— Не дам. Себе охрана нужна. У короля проси.
— Много ты у этого... — доминиканец сказал неприличное слово о достоинстве Жигимонта как мужчины, — выпросишь?
— Ты что это? — ворчливо бросил Комар.
— А что? Недаром княгиня Медиоланская, кажется, и замуж не успела выйти, а несколько месяцев в Рогачёве сидела да местного дворянина, Гервасия Выливаху, в вере убеждала, — доминиканец был зол до несдержанности. — Упрямо убеждала, даже по ночам. А еретик Гервасий так еретиком и остался. Неизвестно еще, чей и сын.
— Замолчи, — попросил Лотр.
Но мних со злости на эту скотину, не понимающую, какой обух у неё над головой, не унимался.
— У них у всех так. Преимущественно жёны их, женщины, о династии стараются. Жена Александра не позаботилась, так трон и достался деверю.
— Замолчи, — еще тише сказал кардинал и вдруг рявкнул на Жабу: — Веди людей, иначе...
— Книжник ты, — обезумев от ужаса, завопил Жаба. — Фарисеи! На головах ваших имена богохульные!
— ...иначе, Святой Троицей клянусь и Животворящим Крестом, мы раньше, чем его, обезоружим твоих молодцов, а тебя выставим одного навстречу хамам.
Жаба понял, что шутки плохи.
— Хорошо, — лязгая зубами, согласился он.
— Давно бы так, — успокоился Лотр. — Прижми к приказу сигнет. Вот так. А теперь попробуем, благодаря дару, который дал нам Бог, предусмотреть все возможные последствия.
«Ты уж раз предусмотрел», — подумал Босяцкий, но смолчал. Глаза Лотра остановились на нём:
— Ты, капеллан, поскачешь сегодня под вечер в стан этого дьявола. Не мне тебя учить. Но скажи: войско королевское идет.
— А оно идет? — спросил Жаба.
Теперь на него можно было не обращать внимания: сигнет стоял перед приказом. И кардинал оборвал:
— Чушь мелешь... Так вот, если не испугается — предложи откуп.
— Так, — Комар приподнял грозные брови. — Сто тысяч золотых. Скажи: больше, чем татарам. А силы ведь у него меньше.
— Поскачу, но он может отказаться, — засомневался пёс Божий.
— А ты постарайся, чтобы слухи о выкупе дошли до хлопов. Поднеси им яблоко раздора... Ну, а ваше мнение, иллюстриссиме господин Жаба.
— «Яблоки хорошие — весьма хороши, а худые — весьма худы, так что их нельзя есть, потому что они слишком нехороши», — говорил в подобных случаях мудрый Иеремия.
— Уберите это пьяное быдло, — зашипел Лотр.
— «Лучше быть пьяным, нежели трезвым», — говорил в подобных случаях Соломон, — продолжал Жаба. — Лучше быть великим и мудрым, нежели маленьким глупым. Что есть — то есть, чего нету — того нету. В наших кабанах наше будущее... А совет мудрого...
Его взяли под руки и вывели.
— Ну вот, — произнёс Лотр. — Остальные могут идти готовить воинов. За работу. Ты, Флориан, останься, а ты, Корнила, приведи палача.
— За что?! — с улыбкой, трагическим шепотом спросил мних.
— Тьфу, — ответил Лотр.
Друзья в сатане остались одни.
— Полагаю, ты знаешь, о чем будет разговор?
— Да. Думаю, Христос может взять город. Придет хозяин, а вы этого ужасно не любите.
— Терпеть этого не могу, — улыбнулся Лотр. — Ход подземный хоть не обвалился?
— Что ты! За ним следят. Это ведь не стены... Так что, оставаться мне?
— Да. Сразу. Постарайся, если он не согласится, если раздора не будет, вернуться тайком. Мы скажем, что ты поскакакал в Вильно за подкреплением. А ты тем временем перейдешь в тёмное укрытие. До этого может не дойти. Всё же откуп, раздор, мощное войско, битва... Но как дойдет — мы направимся в Волковыск за подкреплением. Там крепость не взяли крымчаки. Там сильное войско. Приведем. Утешает тут...
— Утешает тут то, что его мужики не будут сидеть долго. Разойдутся. Земляной червь не может без земли. Останутся разве мещане. Ты понял, что тебе делать?
— На этот случай, знаю. Если ты подойдешь — дай знак. Я постараюсь к тому времени собрать богатых цеховых, средних, купцов и прочее такое. Да как на медведя — одним махом.
— Да. Игра наша не удалась. Все произошло не так, как хотели. Значит — карты под стол да по зубам.
— Ты неисправим. За такие сравнения на том свете...
— Нас за всё простят на том свете, если мы раньше нас отправим туда этого Христа. А если не его одного, да еще с большой кровью — тем более.
— Ну вот, — вздохнул Босяцкий.
— Ну вот. А теперь забудь. Это просто разговор до крайнего предусмотрительных людей. Откуп огромен. Таких денег никто из них не видел в глаза. А не разбегутся от золота — разбегутся от меча. Чудес не бывает.
Пришли Корнила и палач.
— Слушай, — обратился к палачу Лотр. — Тебе приказ такой: как только я дам знать, девку, которая у тебя, придуши. — Какая-то мысль промелькнула у него на лице. — Слушай, а что, если сыграть на ней. Заложница.
— Месяц назад получилось бы, — мрачно процедил доминиканец. — От радости убежал бы с нею хоть во Влахи, хоть в Турцию. А теперь... Ты плохо знаешь таких людей. Умрет потом от тоски, а тут посчитает, что эта не стоит его достоинства. Возвысили вы этого мошенника себе на шею.
