– Сила Гарнец, – продолжал Лотр.
Гаргантюа плямкнул плотоядным ртом и засопел.
– Ты Яков Зеведеев, апостол Иаков.
– Пусть.
– Они тоже рыбачили на Галилейском море.
– Интересно, какая там рыба водилась? – спросил новоявленный апостол Иаков.
Вопрос остался без ответа. Нужно было спешить. Лотр искал глазами похожего на девушку Ладыся.
– А брат твой, по женоподобству, Иоанн Зеведеев, апостол Иоанн, евангелист Иоанн.
Умствующие глаза Ладыся расширились.
– Приятно мне. Но чёткам-то меня выучили, а прочему ни-ни. И никого не успели за то время. Другие начали первые буквы, а я тут проповедовать начал. Так я даже не знаю, как «а» выглядит. Ни в голове этого у меня, ни…
Лотр улыбнулся:
– Они, рыбаки, думаешь, очень грамотные были?
– Тогда пусть, – закатились юродские глаза.
– Значит, вы – Зеведеевы, – с неуловимой иронией заключил Босяцкий.
Раввуни воздел глаза вверх.
– Ваанергес, – по-древнееврейски высказался он. – Бож-же мой!
– Правда твоя, – согласился Босяцкий. – Очень они звучны. «Сыновья грома».
Лявон Конавка – Пётр – льстиво засмеялся:
– А что? Уж кто-кто, а я это знаю. С ними в одном шалаше ночевать невозможно – такие удоды.
– Хватит, – перебил его Лотр. – Акила Киёвый.
Телепень колыхнул ржавыми волосами, добродушно усмехнулся, понял: на костёр не поведут.
– Эва… я.
– Ты с этого дня – Филипп из Вифсаиды. Апостол Филипп.
Тяжело зашевелились большие надбровные дуги.
– Запомнишь?
– Поучу пару дней – запомню. Я способный.
– Ты, Даниил Кадушкевич, служил мытарем – быть тебе, по роду занятий, евангелистом Матфеем. Апостолом Матфеем.
Сварливые, фанатичные глаза зажмурились.
– Ты, лицедей Мирон Жернокрут, отныне Варфоломей.
– Кто? – заскрипел Мирон.
– Апостол Варфоломей, – разъяснил Лотр. – За бездарность твою. Тот тоже у самого Христа учился, а потом в Деяниях его и словом не помянули.
Лотр рассматривал бурсацкую морду следующего.
– А ты, Якуб Шалфейчик, апостол Яков. Иаков Алфеев меньший.
– Какой я тут меньший. Я тут выше всех. Максимус. – И обиженно смолк.
Бургомистр Устин смотрел на фокусника. Правильно-круглая голова, вскинутая в безмерной гордости. Верхняя губа надута.
– Этому, Яну Катку, – встал бургомистр, – по самовосхвалению его, нужно Ляввея дать.
– Правда что, – сказал Болванович. – Ляввей, прозванный Фаддеем. Апостол Фаддей. А поскольку в Евангелиях разночтения – кто в лес, кто по дрова, то он же Иуда Иаковов, он же Нафанаил. Видишь, имён сколько!
– Спасибо, – поблагодарил Каток. – Я почти удовлетворён.
Михал Ильяш глядел на Лотра чёрными хитрющими глазами. Улыбался.
– Ты, Михал Ильяш, с этого часа Симон Канонит, в прошлом Зилот. Потому как «нет в нём хитрости».
Нависло молчание. Раввуни глядел Лотру в глаза. Кардинал искривил в усмешке рот:
– Ну а тебе, Раввуни, и Бог велел быть Иудой из Кариота.
– Почему?
– А потому, что ты здесь, пожалуй, единственный, кто до тридцати считать умеет.
– Я…
– Сомневаешься? Ну и хорошо. По ходу дела перекуешься, поверишь в свои способности… пан апостол Иуда.
Иудей вздохнул:
– Ну что… Ну, спасибо и на этом… Не я один… И не в первый раз я за этого босяка отвечаю.
Лотр встал, и за ним поднялись остальные.
– Всем, кто ещё связан за дурную привычку давать волю рукам, всем этим, кто хорошо дрался, развяжите руки. И идём к воротам. – Отыскал глазами Корнилу: – Иди вперёд. Постарайся упорядочить энтузиазм, сотник.
Судьи откинули капюшоны, сбросили чёрные мантии. Стража сняла со стен факелы.
В их трепетном свете шествие потянулось к дверям.
Глава 11«…И ПАДУТ ПЕРЕД НИМ НАРОДЫ»
Лёг перед змеем, глядя в пыль, и поставил его ногу себе на затылок, а сердце моё трепетало, как рыба на песке.
…Возмутился духом при виде этого города, полного идолов.
Пророк Ильюк примазался к нападающим поздно – может, пьяный был и только что проспался. Теперь он стоял и голосил на весь Старый город:
– Бейте! Вызволяйте! Как Христос пришёл на какой-то там год правления Тиберия, так и на этот раз – на какой-то там год правления Жигмонта вновь Он пришёл!
Нечёсаная копна тряслась. Звериные шкуры казались в отсветах огня запёкшейся кровью, а голые страшные мускулы рук были словно из меди.
– Предсказал вам приход Его я, Илья!.. Старайтесь, хлопцы! Бог великий смотрит на вас… Вызволяйте – отдаст Он вам богатые дома на разграбление!
