Хромой из Варшавы. Книги 1-15 — страница 41 из 55

Решив, что преступница получила заслуженное наказание, Хэлен перекрестилась и вернулась к той, которая так в ней нуждалась.

Часть перваяБеглянка химера

Глава 1Необычный клиент…

Американец оглядывался по сторонам. Альдо Морозини разглядывал американца. Судя по выражению их лиц, ни тот ни другой не ожидали увидеть то, что увидели. Американца поразил кабинет — изысканная роскошь: высокий потолок, расписные балки, фреска Тьеполо[389] на стене, бюро «Мазарини» из золотистого южноамериканского дерева с медными и черепаховыми инкрустациями и прелестными позолоченными накладками из бронзы. Длинные шторы из бархата сливочного цвета. Портрет дожа меж двух корабельных фонарей. На полу огромный ковер «Савонри», поражающий изысканным сочетанием красок. Несколько изящных и редких безделиц вроде вазы из фарфора Киен-Лонга с веткой красных осенних листьев и бледно-желтыми хризантемами. Не удивил американца только сидевший за бюро хозяин: он уже видел его портрет в газете…

Морозини давно имел дело с американцами, но ни один из сынов Нового Света не походил на этого. Корнелиус Б. Уишбоун был похож на веселого пожилого ангела в великолепно сшитом костюме. Пушистые пепельные усы, короткая бородка, расходящаяся на две стороны веером, открытое лицо с высоким лбом и младенческими голубыми глазами, румяный рот, растянувшийся в улыбке. Взгляд его был искренен и невинен, а сдвинутая на затылок черная широкополая шляпа казалась нимбом, воссиявшим над его головой. Похоже, он не любил с ним расставаться: снял на секунду, здороваясь, и снова надел. Теперь, когда он уселся, кривизна его ног, выдававшая любителя верховой езды, была совсем незаметна. Но любитель лошадей и в самом деле приехал из Техаса, где у него было огромное ранчо.

Князь-антиквар, специалист по редким драгоценностям, терпеливо ждал, когда взгляд гостя, обежав окужающее пространство и налюбовавшись всякими диковинами, снова вернется к нему. Встретившись наконец глазами со своим гостем, он улыбнулся.

— Вам нравится?

— Сразу видно, пришлось потрудиться. Настоящий дворец!

Морозини едва удержался, чтобы не сказать: в Венеции его именно так и называют, но сказал другое:

— Небольшой дворец. Не Версаль.

— Как? Как? Вер-саль? Не знаю такого.

Альдо снова подумал, что имеет дело с исключительным американцем. Обычно американцы, приезжающие в Европу, первым делом включают в список обязательных для посещения мест жилище Короля-солнца. Возможно, для того, чтобы убедиться, что доллары, которые внес на реставрацию дворца их соотечественник Рокфеллер, не были пустой тратой денег.

— И не надо, — улыбнулся Альдо. — А теперь я был бы вам признателен, если бы вы объяснили цель своего визита.

Желая приободрить гостя, он подвинул поближе к нему открытый ларчик с сигарами. Но тот от сигар отказался.

— Большущее вам спасибо, но я лучше набью свою трубочку.

И, подтверждая слова делом, господин Уишбоун достал трубку и принялся набивать ее черным-пречерным табаком, на который Альдо смотрел с некоторым беспокойством. Если это особого сорта французский табак, то Лиза, его жена, непременно потребует, чтобы шторы отправили в чистку. Первый дымок из трубки подтвердил: да, это был тот самый табак. Но, в конце концов, если клиент стоящий… В качестве утешения Альдо получил лучезарную улыбку гостя. Уишбоун поудобнее устроился в кресле, скрестил ноги и заговорил:

— Ну вот! Перво-наперво скажу, что я богат, и даже очень. Земли — до горизонта, коровы, лошади и еще нефть!

— Подумать только! — восхищенно воскликнул Альдо. — Такое нечасто встретишь!

— И правда. Ну так вот. Я вдобавок холостяк, но до смерти влюблен в прекраснейшую из женщин. Может, вы даже ее знаете. Она поет в опере, и зовут ее Лукреция Торелли.

Альдо хотел сдержаться, но не смог: от души рассмеялся. Лукреция Торелли! Только ее ему не хватало! Ангельский голос, дивная фигура, лик мадонны и… стерва из стерв! Два года тому назад она приезжала исполнять «Тоску» в «Ла Фениче» и пела так потрясающе, что вся Венеция была у ее ног, кроме обслуживающего персонала в «Даниели» и всех, кто ей прислуживал в театре. Капризы и требования этой дивы замучили людей вконец. У Торелли была еще одна причуда: она утверждала, что происходит из семьи Борджа, и, если поклонник хотел добиться от нее хотя бы ничтожного знака внимания, он непременно должен был подарить ей вещицу XV столетия, желательно принадлежавшую Борджа, а еще желательнее, чтобы это была драгоценность. Лукреция их просто обожала.

Приехав в Венецию, она «пригласила» к себе Морозини, потребовав принести ей в гостиницу все самое лучшее из его старинных вещиц. Такое откровенное хамство пришлось не по вкусу антиквару. Он никогда не считал себя мальчиком на побегушках и ответил, что охотно примет госпожу Торелли у себя, но не видит причины, по которой должен навестить ее. И получил от дивы следующее послание: ее навещают даже короли, и уж не ему, так называемому «князю», который вдобавок занимается торговлей, строить из себя невесть что. Это послание Морозини проигнорировал и запретил Ги, который предложил ему свои услуги и был готов поехать вместо него в гостиницу, даже помышлять об этом. На отношениях с Лукрецией Торелли был поставлен крест.

— Почему вы смеетесь? Вам это кажется странным? — смущенно спросил американец.

— И да, и нет. Торелли — изумительная певица и потрясающе красивая женщина. И я знаю, зачем вы пришли ко мне. Вам нужна вещь, принадлежавшая Борджа, желательно драгоценность.

— Именно. Но не какая-нибудь. Мне нужна…

Американец замолчал, достал из кармана записную книжку, полистал ее и прочитал:

— Химера Чезаре Борджа. Я готов заплатить любые деньги. Она обещала выйти за меня замуж, если я принесу ей химеру. Для нее это очень важно. Еще маленькой девочкой она поклялась, что отдаст свою руку тому, кто подарит ей химеру!

Морозини уже было не до смеха. Американец был ему симпатичен, и он охотно помог бы ему. Но Торелли! Она перешла все границы! Видно, слишком часто исполняла арию Турандот, которая загадывает своим поклонникам загадки и отправляет на казнь в случае неудачного ответа. Что касается лично его, то он обожает арию принца Калафа и молоденькой рабыни Лю, но отнюдь не партию главной героини… И уж тем более не ту, которая себя ею вообразила. А что касается Корнелиуса Б. Уишбоуна, то чем раньше развеются его иллюзии, тем лучше.

— Мне очень жаль, — вздохнул Альдо, — но от вас хотят невозможного.

— Почему? Я уверен, что она ничего не выдумывает, ведь такое украшение существует?

— Существовало.

— То есть?

— Двадцать лет тому назад химера исчезла и теперь находится в сокровищнице Нептуна.

— Что вы хотите этим сказать?

Морозини удержался от вздоха: кругозор, похоже, не обременял этого ангела.

— Название «Титаник» вам о чем-то говорить?

— Как и всем. Ужаснейшая катастрофа.

— Так вот, ваша химера имеет к ней прямое отношение. На протяжение долгих лет она принадлежала семье д’Ангиссола, ныне больше не существующей. Маркиза, последняя ее представительница, была американкой. Потеряв мужа, она не могла больше жить в Италии и решила вернуться на родину. Первый рейс великолепного лайнера привлек ее внимание. Она купила билет и погибла.

— Я считал, что детей и женщин спасли…

— Далеко не всех. И можно понять почему. На борту царила страшная паника. Вашей прекрасной подруге придется попросить от вас какой-нибудь другой залог любви.

Брови собеседника поползли вверх, подбородок вздернулся, но черный фетровый нимб остался на месте.

— Это невозможно, — непреклонно заявил Корнелиус. — Она хочет только химеру.

— Думаю, ей неизвестна судьба химеры. Когда вы расскажете, что химера стала жертвой самого известного в мире кораблекрушения, ваша прекрасная дама попросит что-то другое.

— Не попросит, потому что я ей ничего не скажу. Она хочет это украшение, и она его получит!

— Может быть, вы соизволите объяснить мне, каким образом? — поинтересовался Альдо, чувствуя, что закипает.

Да, американец был ему симпатичен, но до определенной степени.

— Если вы намереваетесь нанять подводника в скафандре, то должен сообщить вам, что дно недосягаемо, у нас пока нет возможностей опускаться на такую глубину.

— Это понятно. Но я вроде бы сказал вам, что богат. В самом деле богат, по-настоящему. И просто-напросто хочу знать, как выглядит эта ваша химера.

Альдо уже не мог скрыть своего изумления:

— Может быть, вы хотите сделать копию химеры?

— Вот именно! — отозвался гость с широчайшей улыбкой. — Это же, в конце концов, безделушка, верно?

— М-м-может быть. Но особенная. Извольте секундочку подождать.

Альдо открыл драгоценное изделие Буля, книжный шкаф, в котором хранил не менее драгоценные книги, зачастую старинные, рассказывающие о камнях, жемчугах и украшениях всевозможных стран и эпох. Он нашел нужный фолиант, полистал и, отыскав нужную страницу, положил перед своим странным посетителем.

— Вот, — торжественно провозгласил он. — Полюбуйтесь! В натуральную величину и в красках.

Настала очередь изумляться господину Корнелиусу Б. Уишбоуну.

— У-у-у… вот это да-а… Ничего себе, — выдавил он.

— Если вам удастся ее повторить, я первый буду в восторге. Вы видите, какая это безделушка. Имейте еще в виду, что два главных камня в ней, если их вынуть, сами по себе составляли целое состояние.

Искусно выкованное из золота, мифическое чудовище с головой ревущего льва, телом козла и хвостом дракона было величиной сантиметров десять. Козлиное тело было сделано из цельного изумруда того же оттенка, что глаза и конец хвоста. Мало этого, когтистая лапа химеры опиралась на большую, неправильной формы жемчужину, символизирующую утес. Изображение химеры впечатляло. Что же можно было сказать о подлиннике?

Уишбоун, деликатно сопя, стоял, склонившись над картинкой. Потом мечтательно произнес:

— Но ведь и такое можно сделать!..

— Если потратить массу времени, терпения и денег. Да, я с вами совершенно согласен, можно. Но это уже не по моей части. Ювелир, причем далеко не заурядный, сможет сделать эту вещицу при условии, что у него будут все необходимые камни.

— Времени у меня хоть отбавляй, — добродушно сообщил техасец. — А вы знаете, кто бы смог сварганить такую штуковину?

— Ювелиров много. На улице де ла Пэ, на Вандомской площади найдутся те, кто сможет вам помочь. Именно там делают потрясающие драгоценности для индийских магараджей. Ну вот, к примеру, Бушрон, Картье, Шоме, Меллерио… Но, полагаю, лучше всего обратиться к Картье. Жанна Тусен, художественный директор фирмы, удивительная женщина. Она в жизни не держала в руках карандаша, но создает украшения несравненной красоты. Ваш заказ может ее позабавить. Впрочем, не уверен. Она скорее предпочитает создавать что-то новенькое.

— Можете дать мне рекомендательное письмо для нее? И для других тоже, если она откажется?

— С радостью! Я готов сделать даже больше: этим вечером я уезжаю в Париж на аукцион драгоценностей в Друо. Если вы завершили свои дела в Венеции, я могу вас взять с собой.

Усы и уголки губ господина Корнелиуса поползли вверх.

— Отличная идея! Я ведь и на аукцион могу с вами пойти. Вдруг там найдется какая-нибудь забавная штучка, которая поможет мисс Торелли набраться терпения.

— Предупреждаю, там будут крайне дорогие драгоценности, если не сказать разорительные. Распродается редкая коллекция. Иначе я и с места не стал бы двигаться.

— Я на это и рассчитываю. Трудно себе представить, что я дарю мисс Торелли платиновый кирпич или янтарное ожерелье.

Морозини не мог не рассмеяться. Похоже, судьба свела его с настоящим набобом.

— А вы знаете, что вы совершенно удивительный человек? — спросил он, протягивая техасцу один из двух поданных им стаканчиков виски. — Такое впечатление, что вас ничто не остановит, если вы чего-то захотели.

— А зачем мне останавливаться, если мое желание никому не вредит?

Прищуренные голубые глаза Корнелиуса светились задорным лукавством. Нет, право, грех было бы не помочь такому славному человеку. Альдо поймал себя на неожиданной мысли, что и на самом деле не возражал бы против совместного путешествия.

— Я попрошу моего секретаря заказать вам одноместное купе в Симплон-Орьент-экспресс. Встретимся на вокзале. Где вы останавливаетесь в Париже?

— Нигде. То есть я хочу сказать, что ничего там не знаю. В Париже я пересел с поезда на поезд, только и всего.

— Тогда ни о чем не беспокойтесь. Мы вместе поедем туда, где я привык останавливаться.

