– Эй, ГН, что с тобой, мать твою?
Малкольм стоял за стойкой, прямо перед Томом, руки, как всегда, расставлены, на губах участливая улыбка.
Том вытер лицо рукавом, попробовал улыбнуться в ответ, но не смог.
– Малкольм, может… лучше оставить меня в покое… – Том удивился, как членораздельно он говорит. Никакой невнятицы, словно он пил воду.
– Ни фига себе! Держись, я сейчас.
Через пару секунд Малкольм появился рядом с Томом и повел его к столику на двоих в глубине бара. Незаконно напивающиеся подростки и неженатые яппи расступались перед владельцем заведения и доходягой, плетущимся за ним. Они словно понимали, что «У Ника» разворачивается спасательная операция. Малкольм кивнул двум парням, занимавшим столик. Те поняли молчаливый приказ и освободили место для обожаемого многими хозяина бара.
– Я бурбон на стойке забыл, – буркнул Том, падая на неудобный деревянный стул.
– Не волнуйся, никуда он не денется, – заверил Малкольм, придвигая к Тому тарелку с неаппетитным арахисом. – На, ешь.
– Не хочу.
– А мне насрать. Ешь!
Уставившись на старика, Том схватил горсть орешков и сунул в рот. На вкус они были как опилки, но Том послушно прожевал их, а вот проглотить мерзкую кашицу смог далеко не сразу.
– Доволен? – спросил Том.
– Ага, вне себя от счастья, – мрачно ответил Малкольм, встречая пристальный взгляд Тома.
– Предупредил ведь: меня лучше оставить в покое. Кажется, я… с головой своей не в ладах.
– Брехня! Все брехня! Если бы ты хотел быть один, то не приперся бы ко мне в бар. Знаешь, что я думаю? Ты приперся за помощью. Дружны мы недавно, но ты мне как сын. Я тебя понимаю даже в трудный день и в трудный месяц. С головой у тебя нормалек, а вот проблем поднакопилось – большой дом, новая работа, дите на подходе. Ну, и спиртное в избытке. Я знаю, каково это, честное слово. Я сам через такое проходил.
Раз, и Том смахнул деревянную плошку с арахисом со стола, и она загремела по полу. Несколько посетителей оглянулись.
– Ни хера ты обо мне не знаешь! – заорал Том, вскочив на ноги. – Оставь меня в покое, старый мудак!
Малкольм медленно поднялся вслед за Томом. Вид у него был расстроенный.
– Том, я знаю, ты пургу несешь, – начал он, умиротворяюще подняв руки. – По-моему, соседняя забегаловка еще открыта. Пошли, съедим там что-нибудь сытное и поболтаем. Пару часов бар без меня продержится.
Шагнув вперед, Том схватил Малкольма за шиворот и буквально швырнул на стену.
– Я не твой погибший сын, черт тебя дери!
Судя по выражению лица, старик удивился и расстроился пуще прежнего. Том плевать на него хотел. Его тело источало злость, которая растекалась по бару. И Том этим упивался.
Услышав гневные вопли, Том подумал, что ему только мерещится, но вот его схватили, и какой-то студент заорал ему в ухо:
– Отстань от Малкольма!
Том отбивался, но чужих рук было слишком много. Внутри до сих пор клокотал гнев, наделяя дикой силой, и Том дрался с удвоенной яростью.
Энергичная контратака заставила противников отпрянуть, но на помощь им ринулись другие, и Тома снова швырнули на стену.
Из носа хлынула кровь, и Том захохотал, впервые за несколько месяцев испытывая прилив эмоций, какое-то нездоровое счастье. Он наслаждался каждой секундой, хотя до сих пор сомневался, что это реальность. Вдруг он до сих пор на вечеринке? Вдруг он в подвале, к хризалиде прижимается? Вдруг он проснется на грязном полу, оттого что Дженни зовет его и просит лечь спать?
Нет. Это впрямь реальность. Его пригвоздили к той же стене, на которую он швырнул Малкольма, ему орали, веля успокоиться. Сам Малкольм не показывался.
Кровь потекла из носа в открытый рот, и Том понял, что до сих пор хохочет.
– Это все, что вы можете? – проорал он.
– А тебе мало, говнюк? – проорал кто-то ему в висок. – Давайте вытащим этого ублюдка на улицу!
Том глубоко вдохнул, почувствовал прилив сил и снова оттолкнулся от стены. Его обидчики отступили, но на сей раз Том работал локтями просто с фантастической скоростью и разбил несколько не видных ему лиц. Как же его обрадовали жалобные вопли!
Едва его отпустили, Том развернулся и сквозь запекшуюся кровь широко улыбнулся обидчикам. Один из нападавших упал, и Том над ним склонился. Это женщина! Из носа у нее течет кровь, совсем как у Тома, только улыбки на лице нет.
Это Ханна, его сестра. Стоп! Нет, он единственный ребенок.
– Я убью тебя, мать твою! – прорычала Ханна.
Боевой дух испарился. Когда Том попробовал взять себя в руки, то услышал шум бара, а с глаз словно спала пелена.
– Ханна? Я… Я не хотел… Извини…
Закончить не позволили. Снова и снова кулаки били его везде – по щекам, по животу, по спине, по ребрам. Том поднял руки, чтобы защититься, но противников было слишком много. Он не мог различить их лиц, к нему отовсюду летели окровавленные, треснувшие костяшки; он плохо видел, а потом его мир снова поглотила тьма.
