Хромой из Варшавы. Книги 1-15 — страница 21 из 55

БАНКИР ИЗ ЦЮРИХА

9ПОСЕТИТЕЛЬ

Откинувшись на спинку большого старинного кресла, стоявшего за письменным столом, Морозини со смешанным чувством горечи и наслаждения любовался тем, что покоилось в открытом футляре, лежавшем поверх зеленого с золотом кожаного бювара. Это было двойное чудо – пара серег с чуть розоватыми бриллиантами, каждая состояла из длинной капли и звездочки, вырезанных из одного камня и нежного узора из мелких, все того же редкого оттенка, камешков. В ярком свете мощной ювелирной лампы бриллианты вспыхивали и мягко переливались; окруженная таким сиянием, любая женщина сделалась бы неотразимо Прекрасной. И ни одна женщина не могла бы устоять перед чарами этого волшебного украшения. Королю Людовику XV пришлось долго терпеть недовольство своей фаворитки, графини дю Барри, когда он у нее на глазах подарил серьги дофине Марии-Антуанетте по случаю ее первого дня рождения на французской земле. Теперь прелестная вещь была его собственностью. Князь купил серьги за несколько месяцев до своей встречи с Хромым у одной старой английской леди, охваченной страстью к игре. Он познакомился с ней в казино в Монте-Карло, где она мало-помалу расставалась с содержимым своей шкатулки. И когда венецианец, жалея ее, заметил, прежде чем совершить покупку, что дама сильно ущемляет своих наследников, та, высокомерно пожав плечами, ответила:

– Эти драгоценности не входят в состав имущества, доставшегося мне от покойного супруга. Они перешли ко мне от матери и принадлежат лично мне. К тому же я ненавижу двух жеманных дур, моих племянниц по мужу, и предпочитаю, чтобы серьги сделали счастливой какую-нибудь красивую женщину...

– В таком случае, почему не доверить их «Сотбис»? Цена на аукционе, несомненно, поднимется очень высоко...

– Может быть, и так, но на аукционе никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Там побеждает тот, чей кошелек толще. А с вами я спокойна, потому что вы – человек со вкусом. Вы сумеете продать их умно и с разбором... И потом, я не могу ждать.

Тогда князь заплатил ей настоящую цену, что несколько истощило его казну, и до сих пор, вопреки словам старой дамы, так и не смог решиться расстаться с этим колдовским украшением. Более того, оно положило начало его коллекции. Впоследствии к серьгам присоединился изумрудный браслет Мумтаз-Махал, тайно выкупленный у старого друга, лорда Килренена, который тоже и слышать не хотел о том, чтобы предмет, связанный с историей его любви, попал в лапы наследников...

Негромкий деликатный стук отвлек Альдо от созерцания. Даже не закрывая футляра, он пошел открывать дверь, которую запирал на ключ каждый раз, как собирался поднять крышку своего знаменитого сундука, стоившего всех сейфов мира. Эту меру предосторожности он ввел из-за Анельки, не считавшей нужным стучать в дверь, прежде чем войти в кабинет своего «мужа». Однако ближайшие его помощники никогда не забывали оповестить о своем появлении.

На пороге стоял Бюто, и взгляд его серых, всегда немного печальных глаз остановился на открытом футляре. Старый наставник улыбнулся своей робкой улыбкой, придававшей ему столько обаяния – обаяния, не исчезавшего с годами.

– О, я помешал вам? Вы любовались своими сокровищами?

– Не говорите глупостей, Ги, вы никогда мне не мешаете, и вам это известно. Что касается сокровища, я как раз спрашивал себя, не следует ли мне с ним расстаться?

– Великие Боги! Что за мысль? Мне казалось, что эти серьги дороги вам больше, чем все прочие драгоценности?

Альдо, снова повернув ключ в замке, подошел к письменному столу и тонкими нервными пальцами взял футляр.

– Это правда. Я купил их, собираясь когда-нибудь подарить той женщине, которая станет моей женой, матерью моих детей, подругой в радости и в горе! Согласитесь, при теперешних обстоятельствах они мне ни к чему...

– Если забыть об их красоте и об их истории. Дофина обожала это украшение и часто надевала его, даже став королевой... Разве что вам очень нужны деньги?

– Вы прекрасно знаете, что нет. Наши дела идут великолепно, и это несмотря на мои частые отлучки. – ...всегда имеющие целью еще большее процветание этого дома.

В самом деле, с тех пор, как три месяца назад Альдо вернулся в Венецию, нежно опекаемый Адальбером, он с головой ушел в работу и трудился как одержимый. Видаль-Пеликорн, в свою очередь, вернулся в Париж, где получил приглашение прочесть курс лекций. Морозини изъездил всю Италию, Лазурный берег и часть Швейцарии в тайной надежде, что, встречаясь со столькими клиентами, хоть где-нибудь нападет на след рубина. Искал он и след Сигизмунда Солманского. Альдо ни на миг не сомневался в том, что именно Сигизмунд стоял во главе шайки американских гангстеров, с которыми ему пришлось столкнуться в Праге. Адальбер; со своей стороны, проделывал ту же работу в других городах Европы, в которые его заносила судьба. И на какое-то время Альдо даже поверил в то, что ему без всякого труда удастся осуществить свои планы.

Когда Морозини, вернувшись из Праги, появился дома, Анельки не было: она ужинала на Лидо вместе со своей невесткой, приехавшей туда отдохнуть на несколько дней. Это весьма не нравилось Чечине, и та, даже не дав хозяину времени принять ванну, начала произносить страстную обличительную речь, в которую ни Дзаккарии, ее мужу, ни Ги Бюто долго не удавалось вставить ни единого слова. Как, впрочем, и самому Альдо.

– Какой позор, совесть бы имела! Эта женщина ведет себя так, будто она у себя дома! Если она уходит и с кем-то встречается, мне до этого дела нет, это касается только ее, но чтобы она принимала здесь своих так называемых друзей – вот этого я не потерплю! А с тех пор, как приехала её невестка, – о, против той я ничего не имею, она иностранка, но очень милая и довольно-таки глупенькая! – с тех пор, говорю, как она здесь, «княгиня» успела уже дать два больших приема в ее честь. Сам понимаешь, когда она явилась сообщить мне о первом, я высказала ей все, что думаю, чтобы она не рассчитывала на меня, не стану я угощать ее компанию. Теперь вокруг нее вертится целая шайка каких-то хлыщей, которые зарятся и на ее драгоценности, и на ее особу, и две, не то три полусвихнувшиеся девицы, среди которых, представь себе, и твоя кузина Адриана. Вот она, по-моему, окончательно рехнулась: остригла волосы, выставляет напоказ ноги и по вечерам разгуливает в каких-то рубашонках, мало что прикрывающих!.. Но, возвращаясь к первой вечеринке: мой отказ не слишком-то смутил красотку: она все заказала в «Савое», включая официантов. Прислуга на вечер! Здесь! Представляешь себе? Такой стыд! Я потом три ночи плакала, даже обиделась на Дзаккарию, потому что он, видишь ли, отказался уйти со своего поста и встречал всю эту публику...

– Надо же было хоть кому-то присмотреть, – робко подал голос дворецкий, чья величественная физиономия обмякла, как всякий раз, когда ему приходилось терпеть особенно «крупные» вспышки гнева его супруги.

– А ангелы и Пресвятая Дева с этим не справились бы? Я их попросила, а они всегда прислушивались к моим молитвам. Так что тебе бы лучше...

Альдо смело ринулся в бой:

– Погоди немного, Чечина! Я тоже имею право кое-что сказать. Но прежде свари мне кофе, поговорим потом. – И, обернувшись к старому дворецкому, прибавил: – Ты хорошо сделал, Дзаккария. Я не могу обвинять Чечину, она вправе отказаться готовить угощение, но за дом отвечаешь ты.

– Мы сделали все, что могли, я и малышки – я имею в виду горничных. Господин Бюто тоже мне помог. Он засел у вас в кабинете и никого не впускал ни туда, ни в кладовые...

– Сердечно благодарен вам обоим. Но скажи мне, когда же она приехала, эта американка?

– Две недели тому назад, с ней был муж...

Альдо одним прыжком вскочил с кресла, в котором с наслаждением раскинулся, отдыхая после тяжелого для еще не до конца окрепшего организма путешествия.

– Он был здесь? Сигизмунд Солманский?.. Посмел прийти в мой дом?

– Этому типу наглости не занимать! – понизив голос, произнес Адальбер.

– О нет, во дворце он не жил. Графиня, впрочем, тоже. Они сначала поселились в «Бауэр Грюнвальде», а потом, когда он уехал, его жена отправилась на Лидо, где, по ее мнению, намного веселее...

– А куда он держал путь?

Дзаккария развел руками, демонстрируя полное неведение. Вернулась с нагруженным подносом Чечина и сообщила, что горничные уже готовят комнату для «синьора Адальберто».

– Если хочешь поговорить с полькой, то она здесь, – прибавила хранительница домашнего очага, обращаясь к своему любимцу. – Она ждет возвращения хозяйки, чтобы помочь ей... раздеться! Можно подумать, такой уж тяжкий труд – снять рубашонку, под которой, считай, и нет ничего!

– Это ни к чему, – сказал Морозини, знавший, какой ужас испытывает перед ним верная Ванда, до гроба преданная своей хозяйке. – Мне никогда не удавалось добиться от нее ничего, кроме невнятного лепета.

И тут ему пришла в голову мысль, которой он поспешил поделиться с Видаль-Пеликорном: почему бы ему не отправиться поприветствовать невестку своей временной супруги и не извиниться за то, что не имел возможности принять ее лично? Альдо достаточно хорошо знал американок и понимал, что эта женщина не останется равнодушной к такому проявлению вежливости. А тем временем Адальбер подождет Анельку и поболтает с ней. Как знать, вдруг удастся что-нибудь у нее выудить?

На следующее утро Морозини лично сел за руль моторной лодки, в половине двенадцатого спрыгнул на причал Лидо и, широко шагая, направился к курортному отелю.

В глубине души он опасался не слишком теплого приема, однако его опасения быстро рассеялись. Альдо едва успел заговорить с управляющим, которого знал давно, как увидел спешившую к нему совсем молоденькую женщину в белом пикейном платьице, со слегка растрепанными светлыми волосами, выбивавшимися из-под белой повязки. Остановившись перед Альдо и глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами, она покраснела, смешалась и, пытаясь изобразить реверанс, едва не споткнулась ножками в белых носочках и белых же сандалиях о собственную теннисную ракетку, которую держала в опущенной руке.

– Я – Этель Солманская, – сообщила она, еще неуверенно выговаривая польские окончания слов, и гость пожалел, что ее голос звучит с гнусавым американским акцентом. – А вы... мне сказали, вы – князь Морозини?

Она явно была сильно смущена и взирала на высокую породистую фигуру, узкое лицо под темными, чуть серебрившимися на висках волосами, голубые глаза со стальными отблесками и беспечную улыбку гостя, галантно склонившегося перед ней, с простодушным любопытством и восхищением.

– Собственной персоной, графиня. Счастлив засвидетельствовать вам мое почтение.

– Вы... муж... Анельки?

– Да, в общем, так считается! – ответил Альдо, которому совершенно не хотелось обсуждать свое странное семейное положение с этим миниатюрным существом, напоминавшим изящную статуэтку и, похоже, обладавшим небольшим количеством мозговых извилин. – Я узнал, что вас принимали в моем доме, когда меня самого там не было. И вот я здесь, чтобы извиниться перед вами...

– О!.. О, не стоило... в самом деле... – лепетала она, еще сильнее покраснев. – И как это мило, что вы пришли сюда... Мы... может быть, сядем и выпьем что-нибудь?

– С удовольствием, но я вижу, что вы собирались играть, мне не хотелось бы лишать вас удовольствия.

– Ах, вот что!.. Это совсем не важно!

И, обернувшись к дожидавшейся ее поодаль группе молодых людей в белом, графиня крикнула прямо-таки устрашающе-пронзительным голосом:

– Не ждите меня! Нам с князем нужно поговорить.

Особенно звонко она выкрикнула титул, чем немало позабавила Морозини, потом выпятила грудь, схватила его за руку и потащила на террасу, где, едва усевшись в удобное плетеное кресло, немедленно потребовала виски с содовой.

Альдо поддержал ее выбор и произнес небольшую речь о традициях венецианского гостеприимства и о том, как сильно он сожалеет, что вынужден был их нарушить, особенно по отношению к столь прелестной особе. Его слова пьянили Этель не меньше, чем виски, и заданный им в заключение вопрос показался ей совершенно естественным:

– Как же получилось, что ваш муж оставил вас одну в таком опасном городе, как Венеция? Опасном, разумеется, для красивой женщины...

– О, с Анелькой я не одна. И потом, знаете, вокруг меня всегда столько людей...

– Я только что имел случай в этом убедиться. Впрочем, ваш супруг, без сомнения, в ближайшие дни за вами -приедет?

– Нет. Он должен повидаться в Италии со многими людьми, у него деловые встречи...

– Деловые? Чем же он занимается?

Она улыбнулась с обезоруживающим простодушием.

– Понятия не имею. Во всяком случае, не знаю никаких подробностей. Он занимается банковским делом, импортом... По крайней мере, я так думаю. Он не желает ни во что меня посвящать: говорит, такие сложные вещи не для женских мозгов. Все, что мне известно, – он должен был посетить Рим, Неаполь, Флоренцию, Милан и Турин, после чего покинет Италию. Он еще не сказал мне, где мы с ним встретимся...

«Не везет!» – подумал Морозини и с рассеянным видом поинтересовался:

– А как поживает ваш свекор? Какие от него новости?

Лицо молодой женщины побагровело, и Альдо уже решил, что придется просить официанта принести нашатырь. Она залпом осушила свой стакан, потом смущенно спросила:

– А разве вы не знаете, что... что с ним случилось? Я не люблю говорить об этом. Такой ужас!

– О, простите меня, пожалуйста, – с сокрушенным видом покаялся Альдо и взял ее руку, которую она и не помышляла отнять. – Просто не знаю, как я мог забыть! Тюрьма, самоубийство... Вы ездили за его телом вместе с вашим мужем. И куда вы его отвезли?

– В Варшаву, в семейный склеп. Несмотря на печальные обстоятельства, обряд был очень красивый...

Их разговор прервал служащий отеля, принесший на подносике письмо. Этель поспешно схватила конверт, извинилась перед гостем, затем нервным движением вскрыла конверт и бросила его на стол. Морозини разглядел римский штемпель. Прочитав письмо, она сунула его в карман и со смешком повернулась к Альдо:

– Это от Сигизмунда! Он велит мне остаться здесь еще на некоторое время...

– Хорошая новость. Значит, у нас будет возможность встретиться снова. Если только вам это не неприятно, – прибавил он, окончательно поработив ее своей безотказно действующей улыбкой.

Этель пришла в восторг и с позабавившей князя откровенностью дала понять, что предпочла бы не осведомлять свою золовку об этих предполагаемых встречах. У Альдо мелькнула мысль, что Этель недолюбливает Анельку... а к нему, возможно, относится с симпатией. Это могло оказаться крайне полезным, но тем не менее Морозини решил не злоупотреблять ее расположением. Перед ним стояла одна цель – отыскать Сигизмунда...

Вернувшись домой, князь застал Анельку с Адальбером в библиотеке. Поскольку он еще не виделся с женой, – она очень поздно вернулась накануне, – то сейчас поцеловал ей руку и осведомился о здоровье, притворяясь, будто не замечает ее мрачного вида...

– Поговорим чуть позже! – сухо произнесла полька. – Пора за стол, мы и так достаточно долго вас ждали.

– Я могу подождать еще, – улыбнулся археолог. – Не так уж сильно я проголодался...

– А вот я очень голоден, – откликнулся Альдо. – От морского воздуха у меня всегда разгуливается аппетит, а я только что совершил приятнейшую поездку. Такая чудесная погода!..

Ги Бюто уехал по делам в Падую, и за столом в лаковой гостиной они сидели втроем. Однако беседу поддерживали лишь Альдо с Адальбером, да и то довольно пустую. Разговор перескакивал с живописи на музыку и на театр, но Анелька ни разу не вставила даже слова. С отсутствующим видом она катала хлебные шарики, не обращая на друзей ни малейшего внимания. Ее рассеянность позволила Адальберу при помощи выразительной мимики сообщить другу, что он не имеет ни малейшего представления о причинах плохого настроения его жены и не сумел выудить из нее никакой информации.

После кофе Адальбер покинул дворец, сославшись на непреодолимое желание снова увидеть работы художников-примитивистов, собранные в Академии, в то время как Альдо последовал в библиотеку за Анелькой, шедшей впереди походкой завоевательницы. Едва дверь за ними затворилась, молодая женщина перешла в наступление:

– Говорят, вы были ранены, и даже, кажется, тяжело?

Альдо пожал плечами и закурил.

– Каждой профессии присущи свои опасности. Адальбер много раз едва не становился жертвой укуса скорпиона, мне же досталась пуля бандита, который напал на старика. Но не тревожьтесь, я прекрасно себя чувствую...

– Вот это меня и огорчает: лучшей из новостей для меня было бы известие о вашей смерти!

– Что ж, вы, по крайней мере, откровенны.. Не так давно вы уверяли, что любите меня. Похоже, ваши чувства изменились?

– Действительно, изменились...

Она подошла почти вплотную и подняла к мужу искаженное гневом лицо с горящими, словно два факела, глазами:

– Разве не советовала я вам не подавать эту дурацкую просьбу о признании брака недействительным? И тем не менее на днях мне пришло уведомление.

– И что же? Вам следовало этого ждать. Ведь я предупреждал вас, не так ли? Можете теперь высказать ваше мнение.

– Отдаете ли вы себе отчет в том, что вся Венеция только об этом и говорит? Вы выставляете нас на посмешище!

– Не понимаю, каким образом. Я вынужден был на вас жениться, теперь стараюсь вернуть себе свободу: что может быть естественнее? Но, если я правильно понял причину вашего гнева, вас беспокоит ваше положение в свете? Вам следовало побеспокоиться об этом прежде, чем бросать мне вызов.

Сожалея о том, что чья-то нескромность – знать бы чья – раскрыла ей его планы, Альдо без труда представил себе, как венецианское общество, настоящее, а не та шумная толпа космополитов, что заполняла Лидо, «Гаррис-бар» и прочие увеселительные заведения, могло оценивать положение подозреваемой в убийстве первого мужа женщины, от которой теперь старался отделаться второй муж.

– Чего я понять не могу, так это каким образом слухи могли распространиться. Падре Герарди, которому я вручил свою просьбу, а вслед за ним кардинал Лафонтен не склонны болтать, и я сам ничего никому не говорил...

– Это известно. К счастью, у меня есть превосходные друзья, которые готовы поддержать меня, помочь мне... даже в вашей семье! Вам не победить, Альдо, так и знайте! Я останусь княгиней Морозини, а вы будете опозорены. Вы забыли, что я беременна?

– Так, значит, это правда? Я думал, вы только пытались возбудить мою ревность, посмотреть, какое у меня станет лицо...

Она расхохоталась так визгливо, что Альдо даже огорчился. Эта молодая женщина, такая обворожительная, что первым побуждением нормального мужчины было желание броситься к ее ногам, становилась почти уродливой, когда открывалась ее подлинная натура. Лицо-то у нее было ангельским, но никак не душа...

– У меня для вас приготовлено медицинское свидетельство, – в бешенстве выкрикнула она. – Я беременна целых два месяца. Так что, дорогой мой, вам рано успокаиваться. Вам очень трудно будет добиться признания брака недействительным.

Альдо презрительно пожал плечами и намеренно повернулся к ней спиной:

– Не будьте слишком уверены в себе: можно сегодня быть беременной, а завтра перестать. В любом случае, запомните накрепко: вам не суждено прожить здесь всю жизнь, и во очень простой причине. Рано или поздно дом вас отвергнет. Вы никогда не станете настоящей Морозини!

И он вышел, столкнувшись за дверью с Чечиной, которая, судя по всему, подслушивала. Кухарка была бледна как смерть, но ее черные глаза сверкали.

– Ведь это неправда – то, что она сказала сейчас? – прошептала толстуха. – Она же не беременна, эта дрянь?

– Похоже, что это так. Ты же слышала: она была у врача...

– Но... это же не ты?

– Не я и не Дух Святой! Я подозреваю одного англичанина, который еще совсем недавно объявлял себя ее врагом. Сюда не приходил некто Сэттон? – прибавил он, уводя Чечину подальше от двери, которая могла в любую минуту открыться снова.

– Вроде бы нет. Но вообще мужчины сюда приходят, и всегда только иностранцы. Она всеми силами изображает траур, но это не мешает ей развлекаться.

– Прошу тебя, Чечина, что бы ни произошло, никому не говори о том, что услышала, и веди себя так, словно ничего не знаешь. Обещаешь?

– Обещаю... Но если она попробует еще раз проделать то, что проделала в Англии, придется ей иметь дело со мной. Клянусь перед ликом Мадонны! – заключила Чечина, простирая над парадной лестницей недрогнувшую руку.

– Не волнуйся! Я о себе позабочусь...

Начиная с этого дня, во дворце Морозини воцарилась странная атмосфера. Адальбер вскоре уехал в Париж, а дом превратился в своеобразный храм безмолвия. Анелька часто выходила по вечерам – видимо, со своей американской компанией, которую все-таки больше не решалась приводить в дом. Альдо был поглощен делами, то и дело отправляясь в короткие поездки. И что странно – ему больше не удалось встретиться с Этель Солманской. Когда он, через два дня после первого знакомства, пришел в гостиницу, ему сообщили, что молодая женщина внезапно уехала, получив телеграмму. Она не оставила адреса, куда следовало пересылать ее корреспонденцию, впрочем, той почти и не было. Затем Альдо уехал в Рим – там должен был состояться интересный аукцион, надеялся он также навести там справки о Сигизмунде. Напрасный труд! Несмотря на многочисленные связи Морозини в Вечном городе, – а он предпринял там в крупных отелях целое тайное расследование, – ему так и не удалось ничего разузнать. Никто не только не видел графа Солманского, но даже и не слышал о таком. Пришлось смириться...

– Позвольте дать вам совет, – сказал Ги Бюто. – Никогда не надо отчаиваться...

Морозини бережно закрыл белый кожаный футляр, убрал его в сундук и улыбнулся старому другу.

– Раз вы советуете, Ги... Но признайте все же, дела идут неважно. Мое прошение о признании брака недействительным ни на йоту не сдвинулось с мертвой точки. Анельку все время словно напоказ тошнит, и она переходит только с кровати на шезлонг и обратно, а если я случайно встречаюсь с Вандой, та смотрит на меня с такой смесью упрека, страха и отвращения, словно я отравил ее хозяйку. Наконец, Симон Аронов исчез, и рубин тоже. Невеселые итоги!

– Что касается последнего, позвольте дать вам еще один совет: не упорствуйте! До сих пор вам в этом деле сопутствовала удача, и не надо удачу подстегивать. Наберитесь терпения и дождитесь, пока что-нибудь само приплывет к вам в руки... а если, к несчастью, вам не суждено больше увидеть Хромого из Варшавы, значит, надо отступиться и предоставить Истории идти своим чередом...

– Не так-то это просто, Ги! Если судьба целого народа действительно зависит от этой пекторали, я не признаю за собой права отступиться, и если я узнаю о смерти Симона, я попытаюсь сам продолжить поиски. Я знаю, где находится пектораль, я держал ее в руках. Беда только в том, что я вряд ли сумею отыскать в подвалах и подземельях варшавского гетто дорогу к тайнику... Более того, Видаль-Пеликорн разделяет мою решимость. Мы не собираемся опускать руки – ни один, ни другой. Главное на сегодняшний день – отыскать этот проклятый рубин, а он, скорее всего, в руках Солманского.

– В таком случае мне больше нечего сказать. Я буду молиться за вас, дорогой мой мальчик...

Услышав это нежное обращение, которое Ги не употреблял с тех пор, как его подопечный вышел из школьного возраста, Альдо смог оценить всю меру тревоги, бушевавшей в груди бывшего наставника. Впрочем, его не оставляла надежда, что удача еще может повернуться к нему лицом.

И он не ошибся. Уже совсем поздно вечером зазвонил телефон. Альдо и Ги засиделись в библиотеке, покуривая сигары у впервые зажженного этой осенью камина. На пороге появился Дзаккария и сообщил, что его светлость спрашивает господин Кледерман, который остановился в отеле «Даниели». Меньше всего Альдо ожидал услышать это имя, и потому даже не сразу заставил себя двинуться с места.

– Кледерман? Что ему может от меня понадобиться? – взволнованно бросил он. – Хочет известить меня о замужестве Лизы?

Услышав его напряженный и вместе с тем срывающийся голос, господин Бюто удивленно и чуть насмешливо поднял брови.

– Для таких предположений нет оснований, – очень мягко заметил он. – Разве вы забыли, что он крупнейший коллекционер, а вы – один из самых прославленных антикваров в Европе?

– Верно, – пробормотал Альдо, смущенный тем, что невольно выдал самую потаенную свою мысль, поселившуюся в его душе с прошлого Рождества: он смертельно боялся узнать, что Лиза больше не носит фамилию Кледерман. – Я поговорю с ним!

Минутой позже в трубке послышался отчетливый голос цюрихского банкира:

– Извините меня за то, что беспокою вас в такое позднее время, но я только что приехал в Венецию и не собираюсь здесь задерживаться. Могли бы вы принять меня завтра утром? Во второй половине дня меня уже не будет в городе.

– Минуточку!

Альдо бросился в кабинет, чтобы заглянуть в расписание встреч. По крайней мере, такое оправдание он придумал для себя самого, чтобы дать бешено колотившемуся сердцу время успокоиться. Кроме того, оттуда он мог продолжить разговор с личного аппарата.