Мысль об этом пришла в голову Морозини совершенно естественно.

Чудо-американец, без сомнения, порадует тетушку Амели, да и План-Крепен тоже. Было бы жаль лишить двух милых дам такого удовольствия.

Альдо охотно пригласил бы американца на завтрак, но у них в доме гостил сейчас кузен его жены Лизы, весьма оригинальный господин по имени Фридрих фон Апфельгрюне с супругой Хильдой и двумя детьми, Францем и Элизабет. Дети мгновенно подружились с близнецами Морозини, Антонио и Амалией, и Альдо находил их дружбу даже слишком горячей, потому что дворец Морозини то и дело сотрясался от их совместных подвигов. Альдо, конечно, радовала необычайная жизнерадостность творческой четверки, но он не стал отказываться от возможности провести несколько спокойных дней в Париже. Тем более желанных, что кроме четверых веселых чертенят покой дома нарушал еще и юный Марко, последний отпрыск Морозини, обожаемое дитя Лизы, которому недавно исполнилось три года. Марко пока не участвовал в проделках и авантюрах близнецов, выполняя роль, так сказать, голоса за кадром. Необыкновенная мощь этого голоса очень смущала Альдо, он уверял Лизу, что рев их младшего сына слышен даже во Дворце дожей, чем очень ее смешил.

— Сразу видно, что ты был единственным ребенком!

— Но и ты тоже!

— Да, но у меня было столько кузенов, что я этого не замечала.

Альдо предпочел бы, чтобы у Лизы были родные братья, потому что все кузены были влюблены в Лизу, а некоторые из них сохранили свою влюбленность даже до сих пор. Даже Апфельгрюне в начале их знакомства делал все возможное, чтобы оттеснить Альдо от своей красавицы-кузины, но потом стал ему верным помощником и вместе с Адальбером Видаль-Пеликорном участвовал в розысках чудесного опала, украденного в незапамятные времена из наперсника первосвященника Иерусалима. Потом на балу в доме Кински Фридрих познакомился с Хильдой и перестал наконец соперничать с Морозини. С тех пор он стал ему добрым другом. Но так дело обстояло далеко не со всеми кузенами! Например, кузен Гаспар, тоже швейцарец, как и Лиза, но обосновавшийся в Париже, до сих пор не терял надежды, но в Венеции он, правда, не показывался…

Проводив Корнелиуса к причалу, где его дожидалась гондола от «Даниели», Альдо заглянул в кабинет Ги Бюто, который был когда-то его наставником, а теперь стал управляющим всеми делами. В кабинете Ги он застал Лизу. Она пришла в кабинет Ги, чтобы попросить его достать из сейфа ожерелье из аквамаринов с бриллиантами. Сегодня Фоскари давали бал, и она хотела надеть это украшение, а поскольку Альдо уезжал, собиралась взять с собой Фридриха и Хильду.

Огненно-рыжие волосы Лизы и белоснежные пряди Ги — Альдо всякий раз восхищался их контрастом. Лиза и Ги знали друг друга давным-давно, еще с тех пор, когда Лиза, дочь богатейшего цюрихского банкира, работала у Альдо секретаршей — и до чего она была компетентной! — под именем голландки Мины ван Зельден. Она носила тогда очки в черепаховой оправе, юбку, похожую на кулек с жареной картошкой, а волосы стягивала в тугой узел на затылке. Их теплая искренняя дружба с Ги завязалась еще с тех времен. Альдо подошел к креслу жены, и Лиза подняла на него свои прекрасные синие глаза.

— Ну, что твой американец? Не похож на тех, которые приходят к тебе обычно?

— «Не похож» — мягко сказано! Ты никогда не догадаешься, зачем он ко мне пришел!

— За изумрудом Нерона? За жемчугом Клеопатры — тем, который не растворился? За философским камнем?

— Почти! За химерой Борджа!

— Когда-то можно было искать и химеру, но вот уже двадцать лет она покоится на дне океана. Американцу не повезло, — вынес свое суждение Ги.

— Забавно! — откликнулась Лиза. — Надеюсь, у него это не навязчивая идея? Он сможет найти себе другую мечту?

— Он ищет ее не для себя, а для дамы сердца.

— Кто же она? Он доверил тебе свою тайну?

— Певица Лукреция Торелли.

— Твоя любимица! Та, что вообразила себя принцессой Турандот. Бедный он, бедный! А на вид очень славный. Надеюсь, ты объяснил ему, что он напрасно теряет время?

— Разумеется. Но его это нисколько не смутило.

— Неужели? — не поверил Ги. — Он что, не понимает, что найти что-либо в обломках «Титаника» невозможно?

— Он решил заказать копию… Но из тех же материалов!

Альдо был доволен произведенным эффектом и теперь любовался двумя изумленными лицами.

— Но она обойдется ему в целое состояние! Если только он найдет подходящие камни!

— Деньги его не волнуют. Мне кажется, его кошелек выдержит и более существенный урон.

Господин Бюто снял очки, протер их носовым платком и снова водрузил на нос.

— Но химера — не женское украшение. Судя по картинке, в ней есть нечто угрожающее.

— Это драгоценность из сокровищницы Борджа. Папа Александр VI заказал ее для своего сына Чезаре, на родство с которым претендует Торелли. К тому же она поклялась, что выйдет замуж за того, кто принесет ей химеру.

— А она не глупа! — звонко рассмеялась Лиза. — Конечно, она знает о судьбе химеры и нашла весьма оригинальный способ отделываться от надоедливых поклонников. Знаешь, я не уверена, что идея твоего американца так уж хороша. А кстати, как его зовут?

— Корнелиус Б. Уишбоун.

— Даже если ему удастся это безумное предприятие, Торелли тут же догадается, что химера не подлинная.

— Но камни-то будут настоящими!

— Она оставит химеру у себя, а замуж за него не выйдет. Он разорится, не получив взамен ничего.

— Разорится? Меня бы это очень удивило, моя радость. Я предложил отвести его к Картье и узнать, что думает госпожа Туссен о его пожелании, сообщив по ходу дела, что собираюсь в Париж на аукцион в Друо, где будет распродаваться коллекция ван Тильдена. Он тут же заявил, что не прочь отправиться вместе со мной, чтобы — держитесь, друзья мои! — присмотреть какую-нибудь «штучку» для своего идола, которая скрасит время ожидания.

— Господи! — жалобно воскликнул Ги Бюто. — Это же самая прекрасная частная коллекция драгоценностей Ренессанса! Погодите! Если я не ошибаюсь, в ней находится три из трех тысяч семисот восьмидесяти украшений, которые Лукреция Борджа, герцогиня Феррары, оставила после своей смерти.

— Сколько? Сколько? — переспросила потрясенная Лиза.

— Три тысячи семьсот восемьдесят. Может, на две или три больше. И даже самое незначительное из украшений будет стоить баснословные деньги.

— Я его предупредил, — подхватил Альдо. — И не произвел ни малейшего впечатления.

— И откуда же твой миллиардер качает деньги?

— Из Техаса. У него безумное количество земли, такое же количество бычков и несколько нефтяных скважин.

— Не нужны нам его истории! Если он такой богач, то, должно быть, препротивный!

— Да он чудный парень, уверяю тебя! Я повезу его к тетушке Амели. Думаю, он очень ее развлечет. К тому же мне не терпится узнать, что скажет о нем наша План-Крепен.

— А я? Я ничего интересного не увижу? — простонала Лиза. — Все это время я буду только прогуливать семейство Апфельгрюне по Венеции? Нет, это несправедливо!

— Но ты же сама их пригласила, моя радость. И сегодня вечером у Фоскари снова одержишь множество побед в ожерелье, которое делает тебя неотразимой. Бедняжка Апфельгрюне всерьез задумается, по какой такой причине он женился на Хильде.

— Он знает причину: Хильда очаровательна. А вот тебя, когда ты пускаешься в комплименты, я начинаю опасаться. Сколько времени ты рассчитываешь пробыть в Париже?

— Три-четыре дня, не больше.

— А потом? Куда ты отправишься потом?

— Что за вопрос? Разумеется, вернусь домой. А что, ты хочешь, чтобы я куда-нибудь поехал?

— Ну, не знаю… Ты без труда можешь отправиться в Тибет или на Аляску.

— Что ты! Там слишком холодно.

— Тогда в Мексику или в Колумбию за изумрудами… На Подветренные острова.

— Не надейся! Но если будешь умницей, я постараюсь познакомить тебя с Корнелиусом. Он тебе очень понравится.

— Только не в том случае, если отправит тебя на край света.

Альдо перестал улыбаться. Похоже, Лиза всерьез озабочена его поездкой. Он оставил шутливый тон и обнял жену за плечи. Ги Бюто, проявляя деликатность, вышел из кабинета.

— Что с тобой, Лиза? Почему вдруг моя поездка в Париж так тебя взволновала?

— Не преувеличивай. И все же вспомни, что в последний раз ты собирался пробыть в Египте неделю, а вернулся через четыре месяца.

— И был счастлив, что не остался там навсегда, — сухо отозвался Альдо. — Чего ты хочешь? Я занимаюсь делом, и это вынуждает меня путешествовать. И не предлагай мне отправить на этот аукцион Ги. Это очень важное мероприятие. И мне кажется, я не должен тебе это объяснять. Мина ван Зельден поняла бы меня с полуслова, не требуя никаких разъяснений.

— Я все поняла, успокойся. На обратном пути прихвати с собой Адальбера, он сейчас наверняка в Париже.

— Не уверен. У него ведь есть еще квартира и в Лондоне.

— Я очень удивлюсь, если Адальбера не будет в Париже. Ты же собираешься навестить тетю Амели, и я думаю, он постарается, чтобы вся ваша «банда» собралась вместе.

Чмокнув мужа в нос, Лиза забрала ларчик и поднялась к себе в спальню.

Она сердилась на себя за то, что невольно обнаружила перед Альдо то смутное беспокойство, какое охватило ее при известии, что он готов заняться делами американца из Техаса, каким бы славным он ни был.

Лиза ничего не имела против американцев. У нее у самой было немало друзей в Америке. Ее беспокоило другое. Находясь уже не один год рядом с Альдо, поначалу под видом очкастой секретарши, а потом как жена-красавица, она успела узнать характер своего мужа до малейших мелочей. Она понимала — в частности, на примере фантастической свадьбы в Польше, — что он, любя ее от всего сердца, может стать объектом женских посягательств, и посягательства эти могут быть весьма опасными. У нее уже был такой опыт. Когда Альдо занимался версальским делом, она получила письмо от госпожи де Соммьер. Тетя Амели шутливо ей напоминала, что даже самая любящая мамочка может иной раз вспомнить, что она еще и княгиня Морозини и составляет великолепную пару со своим мужем. Лиза тогда только что родила Марко и была занята только им, она даже спала в отдельной комнате, боясь потерять молоко. Как было бы замечательно, писала маркиза, если бы Лиза всех сразила своей красотой, внезапно появившись на вернисаже американки Полины Белмон, модной скульпторши, которая устраивала свою выставку в галерее их общего друга Жиля Вобрена, влюбленного в нее.

У Лизы достало тонкости распознать в ласковом и шутливом письме предупреждение об опасности. Она не пренебрегла советом и осуществила сенсационное появление в разгар вечера. Она, как Чезаре, пришла, увидела и… Поняла, что Вобрен всерьез влюблен в скульпторшу — очень талантливую, без всяких сомнений! — но ему не платят взаимностью. Зато Полина Белмон влюблена в Альдо. Лиза увидела, как Полина незаурядна: красива, умна, образованна, сердечна, с бездной обаяния, к тому же похожа на греческую богиню, глядящую на мир ясными серыми глазами. Лиза не могла не заметить, как смягчались эти ясные глаза, стоило им обратиться на ее мужа. А муж был так счастлив увидеть свою внезапно появившуюся красавицу Лизу, что она нисколько не усомнилась в его любви, подтверждением которой стала их ночь в апартаментах «Рица».

— Не оставляй меня больше, Лиза, — умолял он, прежде чем позволить ей заснуть. — Мне так плохо без тебя! Уверен, что в твоей родной Швейцарии нет недостатка в кормилицах. Не говоря уж о коровах!

Семейная жизнь пошла своим чередом. Однако у Лизы сохранилась едва уловимая тень предубеждения против всего, что касалось Соединенных Штатов. Хотя, скажем прямо, Техас и Нью-Йорк находятся не по соседству.

После разговора с Лизой Альдо задумался. Впервые его жена высказала какие-то опасения относительно его отъезда, хотя прекрасно понимала значимость драгоценностей, которые будут распродаваться послезавтра на аукционе в Друо. Он всегда там был завсегдатаем и получил, как обычно, приглашение, равно как и каталог… Опасения Лизы оставили в его душе неприятный осадок.

Осадок остался и после их встречи, когда он вернулся из Египта. Магия любви, что бросала их в объятия друг друга после разлук, для Лизы словно бы потускнела, хотя, затворив дверь спальни, она не противилась безудержной жадности, с какой Альдо любил ее. Про себя Морозини благословлял Адальбера, который приехал вместе с ним, и без всякого намека на адвокатство, искренне и красочно рассказал об их приключениях на Ниле, не скрыв своих чувств к юной Салиме, девушке, принадлежавшей совсем иному миру. Его искрометный талант рассказчика заворожил всех, а сам Адальбер признался, что очень дорожит своим пребыванием у друзей, что ему нелегко будет сесть на поезд и вернуться в свое, хоть и относительное, одиночество в доме на улице Жуфруа.

