«Снегом повитое поле…»
Снегом повитое поле
В мерцании звездном.
Безбольно.
Бездумно.
Безгрезно.
Душа под снегами застыла.
Того уж не будет, что было.
Недавнее горе
Напрасно колдует.
Что было,
Того уж не будет.
В глубоком молчаньи бреду я.
И хочется быть еще тише
И голос Безмолвья услышать.
ИЗ ЦИКЛА «ЗУБОВСКИЙ БУЛЬВАР»
«…Не оттого ль мне худо…»
…Не оттого ль мне худо,
Что идет мне навстречу,
Бедрами жутко виляя,
Женщина в розовом платье —
Кровавые губы вампира
И нос-утконос.
Или худо мне оттого,
Что трамвай,
Жужжа, подвывая,
С грохотаньем и лязгом
Промчался мимо
И дохнул, как самум пустыни,
Пылью в лицо.
Иль оттого мне так худо,
Что встречные люди
Вонзают мне в уши слова:
«Очередь, ордер, талоны».
И от них мне всё хуже и хуже.
О, какая прохладная лужа
Под телеграфным столбом.
Палатка. А в ней Лихорадка
Продает ситро.
Там, над чьим-то двором,
Хинное дерево высится, высится.
Оно же и тополь душистый.
… Не дойти до него ни за что.
На ногах стопудовые гири.
В голове треск и вой.
Всё не то. Всё не то.
О, как солоно, горько и терпко всё в мире,
А что сладко, то хуже всего.
«Дождя волнистая завеса…»
Дождя волнистая завеса
Опять нависла над Москвой.
И освежен мой садик тесный
И напоен водой живой.
И влажно заблистали крыши,
И любо сердцу моему
Воды небесный лепет слышать,
Целующий мою тюрьму.
«…И опять тарелки, чашки…»
…И опять тарелки, чашки,
Снова пить и есть,
Проползти сквозь день букашкой,
Ночью сон обресть,
По обрывкам сновидений
Горестно гадать,
Где мечта, где откровенье
Или дня печать.
…И опять гремит посуда,
Снова что-то пить.
И назавтра то же будет.
О, как нудно жить.
«Жду сумерек. Тревожным знаком…»
Жду сумерек. Тревожным знаком
Зажжется красный семафор.
О, нет, в тюрьме не надо плакать,
Пусть будет [ясен] дух и тверд.
В свободные лесные дали
Там, верно, поезд пролетел.
Забудь о нем. Прими, опальный,
Гонимый, — тесный твой удел.
В тот миг с души волшебно цепи
Тоски и зависти падут,
И в царственном великолепье
Увидишь нищий свой приют.
«Выбилась меж камней травка…»
Выбилась меж камней травка.
Так же выбиться и мне
Суждено. Ползи, козявка,
Это всё во сне.
Сон — тюремное гулянье.
Сон — шагов по камням стук.
Снится призрачное зданье
И ключа скрипучий звук.
Всё обманно, всё неверно,
Только там, в глуби, внутри,
Под венком колючих терний
Роза ждет зари.
«Тоска опять, как раненая птица…»
Тоска опять, как раненая птица,
Забилась в клетке сердца моего.
Я так хочу молитве научиться.
Я больше не хочу, быть может, ничего.
Но те слова, которые шептала
Я в годы детства, отходя ко сну,
Состарились со мной, и отзвучала
Та вера, что была моею в старину.
Иных молитв, иной, недетской веры
Смертельно жаждет пленная душа.
Но реют вкруг безглазые химеры,
К преддверью гибели увлечь меня спеша.
О, не поддамся лживым обещаньям.
Алканье, жажду навсегда приму.
Но правдою не назову мечтанья
И светом — тьму.
Нищему поэту
Я люблю тебя за это,
Сердце нищего поэта,
Что тебе не страшно жить,
По дворам с сумой ходить,
Корку черствую глодать,
Под чужим забором спать,
Не желать приюта в мире,
На своей бандуре-лире
Славя тайну бытия
И надзвездные края.
«Бегите, мысли, быстрее лани…»
Бегите, мысли, быстрее лани
От жгучих стрел моих желаний.
Укройтесь, мысли, в лесу дремучем
От стрел желаний моих жгучих.
В уединеньи, в посте, в молитве
Готовьтесь, мысли, к последней битве
С могучим смерти очарованьем,
С безумным жгучим моим желаньем.
«Сон от глаз бежит. Бессонница…»
Сон от глаз бежит. Бессонница
Ворожит над головой.
Уж наполнилась вся горница
Предрассветной синевой.
Притаившимися ликами
Жизнь раскинулась кругом.
Птица первая чирикнула
За окном. Зачем? О чем?