– В одиннадцать часов вас устроит? – предложил он.

– Вполне! Значит, в одиннадцать. Желаю вам доброй ночи...

Ночь, однако, получилась неспокойной. Возбужденный и немного встревоженный, Альдо довольно долго не мог уснуть, и лишь постепенно понял, что в глубине души скорее рад этому гостю, чей приезд, возможно, слегка оживит ставший на редкость мрачным дом. Даже Чечина в последнее время перестала петь, и пораженные этим обстоятельством горничные начали передвигаться по дому совершенно бесшумно. Так что к назначенному часу князь был полностью готов, облачившись в темно-серый костюм в мелкую клеточку и украсив его галстуком оттенка старого золота, и в ту минуту, как Анджело Пизани открыл перед Морицем Кледерманом дверь его кабинета, он притворился погруженным в созерцание прелестного старинного ожерелья из кораллов и мелкого жемчуга. Хозяин поспешно вскочил навстречу гостю.

– Рад снова видеть вас, дорогой князь! – произнес тот, сердечно пожимая протянутую ему руку. – Наверное, вы – единственный человек, способный помочь мне разгадать одну небольшую тайну и тем самым помочь исполнить заветное желание...

– Если только это в моей власти, буду счастлив вам помочь. Прошу вас, садитесь... Могу ли я предложить вам чашечку кофе?

Швейцарский банкир, больше похожий на одевающегося в Лондоне американского священника, наградил хозяина дома одной из своих редких улыбок.

– Вы меня искушаете. Я знаю, что в вашем доме кофе варят особенно вкусно. Ваша бывшая секретарша часто мне об этом рассказывала...

Вместо ответа Морозини позвал Анджело и распорядился принести, кофе, потом сел на прежнее место и, стараясь говорить безразличным тоном, спросил:

– Как она поживает?

– Думаю, хорошо. Лиза, вы сами знаете, из тех перелетных птичек, которые не так часто дают о себе знать. Единственное исключение – ее бабушка, видимо, у нее она сейчас и находится... Кстати, скажите, довольны вы были ее работой?

– Больше, чем доволен! Она была незаменимой сотрудницей...

За стеклами очков в роговой оправе, закрывавших часть гладко выбритого, с тонкими чертами лица, темные глаза Кледермана, так напоминавшие глаза его дочери, на мгновение вспыхнули.

– Мне кажется, – сказал он, – ей здесь нравилось, и я сожалею о том, что вынужден был, в силу обстоятельств, разоблачить ее невинную хитрость... Но я приехал в Венецию не для того, чтобы рассказать вам о Лизе. Причина вот в чем: через две недели моя жена празднует свой день рождения одновременно с годовщиной нашей свадьбы. По этому случаю...

Появление Дзаккарии с кофе помогло Альдо справиться с собой: меньше всего ему хотелось после разговора о Лизе слышать имя Дианоры, прежней его любовницы! Дождавшись, пока Дзаккария расставит на столике чашечки и вазочки – за вкрадчивыми жестами дворецкого скрывалось живейшее любопытство, ведь он тоже очень любил «Мину», и внезапный приезд ее отца был для него целым событием, – Мориц Кледерман продолжал прерванную речь:

– По этому случаю я хочу подарить ей ожерелье из рубинов и бриллиантов. Я знаю, что она давно мечтает о хороших рубинах. В то же время случай – вполне можно назвать его и так – сделал меня обладателем исключительного камня, индийского, если судить по цвету, происхождения, но, вне всяких сомнений, очень древнего. Однако, несмотря на все мои познания в истории драгоценностей, – а вы должны согласиться, что они довольно обширны, – я не могу докопаться, откуда он мог взяться. Поскольку это кабошон, я одно время предполагал, что рубин мог быть в числе сокровищ герцогов Бургундских, но...

– Вы привезли его с собой? – спросил Альдо внезапно севшим голосом, в горле у него пересохло.

Банкир взглянул на собеседника со смешанным выражением удивления и сочувствия.

– Дорогой князь, вы должны были бы знать, что никто не станет разгуливать с камнем такой величины в кармане, особенно – позвольте сказать вам об этом – в вашей стране, где иностранцы подвергаются самой суровой проверке.

– Можете ли вы описать мне рубин?

– Разумеется. Вес приблизительно тридцать карат... о, как же мне раньше в голову не пришло! Я не случайно только что упомянул о герцогах Бургундских – ведь рубин по форме и величине точь-в-точь повторяет Розу Йорков, тот проклятый алмаз Карла Смелого, что доставил и вам, и мне столько неприятностей...

На этот раз сердце Альдо стукнуло невпопад: не может же это быть?.. Это было бы слишком прекрасно, но, увы, не стоит даже мечтать.

– Как он к вам попал?

– Самым естественным образом. Один человек, американец итальянского происхождения, явился и предложил мне его купить. Такие вещи случаются с людьми, чья страсть к коллекционированию широко известна. Он сам приобрел его на распродаже в каком-то австрийском замке.

– Маленький черноволосый человечек в темных очках? – перебил его Морозини.

Кледерман даже не пытался скрыть своего беспредельного удивления:

– Вы колдун или... вы знакомы с этим человеком?

– Мне кажется, мы с ним встречались, – ответил Альдо, вовсе не собиравшийся рассказывать о своих недавних приключениях. – Ваш рубин оправлен в виде кулона, да?

– Нет. Должно быть, прежде он был в оправе, но потом ее сняли, впрочем, очень аккуратно. О чем вы подумали?

– О камне, хранившемся в сокровищнице императора Рудольфа II, камне, чей след я долго искал, хотя понятия не имею о его названии. И... вы его купили?

– Разумеется, но позвольте мне не называть вам цену. Я собираюсь сделать его главной частью подарка, который готовлю для своей жены, и был бы, конечно, очень рад, если бы вы могли побольше рассказать мне об истории этого камня.

– Я еще не вполне уверен. Мне стоило бы его увидеть.

– Вы его увидите, дорогой друг, вы его увидите. Своим посещением вы доставите мне огромное удовольствие, особенно если поможете мне найти вторую половину того, ради чего я к вам явился. Видите ли, когда я говорил вам об ожерелье, то имел в виду вот что: может быть, у вас найдутся еще несколько рубинов, поменьше этого, но тоже старинных, и их можно будет, соединив с бриллиантами, превратить в уникальную вещь, достойную красоты моей супруги. Вы ведь с ней встречались, мне кажется?

– Да, действительно, несколько раз, в те времена, когда она была еще графиней Вендрамин... Но уверены ли вы, что она мечтает о рубинах? Прежде она предпочитала жемчуга, бриллианты и изумруды, которые так шли к ее северной красоте...

– О, она по-прежнему любит их, но вы не хуже меня знаете, как непостоянны женщины. Моя жена, с тех пор как увидела рубины Бегум Ага-Хана, только ими и бредит. Она уверяет, что на ней эти камни будут производить впечатление крови на снегу, – со смешком прибавил Кледерман.

Кровь на снегу! Эта безумная Дианора и ее роскошный муж даже не подозревали, до какой степени этот несколько затасканный романтический образ мог оказаться верным, если только прекрасная датчанка когда-нибудь повесит на свою лебяжью шейку рубин, принадлежавший Хуане Безумной и садисту Джулио...

– Когда вы уезжаете? – неожиданно спросил Морозини.

– Сегодня вечером, как уже говорил вам. Я еду пятичасовым поездом до Инсбрука, там пересаживаюсь на «Арльберг-экспресс» и возвращаюсь в Цюрих. – Я еду с вами!

Тон был из тех, что не допускает возражении. Увидев по лицу гостя, что тот несколько шокирован, Альдо прибавил, уже помягче:

– День рождения вашей супруги через две недели, значит, я должен как можно скорее увидеть ваш рубин. Что касается других камней, я мог бы вам предложить недавно купленное в Риме ожерелье, оно должно вам понравиться.

Вооружившись связкой ключей, Альдо направился к своему сундуку и отпер замки, после чего, приведя в действие потайной механизм, открыл дублирующие внешнюю защиту современные стальные запоры. Он вынул из сундука широкий футляр, раскрыл его, и на пожелтевшем бархатном ложе обнаружилось созвездие жемчужин, бриллиантов, а главное – розовых, очень красивых рубинов, заключенных в типично ренессансный плетеный узор. Кледерман вскрикнул от восторга, и Морозини поспешил воспользоваться случаем:

– Прекрасно, не правда ли? Это украшение принадлежало Джулии Фарнезе, юной любовнице папы Александра VI Борджиа. Именно для нее оно и было заказано. Не думаете ли вы, что оно вполне удовлетворило бы желания госпожи Кледерман?

Банкир взял великолепное ожерелье, которое едва уместилось в его ладонях. Любовными, удивительно осторожными движениями он ласкал каждый камень – только подлинная страсть к драгоценностям проявляется таким образом.

– Чудо! – вздохнул швейцарец. – Жаль было бы его разбирать. Сколько вы за него хотите?

– Нисколько. Я предлагаю вам обменять его на ваш кабошон...

– Вы же его даже не видели! И не представляете себе, насколько он ценен.

– Да, пожалуй, но мне кажется, я знаю этот камень. Как бы там ни было, ожерелье я беру с собой. Мы встретимся в поезде.

– Что ж, я очень рад. Сейчас же позвоню домой и распоряжусь, чтобы для вас приготовили комнату...

– Ни в коем случае! – запротестовал Альдо, у которого волосы на голове встали дыбом при одной мысли о том, чтобы оказаться под одной крышей с пылкой Дианорой. – Отель «Бор-о-Лак» вполне устроит меня. Я забронирую себе номер. Извините меня, – более любезным тоном прибавил он, – но я – человек нелюдимый и очень дорожу своей независимостью...

– Я вполне способен это понять. До вечера!

После ухода банкира Альдо позвал к себе Анджело Пизани и отправил его с поручениями: сначала в агентство Кука заказать билет на поезд и номер в отеле, после на почту отправить Видаль-Пеликорну наскоро сочиненную телеграмму: «Кажется, я нашел потерянный предмет. Буду Цюрихе, отель «Бор-о-Лак». Всего наилучшего».

Секретарь ушел, а Альдо еще долго сидел в кресле у письменного стола, глядя, как играет свет на прекрасном ожерелье Джулии Фарнезе. Он чувствовал, как в нем нарастает необычайное возбуждение, лишающее способности ясно мыслить. Внутренний голос нашептывал ему, что кабошон Кледермана не может быть не чем иным, кроме как рубином Хуаны Безумной, и все же он никак не мог понять, почему человек в черных очках отправился продавать камень швейцарскому банкиру, вместо того чтобы отдать его охваченным нетерпением заказчикам. Может быть, он вообразил, что после смерти сообщника может расправить крылья и попытаться сколотить состояние для себя лично? Это объяснение было единственно возможным, и, по всей видимости, мелкий бандит проявил удивительное легкомыслие... Но, в конце концов, это его дело, а главная забота Альдо сейчас – уговорить Кледермана уступить ему драгоценный камень, если только это действительно тот самый.

Углубившись в размышления, князь не услышал, как отворилась дверь, и заметил вошедшую Анельку лишь тогда, когда она встала прямо перед ним. Он тотчас поднялся, чтобы поздороваться с ней:

– Вы лучше себя чувствуете сегодня утром?

В первый раз за последние три недели она была одета, причесана и явно не так бледна.

– Кажется, меня уже больше не будет тошнить, – рассеянно произнесла она.

Ее внимание было приковано к ожерелью, которое Альдо только что выпустил из рук: она схватила его с вожделением, какого муж никогда прежде у нее не замечал. Даже легкий румянец появился на ее щеках.

– Какое чудо!.. Незачем и спрашивать, не подарите ли вы его мне? Я никогда бы не поверила, что вы можете быть настолько скупым мужем...

Мягко, но решительно Альдо отнял у нее драгоценность и положил обратно в футляр:

– Во-первых, я вам не муж, а во-вторых, это ожерелье уже продано.

– Как я предполагаю, Морицу Кледерману? Я видела, как он выходил отсюда.

– Вы прекрасно знаете, что я не желаю обсуждать с вами свои дела. Вы хотели поговорить со мной?

– И да и нет. Мне хотелось бы знать, зачем приходил сюда Кледерман. Он был моим другом, вам это известно?

– Он был главным образом другом несчастного Эрика Фэррэлса.

Молодая женщина отмахнулась, давая понять, что не видит разницы.

– Так, значит, эти великолепные камни будет носить прекрасная Дианора? Жизнь и в самом деле полна несправедливостей.

– Не вижу, каким образом это может относиться к вам. Мне кажется, у вас нет недостатка в украшениях? Фэррэлс буквально засыпал вас драгоценностями. А сейчас, если вы позволите, мы закончим этот разговор... пустой разговор. У меня много дел, но, раз уж вы здесь, я воспользуюсь этим для того, чтобы с вами проститься: я не буду обедать дома, а вечером уезжаю...

Внезапно это прелестное, безмятежное лицо запылало гневом, и Анелька, схватив руку Альдо, сдавила ее с невероятной силой:

– Вы едете в Цюрих, не так ли?

– У меня нет никаких причин это скрывать. Я уже сказал вам: у меня дела с Кледерманом.

– Возьмите меня с собой! Это будет только справедливо, мне очень хочется поехать в Швейцарию.

Альдо довольно грубо вырвал руку:

– Вы можете поехать туда в любое время. Но только не со мной!

– Почему?

У Морозини вырвался тяжелый вздох:

– Не заводите все время одну и ту же ссору! Наше положение – признаю, очень неприятное, – таково, каким его создали вы. Так живите своей жизнью и предоставьте мне жить своей! А, Ги, как вы кстати, – прибавил он, обернувшись к своему поверенному, который в эту минуту со своей обычной скромностью вошел в кабинет.

Анелька повернулась спиной и, не прибавив ни слова, вышла из комнаты. Она унесла с собой такой груз обиды и злобы, что Альдо показалось, будто воздух внезапно посвежел.

Остаток дня он провел, занимаясь текущими делами с Ги, затем велел Дзаккарии приготовить чемодан – чемодан с двойным дном, которым он всегда пользовался, когда приходилось перевозить ценные предметы, – после чего отправился утешать Чечину, совершенно убитую известием о предстоящем отъезде своего любимца. Она перекрестила его, потом с жаром обняла.

– Береги себя! – попросила она. – С некоторых пор я очень беспокоюсь, стоит только тебе выйти за дверь...

– Совершенно напрасно, а на этот раз ты и вовсе должна быть довольна: я еду вместе с отцом... Мины. Мы направляемся к нему в Цюрих, но я, разумеется, остановлюсь в гостинице. Как видишь, тебе не о чем тревожиться.

– Если бы этот господин был только отцом нашей дорогой Мины, я бы не переживала, но он еще и муж... этой...

Кухарка, никак не могла заставить себя произнести имя Дианоры, которую ненавидела еще с тех времен, когда та была любовницей Альдо. Морозини рассмеялся:

– Что ты выдумала? Вспомнила старую историю! Дианора не так глупа: она нашла себе очень богатого мужа и крепко держится за него. Спи спокойно и хорошенько ухаживай за господином Бюто!

– Можно подумать, я без твоих наставлений этого не сделала бы! – проворчала Чечина, передернув пухлыми плечами.

Приехав на вокзал, Альдо увидел свежие афиши театра «Ле Фениче», извещавшие о предстоящих представлениях «Отелло» с участием Иды Нажи, и решил, насколько возможно, затянуть свое пребывание в Швейцарии. Цюрихскому банкиру никогда в жизни не догадаться, какую услугу он оказывает Альдо, беря его с собой! И Морозини сел в поезд рядом с Морицем Кледерманом еще охотнее, чем рассчитывал. Хоть этого он избежит!

Вечером, когда поезд уже подходил к Инсбруку, а дворец Морозини погружался в сон, Чечина набросила на голову черный шарф. Она изо всех сил старалась избегать взгляда супруга, курившего последнюю сигарету, раскладывая пасьянс.

– Тебе не кажется, что уже поздновато для того, чтобы выходить из дома? А если хозяйка тебя спросит?

– Скажешь, что я пошла помолиться!

– В Сан Поло?

– Вот именно, в Сан Поло! Он – апостол язычников, и если кто-то и может заставить раскаяться эту девку, которая свалилась нам на голову, так он один. А еще он имеет некоторое отношение к исцелению слепых...

Дзаккария поднял лицо от карт и улыбнулся жене:

– Ну, тогда кланяйся ему от меня...

10КОЛЛЕКЦИЯ КЛЕДЕРМАНА

Оказавшись в Цюрихе и впервые увидев жилище банкира, Морозини понял, почему Лиза всегда предпочитала жить в Венеции либо в одной из резиденций своей бабушки: Там, конечно, тоже были дворцы, но дворцы, соразмерные с человеком, не давящие его своими размерами. Банк размещался в настоящем храме Неоренессанса, изобиловавшем коринфскими колоннами и кариатидами. Собственно дом располагался на берегу озера, в местности, называемой Goldkuste – Золотой берег, – огромный дворец в итальянском стиле, напоминавший виллу Сербеллони на берегу озера Комо, но только с гораздо большим количеством архитектурных украшений. Вся эта пышность подавляла, и надо было обладать неумеренным влечением к роскоши бывшей Дианоры Вендрамин, чтобы чувствовать себя здесь непринужденно. Зрелище несколько скрашивали великолепный парк с фонтанами, спускавшийся к прозрачным водам озера, и величественная панорама снежных горных вершин. Так или иначе Морозини, бросив первый взгляд на это показное величие, подумал, что ни при каких обстоятельствах не хотел бы здесь жить. Банкир доставил его в отель, посоветовав немного отдохнуть перед ужином.

– Мы будем одни, – сообщил он. – Жена уехала в Париж к своему портному. Она выбирает платье, которое наденет в свой... тридцатый день рождения.

Морозини только улыбнулся, произведя в уме быстрый подсчет: к моменту их первой встречи с прекрасной Дианорой рождественским вечером 1913 года ему самому было тридцать, а Дианоре, овдовевшей в двадцать один, сравнялось тогда двадцать четыре. Так что, если правильно сложить цифры и если исходные данные верны, в этом, 1924 году, ей должно было исполниться никак не меньше тридцати пяти.

– Мне казалось, – с улыбкой заметил он, – что красивые женщины никогда не признаются в своем возрасте?

– О, моя супруга не похожа на других. И потом, одновременно с днем ее рождения мы отмечаем седьмую годовщину нашей свадьбы. Поэтому мне хочется отпраздновать это событие с особенным блеском.

Войдя в гостиницу – роскошный отель в стиле XVIII века, окруженный великолепным садом, – Альдо с удивлением обнаружил там телеграмму от Адальбера. «Жди, выезжаю. Буду Цюрихе 23 вечером», – гласила она. Значит, археолог должен приехать завтра. Зная по опыту, что когда обнаруживается очередная часть пекторали, ничто не происходит без причины, Альдо обрадовался. Тем более что с некоторых пор этот крупнейший город Швейцарии то и дело упоминался в том или ином контексте. Здесь всегда располагалась финансовая база Симона Аронова. Именно здесь скрылся из поля зрения Ромуальда старый Солманский, по-видимому, также имевший в Цюрихе свое убежище. Именно сюда просил привезти его раненый Вонг... И вот теперь Кледерман приобрел драгоценный камень, который скорее всего окажется тем самым рубином. По всему выходит, что в ближайшем будущем можно ожидать бурных событий!

С наступлением сумерек на город обрушились настоящие потоки воды. Около восьми часов сверкающий «Роллс-Ройс» банкира, управляемый безукоризненного вида шофером, доставил Морозини к подъезду, где его встречал ливрейный лакей с большим зонтом. Гостя передали с рук на руки дворецкому, обладавшему чисто британской осанкой, что не мешало ему быть типичным уроженцем кантонов. Происхождение выдавала шея непомерно могучего объема и мощи, стянутая белоснежным отутюженным отложным воротником.

Отдав пальто лакею, Морозини проследовал за внушительной фигурой по широкой каменной лестнице, услышав перед тем, что господин ожидает «господина князя» в своем рабочем кабинете.

Едва Альдо переступил порог, как банкир с крайне озабоченным видом протянул ему газету.

– Взгляните! Здесь пишут о человеке, который продал мне рубин. Он мертв...

Статья, снабженная довольно-таки скверной фотографией, сообщала, что в озере был выловлен труп американца итальянского происхождения, Джузеппе Сарони, разыскиваемого полицией Нью-Йорка. Его, по-видимому, жестоко пытали, потом задушили, после чего уже мертвого бросили в воду. Дальше следовало описание внешности, и оно развеяло последние сомнения Альдо: это был детальный портрет человека в темных очках.

– Вы уверены, что это – тот самый? – спросил он, возвращая банкиру газету.

– Совершенно уверен. Впрочем, он называл мне свое имя.

– Как вы с ним расплатились? Чеком?

– Естественно. И теперь я слегка обеспокоен, поскольку начинаю подозревать, что камень краденый. Если это так, то когда мой чек найдут, у меня могут быть неприятности...

– Возможно. Рубин и в самом деле был украден! Три месяца тому назад в Староновой синагоге в Праге его выхватили из рук великого раввина Иегуды Ливы. Вор убежал, всадив пулю мне в грудь в полусантиметре от сердца. Раввин тоже был ранен, но легко...

– Невероятно. Что вы делали в этой синагоге?

– За свою долгую историю рубин, изначально принадлежавший еврейскому народу, подвергся проклятию. Великий раввин Богемии должен был снять проклятие. Он не успел это сделать: негодяй выстрелил и убежал, и его не смогли найти...

– Но... в таком случае, рубин принадлежит вам?

– Не совсем так. Я искал его по просьбе клиента, и нашел в замке, расположенном неподалеку от австрийской границы.

– Как вы можете быть уверены, что речь идет о том самом камне? В конце концов, это не единственный рубин в виде кабошона...

– Ваши сомнения легко развеять. Покажите мне камень! Я полагаю, вы достаточно доверяете моему слову?

– Разумеется, разумеется... я покажу его вам, только прежде давайте поужинаем! Вы должны знать от своей кухарки, что суфле не может ждать. Вы расскажете мне о своих приключениях за столом.

Вошедший в эту минуту дворецкий объявил, что ужин подан. Спускаясь по лестнице вслед за хозяином дома, непринужденно рассуждавшим об охоте, Альдо обдумывал, как ему лучше подать свою историю. И речи не могло быть о том, чтобы хотя бы намеком заикнуться о пекторали. Ни в коем случае не следовало упоминать и о севильском приключении, еще меньше – о таинственном поведении раввина. Словом, умолчать придется о многом, ведь цюрихский банкир, несомненно, не примет ничего, так или иначе связанного с фантастическими, загадочными явлениями, тайным знанием... Конечно, как всякий истинный коллекционер, он не может не знать о том, что некоторым драгоценным камням приписывают роковую роль в судьбах людей, но до какой степени он верит в то, что большинство смертных считает легендами? Это еще предстоит выяснить.

Суфле оказалось превосходным. Кледерман, с большим почтением относившийся к своему повару, пока в его тарелке хоть что-то оставалось, открывал рот только для поглощения пищи. Но когда слуги наконец унесли грязную посуду, он, одним глотком осушив свой бокал, наполненный восхитительным невшательским вином, перешел к делу.

– Если я правильно понял, вы оспариваете у меня право на обладание рубином-кабошоном?

– Юридически это невозможно, поскольку вы честно купили его. Однако морально... да, оспариваю. И вижу только один возможный выход из этого положения: вы скажете мне, сколько за него заплатили, и я верну вам эти деньги.

– А я вижу другой выход, еще проще вашего: я возмещу вам ту сумму, какую вы потратили в Богемии, учитывая, разумеется, труд, который вы на себя взяли, чтобы завладеть рубином.

Морозини с трудом подавил печальный вздох: он и не надеялся, что противник легко сдаст свои позиции. Красота камня сделала свое дело, и Кледерман готов был заплатить за него вдвое или втрое больше, если потребуется. Когда в коллекционере пробуждается его главная страсть, нелегко заставить его выпустить добычу из рук.

– Поймите же наконец, что дело не в деньгах! Мои клиент так дорожит рубином только потому, что обязан очистить камень от проклятия, поражающего всех его обладателей.

Мориц Кледерман рассмеялся:

– Только не говорите мне, что человек двадцатого века, в здравом уме и достаточно образованный, может верить в подобный вздор!

– Верю я в это или нет, значения не имеет, – очень мягко возразил Альдо. – Но следует считаться с моим клиентом, а он, кроме того, мой друг. Он свято верит, что камень проклят. Впрочем, когда я узнал всю историю этого злосчастного рубина, начиная с XV века и до наших дней, я охотно признал его правоту...

– Ну, так расскажите же мне об этом! Вы знаете, до какой степени увлекают меня древние драгоценности.

– История этого камня началась в Севилье, вскоре после учреждения инквизиции. На троне восседали их «католические величества», а рубин принадлежал одному богатому «конверсос», Диего де Сусану. Местная еврейская община почитала камень священным...

С первых же слов Альдо почувствовал, что ему удалось пробудить в собеседнике живейшее любопытство. Медленно, стараясь сохранить как можно большую достоверность, но в то же время и умалчивая о многих деталях собственных приключений, он пробирался сквозь плотную завесу прошлого: вот камень подарен Сусаной-отцеубийцей королеве Изабелле; вот печальная повесть о Хуане Безумной и ее необузданной страсти; вот камень похищен и продан послу императора Рудольфа II; вот последний подарил его своему любимому незаконному сыну; вот, наконец, рубин оказывается в их с Видаль-Пеликорном руках «в одном богемском замке, владелец которого сполна познал превратности судьбы». Разумеется, ни слова не было сказано ни о призраке Сусаны, ни о страстном поклоннике Хуаны из Тордесильяса, ни о явлении императора в Градчанском замке, ни о вскрытии заброшенной могилы. Знакомство с великим раввином Морозини тоже объяснил совсем просто: следуя совету барона Луи Ротшильда, он отправился к нему в надежде выяснить кое-какие подробности, как всегда делал во время поисков. И, разумеется, Альдо не забыл подчеркнуть, какими ужасными несчастьями сопровождался путь кровавого камня.