— А я бы с удовольствием поехала в Париж, — вздохнула тогда Лиза, весьма раздосадовав этой репликой Альдо.

— Так что же тебе мешает? — не без укора осведомился он.

— Не знаю, будет ли к месту мое присутствие.

— Ты имеешь в виду тетю Амели и План-Крепен? Не греши, моя радость! Ты прекрасно знаешь, что они всегда тебе рады.

Тогда дальше разговоров дело не пошло, но сейчас, запирая чемоданы, Альдо вспомнил эту беседу и решил принять кое-какие меры. Он отправился в спальню к Лизе.

— Сколько времени пробудут у нас гости? — спросил он.

— Два-три дня, не больше.

— Раз ты боишься, что я умчусь на край света, то приезжай ко мне в Париж. Ты развеешься в чудесной атмосфере особняка на улице Альфреда де Виньи и по праву станешь членом нашей, как ты выражаешься, «банды». Не только я, но и тетя Амели, и ее верный «оруженосец» План-Крепен будут в восторге. Не говоря уж о твоем любимом портном!

— Но… Что будет с детьми?

— Не надо! Не начинай все сначала! Думаю, их можно оставить на попечении Труди, гувернантки, — это будет новой попыткой начать воспитывать и образовывать близнецов, Ги, Анжело, Захарию, Ливию, Фульвию, Дзано и всех остальных, не упрекая себя за то, что мы бросили их на произвол судьбы в «пустыне».

Лиза не могла удержаться от смеха и ласково прижалась к мужу.

— Посмотрим! Конечно, ты прав. Но знаешь, с тех пор как мы женаты, мы бываем вместе куда реже, чем когда я работала у тебя секретаршей. По моей вине, конечно, но и по твоей тоже!

— Возможно, и так… Но встречаться так сладко! Разве нет? — прошептал Альдо, целуя ее в шею.

Потом последовало долгое молчание, прерываемое вздохами, а спустя еще несколько минут Морозини повернул в двери ключ.

Когда Лиза встала и подошла к туалетному столику, собираясь поправить прическу, ее взгляд упал на украшения, разложенные перед зеркалом. Она посмотрела на них неодобрительно и произнесла:

— Мне не нравится, что я пойду сегодня на бал без тебя!

— Лгунишка! Ты осчастливишь своих обожателей, и они будут виться вокруг тебя, словно пчелы вокруг цветка. Мне бы это очень не понравилось. Так что ты будешь избавлена от семейной сцены.

Лиза рассмеялась.

— Не знаю, как тебе, а мне нравятся семейные сцены. Обычно они заканчиваются так сладко!

— Согласен. Вот только не знаю, что приготовить на следующий раз. Как ты думаешь, что тебе больше понравится: взбучка или еще один ребеночек?

Снизу донесся шум возни и оглушительный детский плач, Лиза тут же заторопилась к двери, но у порога обернулась.

— Мне кажется, детей у нас уже предостаточно, — сказала она. — Беги на поезд и поцелуй всех за меня. Может, я и приеду к тебе в Париж. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, что Мари-Анжелин сделает из твоего американца.

— Вот это достойная речь послушной жены! Жена! Я горжусь тобой!

Что им делать с американцем? Именно этим вопросом задавалась вышеупомянутая Мари-Анжелин дю План-Крепен. Семейство дю План-Крепен было очень родовитым. Первые План-Крепены принимали участие в Крестовых походах, и последняя из них, оставшаяся старой девой, постоянно об этом напоминала. Через некоторое время она задала тот же самый вопрос маркизе де Соммьер, которую все Морозини называли тетей Амели и с которой сама она состояла в родстве, блестяще выполняя в ее доме обязанности чтицы, компаньонки, ангела-хранителя, наперсницы и информационной службы. Все свои новости Мари-Анжелин черпала в церкви Святого Августина во время мессы в шесть часов утра. Церковь была для нее чем-то вроде тайного агентства, позволявшего ей быть в курсе новостей не только квартала Монсо, но и большей части аристократического или просто состоятельного Парижа. Эта старая дева с белесыми кудряшками обладала обширными познаниями в самых разнообразных областях и множеством неожиданных талантов. Очень часто она оказывала серьезную помощь Морозини и египтологу Видаль-Пеликорну во время их бесконечных авантюр, которые следовали одна за другой, пока они разыскивали драгоценные камни, украденные с наперсника иерусалимского первосвященника. Благодаря этим приключениям мужчины очень подружились. Когда речь заходила об Адальбере, Лиза говорила: «Больше чем брат…» — и не ошибалась, несмотря на неизбежные стычки и разногласия Адальбера и Альдо. Что бы там ни было, Мари-Анжелин обожала обоих друзей. Благодаря им она пережила самые незабываемые минуты в своей жизни и надеялась на столь же яркие в будущем. Приезду Альдо она обрадовалась как празднику, но никак не могла понять, радует ли ее приложение «made in USA».

Интерес ко всему новому, живое любопытство говорили ей «да». «Нет» твердили недоверие и тревога, с какими она стала относиться к американцам после дела Марии-Антуанетты. Больше всех напугала ее Полина Белмон, темноволосая красавица-аристократка, которая к тому же была талантливым скульптором и удивительно умной и обаятельной женщиной. Мари-Анжелин познакомилась с ней у леди Мандл после ночного праздника в Трианоне и не сомневалась, что Альдо не остался бесчувственным к такому обилию достоинств. Он как-то по-особенному смотрел на Полину и даже поцеловал ей руку. А Полина — мадемуазель дю План-Крепен могла поклясться — была всерьез влюблена в Морозини, маскируя свое чувство легкой иронией и прекрасным чувством юмора.

— План-Крепен! — громко окликнула ее маркиза де Соммьер, давно наблюдавшая за компаньонкой. — Почему бы вам не оставить этой розе шанс выжить? Что плохого она вам сделала? Вы подрезаете ее вот уже третий раз. Отсеките ей голову сразу, но только не мучайте больше бедняжку!

Руки глубоко задумавшейся Мари-Анжелин в самом деле были заняты, они ставили в вазу великолепный букет, только что принесенный Лашомом. Мари-Анжелин очнулась и обернулась к маркизе, восседавшей в высоком белом кресле среди зелени зимнего сада, где обычно проводила большую часть времени, когда оставалась дома. Маркиза смотрела на Мари-Анжелин в изящный лорнет, оправленный изумрудами. Щеки бедняжки запылали.

— Не знаю, что со мной сегодня утром, никак не могу сосредоточиться.

— А я знаю. Вернее, догадываюсь. Вам не дает покоя гость, приглашенный к нам Альдо. А не дает покоя потому, что он американец, но недоверие к нему выглядит с вашей стороны очень глупо.

— Почему?

— Сходите в библиотеку и принесите атлас, раскройте его на странице «Соединенные Штаты Америки», и тогда скажете мне, какое расстояние отделяет Нью-Йорк от Техаса.

— Я и без атласа вам скажу, что они расположены далеко друг от друга.

— Рада слышать. Тогда скажите мне, если сможете: с помощью какой алхимии славный степной скотовод, которого мы ждем в гости, может оказаться членом одной из самых могущественных семей Нью-Йорка?

— Но я…

— Не надо, План-Крепен, ничего мне не говорите! Я вижу вас насквозь. Еще немного, и вам покажется, что статуя Свободы похожа на Полину Белмон. У вас просто идея фикс. Будьте осторожны!

— Вполне возможно, мы недалеки от истины, — признала Мари-Анжелин, которая обычно пользовалась царственным «мы», имея в виду свою кузину. — Но предчувствие сильнее меня. Я думаю, не является ли внезапное расположение Альдо к неведомому миллиардеру сродни другой, совершенно никому не нужной симпатии?

— Вы привыкли к мужчинам, готовым ради любимой женщины заново воссоздать историческую драгоценность, которая покоится на дне Атлантического океана, а вот Альдо такой человек показался оригиналом. Меня, признаюсь, такого рода мужчины скорее забавляют… Именно по этой причине Альдо и привезет его к нам. А вы, моя дорогая, не почтите за труд и посмотрите, все ли на месте в его комнате или чего-то не хватает?

— Я уже посмотрела.

— А вы не забыли пригласить к обеду Адальбера?

Мари-Анжелин покраснела до корней волос, которые от природы у нее были желтые, как солома. Однако, узнав из рекламы о необыкновенном бриллиантине и купив его в «Жарден де Мод», она придала им приятный золотистый оттенок. И надо сказать, золотистый цвет был очень ей к лицу! Одновременно с бриллиантином Мари-Анжелин получила в подарок прелестную вазу Киен-Лонга, после чего старая дева обнаружила в себе страсть к древностям, а заодно и занялась китайскими иероглифами и арабским языком, расширив свои и без того феноменальные познания. Для нее не было большей радости, чем услышать от Альдо, что она — воистину возродившийся Пико делла Мирандола[390].

— Вот уже чего не забыла, того не забыла! Он придет даже с температурой сорок, сгорая от нетерпения познакомиться с последней находкой Альдо. Но почему Альдо решил привести к нам в дом незнакомого человека! К нам в дом!

Четверть часа спустя путешественники вошли в этот самый дом, куда незадолго до их появления посыльный от Лашома внес огромную корзину роз, так что Морозини мог насладиться эффектом своего сюрприза. Однако и его ждал поразительный сюрприз. Впервые он увидел Корнелиуса без черного нимба, поскольку тот расстался со своей шляпой, доверив ее старичку-мажордому Сиприену. А войдя в зимний сад, склонился под прямым углом к унизанной бриллиантами руке тетушки и неожиданно заговорил по-французски, объявив, что «фантастически счастлив, будучи госпитализуирован в гостиной такой глубоко аристократической дамы».

— Вы не сказали мне, что говорите по-французски, — удивился Альдо, который все это время беседовал с ним по-английски. Он едва удерживался от смеха, стараясь не встречаться глазами с домочадцами.

— Это вежливость, так ведь? И потом, госпожа маркиза такая красивая и очаровательная женщина!

В ответ на комплимент Корнелиус получил сияющую улыбку маркизы и совершенно искреннее «добро пожаловать».

— Она уже его обожает, — шепнула План-Крепен Адальберу. — Его всегда будет ждать прибор за столом и кресло в зимнем саду.

— Признаем, что наш гость не льстил маркизе, она в самом деле хороша, — шепнул ей в ответ Адальбер, любуясь стройной фигурой в платье «принцесс» из бледно-серого шелка: маркиза осталась верна моде конца позапрошлого века, которую ввела Александра Английская. Пять рядов жемчуга обвивали ее лебединую шею, и не менее прекрасные жемчужины сияли в ушах, приоткрытых благодаря высокой прическе из пышных седых волос.

Ей уже было прилично за восемьдесят, но спина по-прежнему пряма, как стрела, а зеленые глаза смотрят ясно и молодо.

Выпили по бокалу шампанского, болтая о том о сем. А когда Сиприен объявил маркизе, что стол накрыт, Корнелиус, изящно округлив руку, предложил ее маркизе и повел ее к столу.

Желая утешить План-Крепен, которая не вызвала у гостя такого же энтузиазма, хотя и она заслуживала не меньшего восхищения, но получила не очарованный взгляд, а лишь широкую улыбку и фразу «Очень, очень, очень счастлив с вами познакомиться», Альдо последовал примеру Корнелиуса и предложил ей руку. Адальбер завершал их шествие в одиночестве. Когда они входили в столовую, Альдо вполне отчетливо расслышал шепот Мари-Анжелин, которая не удержалась от скептического замечания.

— Посмотрим, как он справится со столовыми приборами, — пробормотала она себе под нос. — Я заказала приготовить спаржу и перепелов, начиненных гусиной печенкой. Это вам не по Техасу скакать!

— Вы будете удивлены, но мы дважды сидели вместе за столом в вагоне-ресторане, и я ручаюсь, хлеб в соус он не макает. Вы ведь об этом? Или думали, что он приведет с собой лошадь?

— Я бы ничуть не удивилась. Вы видели его обувь? Только шпор не хватает.

В самом деле, обувь гостя — свою шляпу он оставил на вешалке — и вдобавок ко всему еще черная шелковая бабочка вместо галстука — были единственными экзотическими деталями в его костюме: Корнелиус был обут в ковбойские сапоги с острыми носами и высокими скошенными каблуками. Прекрасно понимая, что последнее слово непременно останется за Мари-Анжелин, Альдо ограничился улыбкой, помогая ей устроиться за столом. Он понимал, что ужин не обойдется без разнообразных открытий.

Корнелиус не хватал руками спаржу, чтобы окунуть ее в соус из взбитых сливок, и уверенно расправлялся с перепелиными косточками. Может, он чаще общался с ковбоями, чем с дипломатами, но воспитан был хорошо. И еще не считал нужным скрывать удовольствие, какое доставлял ему этот изысканный и… неподвижный стол!