Голова от думы ломится.
Не осилить сердцу дум.
Наколдует мне бессонница
Суетливый утра шум.
«Когда над жизнью что-нибудь…»
Когда над жизнью что-нибудь
Нависнет, как обвал,
И упадет, и станет путь
Сплошною грудой скал,
Спеши стремительно вперед,
Сомненья утишив:
Где хода нет, есть перелет,
Есть крылья у души.
«Вдалеке туманным силуэтом…»
Вдалеке туманным силуэтом,
Словно мачты дальних кораблей,
Стройные вершины тополей
Всплыли в море голубого света.
Станция. Могучие каштаны.
Женственных акаций кружева.
А в степи высокая трава
По верхам колышется майданов.
Плавно реет коршун в небе синем,
Серебрится зеркало реки.
Хутора, левады, ветряки…
Украина это, Украина.
«Проносится галочьей стаей…»
Проносится галочьей стаей
Под низкой небесною мглой
Усталая мысль, пролетает
Так близко над серой землей.
Докучные думы о крове,
О хлебе, о завтрашнем дне,
О мерно звучащих оковах,
О серой тюремной стене.
Угрюмые черные мысли
Как галочьей стаи полет.
А ветер засохшие листья
Всё гонит и гонит вперед.
«Шумы, гамы, звоны, трески…»
Шумы, гамы, звоны, трески,
То гудок взовьется резкий,
То промчится дикий рев
Под окном грузовиков,
День и ночь трамвай несется,
Вечно стекла дребезжат.
.
Но зато не страшен ад
После смерти никому,
Кто живет у нас в дому.
«Асфальт намокших черных тротуаров…»
Асфальт намокших черных тротуаров
Дробит отсветы тусклых фонарей.
Белеет плесенью в ограде церкви старой
Налипший снег на высоте дверей.
К железу их озябший оборванец
Прижался, дрожью мелкою дрожа.
Вокруг снежинки вьются в мокром танце,
Трамвай бежит, трезвоня и жужжа.
Всё в голове запуталось, смешалось.
Движенье, свет, церковная стена.
«Поесть бы, обогреться малость», —
Одною мыслью жизнь полна.
«Слишком, слишком много моли…»
Слишком, слишком много моли,
Не поможет нафталин.
Нужно солнце, ветер вольный,
Воздух глетчерных вершин.
Нужно ветхие одежды
Не трясти и не чинить,
Но, отбросив их, прилежней
Вить для новой пряжи нить.
«Ты, за мной надзирающий…»
Ты, за мной надзирающий,
Ведущий моим заблуждениям счет,
Помыслов тьму озаряющий,
Направляющий линию дел и забот,
Кто за тобою присмотрит и скажет
Мне, отчего твой глаз ослабел,
Отчего моя жизнь всё та же, всё та же,
Без движения, мысли и дел.
Ты, озаряющий с дальней вершины
Всех путей перепутанных сеть,
Укажи мне путь, прямой и единый,
Как мне жить и как мне умереть.
«У заповедного порога…»
У заповедного порога
Посланник Божий Азраил
Меня спросил: земной дорогой
Куда я шел и как я жил.
Я вспомнил пропасти и кручи,
Пески и марево пустынь,
Богоисканья пламень жгучий
И смену ликов и святынь,
Бессильный душный сон во прахе
И неотросшего крыла
Напрасно реющие взмахи…
Такою жизнь моя была.
И гневно страж священной двери
Сказал: иди и будешь жить,
Пока сумеешь крылья вере
Своей бескрылой отрастить.
«Кто в рубище на костылях…»
Кто в рубище на костылях
С дырявой нищею сумой
Бредет, и кто живет впотьмах,
И кто, ужаленный змеей,
Кружится, чуя в жилах яд,
И кто встречал Горгоны взгляд, —
Все братья мне, все мне друзья,
Всем жизнь отдать хотел бы я,
Но сам в предельной нищете,
Уязвлен скорбью и грехом,
За них хватаюсь в темноте
Стучусь клюкой под их окном.
«Впивайтесь, въедайтесь, могучие боли…»
Впивайтесь, въедайтесь, могучие боли,
Работницы Божьи. От ржи и от моли
Очистите сердце, расчистите путь.
Когда же велит мне хозяин уснуть
И ваше усердие станет бесцельным,
Вы песней склонитесь ко мне колыбельной,
Баюкая сердце для вечного сна,
Лаская его, как морская волна.
На Театральной площади
I. «Мечется вьюга, сбивает шапки…»
Мечется вьюга, сбивает шапки,
Белыми космами площадь метет.
Терпеливо дрожит на площадке
Голодный иззябший народ.