Два человека в чёрном переглянулись. Стояли они поодаль, чтобы их не зацепили бревном таранящие ворота.
– Пророка этого давно надо было взять. Сразу, как только прорвутся, хватаем его и тащим.
– Брось, – сказал второй. – Кому ты его потащишь? Хозяевам нашим? С них вот-вот головы полетят.
– Плохо ты их знаешь. Всё кончится миром.
– Врёшь!
– Увидишь.
Ворота крошились на куски. Искры тянуло, как в трубу. Лязг мечей за воротами смолк, а вместо него возникло откуда-то ангельское тихое пение. Словно с неба. Что-то дивное происходило в замке. Потому, видимо, драться и перестали.
Последний удар бревна развалил ворота. Веером, ковром легли на землю искорки. Топча уголья, толпа ворвалась в замок.
– На слом! – ревели голоса. – Христа! Христа убивают!
Гурьба валила валом. И вдруг остановилась. Ангельское пение вознеслось к небу.
С великим изумлением смотрел народ, как движется ему навстречу разубранное шествие с крестами и как шествуют перед ним тринадцать человек, одетых в холстину.
Люди стояли молча. Брезжила заря, и в ее неверном свете мрачно сияло золото риз и единственное золотое пятно в толпе нападавших – золотые выше кисти руки Тихона Уса.
И несмотря на рассвет, кое-кому в толпе ремесленников показалось, что наступает ночь. Снова наступает. Потому что небольшой крестный ход приближался, а изо всех словно вынули душу.
И Ус, и Зенон, и Турай с сыном, и резчик, и кузнец, и ещё некоторые понимали, что этих, золотых, нужно беспощадно, до последнего, бить. Но бить их было нельзя. В голове шествия выступали тринадцать, одетых хуже последнего мещанина, но как все. Они были щитом, который нельзя ни разбить, ни искрошить.
– Легко же они обошлись, – тихо сказал Клеоник.
– А тебе что? – огрызнулся кто-то. – Ты ж Христа требовал – вот Он.
– Дурак, – вздохнул Клеоник. – Я правды требовал.
– Ну и держи.
Лотр воздел руки.
– Люди славного города! – провозгласил он. – Мы с пристрастием проверили всё, что могли, и убедились, насколько способен убедиться слабым своим разумом человек, в том, что они говорят правду.
Толпа заворчала. Все радовались победе. Но одновременно на душе было как-то неловко. Потому что рассчитывали на другое окончание, и все настроились на него, а теперь дело повернулось так, словно собрались ехать, а тут выяснилось, что в этом нет надобности.
– Что же кричите вы? Ныне и мы вместе с вами благодарно воскликнем: Христос пришёл в Гродно!
Он сделал величественный и угрожающий жест:
– Слишком долго творилось распутство. Вот грядёт Иисус возвысить Церковь и спасти мир.
Радостный гомон покрыл его слова. Толпа взорвалась криками счастья и воодушевления.
Глава 12ЧУДЕСА ПЕРВОГО ДНЯ
Я – хлеб живый, сшедший с небес.
…И вот словно глаза тогда застило у всех. Ладно бы у люда тёмного, заботами отцов Церкви не просветлённого ещё.
Разум отнял Нечистый и у мещан богатых, и у торговцев, и у людей святой службы – аж до нунция, и генерального комиссария, и – страшно сказать – милостивого короля нашего, и князя Московского, диссидента. И даже у тех, кто выше их[87].
Какими чарами добились этого жулики те – Богу ведомо. Но дивно, почему все так ослепли и почему та слепота от чародейства мерзкого так быстро прошла потом, когда начали их законно гнать за блуд ихний, за то, что хлеб находили, где его не было, и врагов сильных, с малым людом против них выйдя, громили – а явно же силою Сатаны.
Тот злодей Петру-рыбаку – а кто говорит: мещанину – и другим себе подобным двенадцати мазилам личины апостольские выбрал, а сам себя Христом назвал и обманул тем самым святую матерь нашу Церковь. Ведь князья Церкви простыми были, как голуби, и чистыми сердцем, как дети, коих есть Царствие Небесное. И эти князья о простом люде посполитом думали и полагали, что Пан Бог, Себя явив, облегчение и радость великую тому люду принесёт.
О, великим был после гнев ихний за обманутую злодеями теми веру! Ибо открыл им из высот Господь глаза и приказал мечом карать тех жуликов за еретичные вымыслы их и ересь ту огнём выжигать, а злодеев тех уничтожить.
А покуда злыдни те в Гродно, несколько дней замешкав, одержимость от дьявола учиняли и живность старанием своим себе и людям добывали, ибо своей кухни не имели. И тот Христос тогда сам, как ошалевший, по хозяевам и рынкам бегая и по лавкам, хлеб людям хватал и мясо из горшков и мис цапал и на свои товарищи метал, а они его хватали и ели. И было там в то время многое множество людей.
И вновь брехня. И надоело уже нам, людям, с ним ходившим, читать это и слушать это. Но кто же очистит правду от кала[88] и возгров[89], если не мы? Кто остался в живых? Эти двое, что выше, ещё хоть немного, вполслова, правду говорят. Находили и хлеб. Били и врагов. Добывали и мясо, и рыбу, и живность людям. И было там взаправду «многое множество людей».