С тех пор как Уишбоун сошел в Гавре с парохода, на котором прибыл по бушующему океану из Нью-Йорка, он, не успев отдышаться, сел в поезд Кале — Париж, потом пересел в поезд до Венеции, а затем снова отправился в Париж вместе с Альдо, переночевав всего лишь одну ночь у «Даниели». О чем он и сообщил всем собравшимся за столом.

— Похоже, вы спешили, — заметила госпожа де Соммьер.

— Крайне спешил.

— Вы ведь не первый раз в Европе?

— Был один раз в Англии. Давно. Очень давно. Можно понять. Всегда много работы. Но я люблю работать. Больше всего на ранчо. Нефть плохо пахнет. Зато лошади! Бычки! А уж степь! Больше всего люблю мчаться на лошади.

При этом признании глаза его засияли детской радостью, отчего все присутствующие за столом погрузились в легкое недоумение.

— Что же вас заставило, не давая себе ни секунды отдыха, пересаживаться с парохода на поезд, с поезда снова на поезд? — поинтересовался Адальбер.

И Корнелиус с непосредственностью, придававшей ему столько шарма, сообщил своим новым знакомым:

— Все просто. Любовь! Я влюбился в необыкновенную женщину. Она захотела иметь одну вещь, и теперь я эту вещь ищу.

— Действительно просто, — вздохнула хозяйка дома, и голос ее был согрет сочувствием. — А не могли бы вы нам рассказать, как вы познакомились? Великие актрисы, прославленные певицы обычно не появляются среди бескрайних равнин Техаса. Такие места не для них. Или я ошибаюсь?

— Так и есть. Но пока. Потом, если мне повезет, Техас придется ей по душе!

— Меня бы это удивило, — прошептала Мари-Анжелин так, что услышал ее один Адальбер, а гораздо громче она спросила: — Так вы расскажете нам, как вы познакомились?

Господин Уишбоун обратил к ней радостную улыбку.

— Такой счастливый день! Я приехал в Нью-Йорк, чтобы сделать покупки, заключить контракты, повидаться с друзьями. У меня нет семьи, из родни один племянник-адвокат, зато много друзей. И самый лучший — Чарли Фостер. Месяца два тому назад он сказал, что я должен изменить образ жизни. Хватит жить дикарем, сказал он и повел меня в «Метрополитен-оперу» слушать «Тоску». Я был на седьмом небе. Меня провели в гримерную мисс Торелли. Она на меня взглянула, она мне улыбнулась… И я растаял от счастья, когда она разрешила снова прийти повидать ее.

— И сколько раз вы слушали «Тоску»? — спросила маркиза де Соммьер, сочувствуя и забавляясь таким неслыханным простодушием.

— Шесть. И еще слушал «Мадам Батерфляй» и «Травиату». И, знаете, она пожелала, чтобы я сопровождал ее в Чикаго и в Сан-Франциско. А по возвращении в Нью-Йорк — у мисс Торелли есть свой дом на Лонг-Айленде — я попросил ее руки. И она не сказала мне «нет»…

— Какая радость, — пропела Мари-Анжелин, скатав очередной хлебный шарик, что служило у нее признаком неодобрения.

— Я тоже так думаю, — подхватил Корнелиус, крепко угнездившись на своем розовом облаке. — Поверьте, это уже немало. А немного погодя она сказала, что поклялась выйти замуж только за того, кто принесет ей…

Тут Корнелиус замолчал и принялся шарить по карманам в поисках записной книжки.

— Химеру Борджа, — подсказал Альдо.

— Вот-вот, спасибо. Почему-то никак не могу запомнить это название.

Мисс Торелли объяснила, что драгоценность принадлежала одному из ее предков и его убили, чтобы ее украсть. Поэтому ей так важно вернуть ее обратно.

— И если вы вернете ее, она выйдет за вас замуж? — уточнил Адальбер.

— Она дала такую клятву… Мадонне.

— И поедет в Техас, чтобы жить там вместе с вами?

— Не сразу, конечно. Из-за пения. Но потом…

— Когда перестанет петь? — поинтересовался Альдо. — А собственно, сколько ей лет? Я признаю, что она великолепна, но мне кажется, она уже довольно давно поет на мировой сцене.

— У сирен нет возраста, и это известно всем, — прервала племянника госпожа де Соммьер. — Но если мне будет позволено, я задам еще один вопрос: кто же вам посоветовал отправиться в Венецию и обратиться к князю Морозини? Ваши нью-йоркские друзья?

Лицо техасца выразило крайнее удивление.

— Нет, ну… мисс Торелли, конечно! Мне казалось, что я сразу сказал об этом.

— Нет, вы об этом не говорили, — разуверил его Альдо. — А я забыл вас спросить об этом, думая о других вещах. Так, значит, вас ко мне отправила ваша прекрасная подруга? Она меня знает? — лицемерно поинтересовался он, разумеется не забыв об их переписке.

— Не скромничай! — прервал его Адальбер. — По обе стороны Атлантики все коллекционеры и любители старинных и современных драгоценностей, знаменитых и не слишком, знают, кто такой Морозини.

— Так оно и есть, — подтвердил Корнелиус. — Она сказала: «Он разыскал драгоценности, которые не могли найти века… Значит, может найти и… эту… химеру!»

— Но поймите же, ее невозможно найти! Повторяю вам: химера покоится на дне океана, под толщей воды в две тысячи метров. У меня в распоряжении нет ни одного ловца жемчуга, и сам я тоже не умею нырять. Вы ведь тоже не умеете, Мари-Анжелин?

— Не уверена. Почему бы и нет? — покраснев, заявила старая дева. — У одной из моих прабабушек в XVIII веке был роман… недолгий… с ныряльщиком за губками на островах, принадлежащих Франции. И…

— Она погибла при кораблекрушении, когда возвращалась на родину. Вы рассказываете нам историю Поля и Виргинии[391], дорогая.

— Вполне допускаю, что Бернарден де Сен-Пьер вдохновился этой историей.

Ужин подошел к концу. Все покинули столовую и расположились в зимнем саду, куда подали кофе. Уишбоун выпил свою чашку залпом и попросил разрешения удалиться.

— Прошу у всех прощения, — извинился он, — но я утомлен до крайности, потому что, к сожалению, не могу спать в поезде.

— Не стоит извиняться, мы прекрасно вас понимаем, — утешила гостя маркиза. — Отправляйтесь поскорее спать. Мы все желаем вам спокойной ночи!

— Спасибо! Всем большое спасибо! — поблагодарил всерьез растроганный Корнелиус. — Я просто счастлив, что оказался у вас.

Пока Альдо провожал гостя до лестницы, ведущей наверх, все молчали, но как только он вернулся, разговор возобновился.

— Надеюсь, ты не будешь поддерживать его в этом безумии? — тут же спросила племянника маркиза.

— В каком именно?

— В изготовлении копии разорительного чудовища. Он очень славный, твой американец. Вполне возможно, дама окажет ему честь и примет от него подарок, но ни за что не согласится взять его имя и разделить с ним страсть и постель ради пустынных просторов Техаса. И у нее для этого будут все основания: любой ювелир ей скажет, что милейшая химера ни разу не была в руках Чезаре Борджа, она сущий «младенец» и только-только появилась на свет. Я видела мадемуазель Торелли один-единственный раз, но у меня сложилось впечатление, что чарующий голос — это одно, а характер — совсем другое. На деле она очаровательная ведьмочка.

— Вот и я так думаю, — подтвердила План-Крепен.

— Подписываю вынесенный вердикт, — подал голос Адальбер, согревая в руках пузатую рюмку с превосходным «Наполеоном».

Альдо одарил каждого из присутствующих насмешливым взглядом.

— За кого вы меня принимаете? Я прекрасно знаю, что представляет собой эта женщина! Вам не пришло в голову, что если я решил отвести его к Картье, и не просто к Картье, а к мадам Туссен, то лишь потому, что у меня есть определенные соображения на сей счет. А соображения у меня следующие: или мадам Туссен объяснит ему совершенно конкретно, почему это невозможно, или примет вызов. Согласитесь, судьба нечасто посылает такие заказы! И тогда химера будет сделана с таким совершенством, что ни один самый дотошный эксперт не сможет доказать, что она сделана сейчас. Госпожа Туссен — истинная волшебница. А завтра, ожидая приема у Картье, я буду сопровождать нашего гостя в Друо.

— Чтобы он поскорей разорился ради прекрасных глаз сладкоголосой ведьмы? — ядовито поинтересовалась Мари-Анжелин.

— Я могу подумать, что вы к нему неравнодушны, — засмеялась маркиза.

— В этом случае мы ошибаемся. Несмотря на богатство, господин Уишбоун кажется мне очень беззащитным. Неужели мы не заметили, что перед нами сущий ребенок? Сбрейте бороду — и увидите слегка перезрелого херувима. Торелли ощиплет его, как цыпленка, и отправит туда, куда отправляла других, — в петлю!

— Что вы говорите, План-Крепен? Неужели в церкви Святого Августина во время утренней мессы…

— Нет. Я знаю это из газет, где печатают сенсационные сообщения. Я их иногда покупаю в киоске.

— А мне вы их никогда не читали! Почему? Щадя мое целомудрие? — печально поинтересовалась маркиза.

— Нас это недостойно. Я — еще куда ни шло, но мы…

— Недостойно! Недостойно! Не понимаю, что значит недостойно! Я не меньше других люблю всякие увлекательные истории! Вы это знаете лучше всех, потому что читаете мне Конан-Дойля! А в Египте мы встречались с Агатой Кристи, вы что, забыли?!

— Милые дамы, — вмешался Альдо, — вернемся к Корнелиусу Б. Уишбоуну. В отношении его мы проявили единодушие и полагаем, что из-за своей влюбленности он рискует потерять и сердце, и состояние. Мы хотим ему помочь. Ради этого, намереваясь приехать на завтрашний аукцион, я решил взять его с собой и остановиться у вас. А теперь, я думаю, нам всем пора отправиться спать.

Глава 2Коллекция ван Тильдена

Никогда еще Морозини не видел вокруг Друо столько полицейских.

Было похоже, что знаменитый Дом аукционов подвергся настоящей осаде. И было из-за чего: предстояла распродажа самой значительной и известной в мире коллекции драгоценностей эпохи Возрождения. Мало кто из привилегированных специалистов мог похвастаться, что видел ее.

На протяжении многих лет эта коллекция разрасталась в старинном донжоне, который был превращен в сейф. Американский миллиардер Ларс ван Тильден вернулся с войны тридцатилетним и, поселившись в одном из чудесных замков в долине Луары, решил посвятить свою жизнь необыкновенной коллекции. Не имея жены и детей, он долгие годы прожил рядом со сверкающими свидетелями удивительной эпохи Возрождения, которую он открыл для себя еще в восемнадцать лет, когда совершал традиционное путешествие по Европе, каким положено завершать образование мальчику из хорошей семьи. В Америку он вернулся потрясенным и решил отдать жизнь, которая не была отягощена большим количеством забот, так как он был единственным наследником величайшей империи, собиранию коллекции исторических драгоценностей. Надо сказать, что свою империю Ларс ван Тильден тоже никогда не терял из виду, хотя управляла ею вместо него команда высококвалифицированных специалистов. Впрочем, ради его коллекции трудились также, не жалея сил, несколько помощников; они перетряхивали антикварные лавки, потели на частных распродажах и публичных аукционах. Порой они имели дело даже с хранителями краденого… Ван Тильден был щедр, и его хорошо обслуживали.

У себя в замке он никого не принимал — или делал это очень редко, зато для жителей окрестных деревень его двери были всегда открыты. По отношению к ним он вел себя как заботливый и щедрый сеньор. По характеру ван Тильден не был дикарем-отшельником, знакомые отдавали должное его прямодушию, незлобивости, готовности помочь в беде. Ему было немногим более сорока, когда он написал завещание, обеспечив деньгами слуг и помощников, сделав щедрые дары редким друзьям, передав свою финансовую империю государству Соединенных Штатов. Замок он поручил коммуне, на территории которой он стоит, снабдив ее рентой для его поддержания. Покоиться он пожелал в «своей» часовне при замке, распорядившись, чтобы коллекция была продана с публичных торгов, а выручку разделили между собой две крупные благотворительные организации. После этого прекрасной звездной ночью, ночью святого Варфоломея, а если хотите, Варфоломеевской, надев на себя костюм эпохи Ренессанса, он заперся в библиотеке и принял яд, пожелав избавить себя от будущих мучений: у него нашли начальную стадию рака.

Трагический конец для человека, о котором практически никто ничего не знал, стал для прессы настоящей золотой жилой. Журналисты своего не упустили, дав волю самым безудержным фантазиям. Чего только не написали о ван Тильдене, сравнив его даже с маркизом Карабасом, что невольно предполагало появление на аукционе Кота в сапогах…

Морозини, повстречав в Друо Бертье, репортера из «Фигаро», с которым познакомился во время дела «Слезы Марии-Антуанетты», высказал ему свое нелицеприятное мнение о прессе. Тот сразу же возразил:

— Спорю, князь, что вы не читали моих статей. Я отвечаю за каждое свое слово. Я был одним из немногих, кто знал ван Тильдена лично. Может, он и был чудаком, но при этом добрейшим малым. Жители его деревни, где у него были настоящие друзья — врач, учитель, кюре и нотариус, — оплакивают его как своего родного. Их утешает его распоряжение о погребении в замковой часовне, им было бы очень горько расстаться с ним навсегда. Все это свидетельствует о том, что ван Тильден жил весьма незатейливо, деля время между садом — он был страстным любителем роз, — библиотекой, собаками и, разумеется, своей коллекцией.