Настоящей боли не было, но на команды мозга тело не реагировало. Неизвестно почему, поврежденный рассудок заставлял Тома улыбаться, и его обидчиков это бесило. Том рухнул на одно колено, и от удара о пол в нем что-то треснуло. Боли опять-таки не было. Нападающие с ревом колотили его, в баре закипала звериная ярость.
Словно во сне или в бредовом видении, лес человеческих рук поднял Тома и понес, как Спасителя Святых последних дней [4]. Умиротворяющая тьма полностью окутала разум Тома под его безумный хохот. Кровь текла из носа, капала из ушей, струилась из глубоко рассеченной нижней губы.
Тома бесцеремонно швырнули в сугроб, и после жары и побоев в баре его ослабленный организм терзала стужа. Для пущей верности кто-то еще разок пнул его в живот. Вскоре Том остался один: волна криков и злорадного хохота унесла обидчиков обратно в бар.
Том почти ничего не слышал. Новые снежинки покрывали голую кожу тонким, леденящим слоем. Том поднял дрожащую руку к темному пасмурному небу и смотрел, как снежинки падают на ободранные пальцы.
– Уникальны… – прошептал Том. Когда он потерял сознание, слезы и кровь замерзали у него на лице.
Через какое-то время дрожащий Том стоял на пороге своего дома. Свет нигде не горел. Том не чувствовал пальцев ни на руках, ни на ногах. Сколько он пролежал в снегу? Как добрался до дома? Сколько сейчас времени? Какой день недели?
– Дженни! – громко позвал он, но в ответ услышал лишь скрип старого дома и щелканье радиаторов. Других звуков не доносилось.
Том пересек столовую и гостиную. Всюду виднелись следы званого ужина, будто театральную постановку прервали посреди действия и актеры попрятались за сценой, готовые выбежать в безликих масках, в окровавленных костюмах и заколоть Тома наточенными ножами.
Покачав головой, Том прогнал страшные образы. Вон дверь на лестницу, которая ведет на второй этаж. Том открыл ее и снова позвал жену. Ответа не последовало. У основания лестницы тоже было темно: никакого света из ванной, который Дженни всегда включала для него. Он позвал ее еще раз, в глубине души зная: ее здесь нет.
Нужно сосредоточиться. У него жена пропала.
Том закрыл глаза, пытаясь отделить реальные воспоминания от дурмана. Они пригласили гостей на ужин, и что-то случилось. Это он знал. Еще смутно вспоминалось, что «У Ника» его поколотили. Но зачем?
Что происходит, черт возьми?!
Том включил свет на кухне, одна лампочка негромко хлопнула и погасла. Внимание тут же привлекли две вещи – записка на разделочном столе и дверь в подвал, которая оказалась открытой и манила его. Ладони моментально взмокли, сердце застучало громко и радостно. Во всем доме только он и хризалида. Наконец-то!
Том сделал шаг к подвалу, с огромным трудом остановился и повернулся к записке. «Что с тобой, мать твою?» – подумал он и заставил себя взять листочек.
Том, я пока поживу у Виктории. Что с тобой происходит, я не знаю – ты сидишь на наркотиках, или боишься новой жизни и не справляешься с нервами, или хочешь бросить меня без лишних разговоров… В любом случае с тобой быть я пока не могу.
Я боюсь тебя, но при этом люблю и знаю, что человек ты хороший. Вот только куда этот человек подевался? Через пару дней я позвоню. Может, нам стоит обратиться к семейному психологу.
С любовью,
Дженни.
По щекам у Тома струились слезы, но он чувствовал лишь непреодолимое желание спуститься в подвал.
Живот пронзила резкая боль, и Том повернулся к холодильнику. К тому, что стоял на кухне; к тому, что работал; к тому, что не скрывал объект его единственного желания. Когда он в последний раз ел? Том не помнил. Аппетита не было. Сама мысль о еде вызывала тошноту.
Том смял записку и бросил на заляпанный пол, не сводя глаз с подвальной двери. Кромешная тьма за ней притягивала магнитом. Изо рта вырвался смешок, и он рванул вперед.
Том отодвинул холодильник от стены.
Хризалида выросла еще больше, рождественская гирлянда делала ее темные пульсирующие вены разноцветными. Люминесцентные лампы на потолке перегорели несколько недель назад. Тома это очень радовало: в теплую тьму он погружался с удовольствием.
Увидев хризалиду, Том вздохнул с облегчением. Снежинки стучали в закрашенное оконное стекло чуть ли не с радостью – чем не барабанная дробь, приветствующая его возвращение к темной массе, растущей на стене.
Том осторожно прижал ладони к слизистой поверхности. Хризалида обычно содрогалась от его прикосновения, а сегодня – нет. «Странно», – подумал Том, но закрыл глаза в ожидании прихода.
Он ждал. Ждал. Ждал.
Через минуту он открыл глаза. Удовольствие не накатывало. Наоборот – сознание прояснялось, наполнялось страшными воспоминаниями о вечеринке и об инциденте в баре.
– Нет… – проговорил Том и сильнее нажал на хризалиду. Снова ничего. Может, она… злится на него? Злится за то, что он больше недели не кормил ее зверьками? – Ну, давай же…