гимениуса начали было приближаться.
— Вот хорошо, — обрадовался Христос. — Этим я и без денег морду набью. Три человека. По тридцать три с третью гроша за рыло. Довольно дёшево. Весь век ходил бы, да и щёлкал.
Служки остановились. Монах шевелил челюстью, но приходил уже в сознание.
— Поймал ты меня, неизвестный, — неискренно улыбаясь, произнёс монах. — Ну, индульгенции! Индульгенции!
Христос положил руку на рукоять корда:
— Тогда продай ещё на один поступок.
Глаза мниха забегали:
— Ну, это уж слишком. Хватит, люди! До завтра, а может, и на три дня лоток закрывается.
— Лоток только открывается, — возразил Юрась. — Ну-ка, люди, слушайте. Именем своим, именем сына Божьего говорю, что вам брешут. Мне и Отцу моему всё это нужно, как десятая дырка в теле.
— Ты кто? — спросил кто-то из толпы.
— Я — Христос...
Толпа загудела. У Магдалины мелькнул в зрачках ужас. Гурьба кричала.
— Ти-хо! Именем своим обвиняю всё это быдло во лжи и в грабеже, в оскорблении Матери Божьей! Когда вы мужи, а не содомиты — грош вам цена, если не заступитесь за неё! Именем своим повелеваю — намните этой торбе с навозом холку, выбросьте из Любчи, а награбленные деньги отдайте на сирот и девушек-бесприданниц.
— Ура! — загудело в толпе. — На бесприданниц! На сирот!
Народ хлынул вперёд.
В ту же ночь, когда они убегали из Любчи, над мрачной землёй летел в высоте освещённый последними лучами солнца и розовый от него комочек живой плоти. Он нёс весть о том, что наречённый Христос поднял руку на добро церкви и приказ самого папы, которого, к тому же, поносил неприглядно вместе с церковью. Он нёс весть о том, что наречённый Христос забыл своё место и то, что он мошенник, и подстрекал народ на рынке. Он нёс весть о том, что известный церкви человек распустил слух об известной женщине, которая будто бы находится в окрестностях новагродских и сейчас ведёт Христа с апостолами в центр воеводства, где и попробует задержать их на три дня. Известный человек просил, чтобы сотник с отрядом поспешил.
Голубь летел, и лучи последнего солнца угасали на нём, а на пёрышки ложился синий отсвет ночи.
Когда-то он нёс Ною весть о прощении и мире. Теперь он нёс лязганье мечей, дыбу и позорную смерть.
Глава XX
ДЕНЕЖНЫЙ ЯЩИК ИУДЫ
У Иуды был ящик.
Иоанн, 13:29
Не всем достаются портки, кто в них нуждается.
Поговорка
Они убегали ночью, ибо знали: за то, что совершили в Любче, мало им не покажется. Они не знали о том, что по следам их мчится Корнила, но, побаиваясь любчанского кастеляна, путали следы, двигаясь непрямою дорогой.