— Вы ее видели? Вы? Собственными глазами?

— Коллекцию? Нет, не видел. Я знаком с ней понаслышке, говорят, что она потрясающая, что ван Тильден входил в свой сейф-донжон только ночью, одеваясь при этом в соответствии с модой короля Генриха III. Он считал, что похож на него, носил такую же бородку, острые усы. Этот господин надевал колет, шоссы, черный бархатный берет, плоеный воротник, украшал грудь цепью ордена Святого Духа.

— Почему бы и не поиграть, в конце концов! Но я не спросил у вас о здоровье домашних. Как Каролина? Как малыш?

— Чудесно! Надеюсь, что маркиза де Соммьер и мадемуазель дю План-Крепен чувствуют себя не хуже?

— Вы не ошиблись. Непременно передам им, что мы с вами виделись… Однако, похоже, открыли двери, и мы можем войти в зал…

Подхватив Уишбоуна под руку, Альдо направился ко входу, у которого стояли савояры[392] в синих ливреях с красным воротником. Они рассаживали приглашенных и порой даже проявляли суровость, поскольку не все гости отличались сговорчивостью. Двое из них поздоровались с Морозини, они хорошо знали князя.

— Вам придется сидеть во втором, а может быть, даже в третьем ряду, ваша светлость. Вы заказали два места, поэтому ничего другого невозможно вам предложить.

— И прекрасно! А кто на первом?

— Ага-хан и все Ротшильды из Лондона, Парижа и Вены.

— Значит, и барон Людовик здесь? Как приятно!

Глава австрийской линии Ротшильдов был добрым другом Морозини, и он был искренне рад с ним повидаться. Альдо помнил, какое чудесное свадебное путешествие они с Лизой совершили на его яхте. Однако с Морозини радостно стал здороваться весь клан Ротшильдов, и житель Техаса сразу запутался в толпе баронов с одной фамилией. Несколько в стороне держался только один, лорд Ротшильд. Наконец все расселись по местам, и Уишбоун погрузился в роскошно изданный каталог, которым снабдил его Альдо. Сам Морозини отправился поздороваться с аукционистом, мэтром Лэр-Дюбрей, который должен был вести аукцион вместе со своими постоянными помощниками господами Фалькенбергом и Линзенером.

Мэтр Лэр-Дюбрей поприветствовал Альдо как старого знакомого. Они виделись довольно часто и в последний раз не так уж давно, а сейчас времени для разговора оставалось мало, аукцион должен был вот-вот начаться. Альдо успел сообщить, что гость из Америки ищет химеру Борджа. Сообщение вызвало веселый смех.

— Химера перешла в область химер в полном смысле этого слова! Благодаря океанским глубинам она стала легендой, и думаю, это лучшее, что могло с ней произойти.

— Неужели и вы суеверны? — насмешливо осведомился Альдо. — Кто бы мог подумать!

— Не сказал бы, что я слишком суеверен, но химера была любимой игрушкой злокозненного Чезаре, и этим все сказано. У нас здесь есть другие чудеса, аукцион обещает быть сказочным.

— Что-то в зале мало женщин…

— Их мало, это естественно. Большая часть украшений — исторические, их нельзя носить. Те, что пришли, явились сюда из чистого любопытства. Прошу прощения, милый князь, настало время начинать!

Зал в самом деле был полон, и Морозини поспешил занять свое место рядом с техасцем. Воцарилась тишина.

Подтверждая радужные предсказания аукциониста, первые вещи были проданы гораздо дороже, чем намечал каталог. Золотое кольцо с бриллиантом и сапфиром, между которыми притаился тайничок для яда, ушло за баснословную цену. Затем настала очередь двух золотых браслетов с жемчугом, небольшими рубинами и выгравированными любовными изречениями, какими так любили обмениваться в ту эпоху. Браслеты принадлежали Лукреции Борджа, в те времена герцогине Феррарской, и нежные послания на латыни, без сомнения, принадлежали поэту-венецианцу Пьетро Бембо, который был, судя по всему, ее самой большой любовью.

Начался торг, и изумленный Альдо стал свидетелем поединка, какого не видел еще ни разу в жизни: его чудо-техасец сдвинул на затылок шляпу и вступил в борьбу с самим бароном Эдмоном де Ротшильдом, набавляя после него цену с упорством автомата, вознамерившись во что бы то ни стало взять верх.

Альдо попробовал образумить Корнелиуса:

— Не сходите с ума! Вы заплатите за браслеты цену, которой они стоят!

— Заплачу! Зато мисс Торелли будет довольна. И согласится подождать эту, ну как ее…

— Химеру, — сердито подсказал Альдо. — Но вы понимаете, что взвинчиваете цены? Что будет, когда дело дойдет до колье испанской королевы Изабеллы Валуа?

— Нет! Колье я покупать не стану. Не интересуюсь этим. Вот Лукреция Борджа — это да!

И он продолжал взвинчивать цену до тех пор, пока барон не опустил руку и мэтр Лэр-Дюбрей, стукнув трижды молотком, не объявил:

— Продано господину…

— Уишбоуну, Техас, — протрубил победитель, сияя улыбкой. — Я очень рад.

— Да… господину Уишбоуну… нашему славному гостю из Америки… за пятьдесят тысяч долларов или двести тысяч франков!

Как же аплодировал зал! Даже барон Эдмон, который был искусным игроком и сейчас поберег силы для других покупок. Торги продолжались. Альдо купил застежку для шляпы из золота с эмалью, изображающую Аполлона-солнце и упряжку лошадей, и очень красивую подвеску из квадратных рубинов, двух изумрудов и грушевидной жемчужины. Покупка досталась ему не без труда. Разгоряченные победой Уишбоуна, клан Ротшильдов и Ага-хан вступали в ожесточенную борьбу и забирали почти все, что демонстрировал Лэр-Дюбрей.

Между тем наиболее значительные вещи — крупные колье, пояса, диадемы и короны — еще не были выставлены, а зал уже кипел, как котел на огне. Наконец в красивом сафьяновом футляре с гербами Франции и Испании вынесли гарнитур: жемчужное ожерелье с бриллиантами и рубинами, несколькими медальонами и подвеской из трех грушевидных жемчужин и серьги с теми же камнями. Восхищенный шепот пробежал по толпе покупателей, словно дрожь. Кое-кто поднялся с места, чтобы лучше рассмотреть великолепные драгоценности.

— Итак, дамы и господа, первая из значительных вещей коллекции ван Тильдена, ожерелье принадлежало…

Громкий голос прервал речь аукциониста, и все головы в зале повернулись к двери.

— Остановите торги! Ожерелье снимается с аукциона!

Говорил один из трех мужчин, которые неожиданно появились в дверях и торопливо направлялись по залу к кафедре.

Альдо с недоумением смотрел на них и вдруг узнал главного комиссара Ланглуа, своего давнего знакомца. Комиссар шел следом за судебным приставом. А третий? Альдо не поверил собственным глазам. Вот уж кого он не ожидал увидеть в этом зале! Третьим был глава семейного клана Белмонов из Нью-Йорка, господин Джон Огастес собственной персоной! Они с Адальбером провели немало чудесных дней в его поместье во время пребывании в Ньюпорте. Появление Джона Огастеса в дорожном костюме с кожаным портфелем в руках показалось Альдо нонсенсом. Он помнил своего приятеля в полосатых купальных трусах, майке, штанах до колена — рыбаком, матросом, в крайнем случае яхтсменом. Не забыл Альдо и своеобразную манеру Джона Огастеса высказывать свои суждения. Начинал он всегда с одной и той же фразы: «Как принято у нас, Белмонов». Альдо не мог не отдать должного его великолепному чувству юмора и проникся к нему живейшей симпатией, что случалось с ним не так уж часто. Узнав Огастеса, он неожиданно для себя вдруг страшно обрадовался и поспешил к кафедре аукциониста, чтобы с ним поздороваться, в то время как зал погрузился в волнение и беспокойство.

Альдо подошел как раз тогда, когда судебный пристав, господин Данглюме, сообщал аукционисту, что ожерелье, равно как и еще несколько драгоценностей, указанных в каталоге, должны быть сняты с аукциона по требованию уголовной полиции штата Нью-Йорк. Эти драгоценности принадлежали графине д’Ангиссола, которая плыла на «Титанике» и погибла. Но оказался жив ее родной племянник, присутствующий здесь господин Белмон, который прибыл из Соединенных Штатов, чтобы изъять драгоценности из распродажи.

— Но это невозможно, господа! — возражал мэтр Лэр-Дюбрей. — Нет сомнения, что речь идет об ожерелье, сходном с этим. Вы сами только что сказали, что госпожа д’Ангиссола оказалась среди тех несчастных жертв, которых не сумели спасти, значит, вместе с ней погибли и ее драгоценности.

— Да, графиня погибла, но причиной ее смерти был не айсберг в Атлантическом океане. Ее убили, чтобы завладеть драгоценностями, с которыми она никогда не расставалась, и в преддверии приближающейся старости намеревалась передать своей племяннице и крестнице, баронессе фон Эценберг, родной сестре господина Белмона.

Доводы не показались убедительными мэтру Лэр-Дюбрею.

— Не подвергая сомнению правдивости слов господина Белмона, я не считаю его претензии правомерными именно здесь. Нам поручено распродать коллекцию ван Тильдена, и мы не обязаны выяснять происхождение каждой драгоценности. Честь и достоинство нашего покойного клиента неоспоримы.

— Разумеется, речь идет не о господине ван Тильдене, — подтвердил пристав, — речь идет о драгоценностях, украденных в результате совершенного убийства, которые должны быть изъяты как спорное имущество.

— Но должно быть подтверждение, что речь идет именно о тех самых драгоценностях. Какие у вас основания? Чем можете это подтвердить?

— Вот чем!

Белмон достал из дипломата папку, открыл ее на заранее помеченных листках и показал нарисованные пером и раскрашенные красками изображения драгоценностей, о которых шла речь. Потом он показал их фотографии.

— По моему мнению, сомнений быть не может, — проговорил Альдо, который благодаря высокому росту увидел листки через плечо Лэр-Дюбрея. — На одном из медальонов мы видим царапину, которая отчетливо видна и на двух представленных документах.

К появлению Морозини возле кафедры аукциониста присутствующие в зале отнеслись по-разному. Ланглуа, протягивая ему руку, слегка нахмурился.

— Подумать только, вы тоже здесь, ваша светлость, — произнес он с кислой улыбкой. — Уж не знаю, радоваться мне или огорчаться. Ваша компетентность выше всяческих похвал, но при виде вас я всегда невольно задаюсь вопросом: какое загадочное дело привело вас к нам?

— Только мое ремесло, ничего больше. Я приехал за покупками, мой друг, только и всего.

Зато лицо Джона Огастеса осветилось искренной радостью, и он крепко обнял Альдо.

— Морозини! Вот это удача! Я сразу подумал: раз уж я плыву в Европу, то доберусь и до Венеции! А вы приехали сюда сами!

— Париж Венеции не помеха.

— Прошу вас, господа, отложите на время светские любезности, — прервал друзей мэтр Лэр-Дюбрей. — Мы перед лицом весьма необычного факта. Создается впечатление, что вышеозначенные драгоценности в самом деле уцелели после кораблекрушения. Вы, господин Белмон, упомянули об убийстве. Вы прекрасно понимаете…

— Что вам нужны доказательства? Вот они. А если вам нужен еще и живой свидетель, то у меня есть и свидетель. Мы, как это принято у Белмонов, берем в путешествие все необходимое.

— Свидетель? — изумился Ланглуа. — С погибшего пакетбота?

— Одна из горничных «Титаника» обслуживала апартаменты моей тети и Джона Джейкоба Астора. Она видела молодую незнакомку, которая вышла от нашей родственницы, заперла ее каюту на ключ и забрала ключ с собой. Она несла в руках кожаную сумку, очевидно достаточно тяжелую. Обеспокоенная Хэлен, так зовут эту женщину, воспользовалась своим служебным ключом и увидела в спальне убитую кинжалом тетю Диану, а рядом с ее телом — пустую шкатулку. Она хотела позвать на помощь, сообщить об убийстве, но «Титаник» был охвачен безумием. Командование было занято эвакуацией женщин и детей, во всяком случае, оно пыталось это сделать. В толпе Хэлен столкнулась с Астором, он успел оценить ее заботливость и поручил ей свою юную беременную супругу. Хэлен не увидела среди спасшихся убийцу. Она долгое время продолжала работать у Мэделейн Астор, оставалась с ней и после ее второго замужества, но время идет, все меняется, и Хэлен ушла работать к другой хозяйке. Узнав, что моя сестра Полина осталась без горничной, она предложила ей свои услуги. И тут же получила место. Свое дело она знает превосходно. У Полины Хэлен увидела фотографию нашей тети, графини д’Ангиссола, и рассказала обо всем, чему стала свидетельницей в ужасную ночь кораблекрушения: убитая немолодая женщина, исчезнувшие драгоценности. Разумеется, об этом был извещен и я. Я отправился к Филу Андерсону, начальнику городской полиции и нашему другу. Хотя понятно, что спустя столько лет отыскать убийцу практически невозможно.