– В синагоге я сам стал его жертвой, а тот, кто вам его продал, в свою очередь поплатился жизнью.

– Все это так, но... ваш клиент, разве он сам не боится пресловутого проклятия?

– Он – еврей, а только еврей способен снять проклятие, наложенное севильским раввином...

Кледерман немного помолчал, потом позволил лукавой улыбке смягчить свои всегда суровые черты. Уже подали кофе. Банкир предложил гостю великолепную гаванскую сигару, дал ему время раскурить ее и оценить аромат, и только тогда наконец спросил:

– И вы ему поверили?

– Кому? Моему другу? Разумеется, я ему верю...

– Однако вам следовало бы знать, на что способны наши собратья-коллекционеры, когда речь заходит о столь редкой и столь драгоценной вещи. Священный камень!.. Символ утраченной родины, Несущий в себе все беды и страдания угнетенного народа!.. Пожалуйста, сколько угодно, но из всего, что вы сейчас мне рассказали, явственно вытекает только одно: эта драгоценность отягощена историей. Вы отдаете себе в этом отчет? Изабелла Католичка, Хуана Безумная, Рудольф II и его чудовищный бастард... История всех имеющихся у меня камней и вполовину не так увлекательна...

– Человек, просивший меня найти этот камень, не стал бы прибегать к пошлым уловкам. Я слишком хорошо его знаю, чтобы усомниться в нем: для него это вопрос жизни и смерти.

– Хм!.. Над этим стоит подумать! А пока я покажу вам тот самый камень, а заодно и мою коллекцию. Идемте!

Они вернулись в большой кабинет-библиотеку на втором этаже, и на этот раз Кледерман запер дверь на ключ.

– Вы боитесь, что кто-нибудь из слуг может войти сюда без стука? – спросил Морозини. Его позабавила эта мера предосторожности, показавшаяся ему ребячеством.

– Ничего подобного. Сейчас вы поймете. Дело в том, что эта комната никогда не запирается, кроме тех случаев, когда я хочу проникнуть в сейф. Собственно говоря, только повернув этот ключ, можно открыть бронированную дверь. Вы сами увидите...

Банкир пересек кабинет, достал висевший у него на шее под крахмальным пластроном ключик и вставил его в углубление резьбы, украшавшей книжный шкаф в глубине комнаты. Толстая, обитая стальными листами дверь медленно повернулась на невидимых петлях, увлекая за собой великолепную имитацию из фальшивых переплетов. Кледерман улыбнулся:

– Надеюсь, вы цените выпавшую вам удачу. На свете существует не более полудюжины людей, которые когда-либо входили сюда. Идите за мной!

Стены просторной бронированной камеры с пола до потолка занимали сейфы.

– У каждого – собственный код, – продолжал банкир. – И только мне одному известны все комбинации. Когда придет время, я раскрою их своей дочери...

Его длинные пальцы быстро и ловко вращали два больших диска на дверце первого из сейфов – вправо, влево, еще раз и еще. Замки пощелкивали, и вскоре толстая створка отошла, за ней обнаружилась груда футляров.

– Здесь находится часть драгоценностей Екатерины Великой и некоторые другие вещи русского происхождения.

Оклеенная лиловым бархатом коробка в руках Кледермана распахнулась, явив взгляду изумительное бриллиантовое ожерелье, пару бриллиантовых же серег и два браслета. Морозини широко раскрыл глаза: ему был знаком этот убор. Князь любовался им еще до войны, когда тот украшал одну великую княгиню, связанную узами родства с императорской семьей; впоследствии дама внезапно исчезла, ходили слухи, что она была убита. Украшения действительно принадлежали прежде Северной Семирамиде, но сейчас эти бриллианты не ласкали взор Альдо: он испытывал отвращение к тому, что на языке профессионалов называется «красными драгоценностями», – к камням, ради обладания которыми проливали кровь. Не удержавшись, венецианец сурово спросил:

– Откуда у вас этот убор? Мне известно, кому он принадлежал перед войной, и...

– ...и вы спрашиваете себя, не приобрел ли я его у убийц великой княгини Натальи? Уверяю вас, она мне сама его продала... прежде чем сбежать в Южную Америку со своим дворецким, в которого она была безумно влюблена. Я открыл вам чужую тайну, но, надеюсь, вы не заставите меня пожалеть об этом?

– Не беспокойтесь на этот счет. Вы должны знать, что для антиквара профессиональная тайна не менее свята, чем для врача.

– Ни секунды в этом не сомневался, – рассмеялся Кледерман. – Мне ведь известна ваша репутация. Надо сказать, великая княгиня очень разумно поступила, что уехала. По крайней мере, спасла от большевиков свою жизнь и часть состояния.

После бриллиантов Морозини получил возможность полюбоваться знаменитым в узком кругу профессиональных коллекционеров аметистовым убором и некоторыми другими менее известными вещицами. Затем они перешли к содержимому других сейфов. Кледерман показал Морозини изумительный изумруд, принадлежавший последнему императору ацтеков и привезенный в Европу Фернандо Кортесом; два из восемнадцати прославленных бриллиантов «Мазарини»; браслет, изготовленный из нескольких бриллиантов, некогда входивших в пресловутое «Ожерелье королевы», разобранное и проданное в Англии четой Ла Мотт; бриллиантовую застежку от корсажа графини дю Барри; одно из жемчужных колье королевы-девственницы; и множество прочих чудес, приведших Альдо в полное восхищение: он и помыслить не мог, что коллекция Кледермана представляет такую ценность. Настал черед последнего, не открытого еще сейфа.

– Здесь хранятся драгоценности моей жены, – сказал банкир. – Они становятся настолько прекраснее, когда она их надевает... Но, кажется, вы удивлены?

– Не скрою. Во всем мире мне известны лишь три коллекции, которые могли бы соперничать с вашей.

– Ваша похвала лестна для меня. Впрочем, это не только моя заслуга. Начало коллекции положили мой отец и мой дед, однако вот то, что я купил у того американца.

И банкир открыл очередной черный бархатный футляр. Словно кровавый глаз циклопа, сверкнул на Морозини своим адским огнем рубин Хуаны Безумной. Венецианец взял его двумя пальцами – ему не нужно было внимательно рассматривать камень, на розыски которого ушло столько сил.

– Никакого сомнения. Именно эту драгоценность похитили у меня в Праге.

Для пущей уверенности – а вдруг, как это ни невероятно, перед ним лишь искусная копия? – Альдо подошел к письменному столу, извлек из кармана ювелирную лупу и под мощной лампой принялся рассматривать плоскую сторону камня. Обеспокоенный Кледерман прикрыл дверь в свою сокровищницу и тоже подошел к столу.

– Смотрите, – сказал Альдо, показывая ногтем на оборотную сторону камня и предлагая ему свою лупу. – Видите там крошечную звезду Соломона? Это доказательство того, что рубин имеет иудейское происхождение.

Кледерман, вооружившись лупой, внимательно изучил камень и вынужден был признать неприятную для себя очевидность. Но ничего не сказал. Он положил футляр с рубином на темно-зеленую кожаную обивку своего письменного стола, потом позвонил и двинулся отпирать дверь.

– Выпьете еще кофе? – обратился он к Морозини. – Откровенно говоря, мне он просто необходим.

– А вы не боитесь бессонницы? – с полуулыбкой спросил Альдо.

– Я обладаю способностью засыпать тогда, когда захочу. Но что вы собираетесь делать?

Морозини вытащил из кармана запасливо принесенную с собой чековую книжку и вечное перо и стал что-то писать, примостившись на краешке стола.

– Чек на сто тысяч долларов, – с величайшим спокойствием ответил он.

– Кажется, я не говорил вам, что согласен продать камень, – ледяным тоном отчеканил банкир. Но его слова не произвели на князя ни малейшего впечатления.

– А я не вижу, как вы можете поступить иначе! – возразил он. – Только что мы говорили о «красных драгоценностях». Этот камень залит кровью больше, чем вы могли бы себе вообразить...

Кледерман пожал плечами:

– По-другому и быть не может, когда речь идет об исторической драгоценности. Могу я напомнить вам о Розе Йорков, алмазе Карла Смелого, том самом, который свел нас в Лондоне? Вы жаждали заполучить его так же страстно, как и я, ивам совершенно безразлично было его трагическое прошлое.

– Разумеется, но в тот раз я не отыскивал его, рискуя жизнью... Теперь все по-другому! Ну, подумайте, в конце концов! – прибавил Морозини. – Вам действительно хочется увидеть, как горит на груди вашей жены камень, который десятки лет провел на трупе? Вам это не внушает отвращения?

– Умеете же вы вызвать в воображении какую-нибудь гадость, – проворчал банкир. – Однако лучше будет сказать вам сразу: теперь, когда мне известен путь этого рубина, мне, разумеется, совершенно не хочется дарить его моей жене. На свой день рождения она получит в подарок ожерелье, которое вы привезли... А это чудо я оставлю себе...

Альдо не успел ответить: распространяя вокруг себя ночную свежесть, смешанную с нежным ароматом дорогих духов, Дианора, скорее отбросив, чем отворив створку двери, шумно и вместе с тем царственно вторглась в кабинет.

– Добрый вечер, дорогой! – произнесла она своим чудесным контральто. – Альбрехт сказал мне, что, здесь у вас князь Морозини... И, право же, так и есть! Какая радость снова видеть вас, друг мой!

Протягивая обе обнаженные, без перчаток, руки, она уже устремилась к Альдо, но внезапно остановилась и резко свернула вправо:

– Что это такое?.. О, Боже!.. Какая дивная вещь!

Сбросив широкое манто, отделанное голубым песцом, – льняные волосы покрывала шапочка из того же меха – она уронила его на ковер, словно смятую бумажную обертку, и, бросившись к рубину, схватила камень, прежде чем муж успел помешать ей. Лицо красавицы озарилось радостью. С камнем в руке она приблизилась к Кледерману.

– Мориц, обожаемый мой! Вы никогда ни перед чем не останавливались, вы готовы небо и землю перевернуть, лишь бы доставить мне удовольствие. Но сегодня вы превзошли самого себя. Где вы нашли этот удивительный рубин?

Она, казалось, совершенно позабыла о присутствии Альдо. Но венецианец отнюдь не собирался мириться с таким положением дел: ставка была слишком крупной.

– Я нашел его первым, сударыня. Ваш супруг всего лишь купил его, впрочем, в полном неведении, у человека, который украл его у меня. Так что я как раз собирался возместить ему расходы, – прибавил он, отрывая чек от корешка.

Дианора подняла на него прозрачные глаза – от охватившего ее гнева в них вспыхнули молнии.

– Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь забрать мой рубин?

– Я намерен всего лишь восстановить справедливость. Камень принадлежит даже не мне. Я купил его для клиента...

– Никакой клиент не имеет значения, если речь идет обо мне, – вызывающим тоном заявила молодая женщина. – Тем более что вам нечем доказать свою правоту. Такой коллекционер, как вы, не остановится и перед тем, чтобы солгать.

– Успокойтесь, Дианора! – вмешался Кледерман. – Мы как раз обсуждали этот вопрос, когда вы вошли. Я не только не принял чека от князя, но и собирался сам предложить ему выписать чек, с тем чтобы возместить понесенные им убытки...

– Все это слишком сложно для меня. Ответьте мне честно и откровенно, Мориц! Вы купили этот камень для меня, ко дню моего рождения, да или нет?

– Да, но...

– Никаких «но»! Значит, он мой, и я оставляю его себе! Я сама придумаю для него оправу...

– Вам следовало бы, – перебил ее Альдо, – дать вашему мужу возможность объяснить это «но»! Вам стоит послушать: тело человека, продавшего ему этот камень, только что вытащили со дна озера... Перед тем его задушили. А менее чем за три месяца до этого он всадил мне пулю чуть ли не в сердце.

– Боже мой!.. Какая волнующая история! Тем больше у меня оснований дорожить этим камнем.

И Дианора расхохоталась в лицо Морозини, в который раз мысленно спрашивавшего себя, как он мог умирать от любви к этой помешанной. «Такая красота, и ни капли мозгов!» – думал венецианец, глядя, как молодая женщина порхает по кабинету мужа. Годы скользили по ней, словно живительная влага. Сквозь ее нынешний облик Альдо видел ее такой, какой предстала она ему рождественским вечером у леди Грей. Северная фея! Снежная сильфида в искрящемся платье цвета ледника, так нежно льнувшем к каждому изгибу ее юного тела, еще более пленительного, чем ее лицо!.. Позже он встречался с ней еще дважды: в Варшаве, где на одну ночь оба вновь обрели головокружительные наслаждения былых времен, и на свадьбе Эрика Фэррэлса с Анелькой Солманский. Но во второй раз он уже не подпал под влияние чар обольстительной датчанки. Впрочем, лишь потому, что был околдован прекрасной полькой! И сейчас Альдо невольно подумал, что между этими двумя женщинами существует странное сходство.

Как и Анелька, Дианора не отставала от моды – по крайней мере, в манере одеваться, – ее платье из тонкой серо-голубой шерстяной ткани открывало выше колен безупречные ноги и позволяло угадать все грациозные линии тела, по-прежнему стройного и ничем не скованного под этим нарядом... Зато роскошный бледный шелк волос она все же сохранила в неприкосновенности. Сейчас она продела свою руку под руку мужа и смотрела ему в глаза с нежной мольбой. А тот... даже не верилось, что это лицо, такое холодное и суровое на вид, способно выражать такую страсть. Может быть, еще не все потеряно, не попробовать ли разыграть эту карту?

– Будьте благоразумны, сударыня! – мягко произнес Морозини. – Разве хоть один любящий муж согласится с легким сердцем подвергнуть опасности ту, которую любит? А вы, без сомнения, окажетесь в опасности, если будете упорствовать в желании оставить себе этот камень.

Все еще цепляясь за руку Кледермана и глядя ему в глаза, Дианора передернула плечами:

– Какая чушь! Мой муж достаточно силен, достаточно могуществен и достаточно богат для того, чтобы защитить меня от любой опасности. Вы понапрасну теряете время, милый князь! Никогда, слышите, никогда я не отдам вам эту драгоценность! Я уверена, что для меня она станет самым настоящим счастливым талисманом.

– Превосходно! Вы победили в этой битве, сударыня, но я не теряю надежды выиграть войну в целом! Оставьте пока рубин у себя, но, умоляю вас, подумайте еще! Не в моих привычках пугать людей, однако вам следует знать: сохранив рубин, вы навлечете на себя несчастье. А теперь желаю вам спокойной ночи!.. Не провожайте меня, – прибавил он, обращаясь к Кледерману. – Я знаю дорогу и собираюсь прогуляться до отеля пешком!

Кледерман расхохотался и, оставив жену, подошел к своему упрямому гостю.

– Вы знаете, что отсюда до него несколько километров? И лаковые туфли – не самая удобная обувь для прогулок. Умейте красиво проигрывать, дорогой князь, и разрешите моему шоферу отвезти вас. Или вы позволите мне предложить вам башмаки погрубее?

– Вы решили сегодня вечером не оставлять на мою долю никакой инициативы? – спросил Альдо с улыбкой, которая, впрочем, была адресована только швейцарцу. – Согласен на машину. Я бы предпочел грубые башмаки, да опасаюсь неодобрительного взгляда портье в «Боре»!

Длинная машина скользила по мокрому саду, но дождь уже перестал. Небо прояснялось, и от черной воды озера тянуло холодной сыростью. Всю дорогу, до самого центра города, они катили по большим лужам, в которых зыбко отражался свет фонарей. В такой поздний час, да еще и погода выдалась ненастная, улицы совсем опустели. Несмотря на яркое освещение, Цюрих этим вечером выглядел печально, и Альдо с признательностью подумал о Кледермане: в долгой прогулке по этой ледяной хлюпающей пустыне не было бы ровным счетом ничего приятного! А поразмышлять над проблемой, поставленной перед ним четой Кледерман, вполне можно, лежа в теплой постели. Пока что Морозини не представлял себе, как ее решить. Даже при помощи Адальбера. Разве что просто-напросто ограбить банкира?

Все еще перебирая в уме варианты, князь шагал по широкому, застланному толстым ковром коридору к своему номеру. Он вставил ключ в замочную скважину... И тут на него обрушилась темнота. Удар по затылку свалил венецианца с ног, и тот, словно сброшенная одежда, упал на заглушивший шум мягкий ковер...Альдо очнулся на узкой железной кровати в комнате, обставленной так убого, что даже монах-траппист погнушался бы ею. Стоявшая на столе керосиновая лампа освещала потрескавшиеся, покрытые плесенью стены. Первой мыслью Альдо было, что ему снится кошмар, но еле ворочающийся язык и гудящий череп убеждали в неприятной реальности происходящего, хотя он никак не мог припомнить, что же с ним произошло. С трудом приводя в порядок мысли, Альдо постепенно восстановил в памяти последние свои осознанные жесты: вот он остановился перед дверью, вот вставил ключ. Дальше – черная дыра. Стало быть, вопрос в следующем: каким образом он из коридора роскошного международного отеля попал в эту грязную яму? Мыслимо ли, чтобы напавшие на него сумели, пусть даже посреди ночи, вытащить его из отеля и куда-то перенести?

И что еще более странно: он мог свободно передвигаться, его не связали. Князь встал на ноги и подошел к единственному окну, узкому, с крепко запертыми ставнями. Что касается двери, она, хоть и выглядела ветхой, была снабжена новеньким замком, с которым Морозини никак не сумел бы справиться. Он не обладал талантами своего друга Адальбера и сейчас горько пожалел об этом. «Если нам суждено когда-нибудь встретиться снова, попрошу его дать мне несколько уроков!» – пробормотал он, вновь вытягиваясь на матраце, ничем не покрытом и, казалось, набитом булыжниками. Рано или поздно кто-нибудь обязательно сюда придет, а пока лучше потерпеть...

Долго ждать не пришлось. Стрелка часов Альдо – у него, как выяснилось, ничего не взяли – отсчитала десять минут, и дверь открылась, пропустив внутрь какое-то земноводное: сходство с жабой было поразительным, вплоть до бородавок. Позади уродца шел человек, при виде которого узник невольно вскрикнул от изумления. Вот этого типа он никак не ожидал еще раз встретить в своей жизни, по той простой причине, что считал его заточенным во французскую тюрьму или же должным образом переправленным в Синг-Синг: это был собственной персоной Ульрих, американец, с которым князь столкнулся два года назад, бурной ночью на вилле в Везине. Однако это возникновение из небытия не только не встревожило венецианца, но даже позабавило его: всегда лучше иметь дело с кем-то, кого уже знаешь.

– Опять вы? – добродушно спросил он. – Уж не назначили ли вас посланцем американских гангстеров в Европе? Я был убежден, что вы в тюрьме.

– Оставаться там или выйти – зачастую всего лишь вопрос денег, – произнес холодный резкий голос, воспоминание о котором еще хранила память Альдо. – Зря французы захотели переправить меня в Штаты: я этим воспользовался, чтобы выйти на простор, но отнюдь не атлантический. Выйди отсюда, Арчи, но далеко не уходи!

Ульрих устроил свое длинное костлявое тело, облаченное в хорошо сшитый твидовый костюм, на единственном стуле, предоставив кровать в полное распоряжение Морозини. Тот зевнул, потянулся, потом снова улегся, расположившись так спокойно, словно был у себя дома.

– Ничего не имею против откровенной беседы с вами, дорогой мой, но мы вполне могли бы поговорить и в отеле. Ведь вы, похоже, имеете туда свободный доступ? У вас здесь так гадко.

– Это, в общем-то, не курорт. Что касается того, о чем я хотел с вами поговорить, все дело укладывается в три слова: мне нужен рубин.

– Это у вас что, мания? В прошлый раз вы гонялись за сапфиром. Теперь – рубин. Вы намереваетесь похищать меня всякий раз, как вам захочется получить какой-нибудь драгоценный камень?

– Не притворяйтесь дурачком! Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. Рубин продал Кледерману этот болван Сарони, вообразивший, что сумеет всех обдурить и прикарманить камень. А сегодня Кледерман перепродал его вам. Так скажите мне, где он, и вас тут же отвезут обратно в город!

Морозини расхохотался:

– Где вы изучали психологию коллекционеров? Вы решили, что банкир привез меня сюда, чтобы продать мне редчайший предмет, который ему удалось заполучить? Разумеется, я хотел выкупить у него рубин, но Кледерман дорожит им как зеницей ока. Я потерпел неудачу.

– А я завладею им, и вы мне поможете.

– Отсюда, из этой ямы? Не представляю себе, каким образом. Кстати, это вы так ловко управились с беднягой Сарони?

– Нет, не я, это мой... наниматель, – ответил Ульрих с оттенком презрения, не ускользнувшим от Морозини. – Он сам вел допрос, а потом его подручный убил Сарони. Я лично терпеть не могу пачкать руки...

– Понимаю. Вы – мозг ассоциации?

В бледных глазах американца на мгновение вспыхнул огонек гордости.

– В самом деле, можно и так сказать!

– Странно! Я допускаю, что выработку планов не доверяют молодому Сигизмунду, ведь он отнюдь не светоч мысли, но... старик Солманский по-прежнему жив, несмотря на разыгранную в Лондоне комедию самоубийства. И если только он внезапно не впал в детство...

– Что ж, вы много чего знаете! Нет, он не впал в детство, но он болен. Средство, которое он принял, чтобы симулировать смерть, вызвало непредвиденные последствия. Он уже не может сам руководить операциями. Зачем, по-вашему, ему понадобилось брать на себя труд устраивать мне побег и поставить меня во главе шайки бандитов, вывезенных из Америки, Сигизмундом?

Разговор принимал неожиданный оборот, который весьма заинтересовал Морозини. Он поспешил воспользоваться своим преимуществом:

– Ясно, у них возникла потребность в человеке с крепкой хваткой. Сигизмунд – не более чем опасный и жестокий безумец. По всей вероятности, для его отца это тоже не секрет.

– Совершенно верно! – подтвердил Ульрих, его прямо-таки распирало от самодовольства.

– Иными словами, вы получаете распоряжения непосредственно от старика. Он здесь?

– Нет. В Варшаве...

Убаюканный похвалами бандит слишком быстро сболтнул это, но тотчас же спохватился:

– Вас это ничуть не касается!

– Чего же вы от меня ждете? Я уже сказал вам, что Кледерман хочет оставить рубин себе. Не понимаю, чем еще я могу быть вам полезен?

На грубом, топорном лице американца, словно маска, появилась недобрая улыбка.

– Все очень просто: вы устроите так, чтобы добыть его. Вы можете свободно прийти к нему в любое время. Так или нет?

– Если бы это было так, я бы уже составил план, но то, о чем вы сейчас меня просите, означает взломать сейф, вполне заслуживающий этого названия. Это же Форт-Нокс в миниатюре!

– Ну, не надо отчаиваться. Устраивайтесь, как хотите, но мне нужен рубин, иначе...

– Иначе – что?

– Вы можете стать вдовцом!

Это было так неожиданно, что Морозини вытаращил глаза.

– Что это значит?

– Очень просто: ваша жена у нас в руках! То самое прелестное создание, которое вы, рискуя собственной жизнью, явились вырвать из моих лап на вилле в Везине!

– Я прекрасно понял, но... она же сестра и дочь ваших хозяев? Неужели они приказали вам похитить мою жену?

Ульрих немного подумал, прежде чем ответить, потом поднял голову с видом человека, только что принявшего решение:

– Нет. Скажу даже, что эта деталь им неизвестна. Видите ли, мне показалось, что недурно было бы обеспечить себе гарантию против них и одновременно приобрести средство давления на вас!

Мозг Альдо работал с лихорадочной быстротой. Во всем этом было нечто странное. Поначалу он даже решил, что гангстер блефует.

– Когда же вы ее похитили? – безразличным тоном спросил он.

– Вчера вечером, около одиннадцати, когда она вместе с подругой выходила из «Гаррис-бара»... Вам этого достаточно?

– Нет. Я хочу позвонить домой!

– Почему? Вы мне не верите?

—Не верю. По-моему, срок слишком короткий для того, чтобы привезти ее сюда...

– Я не сказал, что она здесь. Но что она у меня в руках – вот в этом вы можете не сомневаться!

Альдо, всвою очередь, задумался. Когда он расстался с Анелькой, та только-только избавилась от приступов тошноты, но была, еще далеко не в блестящей форме. Трудно было представить себе ее потягивающей коктейли в «Гаррис-баре», пусть даже с подругой, которой, скорее всего, была Адриана. Во всяком случае, одно несомненно: Ульрих знал, что он женат на вдове Фэррэлса, но совершенно не представлял себе их нынешних отношений. Какое-то мгновение он лелеял мысль с широкой улыбкой заявить: «Моя жена у вас? Чудесно! Так оставьте ее себе, вы даже не представляете, какую услугу мне этим оказываете!» Альдо представил себе, какая физиономия сделается у Ульриха при этом известии... Однако, поразмыслив, он решил отказаться от подобного удовольствия. Венецианец по опыту знал, что этот человек опасен и без малейших колебаний начнет истязать Анельку, лишь бы добиться своего. А Альдо, как страстно ни желал вновь обрести свободу, вовсе не хотел смерти молодой женщине, и еще менее – чтобы ее подвергли пыткам. Самое разумное, что он мог сейчас сделать, – это принять предложенные ему условия игры. Это было единственной возможностью выйти на свежий воздух...

– Ну что? – спросил Ульрих. – Больше ничего не скажете?

– Новость такого рода требуется обдумать, разве не так?