На Лубянке застрял четвертый номер.
«Из-под колес извлекли человека».
Деловито сказал милицейский: «Помер».
Подкатилась с красным крестом карета.
Вот, наконец, ползет четвертый!
Люди с боков свисают, как гроздья,
Призывая громко на площадь чорта.
…В чем-то красном и липком колеса…
II. «За угол длинной змеею…»
За угол длинной змеею
Очередь вьется. За хлебом.
Липкою сыплет мглою
На очередь низкое небо.
Смотрят из обуви рваной
Грязные жесткие пятки,
Дырья, заплаты — как раны,
Как злой нищеты отпечатки.
Хмурые тощие лица.
Жалобы, ругань, попреки…
Но, быть может, всё это снится
В бреду, неизбывно жестоком?
«В подземном тайнике тюрьмы…»
В подземном тайнике тюрьмы,
Где смертники последний день таились,
Где сырость плакала, где слабым писком мышь
Одна зловещее молчанье шевелила,
Вдруг зазвенели нежно бубенцы
Какой-то матерью захваченной гремушки,
И сблизились начала и концы,
И каждый узник жадно звуки слушал,
Сознанье унося к истоку бытия,
Пока засов не загремел железный,
И луч дневной прощально засиял
Над бездной…
«Передо мною японские птицы…»
Передо мною японские птицы,
На столе тетрадь со стихами.
Но что там внизу шевелится,
Серое, в мусорной яме?
Человек или призрак странный
Нищеты и земной неволи,
Осужден на помойке смрадной
Искать своей доли?
Говорят — так будет и было.
Всё идет по извечным законам.
Пощади, Господь, и помилуй
Мир, к отбросам гниющим склоненный.
«Соедини раскинутые нити…»
Оле (Лису)
Соедини раскинутые нити
В один тугой поток
И утверди под колесом событий
Основу и уток.
А дальше — напрягай вниманье,
Чтоб нитка не рвалась —
Об этом спросит лишь Хозяин
В твой смертный час.
«Моя ладья без страха выплывает…»
Моя ладья без страха выплывает
В неизмеримость вечности Твоей.
Нет гибели. Повсюду жизнь живая
И образ Твой, запечатленный в ней.
У кормчего надежное кормило,
Но свежих сил пошли моим гребцам,
Попутных ветров дай моим ветрилам,
Когда могиле ветхий прах отдам.
«Росой сияющего сада…»
Росой сияющего сада
Тысячегранный белый свет
Меня объял. Ночной прохлады
Еще в кустах таится след.
Но в пышноризых, благовонных,
Медвяных зарослях цветов
Трепещут крылья опьяненных
Горячим солнцем мотыльков.
Поет о чем-то дрозд на вишне
Смешливо-нежным голоском.
Ах, не о том ли, что я лишний
На пышном празднестве земном,
Что песни все мои допеты
И красок истощен запас
У захудалого поэта
В прощальный час?
«Три посвящения ступени…»
Три посвящения ступени
У старости. Одна из них — печаль,
Страстей неотгоревшее томление
И безнадежностью завешенная даль.
Вторая — подвиг кропотливый,
Вседневная борьба с непокоренным «я»,
Смиренья школа, навык терпеливый,
Жить не цветением — корнями бытия.
На третьей: в белые одежды
Ее достигший будет облачен
И, высшею увенчанный надеждой,
С улыбкой мудрою последний вкусит сон.
«Не угадаешь, как метко и остро…»
Не угадаешь, как метко и остро
В сердце войдет занесенный нож
И как будет завтра легко и просто
То, от чего сегодня умрешь.
Не прочитаешь, с какою скрижалью
На твой Синай восходит пророк
И что готовит за ясной далью
Волшебного счастья враждебный рок.
Твоя — минута, одна минута.
Та, что за нею — уже не твоя.
Доверься Паркам, не рви, не путай
Короткую нить жития.
«Частоколы высоки…»
А.К. Тарасовой — Катерине в «Грозе»
Частоколы высоки.
Крепкие ворота.
Сундуки, лари, замки,
Душная дремота.
Кабанихи гордый храп,
Шалый смех Варвары.
Этих пут не разорвать,
Гнет, попреки, свары.
Светит месяц, воет пес,
Что-то он пророчит.
Уж и так довольно слез,
Сердце счастья хочет.
За калиткой, где овраг,
Где леса и Волга,
Кто он? Милый друг и враг
Поджидает долго…
Ах, идти иль не идти,
Гибель неизбежна,
Оборвались все пути
У души мятежной.
Враг смутит и дух, и плоть.
Что тут думать долго…
…А потом — суди Господь! —
Недалеко Волга…