— Почему горничная не заявила об убийстве сразу после того, как оказалась на земле? — поинтересовался Альдо.

— Она пыталась это сделать, но вы не представляете, что творилось тогда в Нью-Йорке. Все были заняты только «Титаником», каждый выдвигал свою, в той или иной мере правдоподобную версию катастрофы. Мэделейн Астор пожелала немедленно уехать в тихое спокойное место, чтобы там дожидаться рождения ребенка. Она увезла Хэлен с собой в Коннектикут, прошло время, и Хэлен перестала думать о случившемся. Она снова вспомнила обо всем, когда увидела фотографию нашей тети. Я посвятил немалое время, чтобы найти хоть какие-то следы. Но после стольких лет!.. И вот один из наших друзей сообщил мне о распродаже коллекции ван Тильдена и показал каталог, нас обоих интересуют подобные вещи. Когда я увидел наши драгоценности, то немедленно сел на пароход, и вот я здесь!

— Вы не можете себе представить, до чего я рад вашему приезду, — от души улыбнулся Альдо.

Между тем волнение в зале нарастало. Все Ротшильды встали со своих мест и явились узнать, что произошло. Когда им сообщили неожиданную новость, барон Эдмон произнес:

— Хотя это совершенно не в моих интересах, поскольку я намеревался купить ожерелье, полагаю, что будет разумным подчиниться требованию полиции и изъять гарнитур, который я назвал бы… подозрительным, раз он подлежит секвестру. После чего можно будет продолжить аукцион.

— Что вы на это скажете, господин Белмон? — осведомился аукционист.

— Ничего не имею против. Я крайне огорчен, что мы не прибыли до начала аукциона, нас задержал шторм, обрушившийся на пароход в районе Ирландии.

Пока мэтр Лэр-Дюбрей импровизировал сообщение, которое должно было успокоить разволновавшуюся публику, комиссар попрощался с Морозини и Белмоном, сказав, что будет держать их в курсе дела и увидится с ними позже. Все вновь расселись по своим местам. Альдо представил вновь прибывшего Уишбоуну и ухитрился усадить его между собой и Корнелиусом. Торги возобновились.

Корнелиус, ткнув пальцем в портфель, который Белмон положил на колени, шепнул:

— Если драгоценности не потонули, то, может, случилось такое везенье, что и это… эта… химера тоже уцелела?

Джон Огастес откликнулся мгновенно:

— Вы имеете в виду химеру Борджа? Разумеется, она была вместе с остальными драгоценностями!

Он достал из дипломата папку и быстренько перелистал.

— Вот смотрите! Она! — с торжеством показал Огастес рисунок и фотографию. — А что, она вас интересует?

— О да!

Корнелиус, внезапно просияв, взглянул на Альдо.

— Значит, ее нужно просто найти!

— Просто найти? И где же вы собираетесь ее искать, дорогой Корнелиус?

— Не знаю, но вы наверняка знаете. Вы только такими вещами и занимаетесь!

— Вот что значит слава! — не без иронии заметил Огастес. — Вас знают даже в глубинах Техаса.

— Теперь — да, — вздохнул Альдо. — До недавнего времени меня знали всего лишь в Нью-Йорке и его окрестностях. Но, черт побери, я же не собака-ищейка! У меня полно неотложных дел!

Возмущение сеньора Морозини было неискренним, он притворялся возмущенным, чувствуя, что демон приключений уже шевельнулся и навострил ушки. Его очень обрадовало неожиданное появление Джона Огастеса… А как он ликовал оттого, что главная свидетельница работает горничной у Полины!.. Полина! Его сладкая и мучительная тайна. То время, что они прожили вместе, незабываемо. Жаркое объятие после бала-маскарада в библиотеке имения Белмонов в Ньюпорте, и спустя год страстная ночь в отеле «Риц». Незабываемая, изумительная Полина, полная огня и фантазии. Ее фиалковые глаза, черные, как китайский лак, волосы, волшебная белизна тела… И еще… Еще Альдо знал, что она его любит…

Оба раза они обещали, что продолжения не будет, что впредь они будут довольствоваться мудрыми радостями дружбы, позволяющими прямо смотреть в глаза друг другу. И всем остальным тоже. Они были совершенно искренни, обещая это, потому что утолили жажду. Они не думали, что будет на самом деле, когда пути их снова пересекутся…

Безразличным тоном — так, по крайне мере, ему казалось — Альдо осведомился:

— Как поживают ваша жена и госпожа баронесса?

— Думаю, неплохо. Синтия неведомо зачем отправилась в Сан-Франциско. Что касается Полины, то я уверен, что она обязательно захочет приехать сюда, надеясь обойти парижских кутюрье. Сестра будет счастлива с вами повидаться.

А уж он-то как будет счастлив! Но тут же из глубины души Альдо подал голос его ангел-хранитель — хрипловатый, надо сказать, от частых воплей в пустыне — и подсказал единственное разумное решение: немедленно пожать на прощанье руку техасцу, забежать к тетушке Амели, поцеловать ее и План-Крепен, а потом срочно вскочить в первый поезд на Венецию, и поминай как звали! Но Альдо никогда не слушал этого типчика, в общем-то, славного, но не пользовавшегося его взаимностью. Альдо прекрасно знал, что обойдется без его советов. Не мог же он, в самом деле, бросить несчастного Уишбоуна?

— У вас не хватит жеста… нет, жестокости меня бросить? — спросил тот, глядя на него глазами преданного кокер-спаниеля. — Я без вас пропаду!

— Вы так думаете? Но я же не волшебник. Как вы предполагаете, с чего следует начать поиски? Да-да, с человека, у кого ван Тильден купил эти драгоценности. Но и этого человека тоже нужно найти, и я уже вижу молчаливого скупщика краденого, которого не разговоришь ни за что на свете. Они все такие. И скажите на милость, где искать? В каком месте? Горничная баронессы фон Эценберг могла бы мне кое-что подсказать, но признаюсь, что пересекать сейчас Атлантику не входит в мои планы!

— Вы говорите о Хэлен? — вмешался в разговор Белмон. — Она в «Рице». Это совсем недалеко, и вы сможете поговорить с ней, когда захотите.

Вот и попробуй откажись! Тут же положат на лопатки. Альдо признал свое поражение. Но что самое печальное, нисколько не был этим огорчен. Ангел-хранитель в сердцах отвернулся и отправился отдыхать, обозвав Альдо лицемером. Что же касается Альдо, то он поспешно складывал оружие. Сложил и согласился со вздохом:

— Так и быть. Попробую… Сделаю, что смогу, но не ждите, что я посвящу вашей химере годы!

— Я уверен, что вы добьетесь успеха! — оживился Корнелиус. — У вас открытый счет. Я оплачиваю все расходы.

— Я не сомневаюсь в ваших возможностях, я сомневаюсь в своих: понятия не имею, с какого конца взяться за дело. Ван Тильден умер, и я ума не приложу, кто мне может сказать, у кого он купил драгоценности королевы.

Размышляя вслух, Альдо блуждал взглядом по залу, и глаза его остановились на светловолосой голове Мишеля Бертье, который сидел и что-то записывал. Может, Бертье поможет? Кто знает, возможно, молодой журналист поможет им выйти на след. С ним нечего опасаться недоразумений. Серьезный юноша, не без чувства юмора, хорошо знает свое дело. Вполне возможно, «заяц», поднятый ищейками Ланглуа при помощи Белмона, ему тоже будет интересен.

Бертье, видно, что-то почувствовал, поднял голову и встретил взгляд Морозини. Они обменялись короткими кивками, и Альдо понял, что не ошибся: после аукциона они непременно встретятся.

Торги закончились, все получили свои покупки, и Альдо в сопровождении двух американцев подошел к журналисту, который поджидал его на улице.

— Если у вас нет других планов, — начал он, — я предложил бы вам выпить по стаканчику. А заодно бы мы поговорили.

— Догадываюсь, что вы хотели бы узнать побольше об изъятых драгоценностях. Не стану скрывать, я тоже. Но если вы не возражаете, отложим нашу встречу до завтра. Сейчас я должен заехать в Версаль за Каролиной, мы идем в Оперу, сегодня годовщина нашей свадьбы.

— О, поздравляю! Так, значит, завтра? Приходите часам к пяти или шести к моей тете. Вы знаете адрес маркизы де Соммьер?

— Трудно было бы его позабыть. До завтра.

Спустя несколько минут Морозини и Уишбоун уже ехали на такси на улицу Альфреда де Виньи. Альдо отклонил приглашение Огастеса пообедать вместе с ним под предлогом, что вечер у него занят. Ему была необходима передышка, чтобы разобраться в своих мыслях. Увидев Белмона, театрально появившегося в сопровождении комиссара Ланглуа, он испытал самую искреннюю радость, но честно признался себе, что не готов встретиться с Полиной. Он должен был подготовиться к этой встрече, которой, разумеется, не избежать, поскольку ему необходимо расспросить ее горничную. Понятно, что по дороге Альдо не произнес ни слова. У Корнелиуса, по счастью, хватило такта не нарушать его молчания, храня про себя охвативший его восторг от известия, что химера не покоится на дне океана среди обломков «Титаника». Мистер Уишбоун блаженствовал. Он был согласен тратить миллионы зеленых бумажек, совершить три, а то и четыре кругосветных путешествия, если будет необходимо, лишь бы добыть волшебный ключик, который откроет ему двери в рай. Мысль о том, что поиски могут закончиться провалом, ни на секунду не приходила ему в голову, и он, вытянувшись на сиденье, как струна, одарял счастливой улыбкой дома и прохожих.

Корнелиус продолжал улыбаться и тогда, когда они прибыли в особняк, и его улыбка погрузила Сиприена в глубокие размышления. Сообщив слуге, что он поднимется наверх, чтобы привести себя в порядок перед обедом, Корнелиус, шагая вверх по лестнице, принялся насвистывать веселую мелодию.

— Похоже, наш гость в самом деле доволен, — сделал вывод старый мажордом, помогая Альдо избавиться от уличной одежды. — Просто любо-дорого смотреть!

— Хорошо, что хоть кто-то доволен, — кивнул Альдо и поинтересовался: — Маркиза уже выпила свое шампанское?

Старая маркиза презирала чай, считая его несносным травяным отваром, и заменила пятичасовое чаепитие распитием бутылки шампанского, с удовольствием угощая им компаньонку и любого, кто к ней заглядывал.

— Нет еще, сейчас всего…

— Не имеет значения! Принеси мне коньяк с водой… Нет! Без воды! И налей побольше. Мне он сейчас просто необходим.

Тетушка Амели по-королевски восседала в белом ратиновом кресле со спинкой в виде веера, напоминающем трон, и пила шампанское. Мари-Анжелин, устроившись за маленьким столиком, раскладывала пасьянс. Они хором приветствовали вошедшего Альдо одним и тем же вопросом:

— Ну что?

— Что «что»? — переспросил он, целуя старую тетушку.

— Аукцион был удачным? Ты купил то, что хотел?

— Я — да. И сейчас покажу вам свои покупки. Что касается аукциона, не скажу, что он прошел неудачно, однако не совсем так, как предполагалось. Мы удостоились чести принимать у себя представителей закона в лице нашего дорогого Ланглуа, представлявшего Фила Андерсона, начальника нью-йоркской полиции, и судебного пристава. Они сняли с торгов драгоценности, которые принадлежали графине д’Ангиссола. До этого считалось, что они лежат на дне океана.

— Но как это могло случиться?

— Во время паники, возникшей на тонущем «Титанике», графиня была убита, а ее драгоценности украдены. Однако нашлась свидетельница, которая видела, что произошло.

— Мне кажется, у свидетельницы было время сделать заявление! Прошло уже около двух десятков лет, — возмутилась План-Крепен.

— Свидетельницей оказалась молоденькая горничная, которая отвечала за апартаменты графини и семьи Асторов. Когда она поспешила на палубу, чтобы уведомить капитана, в шлюпку как раз усаживали юную госпожу Астор, и ее супруг уговорил горничную взять под свою опеку перепуганную молодую женщину, которая к тому же была беременна. Через минуту они обе уже сидели в шлюпке. Когда они приплыли в Нью-Йорк, там царила страшная неразбериха, и никто не пожелал выслушать ее заявление. Она и сама была не в лучшем состоянии и уехала со своей хозяйкой в Коннектикут. Рассталась она с Мэделейн Астор только полгода тому назад и, увидев у своей новой хозяйки фотографию графини д’Ангиссола, вспомнила давнюю историю. На драгоценности был наложен секвестр, их сняли с аукциона, к великой радости нашего техасца.

— А он тут при чем?

— При том, что, как оказалось, химера, равно как и другие драгоценности, вовсе не покоится на дне океана.