– Может быть, но по-моему, вы уже достаточно размышляли. И что же?

Морозини изобразил на своем лице как можно более встревоженное выражение.

– Но, по крайней мере, вы ничего плохого ей не сделали?

– Пока еще нет. Скажу даже, что с ней очень хорошо обращаются.

– В таком случае, у меня нет выбора. Что вам, собственно, нужно?

– Я вам уже сказал: рубин.

– Не рассчитываете же вы, что я отправлюсь за ним сегодня ночью? А завтра рубин отнесут какому-нибудь ювелиру, там его вставят в оправу, чтобы подарить госпоже Кледерман по случаю дня ее рождения.

– И когда этот день рождения?

– Через тринадцать дней.

– Вы там будете?

– Разумеется! – ответил Альдо, с хорошо разыгранной усталостью пожав плечами. – Если только вы не оставите меня здесь.

– Не совсем представляю себе, на что вы можете пригодиться, сидя в этой яме. Так вот, слушайте меня хорошенько! Вас отвезут обратно в город, и вы будете находиться под моим наблюдением, господин князь! Разумеется, речи быть не может о том, чтобы обращаться в полицию: я об этом узнаю, и вашей жене придется несладко. Точно так же и речи быть не может о том, чтобы переехать в другой отель. Позже я назначу вам встречу. Вы можете попытаться узнать, какому ювелиру закажут оправу... – Ульрих встал и направился к двери, но перед тем, как ее открыть, обернулся: – Не делайте такое ужасное лицо. Если дела пойдут так, как я хочу, может случиться, что и вы найдете здесь свою выгоду.

– Не представляю, каким образом?

– А вы подумайте! Если я с вашей помощью смогу потрясти сейф Кледермана, очень может быть, что я отдам вам рубин...

– Как? – проронил ошеломленный Альдо. – Но я думал...

– Солманские хотят заполучить его любой ценой, а вот мне совершенно безразлично, достанется он им или нет! Надо быть таким тупицей, как Сарони, чтобы вообразить, будто такую штуку можно потихоньку продать. В сейфе у этого банкира, должно быть, найдется что-нибудь, чем куда легче набить карманы...

– Там много исторических драгоценностей. Их тоже не так легко продать.

– На этот счет не беспокойтесь. В, Америке продается все, да и цены повыше, чем здесь. До скорого!

Сидя на своей кровати, Альдо поднял руку и небрежно помахал ему. Минутой позже явилось земноводное по имени Арчи, украсившее свою физиономию жалким подобием улыбки:

– Тебя отвезут в город, парень, – заявил он.

Морозини не успел и рта раскрыть: нанесенный с невероятной силой удар дубинки снова отправил его в страну грез...

Во второй раз он очнулся в обстановке еще менее приятной, чем в первый: в том неизвестном доме, по крайне мере, была кровать. Теперь же Морозини открыл глаза в темном, холодном и сыром месте. Вскоре он понял, что лежит на траве, а вокруг лужайки растут прекрасные деревья. Между стволами виднелось озеро, лодочные сараи, рестораны на сваях.. Ночь еще не кончилась, фонари продолжали гореть. Продрогший, несмотря на шерстяное пальто, которое ему любезно вернули, Альдо скоро заметил огни «Бор-о-Лака», до которых, как ему показалось, было недалеко. И хотя голова на каждый шаг отзывалась болью, князь пустился бежать, мечтая о трех вещах: выйти из сада, вернуться в номер и согреться.

При виде вернувшегося в таком плачевном виде, хотя и трезвого вроде бы клиента, которого он считал давно спящим в своей постели, портье позволил себе только поднять бровь, – он скорее дал бы отрезать себе язык, чем осмелился задать вопрос. Альдо туманно махнул ему рукой и спокойным шагом направился к лифту: в глубине кармана он нащупал ключ от номера.

Горячий душ, две таблетки аспирина – и он нырнул в постель, решительно отогнав все мысли, способные помешать уснуть. Прежде всего – спать, а там поглядим!

Было не больше десяти часов, когда Морозини проснулся, чувствуя себя после сна куда лучше, чем ожидал. Для начала он заказал солидный завтрак, потом попросил соединить его по телефону с Венецией. История с похищением Анельки, хотя он не слишком-то поверил Ульриху, смущала его. Если это правда, значит, у него дома все вверх дном и, может быть, даже полно полиции? Ничего подобного: голос, который он услышал в трубке, – голос Дзаккарии – звучал спокойно и безмятежно. Альдо попросил позвать к телефону жену.

– Ее нет дома, – ответил верный слуга. – После вашего отъезда ей захотелось переменить обстановку, и она отправилась на несколько дней погостить к донне Адриане.

– Она взяла с собой вещи?

– Конечно. Столько, сколько требуется для недолгой поездки. Что-нибудь не так?

– Все в порядке, не беспокойся. Я только хотел сказать ей пару слов. Кстати, Ванда поехала с ней?

– Конечно...

– Превосходно. Я позвоню моей кузине.

Здесь ему тоже не повезло. Надменный мужской голос сообщил, что ни графини Орсеоло, ни княгини Морозини дома нет: дамы покинули Венецию накануне и отправились на Большие озера. Не зная точно, где остановятся, адреса они не оставили.

– А вы-то сами кто такой? – спросил Альдо, которому не понравился ни тон, ни голос этого типа.

– Я – Карло, новый слуга госпожи графини. Это все, что вашей светлости угодно знать?

– Это все. Спасибо.

Альдо повесил трубку. Он чувствовал себя растерянно. То, что происходило в Венеции, оказалось еще более странным, чем он предполагал. Где сейчас Анелька? В плену у Ульриха или мирно отдыхает на Лаго-Маджоре? Или, может быть, их похитили всех вместе – обеих женщин и Ванду в придачу? Или Адриана, не довольствуясь своими отношениями с семейством Солманских, решила теперь связаться с американскими гангстерами? Да еще этот новый слуга, тоже не без странности: имя вроде бы итальянское, но его чудовищный акцент наводил на мысль, что Карл или Чарли подошло бы ему больше. И что все это, собственно, может означать?

Длинный ряд вопросительных знаков выстраивался перед Морозини до тех самых пор, пока с шумом и грохотом на своем ярко-красном «Амилькаре», отделанном черной кожей, не подкатил Адальбер. Его появление произвело глубокое впечатление на дежурного на стоянке, уверенного, что в отель прибыл один из выдающихся гонщиков. Однако Морозини в восторг не пришел.

– Неужели ты не мог приехать поездом, как все люди? – проворчал он.

– Если ты настаиваешь на конспирации, надо было предупредить... и остановиться в деревенском трактире. Мы что, и правда должны стараться не обнаружить себя? Знаешь ли, моя, как говорят канадцы, «колесница» битком набита наисовременнейшими карбюраторами, компрессорами и чем-то там еще, что позволяет развивать потрясающую скорость. Если возникает какое-нибудь срочное дело, это может пригодиться. А ты что, не в духе? Неприятности?

– Если бы тебя за одну ночь два раза подряд стукнули по голове, ты бы тоже видел жизнь в менее розовом свете. Что же касается неприятностей, их хоть отбавляй...

– Пойдем в бар, выпьем по стаканчику, и ты мне все расскажешь!

В баре почти никого не было, и два друга, устроившись за столиком под сенью пальмы в кадке, смогли спокойно поговорить. Точнее, говорил Альдо, а Адальбер потягивал коктейль, время от времени шмыгая носом. Причем так часто и громко, что Морозини, которого это начало раздражать, спросил в конце концов, не простужен ли он.

– Нет, но я только что открыл, что шмыганье носом способно выразить любые оттенки чувств: печаль, презрение, гнев и Бог знает что еще. Так что я тренируюсь... Тем не менее мы действительно – особенно ты – оказались в трудном положении. Совершенно бредовая история, но я просто аплодирую тебе за твою выдержку с этим гангстером. Ты правильно сделал, что подыграл ему, и я даже спрашиваю себя, не поможет ли это нам схватить всю шайку.

– Думаешь?

– Да конечно же. То, что Ульрих действует в одиночку, нам весьма на руку. О чем мы еще можем мечтать, если не о том, чтобы натравить одну шайку на другую?

– Согласен, но что будет с Анелькой?

– Ставлю свою рубашку против морковного огрызка, что ее никто не держит в плену. Этот тип просто блефует. Он воспользовался благоприятными обстоятельствами, и я на твоем месте не стал бы терзаться сверх меры.

– О, но я вовсе не терзаюсь «сверх меры»! Я просто боюсь сделать ошибку, жертвой которой может оказаться она. Ну а теперь скажи, как ты представляешь себе развитие событий?

– В ближайшее время предлагаю тебе разделить обязанности. Ты мог бы встретиться с прекрасной Дианорой и попытаться ее образумить. Тем временем я узнаю, по-прежнему ли в Цюрихе Вонг и известно ли ему, где сейчас находится Симон.

– Зачем он тебе?

– Узнать, есть ли у него копия рубина, такая же точная, как копии сапфира и алмаза. Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы нам ее передать.

– Разумеется. Но ты забываешь, что сегодня рубин должны отдать ювелиру, чтобы тот изготовил для него великолепную оправу, достойную его новой владелицы.

– Однако прежде чем он этим займется, должно же пройти несколько дней? Надо постараться произвести подмену у ювелира. Если мы получим копию, нам, думаю, не составит никакого труда уговорить Кледермана или его жену, чтобы нас повели полюбоваться этим чудом. Я только что приехал, и сгораю от желания на него взглянуть...

– И ты думаешь, что сможешь подменить камень под носом у трех или четырех человек?

– Господи... ну конечно же. Что-то подсказывает мне, что в этот момент меня охватит вдохновение, – проговорил Адальбер, поднимая к потолку совершенно ангельский взгляд; – Хотя, разумеется, я предпочел бы, чтобы госпожа Кледерман проявила благоразумие и согласилась на твое ожерелье.

– Будь по-твоему. Я предприму еще одну попытку, хотя сильно сомневаюсь в успехе. Если бы ты видел, как она смотрела на рубин...

– Попытайся, по крайней мере, узнать, кто ее ювелир! Мы навестим его. По логике вещей, это должен быть Бейер, но мастеров такого уровня здесь несколько.

– Договорились. Завтра схожу к ней в такое время, когда Кледерман предположительно должен быть в банке. Я возьму с собой ожерелье, и мы посмотрим, что получится. А сегодня вечером, если хочешь, поужинаем вместе, и я пораньше лягу спать. Советую тебе сделать то же самое. Наверное, дорога тебя утомила?

– Меня? Я чувствую себя свежим как огурчик. И даже подумываю, не навестить ли мне Вонга сегодня же ночью. У нас не так много времени, и чем меньше мы будем его терять, тем лучше...

Альдо не пришлось долго раздумывать над тем, какой час будет наиболее благоприятным для его беседы с Дианорой: на подносе с его завтраком, между хлебной корзинкой и вазочкой меда, виднелся длинный конверт из плотной бумаги. В нем лежало написанное по всем правилам приглашение прийти к пяти часам на чай на виллу Кледермана.

– Наконец хоть что-то определенное! – прокомментировал это событие Видаль-Пеликорн, вернувшийся из своей ночной экспедиции с пустыми руками. – Я уже было начал думать, что Бог Израиля настроен против нас!

– Ты никого не застал у Вонга?

– Даже кошки. Ставни закрыты, двери заперты, а все вместе залито дождем. Я снова пойду туда после обеда и попытаюсь что-нибудь узнать у соседей. В Гельвеции корейцы не так уж часто встречаются. Кто-нибудь должен был заинтересоваться его приходами и уходами.

– Может быть, он уехал к Аронову?

– Если дом пуст, я это выясню. Не исключено, что вчера вечером Вонг был дома, и просто меня не услышал.

– И ты не попытался войти? Обычно двери не оказывают тебе длительного сопротивления.

– Если Вонг уехал, я понапрасну потерял бы время. И потом, лучше немного осмотреться днем, прежде чем браться ночью за какое-нибудь дело.

– В зависимости от того, что ты сегодня узнаешь, может быть, сходим туда вечером вместе...

Ровно в пять часов Морозини вышел из такси у знакомого уже ему подъезда. Дождь тоже не преминул явиться на эту встречу, и церемониал прошлого вечера двигался по накатанным рельсам до самого верха лестницы. Зато там дворецкий вместо того, чтобы направиться к рабочему кабинету банкира, свернул влево и распахнул перед гостем двойную дверь: госпожа ожидала его светлость в своих личных апартаментах.

При этих словах князь слегка нахмурился, но вскоре успокоился: безупречно выдержанный в стиле Людовика XVI салон, куда его провели, больше напоминал музей, чем будуар, располагавший к проявлению слабостей. И женщина, вошедшая в комнату пять минут спустя, в полной мере соответствовала чуть жеманной роскоши обстановки. Она была в платье из облачно-серого крепа с длинными рукавами и драпировкой, переходившей в повязанный вокруг шеи в шарф, на фоне которого очень красиво выглядело тройное ожерелье из мелкого жемчуга, такой же жемчуг украшал ее ушки. Никогда прежде Альдо не видел Дианору одетой так строго, но он вспомнил, что протестантский Цюрих вынуждал своих католических детей, пусть даже и миллиардеров, к несколько чопорному поведению.

Дианора протянула гостю царственную руку, отягощенную драгоценными перстнями, и одарила его насмешливой улыбкой.

– Как мило с вашей стороны, дорогой друг, принять мое столь неофициальное приглашение!

– Не стоит извиняться. Я как раз собирался, сударыня, просить вас о встрече. Мне нужно поговорить с вами...

– Говорят, великие умы всегда найдут общий язык. Сейчас подадут чай, и мы спокойно все обсудим.

Они вели обычный светский разговор ни о чем, пока дворецкий, сопровождаемый двумя горничными, не поставил перед Дианорой чайный поднос с сервизом из позолоченного серебра и саксонского фарфора и множество тарелочек с бутербродами, печеньями, пирожными и шоколадом – угощения хватило бы человек на десять.

Госпожа Кледерман приступила к «чайной церемонии», почти такой же сложной, как в Японии, и Морозини невольно залюбовался безупречной грацией этой женщины, в которую был так безумно влюблен десять лет назад. Казалось, она владеет тайной вечной молодости. Лицо, руки, светлые шелковистые волосы – все в ней было гладким, свежим, свободным от малейшего недостатка. В точности такая, как прежде! И большие, окаймленные длинными ресницами глаза сохранили свое аквамариновое сияние. Даже после недавнего своего открытия Альдо понимал страсть банкира к этому восхитительному творению природы, хотя сам оставался равнодушным: насколько больше ему нравились веснушки и дразнящая улыбка Лизы!

– Дайте мне угадать, о чем вы хотели побеседовать со мной, – проговорила Дианора, ставя на стол пустую чашку. – Держу пари, речь пойдет о рубине!

– Совсем не трудно догадаться. И мы должны поговорить о нем очень серьезно. Эта история намного печальнее, чем вам представляется.

– Какой зловещий тон! Я знавала вас более веселым, милый мой Альдо... или нам следует забыть о том, что мы были друзьями?

– Некоторым воспоминаниям никогда не изгладиться из памяти, и как раз во имя нашей дружбы я и прошу вас отказаться от этого камня.

– Слишком поздно! – усмехнулась она.

– Что это значит – слишком поздно?

– Даже если бы я и захотела – а об этом и речи быть не может! – я не могла бы вам его вернуть. Вчера утром Мориц уехал в Париж. Только Картье кажется ему достойным создать обрамление, подобающее этому чуду...

– Но ведь и здесь есть хорошие художники?

– Конечно, но только совершенство меня достойно, вы ведь знаете это?

– Я никогда не утверждал противного, и именно потому мне омерзительно думать, что этот кровавый камень с ужасным прошлым может стать вашей собственностью. Вы играете с дьяволом, Дианора!

– Не говорите глупостей! Мы живем не в средние века.

– Прекрасно, – вздохнул Морозини. – Остается только надеяться, что с Кледерманом во время его поездки ничего не приключится... – О, поездка будет очень короткой: он возвращается сегодня ночью. По завершении работы украшение Привезет точно к празднику тайный гонец. Разве это не интересно?.. Кстати, могу я рассчитывать на ваше присутствие?

– Тогда вам придется пригласить и моего друга Видаль-Пеликорна: он вчера ко мне приехал.

– Правда? О, я так рада! Обожаю этого человека!.. Но поговорим теперь о вас. Собственно, только ради этого я вас и позвала.

– Обо мне?.. Не вижу, о чем здесь говорить!

– Да не скромничайте вы! Вам это совершенно не идет, и у меня к вам серьезные претензии. Значит, вы женились?

– Пожалуйста, Дианора, давайте поговорим о чем-нибудь другом. Да, я женился, однако не по своей воле.

– Значит, вас все-таки можно принудить? Эта молоденькая дурочка, поймавшая в свои сети бедного Эрика Фэррэлса, творит настоящие чудеса. Объясните мне, как это вышло, я-то думала, что знаю вас?

– Здесь нечего объяснять. Вы все поймете, когда я скажу вам, что подал прошение в Рим об аннулировании брака.

Насмешливое выражение лица молодой женщины внезапно сменилось серьезным.

– Я рада этому, Альдо. Эта женщина тем опаснее, что на вид она ангел. Признаюсь, услышав о вашей женитьбе, я испугалась за вас. И Мориц тоже, потому что он очень вас ценит. Мы оба твердо убеждены в том, что она отравила Фэррэлса... и было бы жаль потерять такого человека, как вы.. – тут Дианора внезапно развеселилась. – А теперь не расскажете ли вы мне про ваши с Лизой, моей падчерицей, приключения? Не так давно я с удивлением услышала, что, когда вы вернулись с войны, вам предлагали на ней жениться?

– Да, это так, – пробормотал смущенный Альдо.

– Невероятно! – продолжала смеяться Дианора. – Подумать только, я чуть было не стала вашей тещей! Какой ужас! Не думаю, что мне это понравилось бы. По крайней мере, в то время...

– Почему такая оговорка? С тех пор вы переменили мнение на этот счет? – спросил немного удивленный Морозини.

– Да. На самом деле жаль, что вы отказались, хоть это и делает вам честь. Теперь вы не были бы в таком неприятном положении. Лиза немного безрассудна, но она хорошая девушка. А ее венецианские приключения, этот невообразимый маскарад! Я так смеялась. После этого я стала относиться к ней с некоторым уважением. Из нее вышла бы безупречная княгиня Морозини.

Изумление Альдо росло с каждым ее словом.

– Вы? Вы, Дианора, говорите мне это? Не верю своим ушам! Значит, вы с ней больше не на ножах?

– Раньше так и было, но прошлой зимой многое изменилось. Наверное, вы этого не знаете, но Мориц перенес серьезную операцию. Я так боялась... До такой степени, что... я поняла, как он мне дорог.

Уже несколько минут она, опустив глаза, нервно теребила свой жемчуг. А потом вдруг прямо посмотрела в глаза Альдо.

– Когда я кружила по больничной приемной, дожидаясь конца операции, я поклялась, если все пройдет хорошо, стать безупречной женой. Любящей.... и верной женой!

Морозини, наклонившись к ней, взял обеими руками пальчики Дианоры.

– Вы поняли, что любите его, – очень мягко сказал он. —И позвали меня сегодня за тем, чтобы сказать мне об этом. Я не ошибся?

Она неуверенно ему улыбнулась. Наверное, именно так улыбнулась бы юная девушка, рассказывающая своему отцу о первой любви, подумал растроганный Альдо.

– Да, – сказала Дианора. – Именно так. Я поняла, может быть, с опозданием, что у меня удивительный муж, и тогда...

– Если вы вспоминаете иногда о том, чем мы были друг для друга, решительно забудьте об этом!.. Или лучше скройте в самой глубине вашего сердца. Никто туда не заглянет. Особенно я!

– Я не сомневаюсь в вашей скромности. Вы благородный человек, Альдо, но мне необходимо было сказать вам, чтобы между нами не оставалось ничего не договоренного...

Помолчав немного, Дианора неожиданно спросила:

– Раз мы с вами теперь старые добрые друзья, позволите ли вы мне задать вам один вопрос?

– Это ваше право.

– Кого вы любите? Если, конечно, любите кого-нибудь?

К великому своему неудовольствию, венецианец почувствовал, что краснеет. Он попытался вывернуться:

– В эту самую минуту я люблю вас, Дианора. Я только что узнал незнакомую мне прежде женщину, и она мне очень нравится.

– Не говорите чепухи!.. Хотя я с удовольствием вам поверила бы. Наверное, Лиза сделала такое же открытие...

Услышав это имя, Альдо от неожиданности покраснел еще сильнее. Дианора опять засмеялась.

– Ну, хорошо, я не хочу вас пытать... только знайте, что вы ответили на мой вопрос.

Полчаса спустя, прощаясь с Дианорой, Альдо оказался во власти сложного чувства – вместе с облегчением от мысли, что ему не придется больше выдерживать притязания бывшей любовницы, он испытывал к ней большую нежность. Она стала дорога ему теперь, когда искренне полюбила своего мужа. Тем более что, кажется, и Лиза сложила оружие. И ко всему этому добавлялась мучительная тревога, стоило вспомнить о том, какие беды может навлечь на эту, отныне сплоченную, семью проклятый рубин. Что же делать, как избежать этого?

– Да, незавидное положение! – признал Адальбер, когда Альдо рассказал ему, как прошла встреча. – У нас все меньше простора для действий. Вонг уехал. Одна из соседок видела, как пять дней тому назад он покидал виллу с большим чемоданом в руках. Я ходил на вокзал и пытался выяснить, какие поезда уходили оттуда в тот вечер около восьми часов. Таких было несколько, в том числе один на Мюнхен и далее на Прагу. Но я не могу понять, зачем ему туда возвращаться?

– Может быть, он отправился дальше? Если ты начертишь прямую линию, соединяющую Цюрих, Мюнхен и Прагу, и продолжишь ее, ты окажешься прямо в Варшаве.

– И Симон тоже там?

Морозини, бессильный что-либо утверждать, только развел руками.

– У нас нет никакого способа это выяснить, и, в любом случае, мы не успеем его найти, чтобы получить копию рубина. Зато, может быть, стоит послать твоих близнецов понаблюдать за окрестностями дома Картье в Париже?

Адальбер с веселым любопытством взглянул на друга.

– Скажи-ка мне откровенно, не подумываешь ли ты перехватить гонца, которому поручено привезти сюда готовое ожерелье?

– Ну разумеется! Все, что угодно, лишь бы не позволить этому проклятому камню повредить Кледерманам! Но поскольку оправа будет роскошной, надо будет устроить так, чтобы полиция ее нашла...

– Ты делаешь успехи! А... твой приятель-гангстер? Что ты ему скажешь? Меня очень удивит, если этот тип не объявится в самое ближайшее время.

Ульрих и в самом деле не заставил себя ждать. В тот же вечер, поднявшись к себе в номер, чтобы переодеться к ужину, Альдо нашел на полу записку, в которой его приглашали выкурить сигару около одиннадцати часов рядом с беседкой на Бюркли-плац, неподалеку от его отеля.

Он явился туда в назначенный час, и американец уже поджидал его, сидя на скамейке, с которой открывался вид на темное ночное озеро, в водах которого отражались тысячи огней.

– Вы что-нибудь узнали? – без предисловий спросил бандит.

– Да, но прежде расскажите мне о моей жене!

– Уверяю вас, она прекрасно себя чувствует! Пока вы ведете честную игру, у меня нет оснований плохо с ней обращаться.

– И когда вы мне ее вернете?

– Как только рубин или другие драгоценности окажутся у меня в руках. Я дал вам слово.

– Хорошо. Новости вот какие: рубин отправился в Париж, к ювелиру Картье, которому поручено, по-видимому, сделать из него ожерелье. Кледерман сам отвез камень... и я предполагаю, что он лично отправится и забирать украшение. Его жена не смогла мне сказать точно, потому что это сюрприз к дню ее рождения.

Американец немного поразмышлял, отчаянно затягиваясь толстой, будто ножка стула, сигарой.

– Ладно! – вздохнул он наконец. – Лучше подождать, пока камень вернется сюда. Теперь слушайте меня внимательно! В праздничный вечер я буду в доме Кледерманов – им наверняка потребуется дополнительная прислуга. Когда решу, что момент настал, дам вам знак, и вы проведете меня к бронированной комнате, а как в нее проникнуть, объясните прямо сейчас. Затем вы вернетесь наблюдать за тем, что происходит в гостиных, разумеется, главным образом присматривая за банкиром. Если он соберется выйти, вы его задержите. Итак, я слушаю вас!

Морозини довольно точно описал кабинет банкира и подступы к бронированной комнате. Он не испытывал ни малейшего раскаяния, снабжая бандита сведениями, потому что готовил для него неожиданный поворот. Что, и преподнес в заключение своего рассказа:

– И, наконец, последнее: маленький ключик, которым отпирается дверь бронированной комнаты, висит на шее у Кледермана, и я не представляю себе, каким образом вы ухитритесь его заполучить.

Это известие совсем не понравилось Ульриху, и тот что-то пробурчал сквозь зубы. Однако если Альдо думал, что он признает себя побежденным, то ошибался. Прошло всего несколько секунд, и помрачневшее лицо американца озарилось:

– Главное – это знать, – изрек он.

– Вы же не собираетесь его убить? – резко спросил Морозини. – В таком случае, на меня не рассчитывайте!

– Может, вы любите его сильнее, чем свою жену? Не беспокойтесь, я намерен решить эту проблему другим способом... и без лишней жестокости. Я – истинный профессионал, так и знайте. А теперь слушайте, что я вам скажу.

Очень доходчиво он объяснил Альдо, что тому предстоит сделать, даже не подозревая, что человек, которого он считал полностью от себя зависящим, готов на все, чтобы вернуть рубин, но при этом не позволить весельчаку Ульриху сбежать с одной из лучших в мире коллекций драгоценностей.

