Христос намеревался пробиться к Лидским вратам, вести людей из города, спасти их. И сначала это намерение обещало увенчаться успехом. Они гнали вpara почти до конца Малой Скидельской, но тут дорогу им преградили новые силы: к врагу подошло подкрепление. Как раз в этот момент несколько раз ударила Большая Зофея, а потом во внезапной тишине послышалось рокотание цепей и лязг врат. Пробиваться в ту сторону больше было нечего. Они были в западне.
Отряд отступал. Медленно, но неуклонно. Выход был один. Неман. А может, кому-нибудь и повезёт спуститься с береговой, почти отвесной, кручи и спастись вплавь.
«Кресты» теснили их вначале по Скидельской, потом Росстанью, Старой улицей, Старым рынком. Вёл их Пархвер, а за спинами наступавших на отвоёванной земле мортусы добивали раненых.
— Убивайте! — летел оттуда голос мниха-капеллана, в котором уж не было ничего человеческого. — Во имя Бога убивайте!
— Лотр, сволочь! — голый торс молодого был залит кровью. — Босяцкий, сволочь! Выходите! Мы вам Божьим судом докажем, кто слуги Господа Бога.
И всё же сопротивление мятежных людей было таким страшным, что «кресты» изнемогли и неспособны были идти вперёд. Люди Христа на некоторое время полили передышку. Воспользовавшись этим, он отвёл их к обрыву, на запад от замка, повелел связать плащи спускаться с кручи вниз. Сам он с молодым возглавил большую, довольно слабую людскую цепь, которая должна была прикрывать спускавшихся. Он знал: все спуститься не успеют.
И действительно — кто обрывался (не держали обессилевшие долгой сечей руки), кто падал на кромке воды не в силах встать, кто тонул в стремительном течении Немана, закрученном тут сотнями водоворотов. А всё же кое-кому удавалось: спасался.
Христос знал: Лотр собирает своих наймитов в один кулак, чтобы раздушить им последние силы восставших. Силы. Смешно было даже назвать силами то, что у него было. Широкий багрянец разливался на востоке. Люди ожидали.
Лотр стоял в окружении своих возле ратуши. Всё ещё ревела дуда на колокольне, и ей вторили отовсюду стоны и крики: там добивали людей. Постепенно стягивались к ратуше банды убийц, все словно опьяневшие, запятнанные своей и чужой кровью.
— Ну так что? — спросил Пархвер. — И что делать с теми?
— Сейчас пойдёте, — улыбка Лотра была, как прежде, спокойной и благородной. — А с теми? Ну что ж. Его обязательно возьмите живого. Других — как хотите.
К нему подвели Анею и Раввуни.
— Скажите ему, чтобы он сдавался, — обратился к ним Лотр. — Иначе у него хватит глупости разбить голову, спрыгнув с яра.
Анея молчала. За неё ответил Иуда:
— А подавитесь вы! Я был медником. Я изучал талмуд и потому был бедняк, ибо изучал его не так, как все. Я даже пробовал торговать, и это были слёзы, цорес. Но я не торговал людьми. И им — не буду.
— Ничего, мы найдём способ, — ответил Лотр. — А других убейте, Пархвер. Папа Николай Первый писал болгарскому царю Богорису: «Да не убоится царь совершать убийства, если они могут держать его подданных в повиновении или подчинять их вере...» Вы что-то сказали, бургомистр?
— Сказал, — у Юстина из-под скобки волос угольями горели глаза. — Я сказал: пастырь лютого стада, лютее еще пасомых.
— Неплохая похвала, — усмехнулся кардинал. — Ступайте. Капеллан был прав. «Убивайте. Во имя Бога убивайте!»
Глава LI
«ВОТ ПРЕДАЁТСЯ СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ...»
Бросил копьё своё ногой и пробил ему грудь.
Сага про Кухулина
И все... смотря на него, видели лицо его, как лицо Ангела.
Деяния, 6:15
Юрась с последней кучкою своих людей стоял в конце предмостного сада, там, где он подступал к круче над Неманом. Всё сильнее пламенел восток, и каждый не мог не думать, успеет ли он ещё раз увидеть солнце.
Что-то загорелось точкой в той стороне, где оно должно было взойти. Но это был огонь факела. Потом запылала ещё и ещё одна, и Христос понял, что передышке конец, что вообще всему конец. Поняли и не успевшие спуститься. Человек сорок подошли оттуда и стали с друзьями, чтобы не быть расстрелянными в воздухе либо в спину во время побега, чтобы умереть с достоинством.
Цепь факелов полукругом приближалась к ним. «Кресты» не хотели, чтобы хоть какая-нибудь мелкая рыба спряталась и проскользнула сквозь их бредень.
— Кончено, — промолвил Юрась. — Какой-то там евангелист сказал бы, что вот пришёл час, вот предаётся сын человеческий в руки сволочи. Прощай, брат. Простите, братья. Простите.
— Ты нас прости, — ответил кто-то. — Прощай... брат.
Молодой поцеловал Христа и вдруг почувствовал какой-то удивительный, влажно-солёный вкус на губах.
— Ты что?
— Тихо. — попросил Юрась. — Сделать я ни хрена не успел. Поздно. Жалко. Людей жалко. Земли этой. Она теперича, бедная, восплачет.
— Ничего — успокоил молодой. — Ничего.
Факелы были всё ближе и ближе. Были уже видны залитые жидким багрянцем морды.
— Да что говорить? — Братчик поднял меч. — Бей их, хлопцы, в мою душу.