К Альдо подошел Сиприен с серебряным подносом, на котором стоял бокал с коньяком. Альдо взял бокал и сразу отпил треть, весьма удивив госпожу де Соммьер, поскольку только что отказался от шампанского.

— Кто бы мог подумать! Неужели ты нуждаешься в крепком напитке?

— Да, немного… В Друо было чертовски холодно.

— С чего бы? Обычно в Друо стоит адская жара, мало того, что топят, в зале полным-полно народу, — задумчиво заметила План-Крепен, продолжая раскладывать пасьянс.

Альдо насупил брови, что обычно служило опасным признаком, так что маркиза поспешила вмешаться:

— Вы забыли, что у него слабые бронхи, План-Крепен! А в Друо постоянные сквозняки. Альдо! А куда ты дел нашего дорогого Корнелиуса?

— Он прихорашивается наверху. Впрочем, нет, уже идет!

В самом деле, паркет поскрипывал под лаковыми туфлями господина Уишбоуна, дверь в зимний сад растворилась, и сияющий Корнелиус появился на пороге.

— Вас, кажется, порадовали хорошим известием, господин Уишбоун, — приветливо обратилась к нему хозяйка дома. — Не хотите ли шампанского?

Покосившись на бокал Альдо, Корнелиус, покраснев, замялся.

— Я… знаете ли….

— Хотели бы чего-нибудь посерьезнее? — смеясь, подхватила маркиза. — Не робейте! У нас есть даже виски. Сиприен!

На лице Корнелиуса расцвела широчайшая улыбка.

— Правда, правда. Сегодня я очень счастлив. Господин Морозини, то есть господин князь…

— Обойдемся без титулов, — предложил Морозини.

— Благодарю. В общем, я надеюсь, что он отправится искать для меня химеру.

— Подождите, не спешите, — прервал гостя Альдо. — Сначала я попробую узнать, возможно ли в самом деле напасть на ее след. Потом, не забывайте, дорогой друг, что у меня не так много свободного времени. По существу, это дело полиции, и комиссар Ланглуа никогда не бросает важные дела на полпути.

— Я бесконечно доверяю господину комиссару, но думаю, вы хотите помочь не только моей скромной персоне, но и вашему другу, господину Белмону.

Мари-Анжелин выронила из рук карты. Покраснев, что не предвещало ничего хорошего, она уставилась на Альдо и переспросила:

— Какому, какому господину?

Предчувствуя бурю, госпожа де Соммьер незамедлительно заняла линию обороны и очень сухо уточнила:

— Белмону. В этом очаровательном американском семействе Альдо и Адальбер прожили немало прекрасных дней два года тому назад. Они гостили в их замке в Ньюпорте, когда разыскивали драгоценности Бьянки Капелло[393]. Неужели вы позабыли?

Светлые глаза маркизы властно остерегали компаньонку от неуместных замечаний. Мари-Анжелин поджала губы, собрала карты и ограничилась тем, что процедила сквозь зубы:

— Я все прекрасно помню!

— Так, значит, Белмон в Париже? — продолжала маркиза, улыбаясь гостю, но вместо него ответил Альдо:

— Он-то как раз и подал жалобу. Графиня д’Ангиссола — его родная тетя. Извещая о своем возвращении, она написала, что везет с собой свои драгоценности, собираясь подарить их… семье.

Однако если в голове мадемуазель План-Крепен засело какое-то соображение, остановить ее было трудно. Раскладывая карты для нового пасьянса, она уже открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но ей помешал Уишбоун. Он вдруг сообщил о своем отъезде. У него был билет на следующее утро на скорый поезд в Шербур, где вечером того же дня он предполагал пересесть на пакетбот «Париж», принадлежащий трансатлантической компании.

— Как? — воскликнула хозяйка дома. — Так скоро? А я-то думала, что вы собираетесь начать поиски. Или я ошиблась?

— Нет, конечно. Но мое личное участие в них совсем не обязательно. А я очень, очень, очень спешу сообщить знаменательную новость великолепной Лукреции Торелли! Представляю себе, как она обрадуется, узнав, что драгоценность, которую она так желает получить, не пропала во время кораблекрушения!

— М-м-м, — начал было высказывать свои сомнения Альдо. — Но если она полагала, что химера погребена на дне океана и, пожелав невозможного, отправила вас разыскивать ее, быть может… она хотела таким образом от вас избавиться?

Альдо помедлил, прежде чем произнести последнюю часть фразы, но Корнелиус, ничуть не обидевшись, улыбнулся еще шире:

— Что вы! Это не она мне, это я ей предложил! И вы знаете, я готов был идти до конца, чтобы осуществить ее желание!

— Меня восхищает ваше упорство. Но, судя по тому, что мы с вами сегодня узнали, шанс отыскать химеру ничтожен.

— Если у вас ничего не получится, мы с вами отправимся к той необыкновенной даме у…

— Картье?

— Вот-вот. И осуществим мою первоначальную идею, — торжествующе закончил Корнелиус.

«Я подумываю: а не начать ли с нее?» — пробормотал про себя Альдо.

Еще он подумал, что до своего отъезда непременно заглянет на улицу де ла Пэ и, быть может, нащупав след, наметит план расследования. Или поймет, что вообще не стоит за него браться. А уж после этого уедет в Венецию.

А разговор между тем перешел на другую тему. Заговорили о ролях Торелли и ее манере исполнения. Альдо не удержался от колких замечаний, ему хотелось хоть немного омрачить счастье милейшего Корнелиуса, уверенного в том, что сумел завоевать расположение оперной дивы. Морозини был поистине неистощим по части колкостей.

После ужина мистер Уишбоун удалился наверх укладывать чемоданы. А Морозини, который на протяжении всего ужина наблюдал, как разгорается воинственный огонек в глазах медового цвета — никто бы не осмелился назвать глаза Мари-Анжелин желтыми! — сообщил, что прогуляется и повидает Адальбера, который, как он знает, никогда не ложится спать рано.

Было уже поздно, ворота парка Монсо давно заперли, так что Альдо нужно было сделать немалый крюк, чтобы попасть на улицу Жуфруа. И он сел в машину, которую теперь непременно брал напрокат каждый свой приезд, чтобы не искать такси. Ведь эти такси имеют обыкновение исчезать, когда ты торопишься… И все же Альдо не без грусти вспоминал старого друга Карлова, в прошлом кавалериста, полковника царской армии, который и машину вел, словно ехал на коне во главе полка, но после аварии вынужден был перейти в автомеханики и купил себе пополам со своим соотечественником гараж.

Как только Альдо вышел за порог, Мари-Анжелин дала волю своему дурному настроению, до сих пор сдерживаемому властным взглядом мадам де Соммьер, которая не хотела услышать от своей компаньонки какую-нибудь бестактность.

— Так я и знала! — воскликнула она сразу же, как только услышала, что внизу хлопнула дверь. — Мне сердце подсказывало, что ничего хорошего нам этот коровий пастух не принесет! Если уж прозвучала фамилия Белмон, я могу поклясться…

— Не клянитесь, — оборвала ее кузина-маркиза, с силой стукнув палкой о паркет. — Я категорически запрещаю превращать мой дом в поле битвы. Семья Белмон — близкие друзья Альдо и Адальбера, и, если мой племянник пожелает, мы их непременно примем у себя. Впрочем, как я поняла, речь пока шла только о господине Белмоне…

— Возможно. Но как я уверена, что наш гость Уишбоун уже имел дело с Белмоном, так я уверена, что Белмон приехал в Париж не один. А эта Полина…

— Не продолжайте, План-Крепен! Даже если вы снова правы и Полина Белмон переступит порог нашего дома, что вполне может быть, и даже в очень скором времени, я считаю нужным вам напомнить, что нашей гостьей будет замечательная женщина, знаменитая художница, к которой я чувствую самое искреннее расположение. Она необыкновенно сердечна, умна, красива и…

— До потери сознания влюблена в Альдо!

— Возможно…

— Не возможно, а очевидно.

— Для вас, План-Крепен. Лично я никогда не видела, чтобы эта дама бросалась на шею Альдо и покрывала его поцелуями. Зато я видела, как поцеловались Полина с Лизой, когда встретились у покойного Вобрена. Поэтому я настаиваю: такт, любезность и сдержанность, если не хотите отправиться дышать свежим воздухом в горы, к кузине Приске. Кстати, хорошая мысль, надо бы повезти к нашей кузине славного Уишбоуна. Коровы и бычки Сен-Адура должны ему понравиться. А что касается вас, План-Крепен, то я не шучу: или вы сидите тихо и спокойно, или отправитесь навещать Приску!

— Неужели мы так поступим? — сумрачно осведомилась Мари-Анжелин.

— Без малейшего колебания! Даже если госпожа Белмон или баронесса фон Эценберг или Полина — называйте ее как хотите! — сумела занять маленький уголок в сердце Альдо, он никогда не переставал и не перестанет любить свою жену!

Тяжкий вздох Мари-Анжелин стал точкой, завершившей эту беседу.

Альдо не ошибся: полночь была для Адальбера слишком ранним часом, чтобы ложиться в постель. Теобальд, его верный слуга, мастер на все руки, разделял мнение хозяина. Теобальд встретил ночного гостя с посудным полотенцем в руках и широкой улыбкой на лице.

— Я не сомневался, что не пройдет и месяца, как я буду иметь удовольствие снова видеть у нас его светлость! — радостно вскричал он.

— Как дела, Теобальд?

— В порядке, все в порядке, благодарю вашу светлость. Господин Адальбер у себя в кабинете, работает над книгой…

Но господин Адальбер уже появился сам, услышав тройной звонок, каким обычно позвонил Альдо.

Египтолог, всегда одетый с иголочки, — но, разумеется, не тогда, когда работал на раскопках! — позволял себе дома куда большую свободу и носил старую, но такую уютную бархатную коричневую куртку с браденбурами[394], пижамные штаны и мягкие тапочки.

— Добрый вечер! Я как раз подумывал: что там у тебя? Как прошел аукцион? Хорошо? — спрашивал Адельбер, вынимая изо рта любимую трубку, с которой не расставался. — Теобальд, принеси нам кофе в кабинет.

Но, приглядевшись к другу, добавил:

— Кофе, может, и не обязательно, но обязательно арманьяк.

— Лучше то и другое, — сумрачно подтвердил Альдо.

— И поторопись. И что же с нами произошло? Почему мы так озабочены?

— Берешь пример с План-Крепен? Перенял ее манеру? — пробурчал Альдо, опускаясь в черное кожаное кресло «Честерфилд», да, конечно, весьма старое, но такое удобное! В нем проведено так много приятных часов…

— Ты имеешь в виду множественное число? И не думал! Просто, хоть ты и не заметил, я в последнее время принимаю участие почти в каждом твоем приключении. А скажи, где же твой американец?

— Если не спит, то собирает чемоданы. Завтра отплывает на «Париже».

— Неужели? А как же его визит к Картье?

— Никаких визитов. Он узнал, что злосчастная химера вовсе не покоится среди останков «Титаника», впрочем, как и все остальные драгоценности графини д’Ангиссола. Графиня была убита, когда пароход начал тонуть, и все ее драгоценности похищены.

— Ты узнал об этом в Друо?

— Где же еще? Мы узнали об этом, когда был прерван аукцион. Представляешь, аукцион был прерван!

Проглотив одним глотком кофе и согревая в ладонях пузатую рюмку с арманьяком, Альдо коротко, но точно передал все, что произошло в знаменитой зале Друо. Однако приберег напоследок кое-какие эффектные подробности. Например, не сказал, кто именно сопровождал прервавшего аукцион комиссара Ланглуа.

— Ну и что здесь такого? — воскликнул Адальбер, который тщательно прочищал трубку перед тем, как набить ее снова. — Не вижу причин для трагедии! Если не хочешь ввязываться в это дело, предоставь его американцу. Пусть бегает за своей химерой сколько хочет, пока не надоест!

— Видишь ли, мне кажется, что у меня нет выбора, что я уже влез в это дело по уши. Я еще не сказал тебе, как зовут американца, который сопровождал комиссара…

— А это важно?

— Суди сам. Его зовут Джон Огастес Белмон, а горничная, которая избежала кораблекрушения, служит сейчас у Полины. А Полина не только родственница покойной графини, но и ее крестница, и именно ей предназначались все эти драгоценности.

— Но это же черт знает что!

— Вот именно! Видишь, ты точно такого же мнения, без всякой моей подсказки, — не без внутреннего удовлетворения произнес Альдо.

— И что же мы будем делать?

— Благодарю за «мы». Я обещал Корнелиусу подумать, чем смогу быть ему полезен, и теперь мне кажется, что невозможно повернуться спиной к Белмонам.

— Та-ак! А у тебя есть хоть какое-нибудь соображение, как взяться за это дело?

— Весьма смутное. Я пригласил Бертье выпить по стаканчику завтра вечером у тетушки Амели.

— Решил дать анонс в «Фигаро»?

— Для анонса в «Фигаро» Бертье мне не нужен. Но я знаю, что он единственный журналист, который лично общался с ван Тильденом. Коллекции он не видел, но был вхож в его дом. Для начала я хотел бы узнать, кто назначен душеприказчиком, так как семьи у покойного не было. Возможно, душеприказчик знает, у кого были куплены эти две драгоценности, снятые с аукциона.