Когда он закончил, Морозини ограничился тем, что прогнусавил в лучшем чикагском стиле:

– С моей стороны все будет о'кей!

Это заявление несколько ошарашило собеседника, но он воздержался от комментариев, и они расстались, чтобы встретиться в следующий раз вечером 16 октября.

11ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ДИАНОРЫ

Вполном соответствии с фасадом залы для приемов «виллы» Кледермана свое внутреннее убранство позаимствовали у итальянского Ренессанса. Мраморные колонны, позолоченные расписные кессонные потолки, тяжелая мебель и старинные ковры представляли собою достойное обрамление для нескольких прекрасных картин: одного Рафаэля, двух Карпаччо, одного Тинторетто, Тициана и Боттичелли. Эти картины свидетельствовали о богатстве дома еще красноречивее, чем роскошь обстановки. Обойдя гостиную, Альдо вернулся к хозяину и похвалил полотна.

– Похоже, вы коллекционируете не только драгоценности?

– Ну, эта маленькая коллекция собрана в основном для того, чтобы заманивать сюда почаще мою дочь: она не слишком любит этот дом как таковой.

– А ваша жена, думаю, любит?

– Мало сказать. Дианора обожает виллу. Она говорит, что именно такой дом ей подходит. Лично мне достаточно было бы хижины в горах – лишь бы я мог разместить в ней комнату-сейф.

– Надеюсь, Дианора в добром здравии? Я думал, что увижу вас вместе...

– Только не сейчас. Вы ведь, наверное, знаете, она Так любит эффекты! И не появится до тех пор, пока не соберутся все, кто приглашен на ужин.

Вечер, как это часто практиковалось в богатых домах Европы, был четко поделен на две части: ужин человек на шестьдесят, в котором принимали участие только «самые близкие» и наиболее значительные персоны, а следом за ним – бал, куда собиралось раз в десять больше гостей.

Адальбер с самым непринужденным видом задал вопрос, который вертелся у Альдо на языке:

– Мне кажется, нам предстоит грандиозный праздник. Есть ли надежда увидеть здесь мадемуазель Лизу?

– Меня бы это удивило. Моя дикарочка не раз говорила, что не переносит «эти огромные светские сборища». Почти так же, как здешнюю обстановку, которую находит чересчур пышной. Она прислала моей жене роскошную корзину цветов с очень милой записочкой, и, думаю, тем и ограничится.

– А где она сейчас? – осмелился спросить Альдо.

– Об этом лучше поинтересоваться у торговца цветами с Банхофштрассе. Лично я не знаю... Господин посол, сударыня, какая честь принимать вас у себя нынче вечером, – добавил банкир, обращаясь к вошедшей паре, судя по виду – англичанам.

Как того требовал этикет, друзья раскланялись и вновь отправились бродить по гостиным, обильно украшенным в честь праздника розами и орхидеями. Цветы казались особенно прекрасными в живом свете свечей, заменявшем на сегодняшний вечер холодный электрический – только громадные напольные канделябры с длинными свечами могли должным образом озарить триумф Дианоры. Целой армии слуг в ливреях английского покроя под водительством импозантного дворецкого было поручено заботиться о гостях, среди которых были и сливки швейцарского банковско-промышленного капитала, и иностранные дипломаты, и известные литераторы. Однако – никаких художников или актеров, они бы могли нарушить стиль этой толпы, в которой не все женщины были одинаково элегантны, но все сияли роскошными драгоценностями, среди которых попадались весьма старинные. Возможно, те, кто приглашен только на бал, окажутся менее чопорными, но сейчас здесь собрались исключительно солидные и серьезные особы.

Едва войдя в дом, Альдо нос к носу столкнулся с Ульрихом. Гангстер, как и обещал, преобразился в безупречного слугу, ничем не отличавшегося от остальных, и в данный момент обслуживал гардероб у лестницы, где уже скопилось множество весьма дорогих мехов. «Сообщники» только перемигнулись. Было заранее условлено, что Морозини проводит своего необычного знакомца в рабочий кабинет банкира и даст ему необходимые указания во время бала.

В толпе сновали лакеи, нагруженные подносами с шампанским. Адальбер взял два бокала и передал один из них другу.

– Ты знаешь кого-нибудь из приглашенных? – спросил он.

– Никого. Мы ведь не в Париже, Лондоне или Вене, и у меня здесь нет никакой родни, даже самой отдаленной. А ты чувствуешь себя неуютно среди незнакомых людей?

– Ну, в анонимности есть своя прелесть. Можно расслабиться. Надеешься, что мы увидим рубин сегодня вечером?

– Надеюсь. Во всяком случае, посланец нашего приятеля продемонстрировал примерную скромность и ловкость. Никто его не видел, никто ничего не заметил.

– Точно. Теобальд с Ромуальдом,, сменяя друг друга, дежурили у дверей Картье, но ничто не привлекло их внимания. Твой Ульрих был прав: пытаться перехватить драгоценность в Париже – дело бесполезное... Святой Боже!

Все разговоры умолкли, и восклицание Адальбера прозвучало во внезапно наступившей тишине, выразив общее восхищение гостей: на пороге показалась Дианора.

Она вошла в очень строгом черном бархатном платье с маленьким треном, и у Альдо сжалось сердце: перед его мысленным взором мгновенно предстал портрет его матери кисти Сарджента – одно из лучших украшений палаццо Морозини в Венеции. Платье, выбранное Дианорой для этого вечера, так же, как и платье покойной княгини Изабеллы, чуть присборенное на груди и плотно облегающее талию, оставляло обнаженными руки, шею и плечи. Дианора когда-то восхищалась этим портретом и, конечно, вспомнила о нем, заказывая туалет к празднику. И в самом деле, разве можно было найти лучшее оформление для сказочного камня, чем ее светящаяся кожа? Рубин Хуаны Безумной сверкал своим зловещим огнем в центре ожерелья, составленного из изумительных бриллиантов и двух других рубинов, поменьше. Вопреки обыкновению ни на руках, ни в ушах молодой женщины не было украшений. Не было драгоценностей и в искусно подчеркивающей стройность шеи высокой прическе из серебристо-пепельных волос. И только туфельки из пурпурного атласа, мелькавшие в такт шагам под темной волной платья, перекликались с завораживающим оттенком рубина. От красоты Дианоры у всех присутствующих перехватило дыхание, гости молча смотрели, как она приближается, как улыбается... Муж поспешил к имениннице, галантно поцеловал руку, повел к наиболее именитым из собравшихся.

– Ну-ка, помоги мне, – попросил Видаль-Пеликорн, обладавший, впрочем, отличной памятью. – На портрете Сарджента твоя мать изображена с сапфиром?

– Нет. Там на ней только кольцо: квадратный изумруд. Ты тоже заметил, что платье такое же?

Внезапно тишина взорвалась: кто-то зааплодировал, и все восторженно подхватили. В зале воцарилась атмосфера настоящего праздника. Гостей пригласили к столу.

Ужин был подан на саксонском фарфоре и серебре, вино разливали в гравированные золотом бокалы дивной красоты, и трапеза шла именно так, как и должна была идти: роскошно, вкусно и удручающе скучно. Одно блюдо сменяло другое: икра, дичь, трюфели, бокалы наполнялись потрясающими французскими винами, но с соседями Альдо не повезло. По правую руку от него сидела толстая гурманка, по всей видимости, симпатичная, но говорившая только о кухне, а по левую – тощая и сухая дама, вся осыпанная бриллиантами, она ничего не ела и еще меньше разговаривала. Поэтому венецианец следил за переменой блюд со смешанным чувством облегчения и тревоги – по мере приближения к десерту приближалось и время, когда ему придется сыграть, может быть, самую трудную в жизни роль – проводить грабителя к сокровищам друга и сделать так, чтобы тот ничего не унес. Задача не из легких!

Адальберу повезло больше: напротив него оказался профессор Венского университета, помешанный на древней истории, и с самого начала ужина они оба, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, только и делали, что радостно перебрасывались хеттами, египтянами, финикийцами, персами и шумерами, с пылом, возраставшим по мере того, как в очередной раз наполнялись их бокалы... Они настолько увлеклись беседой, что понадобилось призвать их к порядку, чтобы бургомистр Цюриха смог обратиться к госпоже Кледерман с короткой, но изысканной речью, посвященной дню ее рождения, по случаю которого устроен столь великолепный праздник. Затем банкир, в свою очередь, сказал несколько любезных слов гостям и нежных – жене, после чего приглашенные наконец получили возможность встать из-за стола и перейти в просторный бальный зал, утопавший в зелени и розах. Двери по другую сторону широкой лестницы вели в зимний сад и в гостиную, целиком отданную любителям карточной игры. Невидимый струнный квартет, сопровождавший ужин, сменился оркестром цыган в красных венгерках, расшитых черными бранденбурами. Начали стекаться гости, приглашенные только на бал, принося с собой свежесть ночного воздуха. Ульрих и прочие слуги сновали среди вновь прибывших. Решительные действия должны были начаться, когда бал разгорится по-настоящему... Незадолго до полуночи Альдо подумал, что времени, по-видимому, осталось совсем мало. Дорого бы он дал, чтобы избежать того, что ему предстояло!

Большая часть приглашенных уже собралась. Кледерман позволил себе передышку, сев за партию в бридж с тремя весьма солидными господами. А Дианора, освободившись от своих обязанностей хозяйки, приняла приглашение Альдо на танец.

Впервые за весь вечер ему удалось приблизиться к молодой женщине. Теперь, кружа ее в вальсе, почти соприкасаясь с ней, он смог по достоинству оценить и волшебный цвет ее лица, и нежность кожи, и шелковистость волос, и победный блеск сиявшего на шее рубина. И не удержался от комплимента.

– Картье сотворил чудо, – заметил венецианец, – но он мог бы взять и какой-нибудь другой камень. Ожерелье выглядело бы не менее роскошно.

– Вы думаете? Заменить рубин такого размера не так уж легко, – отозвалась Дианора. – И знаете, я просто влюбилась в этот камень!

– А я его ненавижу! Дианора, Дианора! Почему вы не хотите поверить; что, надев эту проклятую драгоценность, вы навлекаете на себя опасность?

– О, я не стану носить рубин часто! Подобные драгоценности проводят больше времени в сейфе, чем на своих владелицах. Как только кончится бал, он туда и отправится!

– И вы забудете о нем, получив то, чего желали: великолепный камень, минуты триумфа? Понимаете ли вы, что пугаете меня, что я не перестаю дрожать за вас?

Слегка прижавшись к Альдо, она одарила его лучезарной улыбкой:

– До чего же приятно это слышать! Вы будете непрестанно думать обо мне? И вы хотите, чтобы я, услышав такое, захотела расстаться со столь магической драгоценностью?

– Вы забыли о нашем последнем разговоре? Вы любите мужа?

– Да, но это вовсе не означает, что я начисто отказываюсь от приятных воспоминаний. И мне кажется, вам я обязана самыми прекрасными, – добавила она, снова становясь серьезной.

Но Альдо уже смотрел в другую сторону. Он ошеломленно наблюдал за тем, как в зал, весело улыбаясь, входят трое – мужчина и две женщины: Сигизмунд Солманский, Этель и... Анелька. Князь остановился.

– А эти-то что здесь делают? – процедил он сквозь зубы.

Дианора, удивленная внезапной остановкой партнера, проследила за его взглядом и простодушно ответила:

– Они? О-о, я совсем забыла, что, встретив пару дней назад молодого Сигизмунда и его женушку, пригласила их к себе. Вы же знаете, мы старые друзья, он сопровождал меня, когда мы с вами встретились в Варшаве. Но... я понятия не имела, что его сестра тоже здесь и что он собирается привести и ее. Но как же, дорогой князь, неужели вы не знали, что ваша жена в Цюрихе?

– Нет, не знал. Дианора, это безумие – пригласить сюда таких людей! Они явились не затем, чтобы приветствовать вас, – они хотят заполучить то, что у вас на шее!

Госпожа Кледерман заметно встревожилась. Она некоторое время молча смотрела на внезапно побледневшего и словно оцепеневшего кавалера, прикрывая рукой колье, потом произнесла: – Вы нагоняете на меня страх, Альдо!

– Наконец-то!

– Простите... Мне нужно пойти встретить их. Это... это мой долг хозяйки.

Адальбер тоже заметил новоприбывших и, протолкавшись сквозь толпу, присоединился к другу.

– Что им здесь надо? – прошептал он.

– Ты сумеешь ответить на этот вопрос не хуже меня, – усмехнулся Морозини. – Во всяком случае, мы имеем возможность убедиться, что для несчастного, незаконно лишенного свободы существа милейшая Анелька выглядит совсем неплохо!

– Тогда почему же этот тип сказал тебе, что похитил ее?

– По-видимому, он полагал, что я ничего не узнаю. Этот тип очень наивен в своем роде. Вполне возможно, эта интермедия нравится ему не больше, чем мне. Впрочем, сейчас я все выясню!

И, не желая тратить время даром, князь направился к двери, сделав большой крюк, чтобы не столкнуться лицом к лицу с нежданными гостями и дать им беспрепятственно пройти к буфету в сопровождении Дианоры. У Альдо не было никакого желания обмениваться притворными любезностями со своими злейшими врагами.

Американца Морозини обнаружил у лестницы. Тот поставил ногу на нижнюю ступеньку и замер в таком положении: казалось, он раздумывает, стоит ли подниматься. Ульрих выглядел мрачным, и Морозини поймал его тревожный взгляд. Но это не помешало князю решительно наброситься на переодетого гангстера.

– Пошли, – процедил он сквозь зубы. – Надо поговорить!

Альдо попытался вытащить американца из дома, но тот воспротивился:

– Не стоит выходить – есть местечко поудобнее...

Ульрих попросил одного из помощников заменить его, и «сообщники» один за другим пробрались вглубь безлюдного гардероба. Место было действительно спокойным, мирным, и шум бала проникал сюда сильно приглушенным толщей меховых шуб, накидок и прочих одежд. Отойдя достаточно далеко от входа, Морозини схватил гангстера за отвороты фрака.

– Ну, теперь мы наедине! Ваши объяснения!

– Не надо меня трясти. Я и так все скажу.

Он был раздосадован, но голос его не дрогнул, и Морозини отпустил его.

– Ну, я жду! Объясните, каким образом моя жена, которую вы якобы держите в плену, только что появилась в этом зале и весьма нарядно одетая?

Произнеся эти слова, Альдо вытащил портсигар, достал сигарету и постучал ею по золотой коробочке, прежде чем прикурить. Ульрих кашлянул.

– Не найдется ли и для меня сигаретки? Я уже несколько часов не курил...

– Дам, когда ответите.

– Ну, это не сложно. Я говорил вам, что не особенно доверяю Сигизмунду, и с тех пор, как старик более или менее отошел от дел, остерегаюсь всех. Вот я и решил позаботиться немного о себе самом. Поскольку мне поручили следить за вами, мне пришло на ум немного вас пошантажировать и получить благодаря вам побольше барыша. Я и сказал, что похитил вашу жену. И вроде бы сработало: вы поверили...

– Это вам показалось, что сработало! Если уж хотите знать все, я чуть не сказал вам: «Оставьте ее себе». Но не станем отвлекаться. Я видел, что она пришла вместе с Солманскими. Как это могло получиться?

– Понятия не имею. Когда я их увидел, мне показалось – потолок рухнул мне на голову!

– А они вас видели?

– Нет, я поспешил испариться. Значит, теперь вы не станете помогать мне получить то, что там? – добавил он, выразительно глянув на потолок.

– Нет... но, возможно, я предложу вам компенсацию...

Тусклый взгляд гангстера чуть оживился.

– Это как?

– В сейфе отеля, где я остановился, хранится очень красивое рубиновое ожерелье, которое я привез, чтобы обменять на камень, купленный Кледерманом у вашего друга Сарони...

– Вот идиот этот Сарони! Надо же – решиться действовать в одиночку!

– А вы-то чем лучше, мой мальчик? Но я предлагаю вам достойно выпутаться из этой истории, да еще получить награду в виде моего ожерелья, если с вашей помощью мне удастся поймать банду. Прежде всего – зачем Солманские явились сюда сегодня вечером?

– Клянусь, не знаю! Но не так уж трудно догадаться: хотят завладеть рубином. Теперь, когда вокруг него еще и целая куча бриллиантов, он стал еще краше...

– Просто смешно. Кледерман не дитя, тут у него наверняка полно полицейских в штатском.

– Я сказал только то, что думаю. А ваше ожерелье – оно стоящее?

– Я только что объяснил вам, что привез его, чтобы обменять на камень. Оно стоит не меньше ста тысяч долларов.

– Да, но его нет сейчас с вами. Где гарантия, что я получу его, если помогу вам?

– Мое слово! Я никогда не давал его зря, и готов убить каждого, кто меня в этом заподозрит! Вот что я хочу знать...

Звук выстрела не дал князю закончить фразу. Почти сразу же после хлопка в зале поднялся страшный шум, все разом закричали. Двое мужчин в гардеробе застыли и переглянулись.

– Там стреляли, – сказал Ульрих.

– Пойду посмотрю. Оставайтесь здесь, я скоро вернусь.

Альдо вбежал в зал и с большим трудом принялся продираться сквозь толпу, сгрудившуюся у одного из буфетов с прохладительными напитками. Трое слуг пытались сдержать любопытных. От того, что князь увидел, добравшись до цели, у него перехватило дыхание – на полу, лицом вниз, лежала Дианора, и из раны на ее спине струилась кровь! Несколько человек склонились над ней, а муж, с искаженным болью лицом, поддерживал ее голову.

– Господи! —выдохнул Альдо. – Кто это сделал?

Кто-то, он не разглядел кто, ответил ему:

– Стреляли снаружи, через окно. Какой ужас!

Тем временем один из официантов, объявив, что он из полиции, взял дело в свои руки, и никто не стал ему возражать. И начал он с того, что попросил разойтись тех, кто склонился над телом. Среди них была и Анелька, и Альдо невольно оказался лицом к лицу с ней.

– Ну и ну! – воскликнула она, нимало не смутившись. – Вот и вы! Откуда вы взялись?

– Это мне следовало бы спросить, что вы здесь делаете?

– Почему бы мне не быть на балу, если и вы здесь?

– Помолчите-ка немного, – приказал полицейский. – Не место и не время спорить. И, кстати, кто вы такие?

Альдо назвал свое имя, а заодно и имя своей жены, но той захотелось кое-что прибавить:

– Вам следует спросить моего драгоценного муженька, где он находился в то время, когда стреляли в госпожу Кледерман. Очень странно, но его не было в зале!

– На что это вы намекаете? – загремел Альдо, испытывая жгучее желание хлестнуть как следует по наглой физиономии.

– Я ни на что не намекаю. Я говорю, что вы вполне можете оказаться убийцей. Разве у вас не было оснований разделаться с ней? Прежде всего – затем, чтобы завладеть ожерельем, вернее, большим центральным рубином. Она же не согласилась уступить вам камень, когда вы заходили к ней дней десять назад?

Альдо в изумлении смотрел на молодую фурию. Откуда, черт побери, ей это известно? Неужели Солманский держит шпиона в самом доме Кледермана?

– Когда дама приглашает меня на чашку чая, мне случается принять приглашение. Что же до вас... припомните, чью фамилию носите, и не ведите себя, как уличная девка!

– На чашку чая? Правда? Вы имели обыкновение попивать чаек, когда были ее любовником?

Полицейский больше не старался прекратить ставший для него столь интересным диалог. Однако при последнем слове, выкрикнутом молодой женщиной, Кледерман встал, оставив безжизненное тело успевшему приехать врачу, и шагнул к чете Морозини. В его мрачном взгляде отчаяние уступило место гневному недоумению.

– Вы были ее любовником?! Вы?! Вы, которому...

– Я был им еще в то время, когда Дианора была графиней Вендрамин, и нас разлучила война. Окончательно, – пояснил Альдо.

– Могу это засвидетельствовать! – закричал Адальбер, вставая рядом с другом. – Вам не в чем его упрекнуть, Кледерман. Ни его, ни вашу жену! Дело в том, что мадам... мадам Морозини затаила злобу на своего мужа, когда он подал прошение об аннулировании их брака. Она что угодно скажет, лишь бы навредить ему!

– Сразу видно, что вы его дружок, – еще более ядовито, чем всегда, бросила Анелька. – Тем более что вы тоже охотились за рубином, да-да, вы тоже! Ну, и ваше ценное свидетельство...

– За рубином? Каким еще рубином? – вмешался полицейский.

– Вот этим, посмотрите, – ответил банкир, возвращаясь к телу жены. – О-о...

Бросившись на колени, он откинул рассыпавшиеся волосы убитой, обнажив шею. Потом при помощи доктора с бесконечной осторожностью перевернул тело: ожерелье исчезло!

– Мою жену убили, чтобы украсть его! – загремел банкир в бешенстве. – Я требую найти убийцу, требую найти вора!

– Это не так уж сложно, – прошипела Анелька. – Они оба перед вами. Один убил, а другой воспользовался суматохой, чтобы украсть ожерелье.

– Если вы намекаете на меня, – буркнул Видаль-Пеликорн, – то я был в это время в гостиной, где идет игра. А вот вы были совсем рядом, вы... или ваш брат? Кстати, где он?

– Он только что был здесь, но моя невестка очень впечатлительна, ей стало дурно, и ему пришлось ее увести. – Сейчас мы в этом удостоверимся, – снова вмешался полицейский. – Но прежде, господа, с вашего разрешения я должен обыскать вас.

Альдо и Адальбер с превеликой любезностью позволили это сделать, и, естественно, ничего не было обнаружено.

– На вашем месте, – насмешливо посоветовал полицейскому Морозини, – я бы поторопился проверить, как себя чувствует графиня Солманская, и тщательно пошарил бы в карманах ее супруга.

– Сию минуту это и сделаю. Однако вы так и не сказали мне, где были в Момент, когда стреляли в госпожу Кледерман.

– Очень просто, инспектор, он был со мной!

На глазах изумленного Альдо из-за колонны появилась Лиза. Она подошла к отцу и нежно взяла его за руку.

– Ты? – удивился тот. – А мне казалось, ты не хочешь быть на вечере...

– Я передумала. Я спускалась по лестнице, чтобы сделать вам сюрприз и поцеловать Дианору, когда увидела Альдо... то есть, хочу сказать, князя Морозини. Он выходил из зала с явным намерением покурить на свежем воздухе. Я удивилась, встретив его, и очень обрадовалась, ведь мы старые друзья. И мы вышли вместе...

– Вы были в саду и ничего не заметили? – проворчал полицейский.

– Мы вышли из другой двери. А теперь, прошу вас, инспектор, отпустите этих господ. Они не имеют никакого отношения к убийству.

– Прежде, чем отпустить, я должен допросить их: может быть, они что-то заметили. А вот и мои люди, – добавил инспектор, показывая на входившую в зал группу полицейских.

– Поймите же, с моим отцом надо обращаться бережно, мы хотели бы побыть одни, и уж во всяком случае, не стоит оставлять тело его супруги на этом пыльном паркете!

Тон Лизы звучал строго. Инспектор сразу же уступил.

– Госпожу Кледерман сейчас отнесут в ее спальню, и вы сможете позаботиться о ней... А я займусь остальным. Господа, – прибавил он, обращаясь к Альдо и Адальберу, – прошу вас ненадолго задержаться, чтобы прояснить некоторые детали. И вас, сударыня, тоже... Где же она? – воскликнул инспектор, обнаружив, что Анельки поблизости нет.

– Сказала, что пойдет поискать брата, – объяснил один из официантов.

– Хорошо, подождем...

Двое полицейских хотели было поднять тело Дианоры, но несчастный муж воспротивился:

– Не трогайте ее! Я сам отнесу!

С силой, неожиданной для такого некрепкого с виду человека, банкир поднял безжизненное тело и твердым шагом направился к лестнице. Дочь собралась последовать за ним, но Альдо задержал девушку:

– Лиза! Я хотел бы поговорить с вами...

Она попыталась улыбнуться ему.

– Я знаю все, что вы хотите мне сказать, Альдо! Сейчас не время. Увидимся позже. Сейчас я нужна ему.

С болью в сердце Морозини следил за тоненькой белой фигуркой, удалявшейся вслед за свисавшим из рук Кледермана черным бархатным шлейфом. Инспектор вернулся к Морозини.

– Вы давно знакомы с фрейлейн Кледерман? – Несколько лет, но какое-то время мы не виделись. Я очень обрадовался, встретив ее здесь сегодня.

Этот полицейский, конечно, даже и представить себе не мог, до какой степени обрадовался Альдо появлению Лизы! Он заговорил снова:

– Ваша жена, кажется, не собирается возвращаться. Пойду поищу ее.

Альдо не рискнул идти вместе с инспектором. У дверей полицейские записывали имена гостей, выслушивали их заверения о том, что им нечего сообщить следствию, после чего отпускали домой. Те, кого еще предстояло допросить, образовали длинную очередь, которая потихоньку рассасывалась. Альдо предложил другу закурить, сам взял сигарету. Говорить было невозможно – вокруг толпились полицейские. Наконец вернулся инспектор в самом мрачном расположении духа.

– Никого! Я никого не нашел! В вестибюле мне сказали, что дама в платье с черными блестками только что взяла свое манто. Что же до ее невестки, не знаю, насколько плохо она себя почувствовала, но там же, в гардеробе, видели после выстрела очень красивого темноволосого молодого человека с дамой в небесно-голубом платье, которая плакала навзрыд, но отнюдь не собиралась упасть в обморок. Они удрали так, словно за ними гнался сам дьявол.

«И не без причины, – подумал Альдо. – Они унесли ожерелье, которое Сигизмунд или сама Анелька ухитрились стащить...» Однако делиться догадками, которые только усилили бы подозрительность полицейских, поостерегся. Впрочем, ему не удалось избежать новых вопросов. Инспектор вытащил блокнот:

– Ладно. Так или иначе, они – члены вашей семьи. Сообщите адреса!