Кучка осуждённых бросилась на вражеский строй. Жестокая, последняя забурлила сеча... Где-то далеко, далеко всё ещё вопила, вопила дуда. И враги собственными телами, всей своей массой оттесняли и оттесняли последних восставших к крутояру.
Христос чувствовал, что он как заколдован. Бросается, бьёт, сечёт, падают вокруг друзья (люди Лотра начали расстреливать их из луков), падают враги, а ему хоть бы кто-нибудь царапину нанёс.
И это было хуже всего. Стало быть, хотят взять живьём. Глупость! Кто помешает ему броситься с обрыва вниз головою?
— Как на разбойника! — ревел он. — Вышли вы с мечами и кольями... взять меня... Так нате... Нате... Нате...
Он услышал вздох и оглянулся. Молодой с безмерным удивлением смотрел на оперённый конец стрелы, торчавший у него из груди.
...Когда солнце показало всем свой маленький красный краешек, над обрывом стоял уж только один Юрась. Оборванный, чёрный от дыма, с тяжёлыми от пыли волосами, забрызганный кровью, он вертел над головою меч, скалил зубы и был таким страшным, что к нему никто не рисковал подходить.
— Сдавайся, — крикнул Босяцкий. — Иначе арканы бросать будем.
Христос скверно выругался.
— А рожна не хочешь, хорь? Тут камни внизу. Пока долечу до реки — разорвёт. Живым не возьмёте. Не дамся. Я вам не святая Цецилия, чтобы меня грязными лапами лапать.
— Взгляни, — бросил рыцарь Иисуса.
Вражеская цепь расступилась. Стража держала за руки Анею и скрученного Раввуни с заткнутым ртом. Нагло усмехаясь, подошёл к женщине богатырь Пархвер, чёрный и вонючий от пота, как и все. Весело блестел синими глазами. Взял Анею за волосы: испуганно содрогнулись ресницы, закатились чёрные в синеву глаза.
— Сейчас я её... при тебе, — хохотнул Пархвер. — Братьями будем.
Позже никто не мог сообразить, как это произошло, и меньше всех сам Юрась. Глаза будто бы сами заметили рядом с трупом повстанца ножное копьё, тело сделало молниеносный рывок к нему, рука схватила и направила куда надо.
В следующее мгновение длиннющее копьё, брошенное с подъёма ступни, взвилось в воздухе и ударило...
...За эту долю минуты Пархвер не успел не то чтобы отступить, но даже понять. Остриё вылезло у него из спины. Он стоял, словно опираясь грудью на древко, и ещё не понимал, что убит. Потом его начало тошнить кровью. Долго-долго. А ещё немного погодя существо в сажень и шесть дюймов роста, непобедимый Пархвер, упало на землю. Все стояли словно оглушённые.
Христос подумал, вздохнул и сказал:
— Хорошо, Босяцкий, поладим.
— Не смей! — истошно завопила женщина.
Иуда извивался в руках стражи, словно вьюн, но освободиться не мог.
— Молчи, Анея, — голос Юрася был безжизненным. — Не лезь из кожи, брат Иосия. А то случится с тобою что-нибудь — только людей насмешишь. Ну их к дьяволу! Не стоят они и нашего смрада.
Смотрел прямо в глаза псу Божьему:
— Моё слово, кот ты мой аксамитный, не твоё слово. Так вот: ты этих двоих в чёлн посадишь. Целый, не дырявый, как большинство твоих людей сегодня, после беседы со мною. Вёсла дашь. Самолично оттолкнёшь их от берега. И как только они будут на середине реки — я брошу меч. Иначе...
— Слово? — улыбнулся мних. — Я даю слово, — и он бормотнул: — Juzo.
— Слово.
Анея кричала и вырывалась всё время, пока ее несли в чёлн. Пришлось связать ей руки и ноги.
— Береги себя! — кричал с обрыва Юрась. — Береги! Может, ребёнок будет.
— Нет! Нет! Не-е-ет!
Иуда шёл за нею, как убитый. Сел в чёлн, бессильно опустив руки.
— Раввуни! Раввуни! Если дашь ей выскочить — предашь меня! Предашь!
— Хорошо! Хорошо! — душась рыданиями, говорил Раввуни.
Чёлн оттолкнули. Яростное течение закрутило, понесло его на середину. Юрась видел, как отражаются в Немане берега, и слепяще-белые облака, и шапки деревьев, сизые леса на горизонте — вся эта земля, по которой столько ходили его ноги и по которой им больше не ходить.
И тогда, чтобы уже не сожалеть больше, он бросил меч:
— Ваш час и власть тьмы.
Его схватили.
Глава LII
РАВВУНИ
И поразил Филистимлянина в лоб, так что камень вонзился в лоб его.
Первая книга Царств, 17:49
Всё ещё ревела и ревела над городом дуда. Над ранеными, над трупами, над мортусами, над мародёрами, над всей этой кровавой, навозной помойкой, в какую именем Бога превратили большой и красивый белорусский город, диамант Немана, Городню.
Этот звук тревожил, напоминал, угрожал. И тогда на остроконечные крыши ближних домов послали лучников.
Дударь трубил, ему больше ничего не оставалось. Немного даже слащавое лицо «браточки» теперь было словно из камня. Шагайте, топчите землю, мёртвые Божьи легионы. Встаньте, обесславленные, дайте отпор тем, кто надругался над вами, отрекитесь от того, кто вас предал.
Рыдала дуда. Лучник натянул лук. Звучно лязгнула по бычьей перчатке тетива. Стрела пробила меха и вонзилась дударю в ямку на границе груди и шеи, туда, где «живёт душа».