Палач посмотрел на них томно и изнеженно. Рот жестокий и ироничный, а в глазах меланхолия.
— Ты о чем думаешь? — спросил Лотр.
— Птичка, — показал палач на железного орла. — Левчик. Или нет, волчик.
— Ну и что?
— Непорядок. Клеточку бы. Вот займусь.
— Займись ты, пока жив, тем, что приказано.
— «Железной девой»?
— Чем хочешь.
— Стало быть, белый лист. Интере-есно как. Спасибо, ваше преосвященство. А что дальше?
— Если такой приказ будет — дальше делай, что хочешь.
— Присягу, стало быть, снимаете с меня?
— Снимаю... Если не навек.
— Ну, ладненько. Я найду, что делать, подумаю.
— Ступай.
Они остались втроем.
— А ты делай вот что, тысячник. Откажется он, не откажется — собирай все силы да выводи на то место, где сливаются лидский и виленский тракты. Всех, даже торговцев, бери. Они ему истории с рыбой не простили. Примут откуп — гонись, бей поодиночке. Не примут, подойдут туда — разбей их. Гони и режь до последнего. А Христа тащи сюда.
Лоб тысячника казался ещё ниже потому, что был Корнила подстрижен под горшок. Этот лоб не морщился. И вдруг Корнила сказал странную вещь:
— Сами говорите, Христа?..
— Так это ведь мы его...
— Ну, вы... Прежде объявили. Потом все люди поверили. Чудес столько совершал. Татар отлупцевал. Меня два раза прогнал. И Матерь Остробрамская ничего с ним не сделала... И вот «хватай». Непорядок.
— Ты что, себя с Матерью Остробрамской равняешь?
— Также сила и я. Не бывало такого, чтобы меня били. А тут: на стенах — раз, на рынке — два, после берёзовского разгрома — три. Не в лад. Да ещё и Матерь... Непорядок. Что-то тут не то.
— Ну, ты ведь можешь его побить.
— Ещё бы. Канонов столько. И один латник с мечом, аркебузой, пулгаком всего на четырех сиволапых в холстине. Тут и сомнения не может быть: первой конной атакой, одним весом раздавим, перевернём и ещё раз в блин раздавим. А только — непорядок.
— Хорек ты, — разозлился Лотр.
— Ну и пускай. А приказы себе противоречить не должны. Непорядок.
— Погоди, Лотр, — друг Лойолы улыбнулся. — Ты, Корнила, меня послушай. Ты что, святее святого Павла?
— К-куда там. Он возле Бога самого сидит.
— А Павел между тем «дыша угрозами и убийством на учеников Господа Бога».
Корнила мучительно морщил рот. Как это было тяжело. Чего хочет от него этот? Тысячник, наконец, додумался.
— Где это? — недоверчиво спросил он.
— Клянусь тебе, что это так. Это деяния апостолов, том девятый.
— Разве что том девятый, — с облегчением выжал тысячник. — Слушаюсь.
— Ступай, — повелел Лотр. — Будет убегать — не бери живого. Так даже лучше.
— Что ж, мои руки в крови?
— Дурак. Чем больше он для всех — тем меньше для себя, тем сильнее, тем более опасен нам.
Корнила ничего не понял, и это, как всегда, успокоило его. Он кивнул.
— Поэтому вот тебе приказ: вязать, убивать всех кто призывает Имя Господне.
Часом позже Лотр и Босяцкий на чужих конях и в обыкновенных шерстяных плащах с капюшонами, которые прятали почти всё лицо, ездили по городу и прислушивались к тому, что говорят.
Город гудел, как улей, в который какой-то озорник бросил камешек. Всюду спорили, а кое-где доходило и до грудей. Но всюду фоном разговора было:
— Мужицкий... мужицкий... мужицкий Христос!
И только возвращаясь домой, на Старом рынке, когда замок был рукою подать, попали они в неприятный переплет.
На Старом рынке ругались, ругались до зубов и пены. Шёл диспут между молоденьким белокурым школяром и плотным седым монахом. Монах явно побеждал. А в стороне стояли и с интересом смотрели на всё это люди, которых Лотр не любил и побаивался едва ли не больше, чем лже-Христа, сейчас шедшего в город.
«С тем ясно, мошенник, бунтовщик, и всё, — думал Лотр. — А кто эти? Кто этот юноша Бекеш? Он богат, вишь какая рука! Что заставляет его с презрением смотреть на прекрасно устроенный мир? А кто этот Клеоник, стоящий рядом с ним? Резчик богов, почётная работа. Что ему? И что этому Альбину-Рагвалу-Алёйзе Криштофичу во францисканском белом плаще? Мятежники? Да нет. Безбожники? Пока, кажется, нет. Почему же они так беспокоят? Может, потому, что от этих похвалы не дождешься, что они видят всё, что каждое деяние высоких людей для них — до последнего дна понятный, малопочтительный фокус? А может, потому, что они всё понимают и всё разъедают своим мнением, словно царской водкой. Даже золото богатых. Так вот это, видимо, и самое страшное. Думают. И всё, что было до сих пор, не выдерживает, по этому мнению, никакой критики, не может быть фетишем. Единственный божище — человек, которого покуда нет. Ну, а если он, человек, их усилиями и верой да дорастет до такого божища?! Подумать страшно. Память уничтожат. Могилы оплюют»
Бес осторожно отделился от спины Лотра и исчез. Кардинал стал слушать.