– Единственный известный мне адрес моего шурина, которого я, впрочем, своим родственником не считаю, это дворец Солманских в Варшаве. Его жена – американка, и, насколько я знаю, за океаном они обитают в Нью-Йорке, на Лонг-Айленде. Что же до... «моей жены»... Палаццо Морозини в Венеции!

Полицейский густо покраснел:

– Не издевайтесь надо мной! Мне нужен ваш здешний адрес!

– Мой? Отель «Бор-о-Лак», – спокойно, почти сладко сказал Альдо. – Но не подумайте, что они тоже остановились там. Мне неизвестно, где они живут.

– Вы хотите, чтобы я поверил, будто ваша жена поселилась не с вами?

– Вам придется поверить, потому что это правда. Вы только что имели случай заметить, какие нежные отношения нас связывают. И я был страшно удивлен, увидев ее здесь: я полагал, что она отдыхает на озерах в Италии вместе с кузиной...

– Мы их разыщем. У них здесь есть знакомые?

– Понятия не имею. Мои собственные знакомства в Цюрихе ограничиваются семьей Кледерман.

– Отлично. Можете отправляться в отель, но, наверное, мы еще встретимся. Никуда не уезжайте без моего разрешения!

– Можем мы попрощаться с фрейлейн Кледерман, прежде чем уйти?

– Нет.

Друзья приняли это к сведению и отправились в гардероб. Ульрих сам подал Морозини пальто.

– Вы знаете, где живет эта шайка? – шепотом спросил у него князь.

– Да. Через час я приду к вам.

Полураскаявшийся гангстер сдержал слово. Часом позже он постучал в дверь номера, где Морозини с Видаль-Пеликорном ожидали его, предупредив ночного портье, что к ним явится гость, и предусмотрительно заказав бутылку виски. Открывшему дверь Альдо показалось, что Ульрих сейчас упадет без чувств к нему на руки: и обычно-то не отличавшийся здоровым цветом лица, он был бледен до синевы, даже губы побелели. Указав ему на кресло, князь протянул гангстеру полный стакан виски, который тот проглотил одним духом.

– Отлично! – заметил Адальбер. – Вообще-то чистый, виски двадцатилетней выдержки заслуживает лучшего обращения.

– Следующий стакан обещаю смаковать, как положено, – вяло улыбнулся гость. – Клянусь, мне это было просто необходимо.

– Если я правильно понял, вас не поставили в известность о том, что должно было произойти у Кледерманов?

– Ни в коей мере. Я даже не знал, что Солманские туда заявятся. А уж убийство!..

– Вы казались мне менее чувствительным, когда мы встречались в Везине, – сказал Альдо.

– В ту ночь я ведь никого не убил, правда? Понимаете, я вообще убиваю, только защищаясь, и терпеть не могу убивать задаром.

– Задаром? – усмехнулся Адальбер. – Ишь куда хватил! Задаром! А ожерелье, которое стоит, возможно, два или три миллиона? Ведь это ваши друзья его стянули!

– Кончайте обмен любезностями! – приказал Альдо. – Перейдем к делу. Вы сказали, что знаете, где они находятся? Так? Значит, пейте второй стакан и ведите нас туда!

– Эй, минутку! А колье, что вы мне обещали? Я хотел бы на него посмотреть.

– – Оно в сейфе отеля. Отдам вам, когда вернемся. Повторяю: я дал вам слово!

Ульрих на мгновение встретился глазами со стальным взглядом князя-антиквара.

– О'кей. Когда вернемся. А пока мой вам совет – прихватите пушки.

– Будьте спокойны! Мы знаем, с кем имеем дело, – сказал Адальбер, извлекая из кармана внушительных размеров револьвер.

Вернувшись с приема в отель, они с Альдо первым делом сменили вечерние костюмы на более подходящую для ночных прогулок одежду.

– Поехали?

Втиснувшись в «Амилькар» Адальбера, трое мужчин направились к южному берегу озера.

– Это далеко? – спросил Альдо.

– Километра четыре... если знаете местность, между Воллишофеном и Кильшбергом...

– Что меня удивляет, так это то, насколько вы сами хорошо знаете Цюрих и его окрестности, – отозвался Альдо.

– Моя семья родом отсюда. Ульрих ведь не американское имя. А моя фамилия – Фридберг...

– Да что вы говорите!

Часы на церкви Кильшберга пробили три, когда машина добралась до въезда в городок. Неожиданно ноздри путешественников защекотал очень приятный запах.

– Это же шоколад! – принюхавшись, сказал Адальбер.

– В сотне метров – фабрика Линдта и Шпрюнгли, – объяснил Ульрих. – Но глядите: вот дом, который вы ищете, – добавил он, указывая на прелестное старинное шале на берегу озера. Свет луны позволял рассмотреть роспись на стенах во всей красе. Дом был окружен прекрасным садом. Адальбер окинул шале беглым взглядом, после чего отправился припарковать свою достаточно шумную машину подальше от него. Вернулся он пешком, и какое-то время все трое молча смотрели на дом с закрытыми ставнями: казалось, все внутри спали.

– Любопытно! – нарушил молчание Ульрих, – Они не могли вернуться задолго до нашего приезда, и все трое вроде бы не из тех, кто ложится спать с заходом солнца...

– Так или иначе, – прервал его рассуждения Морозини, – я приехал сюда не для того, чтобы любоваться старинным домом. Лучший способ узнать, что там происходит, – войти и посмотреть. Кто-нибудь из вас сумеет открыть дверь?

Адальбер вместо ответа вынул из кармана связку каких-то металлических предметов, поднялся на ступеньки крыльца и наклонился к замочной скважине. Альдо не сводил с друга восхищенного взгляда: тот во всей красе продемонстрировал свои тайные способности – за несколько секунд совершенно бесшумно открыл дверь, на вид казавшуюся неприступной. – Можно заходить, – прошептал он. Доверив Ульриху электрический фонарик, мужчины двинулись вдоль длинного, выложенного плитками коридора, выходившего в просторную комнату с камином, в котором светились догорающие головешки. Напротив, судя по запаху кислой капусты, размещалась кухня, а в глубине коридора виднелась красивая лестница с деревянными резными перилами: она вела на верхние этажи, становившиеся чем выше, тем теснее из-за сужавшейся к коньку двускатной крыши. Не выпуская из рук оружия, непрошеные гости осмотрели первый этаж, затем с бесконечными предосторожностями стали подниматься по лестнице, покрытой ковровой дорожкой. На втором этаже оказалось четыре комнаты – нигде ни души. На третьем – та же картина. И повсюду они находили следы поспешных сборов в дорогу.

– Никого! – вздохнул Адальбер. – Успели смыться.

– Лучшее доказательство того, что ожерелье у них, – проворчал Морозини. – Испугались, что полиция их накроет.

– Полиции пришлось бы долго их искать, – возразил Ульрих. – Цюрих – большой город, а окрестности еще обширнее.

– Он прав, – признал Альдо. – Но к чему же тогда такое стремительное бегство? И в каком направлении они уехали?

– А почему бы не к тебе? Твоей дражайшей супруге так хотелось, чтобы тебя арестовали! Возможно, она привезет ожерелье – с рубином или без него – в твой собственный дом, чтобы, когда ты вернешься, навести на тебя полицию.

– Она на такое способна, – задумчиво проговорил Альдо. – Может быть, и правда мне лучше побыстрее отправиться в Венецию?

– Не забудь, что сказал бравый инспектор: нам нельзя покидать Цюрих вплоть до его новых распоряжений!

В этот момент к друзьям подошел Ульрих, отлучившийся, чтобы повнимательнее осмотреть кухню.

– Пойдите взгляните! Я слышал шум в подвале. Кто-то там стонет... или хрипит... Можно спуститься через люк...

Из осторожности решили, что первым пойдет Ульрих, поскольку он хорошо знает дом. Альдо и Адальбер спускались следом. Гангстер, очутившись внизу, сразу же включил свет. Открывшееся им зрелище заставило всех троих в ужасе попятиться: на полу лежал человек, чье тело представляло собой одну сплошную рану и носило следы ожогов.. Распухшее, кровоточащее лицо было почти неузнаваемо, но друзья без всяких колебаний определили: это Вонг! Альдо опустился на колени рядом с несчастным, не понимая, с чего начать, как помочь ему...

– Господи! – шептал он. – Ну и отделали его эти подлецы! И за что?

Ульрих, который становился всё полезнее в этой экспедиции, уже отыскал графин с водой, стакан, чистые тряпки и даже бутылку коньяка.

– Я знаю, – сказал он, – что их навязчивой идеей, кроме рубина, было узнать, где находится какой-то Симон Аронов. Но я совершенно не представляю, откуда здесь взялся этот человек...

– С виллы, расположенной в трех или четырех километрах отсюда, – ответил Адальбер. – Я ездил туда, хотел с ним повидаться, но никого не застал. Неудивительно! Одна из соседок даже сказала, что видела, как Вонг уехал однажды вечером на такси с чемоданом.

– Она видела кого-то, но наверняка не Вонга, – откликнулся Альдо, пытаясь смыть кровь с изуродованного лица. – Сам понимаешь; соседей вряд ли приглашали понаблюдать за похищением!

– Как он?

– Дайте я посмотрю, – предложил Ульрих. – В моей... моем деле часто приходится сталкиваться с разными ранениями, а потом... я отчасти медик...

– Нужно вызвать «скорую помощь» и отвезти его в больницу, – сказал Альдо. – В Швейцарии они на каждом шагу.

Но американец покачал головой.

– Бесполезно. Он умирает. Все, что можно попытаться сделать, – попробовать привести его хоть ненадолго в чувство на случай, если он захочет что-то вам сказать.

С бесконечной осторожностью, странной для человека, посвятившего свою жизнь насилию, он обмыл рот, черный от запекшейся крови, и заставил умирающего проглотить немного коньяка. Должно быть, спиртное обожгло раненому рот, потому что он слабо застонал, но все-таки открыл глаза. И, видимо, узнал встревоженного Альдо, склонившегося к нему. Попытался поднять руку – князь взял ее в свои.

– Быстрее! – прохрипел Вонг. – Надо спешить!

– Куда вы хотите, чтобы мы поехали?

– В Вар... Варшаву... Хозяин!.. Они знают... знают, где он!..

– Вы им сказали?!

В угасавших глазах зажегся огонек: гордость корейца была задета.

– Вонг... не заговорил... Но они знают... Предатель... Вюрмли... Он ждет их т-там...

Произнеся эти слова, он испустил последний вздох. Голова верного слуги чуть дрогнула. Альдо поднял на американца вопрошающий взгляд.

– Да. Все кончено, – подтвердил тот. – И что вы теперь станете делать? Заявите в полицию?

– Конечно, нет! – ответил Адальбер. – От полиции нам лучше держаться подальше, пока действует наша подписка о невыезде. Вот уберемся отсюда, тогда и известим ее.

– Мудрое решение! А теперь что будем делать? Лично мне не хотелось бы застревать здесь надолго...

– Вас можно понять, – вздохнул Морозини. – Я предлагаю вернуться с нами в отель, дождаться там часа, когда можно будет открыть сейф, и я отдам вам то, что обещал. Потом мы расстанемся.

– Минутку! – вмешался Адальбер. – А не знаете ли вы случайно, кто такой этот Вюрмли, о котором только что упомянул Вонг?

– Понятия не имею.

– Зато я знаю, кто это! – сказал Альдо. – А теперь – уходим, и, видит Бог, я очень сожалею, что мы не можем похоронить как подобает такого преданного человека, каким был Вонг. Просто чудовищно бросить его здесь!

– Да, – откликнулся Адальбер, – но поступить по-другому было бы опасно!

Уже в восемь утра Видаль-Пеликорн и Морозини катили прочь из Цюриха по дороге, ведущей к озеру Констанс. Ульрих отбыл в неизвестном направлении, унося в кармане великолепное ожерелье Джулии Фарнезе вместе с подписанным Альдо свидетельством о покупке, составленным, чтобы избавить гангстера от возможных неприятностей. Друзья наспех собрали вещи, и пока Альдо сочинял Лизе записку, где объяснял, что они уезжают на поиски воров, а вероятнее всего – и убийц Дианоры, Адальбер готовил машину к дальней дороге. Он подсчитал, что, сменяя друг друга за рулем, они вполне могут оказаться в Варшаве раньше Сигизмунда.

– Отсюда до Польши, должно быть, тысяча двести – тысяча триста километров. Это не так уж страшно, и, если ты чувствуешь, что можешь...

– Еще как могу! Мне нужны головы Солманских! Либо они, либо я...

– Мог бы сказать – «либо мы», я ведь не намерен стоять в стороне! Да, кстати, ты говорил, что знаешь, кто такой Вюрмли?

– Да. И ты его знаешь, только забыл имя: тот самый тип из банка, который служил связным между нами и Ароновым.

– Не может быть! Такой надежный человек!

– Ну, значит, он перестал быть надежным! Деньги творят чудеса, а у Солманских денег хватает. Не знаю, как они узнали про этого Ганса Вюрмли, но раз Вонг утверждает, что он предатель, у нас нет оснований ему не верить. Им мы займемся позже. Сердце мне подсказывает, что в Варшаве нас ждет развязка – хорошая или дурная, будет видно...

Адальбер покачал головой и ничего не ответил. В этих краях дорога была плохая и требовала внимания. Когда они миновали особенно трудный участок, Альдо усмехнулся:

– Ты надеешься довезти меня в приличном виде?

– Поскольку мы будем вести по очереди, тебе остается только пенять на себя самого, если что-то случится. Но постарайся не сломать мою машину, я ею дорожу. Это истинное чудо!

И чтобы доказать исключительные качества своего «Амилькара», Адальбер изо всех сил нажал на акселератор. Автомобиль полетел вперед, как стрела...

12ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ

На следующий день, ближе к вечеру, Альдо остановил машину у гостиницы «Европейская» в Варшаве. Цвет покрытого пылью и грязью «Амилькара» стал неразличимым, но он вел себя мужественно – на всем долгом пути через Мюнхен, Прагу, Бреслау и Лодзь всего два раза лопнули шины! Альдо и Адальбер тоже выглядели не слишком-то свежими: часть пути их сопровождал дождь. Они приехали измученные, разбитые, поспать удавалось лишь урывками в, казалось, обезумевшем автомобиле, который летел по дороге, даже не стараясь уберечь от тряски своих пассажиров. Силы друзей поддерживала упорная надежда опередить врага, зависевшего от не всегда согласованных расписаний поездов.

Одна забота неотступно терзала Альдо: ему предстоит без проводника найти дорогу в подвалах и подземных ходах еврейского квартала, дорогу, которая вела в тайное убежище Хромого. Не подведет ли его обычно такая надежная память? Ведь прошло уже два года... Мозг буравила еще одна мучительная мысль: похоже, Солманским тоже известен этот путь. Едва приехав, Морозини порывался немедленно отправиться в еврейский квартал, но Адальбер был непреклонен: в таком возбужденном состоянии Альдо ничего толком не сумеет добиться. Так что прежде всего – душ, еда и короткий отдых, хотя бы до наступления темноты. – Напоминаю тебе, что мне придется взламывать дверь дома, стоящего посреди живущего бурной жизнью квартала. Меня просто-напросто арестуют! И потом, может быть, и нет нужды в такой спешке?

– Уверен, что есть! Ладно, согласен на душ и на то, чтобы что-нибудь перекусить, но отоспимся мы позже. Подумай, ведь я не уверен, что найду дорогу. И как нам быть, если я заблужусь?

– Почему бы не поднять восстание? В конце концов, Симон – еврей, а мы будем посреди гетто. Его единоверцы, возможно, поднимутся...

– Ты и правда так думаешь? Здесь еще свежа память о русских сапогах, евреи здесь пугливы и не выносят шума... Ладно, там посмотрим.. А пока давай поторопимся!

Расположившись в огромных номерах, друзья позволили себе понежиться в горячей ванне, после которой Альдо пришлось встать под ледяной душ, потому что он едва не уснул. Затем они принялись поглощать яства, в изобилии стоявшие на большом подносе. Традиционные закуски с копченой рыбой соседствовали с полным блюдом колдунов, сочных равиолей с мясной начинкой, которые Альдо по достоинству оценил еще в прошлый свой приезд. После чего, заботливо проверив оружие и пополнив запасы сигарет, Альдо с Адальбером облачились в непромокаемые плащи, сразу став похожими на близнецов, – погода стояла уже холодная, день был серый и дождливый, – и пустились навстречу новому опасному приключению.

– Мы отправимся туда пешком! – решил Морозини. – Это не так уж далеко.

Надвинув каскетки на глаза, подняв воротники плащей, ссутулившись и засунув руки поглубже в карманы, друзья вышли под моросящий дождик, очень напоминавший бретонский, впрочем, не останавливавший жизни города и не умалявший его Красоты. Адальбер, никогда прежде не бывавший в Варшаве, восхищался домами и дворцами Северного Рима. Его очаровала рыночная площадь, окружающие ее ренессансные дома с длинными наклонными крышами, а особенно – знаменитая таверна Фукье, о которой Альдо в нескольких словах успел ему рассказать.

– Если мы выберемся отсюда живыми и если нам не придется улепетывать со всех ног, – прибавил он, – мы задержимся здесь на два-три дня, и я обещаю тебе лучшую в твоей жизни попойку у Фукье. У них есть вина, ведущие свое происхождение со времен крестовых походов, и я пил там сказочный токай...

– Может быть, с этого следовало начать? Стаканчик приговоренного... А так я рискую умереть в неведении!

– Ты что, пораженец? Только этого не хватало! Смотри, вот и вход в еврейский квартал, – указал он на башни, обозначавшие границу.

Темнело быстро, и в будках с окошками, где сидели мелкие табачные торговцы, одна за другой зажигались керосиновые лампы. Морозини без колебаний шагнул на главную, самую широкую, с проложенными по ней трамвайными рельсами улицу древнего квартала, но вскоре покинул ее, свернув в извилистый переулок, запомнившийся ему благодаря своему сходству с расщелиной между двух скал и еще – из-за лавки старьевщика в самом его начале. До сих пор все шло хорошо: он знал, что этот переулок выведет их на небольшую площадь с фонтаном, на которой стоит дом покойного Эли Амшеля – именно в его подвале был скрыт вход в подземелья.

Дом действительно оказался перед ними, немой и черный, с истертыми ступенями и маленькой нишей «мезузы», к которой каждый еврей должен был прикоснуться, входя в жилище.

– Будем надеяться, что дверь не станет серьезным препятствием и мы сможем войти, не привлекая к себе внимания! – пробормотал Видаль-Пеликорн. – Вокруг не видно ни души: момент самый подходящий.

– Так или иначе, а войти надо. Ничего страшного, если придется применить силу! Нас примут за полицейских, только и всего.

Но дверь не доставила им лишних хлопот, легко отворившись под ловкими пальцами археолога. Двое мужчин вошли в узкую темную прихожую, тщательно закрыли за собой дверь и прошли в большую комнату первого этажа, которая производила впечатление очень приветливой, когда Морозини был здесь в прошлый раз, – с большими книжными шкафами, обитыми штофом креслами, а главное, квадратной печкой, распространявшей тогда уютное тепло. На сей раз ничего подобного они не увидели. Здесь не было ни души – весь дом казался заброшенным. Холодно, сыро, пахнет плесенью, везде паутина; гостей встретил только шорох лапок разбегающихся мышей. Никто не сменил здесь несчастного Эли Амшеля, убитого Солманскими.

Электричество не работало, но его заменили мощные карманные фонари Альдо и Адальбера.

– Лучше бы нам, – предложил Адальбер, – зажигать только один, чтобы экономить батарейки, ты ведь говорил, что придется довольно долго двигаться под землей...

– Может быть, мы даже сумеем сэкономить обе батарейки. Там в углу были керосиновые лампы, они давали вполне приличный свет.

Он без труда обнаружил эти лампы, они так и стояли на старом сундуке. Взяв одну, с полным резервуаром, он зажег ее и протянул Адальберу:

– Держи! А я подниму люк.

Убрав старый потертый ковер, он ухватился за железное кольцо, и им открылась ведущая в подвал лестница.

– До сих пор я не ошибался, – вздохнул Альдо. – Будем надеяться, что так пойдет и дальше и я вспомню, какую из этажерок с бутылками двигал Амшель...

Он остановился, пораженный: этажерку вместе со стеной, к которой она была прикреплена, кто-то уже привел в движение, проход был открыт. Кто-то прошел здесь, может быть, совсем недавно и, опасаясь, что не сможет справиться с механизмом с другой стороны, предпочел оставить проход открытым. Друзья переглянулись и одним и тем же движением схватились за оружие. Теперь им придется двигаться, словно по минному полю, и нельзя допустить, чтобы их застали врасплох...

– Раз так, – прошептал Адальбер, – я оставляю лампу здесь, с фонарем мне будет удобнее, и к тому же, если в нас будут стрелять, с ним мы не вспыхнем.

Альдо молча кивнул, и подземное путешествие началось. Он волновался еще сильнее, чем перед тем, как открыть люк. Может быть, в эту самую минуту Симону Аронову грозит смертельная опасность. Морозини не имел права на ошибку.

– Постарайся расслабиться, – тихонько посоветовал Адальбер. – Если ты будешь слишком волноваться, мы можем заблудиться...

Увы, это было более чем вероятно! Перед ними открылся ряд коридоров, одни – с выложенным старым кирпичом полом, другие – с утоптанным земляным. Альдо помнил, что шел тогда вслед за человеком в круглой шапочке более или менее прямо. С некоторым облегчением он увидел перед собой полуосыпавшийся стрельчатый свод, вид которого также запечатлелся в его памяти. Еще он помнил, что шли они довольно долго, но, оказавшись перед развилкой, Альдо вынужден был остановиться, и сердце у него тоскливо защемило. Надо свернуть вправо или влево, или продолжать двигаться прямо? Боковые коридоры лишь слегка отклонялись от среднего, а в тот раз его вел проводник...

– Останемся в среднем коридоре, – предложил Адальбер, – и пройдем еще немного. Если тебе покажется, что мы ошиблись, вернемся назад и попробуем другой.

Они продолжили путь, и Альдо вскоре понял, что это не та дорога. Сейчас коридор уходил вниз, а ему казалось, будто он припоминает, что тогда они, скорее, поднимались вверх. И друзья вернулись к развилке.

– Ну а теперь что? – шепнул Адальбер. – Какой ты выбираешь?

– Нам надо найти низкую дверь... С правой стороны. Это была первая дверь, которую мы видели после длинного промежутка...

И правда, если поначалу по обе стороны им попадалось множество дверей, то забранных решетками, то закрытых деревянными створками, за которыми располагались подвалы частных домов, позже, как помнил Альдо, они шли длинным глухим коридором.

– Это старая дверь на железных петлях, ключ от нее был у Амшеля. Если мы ее и найдем, открыть будет нелегко.

– Предоставь мне об этом судить!

Они пошли дальше, стараясь двигаться как можно быстрее. Сердце Альдо, стесненное ужасным предчувствием, тяжело колотилось в груди. И вдруг кто-то вышел, вернее, выскочил из бокового прохода. Это был рыжий бородатый еврей со свисавшими из-под грязной ермолки пейсами. Почти наткнувшись на двоих мужчин, он вскрикнул от ужаса.

– Не пугайтесь, – сказал ему Альдо по-немецки. – Мы не причиним вам никакого зла...

Но тот покачал головой. Он не понял ни слова, из его глаз не уходило выражение испуга и недоверия.

– Мне очень жаль, – произнес Адальбер на своем родном языке, – но мы не говорим по-польски...

Бородатое лицо выразило сильнейшее облегчение.

– Я... говорю по-французски! – заявил он. – Что вы здесь ищете?

– Друга, – без колебаний ответил Альдо. – Мы думаем, что он в опасности, и хотим ему помочь...

В тот же самый миг до них донесся приглушенный расстоянием, но явственно различимый отголосок болезненного стона. Человек рванулся, словно его стегнули кнутом.

– Мне надо привести помощь! Пропустите меня! Но Альдо схватил его за ворот длинного сюртука.

– Помощь для кого?.. Его случайно зовут не Симон Аронов?

– Я не знаю его имени, но это – брат...

– Тот, кого мы ищем, для нас – тоже брат. Его убежище напоминает часовню...

И снова до них донесся крик боли. Альдо посильнее встряхнул своего пленника.

– Будешь ты говорить? Да или нет? Скажи нам, кому ты собирался привести помощь?

– Вы... вы —враги... и вы тоже!

– Нет. Клянусь собственной жизнью и Богом, которому поклоняюсь, что мы – друзья Симона. Мы пришли, чтобы помочь ему, но я не могу найти дорогу.

Остаток недоверия еще не исчез из взгляда еврея, но он уже понял, что неожиданно выпавший ему шанс следует использовать.

– От... отпустите меня! – прохрипел он. – Я... отведу вас.

Его немедленно поставили на ноги.

– Идите сюда, – сказал он, ныряя в тот самый коридор, из которого вышел.

Альдо ухватил его за полу.

– Это не та дорога. Здесь я никогда не ходил.

– Здесь две дороги, и эта короче. Мне приходится вам верить. Вы могли бы отплатить мне тем же...

Крик боли продолжал звучать.

– Пошли, – решился Адальбер. – Мы пойдем за тобой, но попробуй только споткнуться!

Метров через сто в стене внезапно открылся проем, и они вошли в заваленный обломками подвал; Альдо вспомнил, что он уже видел его прежде. Теперь незнакомец указал на железную лестницу, скрытую грудой развалин. Она вела к двери, тоже железной и очень старой, видимо, сохранившейся со времен древних королей. Дверь была открыта. Крик, доносившийся из-за нее, превратился в непрекращающийся стон. Не обращая больше никакого внимания на проводника, который воспользовался этим, чтобы раствориться во тьме, Альдо и Адальбер, охваченные лихорадочным волнением, ринулись вверх по небольшой, покрытой пурпурным ковром лестнице, оказавшейся за дверью. Там никого не было. Никого не было и в коротком коридоре, открывшемся впереди: негодяи были слишком уверены в том, что никто их не потревожит! Но от зрелища, которое открылось Морозини и Видаль-Пеликорну, волосы у них на головах встали дыбом: на большом мраморном столе с бронзовыми ножками, освещенном горевшими в семисвечнике свечами, был распростерт Симон Аронов, совершенно нагой. Его руки и ноги были с невероятной жестокостью привязаны к ножкам стола, больную ногу снова перебили, и она лежала, согнувшись страшным углом. Над несчастным склонились двое: незнакомый гигант, вооруженный раскаленными на жаровне щипцами, рвал в клочья тело Симона, а Сигизмунд, обезумевший от садистской радости, приплясывал, без конца твердя один и тот же вопрос:

– Где пектораль? Где пектораль?..

Содержимое книжных шкафов было выброшено на пол, должно быть, в них основательно порылись, а в высоком кресле черного дерева, в кресле Хромого, неподвижно восседал старый Солманский – с горящими глазами, вытянув шею, одной рукой судорожно вцепившись в ожерелье Дианоры. Стоявший рядом с ним еще один незнакомец смотрел на все это и смеялся.

– Говори! – каркал граф. – Говори, старый черт! А потом тебе позволят умереть.

Два выстрела грянули одновременно: Сигизмунд, чей лоб пробила пуля Альдо, и палач, голова которого разлетелась на части от выстрела Адальбера, умерли, даже не успев понять, что произошло. Парализованный старик Солманский только и мог, что закричать от ужаса: Альдо держал его под прицелом. Видаль-Пеликорн тем временем застрелил человека, которого все это так забавляло, после чего бросился к измученному пытками Симону. Тело Хромого представляло сплошное месиво, но все же он был в сознании. Послышался его слабый, шелестящий, хотя все еще властный голос:

– Не убивайте его, Морозини! Еще не время!

– Как скажете, друг мой. Хотя убить его означало бы всего лишь отправить его туда, где ему и следовало бы находиться: разве он не умер в Лондоне несколько месяцев тому назад?

Потом, перестав насмехаться, он крикнул:

– Старая сволочь! Мне следовало пристрелить вас, еще когда вы оскверняли мой дом своим присутствием.

– И ты был бы неправ, – заметил Адальбер, безуспешно пытавшийся влить в рот Симона несколько капель воды. – Он заслуживает большего, чем пуля или скользящая петля на рассвете. Доверься мне, я об этом позабочусь...

– Всевышний уже позаботился об этом, – прошептал Симон. – Он больше не может ходить, его приспешники принесли его сюда. Он непременно хотел сам продемонстрировать мне, что рубин у него... как были уже у него сапфир... и алмаз.

– Ну, что до тех двух, – усмехнулся Видаль-Пеликорн, – он может их выбросить в помойное ведро: это всего лишь копии...

Он ожидал яростных протестов, но Солманский видел только одно: труп Сигизмунда с дырой посреди лба на красивом жестоком лице...

– Мой сын! – лепетал он. – Мой сын! Вы убили моего сына!

– Вы убили многих, и без малейшего раскаяния! – с отвращением бросил ему Морозини.

– Эти люди ничего для меня не значили. А его я любил...

– Да ну? Вам неведомы были никакие чувства, кроме ненависти... О, похоже, вы плачете?

В самом деле, по бледным впалым щекам катились слезы, но они не растрогали Альдо. Он небрежно взял из рук Солманского ожерелье и подошел к Симону, которого Адальбер успел отвязать от стола. Но тот после такого долгого и мучительного истязания уже не в силах был пошевелиться, Альдо оглядел комнату.

– Есть здесь какая-нибудь кровать, куда можно было бы вас перенести?

– Да... но это бесполезно. Я хочу умереть... прямо здесь. Там, куда они меня бросили... где я молил Всевышнего избавить меня... Я оказался... сильнее... чем думал.

Друзья подсунули ему под голову подушку и прикрыли истерзанное тело шелковым халатом; который сорвали с него палачи. Альдо очень нежно взял Симона за руку.

– Мы вытащим вас отсюда... будем ухаживать за вами! Теперь опасности больше нет, и...

– Нет... Я хочу умереть... Я выполнил свою задачу, я слишком сильно страдаю. Вы тоже справились со своим делом, вы оба, и теперь вы должны довести его до конца.

– Вы хотите отдать нам пектораль?

– Да... чтобы вы прибавили к ней этот... великолепный рубин... но здесь ее нет. Я расскажу вам...

– Подождите минутку! – попросил Адальбер. – Дайте мне прикончить этого старого бандита. Не хотите же вы, чтобы он услышал то, что не смог вырвать у вас под пытками?

– Нет... хочу! Ему от этого станет только хуже, когда... вы установите здесь... бомбу замедленного действия, которую я всегда держу наготове на случай необходимости во всех своих резиденциях. Мы уйдем с ним вместе... и я увижу, может ли ненависть... продолжаться... в вечности.

– Вы хотите взорвать половину города? – в ужасе спросил Альдо.

– Нет... не пугайтесь!.. Над нами... чистое поле. Вы сами увидите, когда выйдете отсюда... через эту дверь!

Его рука приподнялась, указывая в глубину старой часовни, но тотчас упала, обессилевшая, на ладонь Альдо. Тот хотел было что-то сказать, но Хромой остановил его.

– Дайте мне договорить... Вы унесете это ожерелье... Вы поедете в Прагу: там покоится священная пектораль... в одной из могил еврейского кладбища... Дайте мне пить!.. Коньяку!.. Он там, в шкафу, справа.

Адальбер бросился к шкафу, наполнил стакан и с материнской заботливостью дал умирающему выпить несколько глотков.

Лицо Симона с заострившимся носом и смертельно бледными щеками чуть-чуть порозовело.

– Спасибо... На кладбище вы найдете могилу Мордехая Майзеля, который был у Нас городским головой во времена императора Рудольфа. Там я ее зарыл после того, как... сбежал из своего богемского замка... Иегуда Лива поможет вам, когда вы все ему расскажете...

– Многое ему уже известно, – сказал Альдо, – и я хотел бы рассказать об этом вам. Мы следовали за вами почти по пятам и...

Огонек интереса загорелся в единственном голубом глазу Симона, когда-то таком ярком, а теперь почти выцветшем. Изорванные губы, прикрывавшие рот с выбитыми зубами, даже сложились в подобие улыбки.

– И правда... я так и не знаю, где... был рубин. Как вы его отыскали?.. Это станет моей последней радостью...

Не обращая больше внимания на старого Солманского, которого Адальбер на всякий случай прикрутил к креслу веревками, снятыми с его жертвы, Морозини рассказал обо всем, начиная с видения в севильской ночи и закончив убийством Дианоры. Аронов слушал его со страстью, казалось, действовавшей, словно исцеляющий бальзам, на его истерзанное тело.

– Значит, мой верный Вонг... умер? – произнес он. – Он был последним моим слугой, самым верным, после Эли Амшеля. Я... расстался с другими, когда мне пришлось скрываться... Что до вас обоих... я никогда не смогу отблагодарить вас... за все, что вы сделали. Благодаря вам священная пектораль вернется на землю Израиля... но, к несчастью, я больше не могу снабжать вас деньгами...

Каркающий голос Солманского словно, рашпилем скребнул по нервам всех троих:

– Хорошо тебя обобрали, а, старый прохвост? Тот самый день, когда мой дорогой сын изловил Вюрмли и сделал его своим другом, был благословенным днем. Тебя разорили, загнали в угол, затравили, почти убили!

– Нечем гордиться, – с уничтожающим презрением бросил ему Морозини. – Ты умрешь и даже не увидишь пекторали. Ты потерял все.

– Осталась еще моя дочь... твоя жена; и, поверь мне, она всегда знает, что делает. Сейчас она в твоем доме и она носит ребенка, которому достанется твое имя, все твое состояние и которого ты даже не увидишь, потому что она отомстит за нас...

Альдо, пожав плечами, повернулся к нему спиной.

– Да? Ну, мы еще поглядим! Не слишком-то полагайся на эту утешительную мысль! Но... хорошо, что ты меня предупредил.

Затем он обратился к Симону:

– Кстати, о пражском раввине, могу ли я задать вам один вопрос?

– Я ни в чем не могу вам отказать... только спрашивайте побыстрее! Мне уже не терпится расстаться с этими лохмотьями кожи и обломками костей...

– Как получилось, что вы никогда не встречались, Иегуда Лива и вы? И тем не менее он знает о вас, как знает и о вашей миссии...

– Я не хотел обращаться к нему, чтобы не подвергать его опасности. Он слишком много значит для Израиля, потому что он, великий раввин, и есть настоящий хозяин пекторали. Теперь следует выполнять его приказания... А сейчас вы должны найти потайную дверь...

Симон хотел приподняться, но все кости у него были раздроблены, и он закричал от боли. Альдо с бесконечной нежностью обнял его, и был награжден признательным взглядом.

– Черный бархатный занавес... между двумя книжными шкафами... Отдерните его, Адальбер!

– Там за ним глухая стена, – исполнив приказание, сказал археолог. – И еще – узкий витраж.

– Отсчитайте пять камней вниз от левого угла... этого витража и поищите неровность на шестом... Когда найдете, нажмите на это место!

Теперь все смотрели на Адальбера, который в точности следовал инструкциям. Они услышали легкий щелчок, и тотчас в открывшееся прямо в стене отверстие ворвался холодный ночной воздух.

– Хорошо, – прошептал Симон. – А теперь... бомба! Снимите подставку для факела, ближайшую к железному сундуку... и ковер, который висит под ней.

– Там маленькая дверца.

– Устройство за ней... Несите его сюда...

Минутой позже египтолог извлек сверток, в котором лежали палочки динамита и взрыватель, снабженный часовым механизмом, и положил все это на запятнанный кровью мрамор стола.

– Который час? – спросил Симон.

– Половина девятого, – ответил Альдо.

– Так... поставьте часы... на без четверти девять... нажмите на красную кнопку... и бегите отсюда так быстро, как только сможете!..

Приступ боли заставил его дернуться в объятиях Альдо, он не замедлил запротестовать:

– Четверть часа? И вы хотите мучиться еще столько времени?

– Да... да, потому что он... вон тот... он еще полон сил... и его агония будет куда более жестокой... Уходите отсюда!.. Прощайте... дети мои!.. И спасибо! Если что-то вам здесь нравится... возьмите это себе, и молитесь за меня... особенно тогда, когда народ Израиля вернется на свою землю... О Господи!.. Положите меня... Альдо!

Морозини повиновался. Симон с трудом дышал и не мог уже сдержать стонов, по лбу его струился пот.

– Вы же не бросите меня здесь? – взревел Солманский. – Я богат, вам это известно, а вы на этом деле поистратились. Я дам вам...

– Ни слова больше! – оборвал его Альдо. – Я запрещаю вам оскорблять меня...

– Но я не хочу умирать... Поймите же! Я не хочу...

Вместо ответа Адальбер скомкал валявшийся на полу шарф и заткнул им рот пленнику. Потом по одной принялся задувать свечи.

– Нажми на кнопку, – обратился он к Альдо, полными слез глазами смотревшему на муки Хромого, – а потом давай быстрее, если только у тебя не дрогнет рука!

Морозини повернул к нему голову. Друзья коротко переглянулись, и князь включил смертоносный механизм. Наконец, взяв свой револьвер, в котором еще оставалась одна пуля, он приблизил его к голове человека, почитаемого им больше всех на свете, и выстрелил... Истерзанное пытками тело обмякло. Освобожденная душа могла лететь.

– Идем, – поторопил его Адальбер. – И не забудь рубин...

Альдо сунул ожерелье в карман и бросился бежать, пока его друг задувал последние свечи... И дверь гробницы, в которой еще оставался один живой человек, захлопнулась...

Они миновали развалины и, пробежав несколько десятков метров, оглянулись на то место, где предполагали увидеть часовню. Удивлению их не было границ: они увидели всего лишь холмик из земли и камней, поросший сорняками, холмик, на котором не видно было и следа отверстия...

– Невероятно! – прошептал Видаль-Пеликорн. – Как он смог такое устроить?

– Ему все было подвластно. Это был удивительный, необыкновенный человек, и я никогда не устану благодарить небо за то, что мне довелось его встретить...

Ему нестерпимо хотелось плакать, да и Адальбер начал шмыгать носом. Альдо нашел руку друга и быстро пожал.

– Пойдем отсюда, Адаль! У нас мало времени, сейчас все это взлетит на воздух...

Друзья побежали дальше, в том направлении, где горели редкие огоньки – скорее всего, дома на окраине Варшавы. Вскоре они оказались на дороге, по обеим сторонам которой стояли уже обнажившиеся деревья; за их стволами поблескивала темная вода реки. Альдо сразу узнал ее.

– Это Висла, а дорога, по которой мы идем, – дорога на Виланов, он должен остаться у нас за спиной. Мы очень скоро будем в городе...

Грохот взрыва помешал ему договорить. Небо над тайным убежищем Хромого озарилось. Из середины холмика вырвалось пламя, взметнулись в небо искры. Одним и тем же движением Альдо и Адальбер перекрестились. Нет, разумеется, они не думали об искуплении грехов и преступлений человека, только что за них расплатившегося, просто они сделали это из уважения к смерти, кого бы она ни настигла...

– Интересно, – заметил Видаль-Пеликорн, – что подумают об этом странном кургане археологи, которым придется работать здесь в ближайшем будущем или спустя годы...

– Да, их здесь ждут сюрпризы...

И друзья в молчании двинулись дальше. На следующее утро они уехали в Прагу, торопясь избавиться от смертельно опасного камня.

В тот же вечер и в тот самый час, когда Морозини и Видаль-Пеликорн постучались в дверь дома великого раввина на улице Широкой, в Венеции Анелька и Адриана Орсеоло садились ужинать в лаковой гостиной. Вдвоем...

Женщины расстались перед тем в Стрезе, где Адриана провела сутки, после чего вернулись в Венецию, а ее «кузина» села в поезд и отправилась к брату в Цюрих. И теперь, едва возвратившись на берега Большого Канала, Анелька поспешила пригласить поужинать «в своем доме» ту, что стала с недавних пор ее ближайшей подругой. В самом деле, их отношения, завязанные ради того, чтобы доставить удовольствие Солманскому-отцу и вместе с тем насолить Морозини, мало-помалу переросли в нежное сообщничество.

Ужин, который «княгиня» обычным своим высокомерным тоном заказала Чечине, должен был знаменовать собой, по ее представлениям, серьезные изменения в укладе жизни дома. Уверенная, что Альдо еще не скоро вырвется из лап швейцарской полиции, Анелька намеревалась отныне утвердить себя в палаццо Морозини полновластной хозяйкой и госпожой. Если даже Альдо удастся вернуться до того, как родится ребенок, ему все равно не останется ничего другого, как смириться со свершившимся фактом. Его репутация будет погублена – уж об этом-то Анелька и ее «милая подруга» позаботятся, – выбора у него не будет, придется беспрекословно подчиниться и признать свое отцовство. Вот это новое положение вещей они и собирались отпраздновать вдвоем, прежде чем устроить большой прием, на который «княгиня Морозини» намеревалась в ближайшее время позвать свою интернациональную компанию и нескольких специально для такого случая выбранных венецианцев – достаточно обнищавших для того, чтобы согласиться петь хвалы богатой, великодушной и вместе с тем красивой женщине.

– Я собираюсь дать этот большой ужин недели через две, – объявила она «своей кухарке». – Вскоре мне придется считаться с будущим ребенком и беречь себя, но сейчас, для этого ужина с графиней Орсеоло, я хочу французскую кухню и шампанское... Даже не пытайтесь заставить меня есть вашу итальянскую стряпню, я ее ненавижу, а вам о ней вообще лучше забыть.

– Хозяину она нравится!

– Его здесь нет, и вернется он не скоро. Поэтому запомните хорошенько: если хотите остаться в этом доме, вам придется слушаться меня. Понятно?

– О, куда уж понятней, – сквозь зубы процедила Чечина. – Начинается правление госпожи княгини?

– Можете сказать и так... хотя мне хотелось бы, чтобы тон был повежливее. И знайте: вашей наглости я не потерплю. Вы здесь не больше, чем кухарка, и можете передать это своему мужу и всем остальным слугам...

Чечина ушла, ничего не ответив, и удовольствовалась тем, что повторила, как ей было приказано, слова хозяйки Дзаккарии, Ливии и Приске. Дворецкий был ошеломлен. А молоденькие горничные дружно перекрестились, и у обеих на глаза выступили слезы.

– Что же это значит, госпожа Чечина? – спросила Ливия, за последние несколько лет сделавшаяся правой рукой и лучшей ученицей кухарки.

– Княгиня желает дать почувствовать свою власть всем в этом доме. – Но ведь, насколько мне известно, дон Альдо не умер? – воскликнул Дзаккария.

– Она ведет себя в точности так, как если бы его не было в живых.

– И мы будем это терпеть?

– Немножко потерпим, муженек, немножко потерпим...

К назначенному часу кухня дворца распространяла изысканные ароматы, повсюду стояли цветы, а на круглом столе, накрытом в лаковой гостиной, красовался столовый сервиз из позолоченного серебра с гербами Морозини, рядом с прелестным розовым севрским фарфором и бокалами, гравированными золотом. В хрустальной вазе распускались розы, и Дзаккария, облаченный в самую красивую ливрею, встретил донну Адриану со своей обычной любезностью и не замедлил подать обеим дамам в библиотеку шампанское.

– Мы что-нибудь празднуем? – спросила Адриана, невольно смутившаяся от этого чересчур изысканного приема.

Все было бы совсем по-другому, если бы сам Альдо вышел навстречу, протянув к ней руки, как бывало в прежние времена!

– Ваше возвращение в эти стены, милая Адриана, – сияя улыбкой, ответила Анелька. – И начало новой эпохи в семье Морозини.

Они обсудили события, которыми был отмечен так трагически завершившийся день рождения госпожи Кледерман. Несмотря на все свое самообладание, Адриана не сумела скрыть изумления, услышав, что Анелька, похитив ожерелье и передав его затем своему брату, посмела обвинить мужа в убийстве.

– Не выглядело ли это несколько... чрезмерным? Я знаю Альдо с детства: он не способен убить женщину...

– Уж это-то мне известно, иначе меня самой давно не было бы в живых. Нет, это сделал... друг моего брата, он выстрелил из сада, а потом убежал через озеро, но Альдо давно пора было преподать хороший урок. Надеюсь, он пойдет князю на пользу... и надолго.

– Меня это удивило бы. Швейцарские полицейские – не дураки. Они быстро обнаружат его невиновность...

– Не обязательно. Когда я оттуда сбежала, события принимали не самый приятный для него оборот. Впрочем, если он и вырвется из этой ловушки, им займется мой брат, он это умеет. И, если уж хотите знать все, дорогая Адриана, я очень надеюсь больше никогда в жизни не увидеть моего любимого мужа, – прибавила она, поднимая бокал.

Графиня Орсеоло не поддержала ее тост. Как бы сильно она ни была обижена на Альдо, ей неприятна была мысль о том, что можно вот так отдать знатного венецианца на растерзание польско-американской своре...

К счастью, в эту минуту явился Дзаккария и объявил, что ужин подан. Женщины перешли к столу, весело болтая о будущем, которое им, особенно Анельке, представлялось в самом розовом свете:

– Антикварный магазин прекрасно обойдется без Альдо, – говорила она, изящно пробуя с ложечки раковый суп, только что поданный старым дворецким. – Впрочем, в последние годы ему и так частенько приходилось обходиться без хозяина. Я оставлю при нем милейшего господина Бюто...

– Кстати, а где он сейчас? Он с нами не ужинает?

– Нет. Он у нотариуса Массариа, и, по-моему, так даже лучше: он слишком привязан к моему дражайшему супругу, чтобы выслушать то, что мне надо вам сказать. Но для меня не составит труда уговорить его остаться. Альдо погибнет... Какой-нибудь несчастный случай... все будет выглядеть совершенно естественно, и Ги привяжется к ребенку, которого я произведу на свет. Мне хочется, чтобы это был сын!

– Трудно принудить природу, – улыбнулась Адриана. – Придется взять то, что Б... что небо вам пошлет...

– Это будет мой ребенок, только мой. Я оставлю здесь и малыша Пизани. Он меня обожает, хотя и держится на расстоянии, но прибежит, стоит только пальцами щелкнуть. А затем я перевезу сюда и моего отца и стану ухаживать за ним. На него очень угнетающе действует его увечье, и он будет лучше чувствовать себя здесь, рядом со мной и своим внуком. Если бы у него не было в Варшаве крайне важного дела, с которым необходимо покончить как можно скорее, я ни за что не позволила бы ему вернуться в наш дворец, такой холодный временами, такой мрачный...

С супом было покончено, и Дзаккария убрал со стола. Следующее блюдо – великолепное суфле – принесла сама Чечина. Анелька недовольно приподняла бровь:

– Почему это вы подаете на стол? Где Дзаккария?

– Извините его, княгиня. Он только что поскользнулся в кухне на очистках и сильно ушибся. А пока ему не станет легче, подавать буду я: суфле ждать не может.

– Да, это было бы жаль, – согласилась Адриана, с удовольствием поглядывая на чудесную воздушную массу под золотистой корочкой. – Как восхитительно пахнет!

– Что внутри? – спросила Анелька.

– Трюфели и грибы вперемешку, и чуть-чуть старого арманьяка...

Не менее ловко и уверенно, чем сделал бы это сам Дзаккария, Чечина, очень величественная в своем лучшем черном шелковом платье, с гладко причесанными волосами под чепчиком из того же черного шелка, наполнила тарелки, потом чуть отступила и остановилась под портретом княгини Изабеллы, сложив руки на животе.

– Ну? – раздраженно поинтересовалась Анелька. – Чего вы еще ждете?

– Я только хотела узнать, по вкусу ли мое суфле госпоже княгине и госпоже графине.

– Это вполне естественно, – вступилась за нее Адриана. – Во время больших званых обедов в хороших домах шеф-повар всегда присутствует, когда подают главное блюдо... Ведь так, Чечина?

– Вы правы, госпожа графиня.

– В таком случае... – смилостивилась Анелька, погружая ложечку в благоухающее блюдо.

Наверное, это было очень вкусно, если судить по тому, как лакомились обе женщины. Стоя под портретом, Чечина смотрела на них... и с жестоким нетерпением ждала первых симптомов. Долго ей томиться не пришлось. Анелька первой выронила ложку и схватилась за грудь.

– Что такое? Я ничего не вижу... и мне так больно, так плохо...

– И мне тоже... Я слепну... О Боже!

– Самое время воззвать к Господу! – проворчала Чечина. – Вам предстоит дать ему отчет. А я свела счеты моих князей...

Вот так спокойно, словно перед ней разыгрывали салонную комедию, Чечина смотрела, как перед ней умирают обе женщины...

Когда все было кончено, она принесла маленькую скляночку со святой водой, опустилась на колени перед трупом Анельки и совершила над ее животом обряд малого крещения ребенка, которому не суждено было родиться. Потом встала, снова подошла к портрету матери Альдо, приложилась к ее ступне, будто это была икона, шепотом произнесла горячую молитву и, наконец, подняла доброе, залитое слезами лицо.

– Попросите Господа отпустить мне мои грехи, мадонна миа! Теперь нашему Альдо нечего опасаться, и вы тоже отомщены... Мне же понадобится ваша помощь. Молитесь за меня, прошу вас, молитесь за мою погубленную душу!

Она взяла со стола блюдо, на котором оставалось еще немного смертоносной пищи, вернулась в кухню, где никого не было: она предусмотрительно отправила Дзаккарию в аптеку – попросила срочно принести магнезию, сославшись на внезапные и загадочные боли в желудке. Ливия и Приска были отпущены на вечер – одна в кино, другая в гости к матери. И там, усевшись за большой стол, за которым столько лет кормила малыша Альдо и готовила чудесные блюда для любимых хозяев, Чечина вытерла слезы валявшейся здесь же тряпкой, перекрестилась и отправила в рот полную ложку рокового суфле.

13ПЕКТОРАЛЬ ПЕРВОСВЯЩЕННИКА

Было уже за полночь, погода совсем испортилась, и на улицах Праги не было ни души. В полной тишине слышно было только тихое журчание воды в реке. Один за другим, трое мужчин вошли в узкую калитку сада мертвых, и Иегуда Лива почти сразу остановился.

– Стойте здесь! – сказал он своим спутникам. – И смотрите! Могила Мордехая Майзеля находится в нижней части кладбища, неподалеку от могилы рабби Лёва, моего предка. Вы должны помешать следовать за мной любому, кто появится здесь... если предположить, что в такой поздний час сюда кто-нибудь забредет.

Оба друга кивнули, поняв, что раввин не хочет, чтобы они видели, как он проникнет в могилу, но нимало не обиделись, напротив, почувствовали облегчение от того, что им не придется снова участвовать в подобном процессе.

– Не понимаю, – сказал Альдо, – как можно найти дорогу среди этого нагромождения камней, торчащих во все стороны. Вид такой, будто некий великан небрежно рассыпал их здесь. Их так много!

– Двенадцать тысяч, – уточнил Адальбер. – Я кое-что прочел об этом кладбище. Здесь хоронят с XV века, но, поскольку территория еврейского квартала ограничена, мертвых складывали одного над другим, иногда до десяти тел. И только два или три выдающихся человека за все века получили право на последнее жилище с четырьмя стенами; наверное, Майзель входит в их число. Должно быть, так и есть, потому что для иудеев потревожить покой усопших – тяжкое преступление...

– Для нас тоже...

За оградой послышались шаги, и оба умолкли: незачем было давать знать кому бы то ни было, что на кладбище кто-то есть. Потом шаги стихли, и Альдо проскользнувший было между стволом дерева и стеной, чтобы попытаться разглядеть нежданного гостя, вернулся на прежнее место. Адальбер потер ладони одна о другую:

– Как здесь мрачно... и холодно! Я совсем замерз...

– Летом здесь намного приятнее. Между могил растут полевые цветы, а главное – все благоухает: жасмин, бузина, просто райский аромат...

– Какой ты стал романтик! Держись веселей – с нашими неприятностями покончено... как, впрочем, и с приключениями!

Тяжкий вздох Адальбера вызвал улыбку у его друга.

– Похоже, ты об этом жалеешь?

– Да, немного жаль... Придется довольствоваться египтологией. И знаешь, – внезапно став серьезным, прибавил он, – жизнь станет намного скучнее теперь, когда Симон нас покинул...

– Мне тоже жаль. Однако позволь напомнить тебе о том, что мои неприятности еще не кончились. Последняя представительница рода Солманских продолжает свирепствовать под моим кровом... и это может затянуться надолго.

– Ты вспомнил об аннулировании брака?

– Да. Когда я этого добьюсь, если только добьюсь, в моем доме будет жить чужой ребенок, а я стану совсем седым. А в это время Лиза... выйдет замуж за Апфельгрюне или еще за кого-нибудь.

Воцарилось молчание, только раз нарушенное шумом проехавшей где-то далеко машины. Сидя рядышком на большом камне, словно пара воробьев на ветке, Альдо с Адальбером слушали, как затихает вдали рокот мотора.

– Ты наконец признаешься, что любишь ее? – прошептал Видаль-Пеликорн.

– Да... Но как только подумаю о том, что уже столько лет мог быть ее мужем, – готов сам себя отколотить!

– Не стоит! Я не могу себе представить вас двоих в браке по расчету. Ты поступил абсолютно правильно, отказавшись жениться ради денег. И она, я уверен, не согласилась бы при таких условиях стать твоей женой. Очень скоро она начала бы тебя презирать...

– Ты прав. Но, собственно, тебе-то что мешает? Ты мог бы жениться на Лизе. Свободен, как ветер, и тоже ее любишь!

– Да, но она меня не любит... И потом, мне кажется, что я самый настоящий старый холостяк. Не представляю себе, как я мог бы жениться – близнецам это не понравится! Разве что... разве что я женился бы на План-Крепен.

– Ты шутишь?

– Не совсем. Она образованная девушка, любопытная, опять же способности к акробатике, наверняка она была бы просто находкой во время раскопок. Не говоря уж о ее детективных талантах!

– Да ты на нее хоть посмотрел внимательно?

– Серьезных увечий у нее нет, а со всем прочим легко справятся умелый портной и хороший парикмахер – они способны полностью преобразить человека. Ну, ладно, успокойся! Я не стану лишать мадам де Соммьер ее верного оруженосца, но вполне возможно, позже я предложу Мари-Анжелине место секретарши... или верной подруги! Я уверен, мы прекрасно сработались бы... Мне эта девушка кажется забавной!

Время шло, а раввин все не возвращался. Альдо начал беспокоиться.

– Не пора ли пойти взглянуть, что там у него...

– Лучше не надо. Это может ему не понравиться. Он велел нам смотреть, так и будем смотреть в оба!

– Наверное, ты прав, но мне не нравится эта атмосфера... и это место. Я сам себе начинаю казаться привидением. Как в одном стихотворении Верлена, оно мне очень нравится...

– «В огромном парке, стылом и безлюдном, две тени проскользили...» – отозвался Видаль-Пеликорн. – Я тоже вспомнил эти строчки... да только мы с тобой – не пара любовников былых времен.

Морозини тихонько усмехнулся, но усмешка вышла невеселой.

– И почему ты почти всегда угадываешь, что пришло мне в голову?

Адальбер пожал плечами:

– Наверное, это и есть дружба!.. Смотри, он возвращается!

Вдали показалась высокая черная фигурах длинными белыми волосами.

– Идем обратно! – только и сказал раввин, поравнявшись с часовыми.

Они молча покинули кладбище и вернулись в дом, где по-прежнему горели свели. Откуда-то из складок своего просторного одеяния Иегуда Лива извлек сверток и развернул на столе верхнее грубое серое полотно, потом – нижнюю тонкую белую ткань. И перед ним появилась священная пектораль – точно такая, какой ее видел Морозини за два года до этого в руках Симона Аронова. С той единственной разницей, что теперь недоставало всего одного камня, одного-единственного в четырех рядах оправленных в золото кабошонов. Три других – сапфир, алмаз и опал – были возвращены на свои места, и Альдо, не без волнения склонившись над драгоценным украшением, погладил пальцем звездный камень, который некогда носила его мать...

– Теперь дайте мне ожерелье, – сказал Лива. Он успел принести кожаный мешок с инструментами, разложил их перед собой и занял свое место в кресле с высокой спинкой.

Пальцы раввина быстро задвигались, очень осторожно освобождая рубин от оправы. Затем, положив камень на ладонь, Лива перенес его на раскрытый свиток Торы, и Морозини почудилось, будто рубин сверкает ярче обычного, словно защищаясь от чего-то.

После этого великий раввин простер над ним обе руки и стал произносить непонятные слова: по тону его голоса можно было догадаться, что он отдает приказания. И тогда произошла странная вещь: огненные вспышки понемногу стали гаснуть, ушли вглубь, и, когда Лива убрал руки, рубин был всего лишь красивым темно-красным камнем, поблескивавшим в слабом свете свечей. Великий раввин снова взял его в руки.

– Вот и все! – проговорил он. – Отныне он никому не причинит зла, и я верну его на пектораль. Посмотрите в этом шкафу, – прибавил он, указывая на странный буфет, – вы найдете там испанское вино и бокалы. Наливайте себе, садитесь и ждите!

– Зачем нам ждать? – спросил Альдо. – Теперь все в порядке, и пектораль в вашем распоряжении. Я полагаю, для нее это лучшее место?

– Нет. Не таким образом должно исполниться предсказание. Кто-то должен доставить ее на землю наших предков. Это сделал бы Симон Аронов. Прими, Всевышний, его душу! Вы посланы им, князь Морозини, и, раз его больше нет с нами, на вас возлагается обязанность вернуть пектораль на родину!

– Но кому ее передать?

– Я позже вам объясню. А сейчас не мешайте мне работать!

Не смея возразить великому раввину, но и не смирившись, Альдо взял из рук Адальбера протянутый ему стакан, одним глотком его осушил, потом наполнил снова. Какое-то время друзья молча ждали. Наконец Видаль-Пеликорн решился нарушить тишину.

– Нельзя ли задать вам несколько вопросов? – спросил он. – Или вам это помешает?

– Нет. Можете говорить. Что вам хотелось бы узнать?

– А почему бы вам самому не поехать в Святую Землю?

– Потому что я должен оставаться здесь, а еще потому, что со мной пектораль может снова оказаться в опасности. Она должна попасть в надежные руки. Богатый, знатный и с хорошими рекомендациями иностранец будет куда лучше принят англичанами.

– И вы думаете, что, когда пектораль вернется на родину, евреи со всего мира начнут туда переселяться?

– Кое-кто, наверное, поедет сразу, но массовое переселение начнется позже... лет через двадцать. Пока что мои собратья прочно обосновались в различных странах. Многие из них богаты и счастливы. У них нет ни малейшего желания бросать все ради неустроенной жизни первых поселенцев. Чтобы они на это решились, их должна гнать беда, великое несчастье, которого никто и ничто теперь не сможет отвратить, потому что оно уже надвигается.

– Но ведь Симон говорил, – вмешался Морозини, – что, если мы достаточно быстро восстановим пектораль, Израиль может быть спасен?

– Ему нужно было как-то вас подбодрить... и потом, может быть, он сам хотел в это поверить? Во всяком случае, в предании не говорится, что Израиль вновь обретет независимость, как только пектораль вернется домой. Речь шла о том, что наш народ не сможет обрести свою землю и свое могущество, пока не вернется священный символ колен Израилевых. Мы не сможем избежать чудовищных испытаний. До того, как обрести себя, народ Израиля пройдет через пламя ада.

Часом позже пектораль была восстановлена во всем своем былом великолепии, и раввин снова завернул ее в белоснежную ткань, а после – в грубое полотно.

– И все же я предпочел бы, чтобы она осталась у вас, – вздохнул Морозини. – Перед смертью Симон сказал нам, что вы – последний из Первосвященников Храма, несколько камней из стен которого вмурованы в стены вашей синагоги. Вы могли бы спрятать ее здесь, например, на чердаке...

Иегуда Лива посмотрел на князя взглядом, пронизывающим, словно огненная стрела.

– Ей там не место. То, что лежит под крышей Староновой синагоги, относится к Божественному Правосудию и Возмездию. Пектораль должна принести с собой надежду, вернувшись туда, откуда ей никогда не следовало уходить.

– Прекрасно! Все будет выполнено в соответствии, с вашей волей...

Князь протянул руки, взял серый сверток и спрятал его на груди, потуже затянув пояс плаща.

– Ты ничего не забыл? – спросил великий раввин, видя, что он собирается уйти.

– Если вы хотите прибавить к этому ваше благословение – не откажусь.

– Я говорю о той женщине из Севильи, чья неупокоенная душа...

– Господи! – густо покраснев, простонал Альдо. – Сусана! Как же я мог позабыть о той, кому мы обязаны возвращением рубина?

– У тебя есть кое-какие оправдания. Держи!

Он взял с аналоя, на котором покоилась Тора, тон-кий свиток пергамента, вложил его в кожаный футляр, затем протянул Альдо.

– Тебе предстоит еще одно путешествие, друг мой! Ты отправишься туда, глубокой ночью войдешь в дом этой несчастной, достанешь пергамент, расстелешь его на ступеньках лестницы и уйдешь, не оборачиваясь. Это свидетельство искупления ее греха...

– Я сделаю все так, как вы приказали!

– Мы сделаем, – поправил друга Адальбер, когда ночными переулками они пешком возвращались в отель «Европа». – Я всегда обожал истории с привидениями!

Но только добравшись до гостиницы, он получил наконец согласие Альдо.

– Я был бы рад, если бы ты поехал со мной, но я надеялся, что ты предложишь сопровождать меня в Иерусалим, – сказал Альдо, положив сверток с пекторалью на столик у изголовья и вытащив оттуда письмо, которое Иегуда Лива засунул под полотно.

– Я так и собирался поступить! А что мы будем делать сейчас?

– Три часа ночи. Тебе не кажется, что лучше всего было бы лечь спать? Как только проснусь, позвоню домой узнать, вернулась ли Анелька. Давно пора вырвать у нее когти!

– Каким образом?

– Пока не знаю, но думаю, что известие о смерти отца и брата должно сделать ее более сговорчивой. Надеюсь, мне удастся уговорить ее отправиться жить куда-нибудь в другое место...

– По-моему, – вздохнул Адальбер, – ты все еще веришь в сказки. Ну да ладно, спокойной ночи!

– Нет никаких причин, чтобы она оказалась беспокойной...

И правда, давно уже Альдо не случалось так безмятежно спать. Почти полное истребление рода Солманских и восстановление пекторали наполняли его душу подлинной радостью, ничто или почти ничто не омрачало мыслей. Морозини проснулся поздно с ощущением, что родился заново. Он был бодр и исполнен колоссальной жаждой деятельности. Первым делом князь заказал телефонный разговор с Венецией, и, пока дожидался, привел себя в порядок (в первый раз за несколько месяцев он пел под душем) и плотно позавтракал. Он закурил первую в этот день сигарету, глядя, как веселое осеннее солнце скользит лучами по завиткам в стиле модерн, украшавшим его окно, – и тут его соединили с домом. Первые же слова нанесли тяжелый удар по беспечной радости жизни.

– Альдо! Наконец-то вы! – прозвучал на другом конце провода полный тревоги голос Ги Бюто. – Слава Богу! Где вы? Я думал, вы в Цюрихе, но в отеле мне сказали, что вы уже несколько дней как уехали на машине вместе с господином Видаль-Пеликорном... А нам-то, нам вы сейчас так нужны!

– Мы в Праге... Но, Бога ради, успокойтесь, друг мой! Что происходит?

– Ваша жена и ваша кузина Адриана умерли... отравились грибным суфле... И Чечина при смерти.

– Отравились? Но где?

– Здесь, конечно. Во дворце!.. Анелька собиралась отпраздновать с графиней Орсеоло скорый захват власти в доме. Она приказала Чечине приготовить на ужин блюда французской кухни... Они так их и не доели...

– Вы хотите сказать, Чечина их...

– Да... а потом она тоже поела суфле, но...

В телефоне внезапно что-то затрещало, Альдо больше ничего не слышал, только отчаянно кричал «алло!». Наконец раздался голос телефонистки:

– Мне очень жаль, господин, наверное, что-то произошло... может быть, гроза, но связь прервана!

Альдо так яростно швырнул трубку, что аппарат покачнулся и упал. Не обращая на него никакого внимания, он ринулся к Адальберу и застал того в постели: попивая восхитительно пенящийся кофе по-венски, друг курил душистую сигару. Археолог так явно предавался блаженству, что Морозини устыдился того, что приходится нарушать этот вполне заслуженный покой.

– Хороший денек, а? – произнес Адальбер. – Давно уже я не чувствовал себя так замечательно. Чем сегодня займемся?

– Насчет тебя не знаю, а я сажусь в первый же поезд до Бены, где надеюсь успеть на экспресс «Вена – Триест – Венеция»...

– Что случилось, пожар?

– Почти... Мне надо как можно скорее вернуться домой.

В нескольких словах Альдо пересказал свой слишком короткий телефонный разговор. Адальбер поперхнулся кофе, отбросил сигару и выскочил из постели...

– Я еду с тобой! Нельзя тебе ехать туда одному.

– А твоя машина? Ты что же, ее бросишь?

– Ах да, верно! Послушай, отправляйся поездом, а я оплачу счет, заправлюсь и тут же выеду. Встретимся на месте... Кстати, вот и случай проверить, могу ли я поспорить с железной дорогой!

– Дороги здесь неважные, так что, пожалуйста, будь осторожнее. Довольно несчастий!

Он направился к двери. Адальбер его окликнул:

– Альдо!

– Да?

– Ты можешь ответить мне откровенно? Ты ведь не станешь сильно горевать из-за Анельки и той, убийцы твоей матери?

– Это правда, но Чечина – совсем другой дело! Она часть меня самого, и мне невыносима мысль о том, что она ради меня пожертвовала всем, даже своей жизнью. Поверь, это нестерпимо...

На последнем слове князь едва сдержал рыдание. Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Через десять минут такси уже везло его на вокзал..

Ги Бюто, которому Альдо послал телеграмму перед тем, как уехать из «Европы», встречал его на вокзале Санта-Лючия с моторной лодкой. Этим серым и дождливым ноябрьским утром бывший наставник, одетый во все черное, выглядел донельзя печальным, даже несмотря на то, что котелок на его голове был, как всегда, игриво сдвинут набок. Увидев Морозини, он бросился ему на шею, весь в слезах и не в силах вымолвить ни слова.

Никогда прежде Альдо не видел его плачущим. При виде страданий этого человека, всегда такого сдержанного и любезного, у него сжалось сердце:

– Чечина... она уже?..

Старик выпрямился, утирая глаза:

– Нет... еще нет! Это граничит с чудом... похоже, будто она чего-то ждет!

– Расскажите мне, как все это произошло.

– Мадам Анелька, как я вам уже говорил, пригласила вашу кузину, с тем чтобы отпраздновать, как она это называла, «захват власти». Чечина ничего прямо не сказала, но дала мне понять, что предпочла бы, чтобы я ушел. И я с удовольствием отправился ужинать к Массарии. Затем она отправила Ливию в кино, а Приску – в гости к матери, сказав, что для ужина на двоих ее и Дзаккарии вполне достаточно. После того, как подали первое блюдо, раковый суп, Чечина пожаловалась мужу, что у нее боли «внутри», как она выразилась, и отправила его к Франко Гвардини за магнезией...

– Но ведь аптека в это время уже закрыта?

– Вот именно. Она-то знала, что аптекарь в конце концов откроет, но на это уйдет время. Потом она сама подала на стол великолепное грибное суфле с трюфелями. Скажу вам правду, я совсем не разбираюсь в грибах. Во всяком случае, те, которые использовала Чечина, были ядовитыми: обе женщины умерли через пятнадцать минут после того, как отправили в рот первую ложку. Затем Чечина сама поела суфле...

– Почему же тогда...

– Она не умерла тоже? Благодаря Дзаккарии. Ему показались подозрительными эти внезапные боли у его жены, он догадался, что она что-то задумала, и вместо того, чтобы пойти к Гвардини, со всех ног бросился к мадемуазель Кледерман...

Чемодан, выпавший из рук Альдо, едва не свалился в канал.

– К Лизе? Она здесь?

– Ну да. В начале этого года она тайно, при помощи нашего нотариуса, купила небольшое палаццо Сан Поло и поселилась там под чужим именем с горничной и слугой. Чечина часто ее навещала. Она говорила, что это укрепляет ее дух, и я охотно верю этому... Она всегда возвращалась повеселевшая; впрочем, и Дзаккария тогда становился веселее!

– А вы? Вы тоже знали?

– Да! Простите меня!.. Видите ли, в конце прошлого года Чечина написала мадемуазель Лизе, объяснив ей, каким образом вас заставили жениться на леди Фэррэлс. Тогда та решила вернуться, и в ее доме мы устроили как бы небольшой штаб, чтобы придумать, как лучше вас защитить. Видите ли, мы были абсолютно уверены: рядом с той несчастной вы в постоянной опасности. Особенно после того, как объявили о своем намерении аннулировать этот брак...

Они сели в лодку, которой правил Дзиан, тоже одетый в траур. Альдо и Ги Бюто сели сзади.

– В больницу! – распорядился Бюто. – Но не слишком быстро, чтобы мы успели поговорить...

Лодка медленно отчалила задним ходом, потом свернула в Большой Канал.

– Почему вы ничего мне не сказали? – упрекнул старика Морозини. – Мне бы тоже было легче!

– Вы бы не удержались и отправились к ней, и вся Венеция решила бы, что вы завели любовницу. Но самое главное – она сама не захотела, чтобы вы знали о том, что она в Венеции. Гордость, милый Альдо!

– Но почему?

– Мы все знали, что вы ее любите... но вы-то сами хоть раз ей об этом сказали?

– Я слишком боялся, что она рассмеется мне в лицо. Не забывайте, она была моей секретаршей в течение двух лет, и для нее не осталось тайной ни одно из моих... любовных приключений. И потом, когда она привезла мне опал, когда единственное, что мне оставалось сделать, это заключить ее в объятия, вошла Анелька... И Лиза убежала.

– Да, в тот момент она решила больше никогда не встречаться с вами. Если бы не Чечина; так и случилось бы...

– Но как она оказалась тогда в Цюрихе? Она появилась, чтобы спасти меня, в тот самый миг, когда женщина, носившая мое имя, обвинила меня в убийстве.

– Она узнала, что вы уехали с ее отцом. И села в следующий же поезд...

– А потом не осталась там? Кледерману, у которого такое горе, она, наверное, сейчас очень нужна?

– Каждый человек переживает горе по-своему. Предав земле тело жены, Кледерман предпочел с головой уйти в дела. Он уехал в Южную Африку. Лиза немедленно вернулась сюда, более чем когда-либо обеспокоенная вашей участью. Именно она не дала Чечине умереть вслед за теми двумя. Она прибежала вместе с Дзаккарией и мгновенно поняла, что произошло. Чечина уже лежала на полу. Тогда Лиза принялась вливать ей в рот молоко и оливковое масло и сумела вызвать рвоту. Тут как раз и я вернулся. Дзаккария послал Дзиана меня предупредить, а я вызвал полицию...

– О Господи!

– Без этого нельзя было обойтись. Однако я позаботился о том, чтобы позвонить Домой комиссару Сальвини, а он просто преклоняется перед вами после той истории с ограблением графини Орсеоло. Тот немедленно примчался, и все произошло как нельзя лучше: он дал заключение, что произошел один из тех прискорбных несчастных случаев, какие нередки осенью из-за этих проклятых грибов. Ведь столько людей считают, что хорошо в них разбираются. Даже такая великая кулинарка, как Чечина, могла ошибиться: доказательством служит то, что она и сама стала жертвой собственного изысканного блюда! Что можно к этому прибавить?

– Ничего, разве что правду о ее состоянии. Ее можно спасти?

– Не знаю. Врачи считают, что им удалось вывести яд, но, похоже, сердце с трудом справляется. Она ведь была очень тучной, и сильные переживания, страсть, с какой она делала все, за что ни бралась, в конце концов его истощили...

– Что значит «была очень тучной»? А теперь разве нет?

– Увидите сами. Она невероятно изменилась за несколько дней...

Лодка повернула в рио ди Мендиканти, прошла мимо Сан Джованни и Паоло, мимо школы Сан-Марко и, наконец, причалила у ступеней больницы. Вслед за наставником Морозини поднялся по лестнице, прошел длинным коридором, даже не замечая, что с ним то и дело кто-нибудь здоровается. Наконец перед ними открыли дверь палаты, и сердце его переполнилось печалью. Он едва узнал Чечину. Она лежала в больничной постели неподвижно, уже почти безжизненно, и казалась уменьшившейся наполовину. Это лицо с опавшими щеками, трагически осунувшееся, с кругами под опущенными веками, уже не принадлежало миру живых. Альдо потребовалось всего мгновение на то, чтобы понять: той, кого он так любил, которую считал почти матерью, которая была добрым духом его дома, остается прожить всего несколько минут, и ничего сделать нельзя.

Его душу охватила такая боль, что он не мог приблизиться. Стоя в ногах постели, вцепившись обеими руками в крашеные железные прутья, он словно искал опору, ободряющего слова, заверений, что это неправда... и встретил взгляд прекрасных темных глаз Лизы. Девушка, все дни не отходившая от больной, увидев, что он входит в комнату, забилась в угол. Глаза ее были полны слез...

– Она уже?..

– Нет. Она еще дышит...

Тогда он направился к Лизе, к теплому свету, которым, казалось, ее волосы озаряли комнату умирающей. Мгновение постоял перед ней неподвижно, не в силах пошевелиться, зачарованный устремленным навстречу ему ясным лицом. И потом движением, естественным от того, что он столько раз совершал это в мечтах, Альдо сжал ее в объятиях и разрыдался.

– Лиза! – шептал он, осыпая поцелуями голову, которую она уронила ему на плечо. – Лиза... Я так тебя люблю!

Какое-то время они так и стояли, обнявшись, соединенные и горем, и ослепительным светом любви, вырвавшейся наконец наружу, почти забыв о том, где находятся. И тут внезапно послышался слабый, измученный голос:

– Ну вот... Долго же ты собирался!

Это были последние слова Чечины. Ее приоткрывшиеся на миг глаза снова закрылись, и, словно она ждала только этой минуты, Чечина перестала цепляться за жизнь и ушла в вечность...

Два дня спустя длинная черная гондола, украшенная бронзовыми львами и лиловыми бархатными покрывалами, шитыми золотом, скользила по лагуне, направляясь к острову Сан Микеле. Управлял гондолой Дзиан, с головы до ног одетый в черное, но сегодня он вез только один груз: гроб с телом Чечины, покрытый бархатом с вытканным на нем гербом князей Морозини и засыпанный цветами.

Сзади, в других гондолах, следовали Альдо, Лиза, Дзаккария, Адальбер и прочие домочадцы, а за ними – вся Венеция, потому что весь город знал и любил Чечину. Элегантные челны аристократов плыли вперемешку с лодками и даже баржами зеленщиков, здесь были ее многочисленные друзья – и те, кого она знала, и совсем неизвестные ей, а главное – внушительная толпа женщин, одетых в черное: экономки и кухарки со всего города. У всех у них в руках были букеты или венки: скромная дочь неаполитанских набережных, которую подобрала во время свадебного путешествия княгиня Изабелла, направлялась к княжескому склепу, где ей предстояло упокоиться, окруженная роскошью, достойной догарессы.

Никого не удивляло то, что Альдо пожелал устроить такие пышные похороны. Один из самых таинственных городов мира если о чем-то и не знал, то о многом догадывался, а странные события, происходившие в доме Морозини в последний год, никого в Венеции не оставляли равнодушным. Кроме того, венецианцы, которые уже начинали задыхаться под ярмом фашизма, получили лишнюю возможность встретиться, собраться вместе...

Никто не удивлялся и тому, что тела Анельки и Адрианы все еще лежали во временном склепе, хотя обе – одна через брак, другая по праву рождения, – должны были бы покоиться в гробнице Морозини. Все знали, что Альдо готовит для них общую могилу. Им предстоит остаться сообщницами и после смерти...

В тот же вечер Альдо проводил Лизу на поезд, идущий в Вену, где она должна была жить у бабушки до тех пор, пока они смогут соединиться и принадлежать друг другу, не рискуя вызвать осуждения. Но уже было решено, что Альдо приедет в Австрию на Рождество и привезет в подарок обручальное кольцо. А перед тем ему предстоит сделать много дел. Он должен вместе с нотариусом распорядиться судьбой наследства той, что так недолго была его супругой и от которой он не хотел ничего себе оставлять. Все должно было перейти либо к наследникам Фэррэлсов, либо к благотворительным организациям. Кроме этого, Морозини должен был совершить еще одно путешествие, наверное, последнее в его холостяцкой жизни. Через несколько дней после похорон он вместе с Адальбером уехал в Севилью. Сусана тоже заслужила покой...

Эпилог