— А что за драгоценности?

— Великолепное ожерелье, когда-то принадлежавшее Изабелле де Валуа, супруге Филиппа II Испанского, и подвеска, представляющая собой сирену с телом из барочной жемчужины неправильной и очень оригинальной формы, с хвостом, каждая чешуйка которого изготовлена из сапфиров и изумрудов. Голова, руки и волосы сделаны из золота, в волосах — мелкие топазы, которые искрятся. Сама сирена оправлена жемчугом с ограненными рубинами. Что и говорить, королевские украшения!

— Тебя они интересуют?

— Нет. Я купил то, что хотел для клиентов, которых хорошо знаю. Зато Корнелиус объявил, что не пожалеет никаких денег на поиски химеры, и купил два браслета, принадлежавших Лукреции Борджа, за скромную сумму в двести тысяч франков.

— Да он просто Крез, твой Корнелиус!

— Или его недурная копия. Скрестив бычков с нефтью, он получает, как видно, крупных золотых тельцов.

Собеседники замолчали. Адальбер умял табак в трубке и зажег ее, выпустив один за другим несколько ароматных клубов дыма. Альдо поднес к носу рюмку с арманьяком и с видимым удовольствием вдыхал его запах.

— Белмон приехал один?

— Нет. С Полиной… И с горничной-свидетельницей.

— Так-так.

Этих зауряднейших слов было достаточно, чтобы Альдо взорвался:

— И ты туда же? Не вздумай! Я тебе этого не прощу!

— Туда же? Интересно, куда бы это?

— Надеюсь, ты не собираешься петь дуэтом с План-Крепен? Все время, пока мы ужинали, тете Амели приходилось удерживать ее в узде грозными взглядами, иначе она разразилась бы грозной филиппикой против Полины. Узнай План-Крепен, что Полина в Париже, ее ярости не будет предела. О чем вы только думаете, вы, два умника? Воображаете, что я, бросив все на свете, помчусь в «Риц» и буду осаждать Полину? Тогда скажи на милость, почему я у тебя, а не там?

— Так План-Крепен…

— Точь-в-точь как ты, старина! Точь-в-точь!

Адальбер не смог удержаться от смеха и протянул Альдо бутылку с арманьяком, чтобы тот налил себе еще.

— Нет, в безумии тебя не упрекнешь. Но я не ошибусь, если скажу, что нежданный приезд Белмонов немного сдвинул тебе мозги.

— С чего ты взял?

— Будь ты в нормальном состоянии, тебе бы в голову не пришло узнавать у журналиста, пусть даже самого сведущего, кто душеприказчик ван Тильдена. Без долгих размышлений ты навестил бы старого знакомца Лэр-Дюбрея, аукциониста, знатока своего дела, который наверняка знаком с этим человеком.

— Ты прав, ничего не могу возразить, — вынужден был признать Альдо, убитый логикой друга. — Ну что ж, если так, завтра же я загляну на бульвар Осман, выпью обещанный стаканчик с Бертье, пообедаю или позавтракаю с Белмонами и первым же вечерним поездом отправлюсь в Венецию.

Альдо был преисполнен самых лучших намерений. Но кто не знает: решить легко, трудно сделать.

Глава 3Встреча с воспоминаниями

Как и предполагал Адальбер Видаль-Пеликорн, Альдо без труда узнал фамилию душеприказчика у аукциониста. Им оказался нотариус мэтр Пьер Бо, имевший редкую честь быть одним из друзей ван Тильдена. И… приятный сюрприз! Мэтр Бо был также другом Жиля Вобрена, которого так хорошо знал Альдо и который погиб при таких трагических обстоятельствах. Совершенно естественно, что нотариус дружил и с наследником Вобрена, его незаконным сыном юным Франусуа Фожье-Лассанем, который с большим энтузиазмом и почтительным трепетом стал продолжать дело отца, получив от него в наследство знаменитый антикварный магазин на Вандомской площади.

Впрочем, в этих связях не было ничего удивительного, контора нотариуса Бо, располагавшаяся на улице Латур-Мобур, была самой лучшей в Париже. Пройдя анфиладу светлых, безупречно обставленных офисов, где трудились одетые с иголочки клерки, клиент попадал в кабинет самого мэтра. Удобная английская мебель, мягкий ковер, тяжелые бархатные занавеси зеленого цвета в стиле ампир сразу подкупали достоинством и уютом респектабельных посетителей, пробуждая в них доверие и готовность к надежным и долгосрочным отношениям; прохвостам же они внушали почтительность. Царящая в кабинете тишина — окна выходили в сад, и шум улицы не был слышен — весьма способствовала чтению завещаний, почти всегда проходивших весьма бурно. А на одной из полок книжного шкафа стояло все необходимое, чтобы привести в чувство упавшего в настоящий или мнимый обморок клиента или угостить доброго друга, проведя с ним несколько приятных минут. Сам нотариус был крупным высоким человеком лет пятидесяти с приятной улыбкой, глазами цвета незабудок и несколько красноватым цветом лица, выдававшим привычку к веселому образу жизни, нежелательные последствия которого он исправлял долгими пешими прогулками по субботам и воскресеньям, когда охотился в своем имении Солонь.

Будучи наслышан о Морозини и уже несколько раз встретившись с ним, нотариус встретил Альдо с особенной любезностью.

— Для меня большое удовольствие принимать вас у себя, князь, хотя не скажу, что неожиданное. Лэр-Дюбрей позвонил мне и предупредил о вашем приходе.

— И прекрасно сделал, позволив нам без предварительных объяснений перейти к сути дела. Он сообщил мне, что вы были нотариусом Ларса ван Тильдена и теперь стали его душеприказчиком.

— Добавлю, что я был и его другом, чем горжусь, так как он был не из тех, кто легко сходился с людьми, но мы оба холостяки, и наши имения находятся по соседству — Солонь и Турень не так уж далеки друг от друга. Мы сошлись во вкусах и дружили много лет. Манера обращения у него была несколько грубоватой, что не мешало ему быть щедрым и благородным человеком, хотя и не без некоторой мизантропии.

— Он отличался противоречивостью?

— Ничуть. В суждениях был здрав и тверд, гнал в шею настырных попрошаек, но чувствовал истинную нужду и умел ей помочь. Как я понимаю, вы хотели бы поговорить со мной о его коллекции.

— Да, и о происшествии, которое вчера имело место в Друо.

— Вы имеете в виду вмешательство господина Данглюме и главного комиссара Ланглуа, которые наложили секвестр на две замечательнейшие вещи коллекции, относительно которых стало известно, что они были украдены после убийства владелицы во время гибели «Титаника»? По моему мнению, факт убийства дает право на подобное решение, так как…

— Лично я хотел бы узнать, у кого их купил господин ван Тильден. Думаю, что вы единственный, будучи его близким другом, могли бы ответить на этот вопрос. И еще я думаю, что комиссар Ланглуа уже спрашивал вас об этом.

— Разумеется, и я затрудняюсь с ответом как ему, так и вам. Я был знаком с коллекцией, которую видел несколько раз у ван Тильдена дома. Она была уже весьма значительна, когда он окончательно расстался с Америкой и поселился у нас… То есть, я хотел сказать, во Франции, потому что вы ведь итальянец.

— Венецианец, — с улыбкой уточнил Морозини. — И наполовину француз, по матери. Так что вы с полным правом можете говорить «у нас».

— Приятно слышать. С ван Тильденом я познакомился во время войны. Мы оба были ранены и в госпитале лежали на соседних койках. Когда он задумал окончательно поселиться в долине Луары, именно я подсказал ему купить замок Круа-От: его владелец только что умер, оставив добрый десяток наследников и племянниц, готовых между собой передраться. Замок был продан, даже не будучи выставлен на продажу. Его быстро и очень добросовестно отреставрировали, и его донжон превратился в сейф. Ван Тильден содержал замок в идеальном порядке. И сколько же чудных вечеров мы там провели, — вздохнул нотариус.

Опасаясь долгого путешествия по сладостной стране воспоминаний, Морозини осторожно попробовал вернуть мэтра Пьера обратно на землю обетованную:

— Прошу меня извинить, но думаю, вы не будете возражать, если мы вернемся к коллекции. Она ведь не была завершена полностью, когда ее разместили в замке?

— Вы как никто другой знаете, что завершенных коллекций не бывает Разумеется, она продолжала пополняться. Но я могу вам сказать совершенно определенно, что ожерелье королевы Изабеллы Валуа и жемчуга Изабеллы д’Эсте уже украшали ее. Ван Тильден приобрел их в Америке, но никогда не упоминал, у кого их купил. Вполне возможно, дело не обошлось без скупщика краденого. Или, кто знает, самого убийцы! Чего, конечно, сам он не мог не знать…

— Известно, что убийцей была женщина… молодая и очень красивая, по словам свидетельницы.

— У свидетельницы, должно быть, зоркие глаза и мужественное сердце, если она сумела заметить это в минуты катастрофы.

— Думаю, что в особо опасные минуты у тех, кто не поддался панике, обостряются все чувства. Согласитесь, убийца тоже отличалась немалым хладнокровием: совершить злодеяние и кражу в момент, когда нет уверенности, что останешься в живых… Судя по тому, что мне говорил Белмон, Хэлен, так зовут свидетельницу-горничную, сочла, что убийца ненадолго пережила свою жертву, поскольку не увидела ее среди тех, кого подобрала «Карпатия», а на этом судне оказались почти все, кто был в шлюпках. Узнав впоследствии, что кроме мужчин вместе с «Титаником» погибли и женщины, которых не успели спасти, она решила, что Бог свершил правосудие, и больше об этом не думала. Потом, правда, как я уже упоминал, она попыталась предпринять кое-какие шаги в Нью-Йорке, но тщетно… Только увидев фотографию госпожи д’Ангиссола у своей новой хозяйки, она вспомнила эту давнюю историю. Разумеется, рассказ горничной взволновал семейство Белмон, но они, как и Хэлен, решили, что преступницу вместе с добычей поглотила пучина. И вдруг, листая каталог коллекции ван Тильдена, Джон Огастес Белмон увидел два самых прекрасных сокровища из драгоценностей его тети. Что из этого последовало, мы знаем. Лично для меня эти события породили новые затруднения, так как мой клиент, американец, к слову очень милый человек, загорелся желанием отыскать еще одну драгоценность. Но я скорее всего откажусь от его поручения, чувствуя, что не в силах разгадать эту тайну. Правда, я надеялся, что, быть может, вы мне скажете, кто «охотился» для господина ван Тильдена?

— Думаю, что «охотников» у него было много, в разных странах свои, но я никого из них не знал.

— Что ж, меня это не удивляет. Благодарю вас, мэтр Бо, что пожертвовали ради меня своим драгоценным временем.

— Видеть вас для меня истинное удовольствие. Надеюсь, мы еще увидимся.

— Спасибо. Кстати, хорошо, что не забыл! Есть у вас новости о нашем молодом антикваре?

— Я вижусь с ним время от времени, и мне кажется, что дела у него идут успешно. Почему бы вам не навестить его? Я уверен, он очень обрадуется вашему визиту.

— Именно, именно, я как раз собирался его навестить…

На самом деле Альдо подумал о визите к Франсуа, лишь заговорив о нем. А вот к неизбежному появлению Корнелиуса решил подготовиться заранее, съездив все-таки в дом Картье на улицу де ла Пэ и прихватив с собой рисунок с изображением химеры. Он хотел повидаться с мадемуазель Туссен, посоветоваться с ней и узнать, согласится ли она на такой неожиданный заказ. Почитаемый всеми знаток своего дела, одна из величайших, если не самый великий мастер среди парижских ювелиров, мадемуазель Туссен получила грамоту на дворянство благодаря неистощимой изобретательности и безупречному вкусу. Именно поэтому трудно было ожидать от нее согласия на изготовление копии, пусть даже такой знаменитой вещи. Надежду внушало только одно: творческую фантазию мадемуазель будили дикие звери и фантастические существа. И, наверное, не случайно ее саму в узком и недоступном для простых смертных кружке ювелиров называли «пантерой». Обращаться к ней нужно было с большой осторожностью.

Альдо уже два или три раза встречался с мадмуазель Туссен и был счастлив, что ему вновь представилась возможность повидать эту необыкновенную женщину. Когда она вошла в свой кабинет на втором этаже, где он ожидал ее, и протянула ему руку, он склонился к этой безупречной руке с поцелуем.

— Я не удивлена, что вы в Париже, князь. Распродажа коллекции ван Тильдена не могла обойтись без вас.

Альдо смотрел на мадемуазель Туссен с восхищением, которое он и не собирался скрывать. Ей было явно за сорок, но кто мог об этом подумать! Небольшого роста, хрупкая, она соединяла в себе королевскую величавость с изяществом. В светлых волосах, подстриженных по моде 1925-го, уже мелькали серебряные нити, придавая ей особую изысканность. Родом мадемуазель Туссен была из Бельгии, у нее была очень тонкая и очень белая кожа и удлинные аквамариновые глаза. В строгом черном костюме, несомненно творении подруги Коко Шанель, она была безупречна, но, нарушая безукоризненность ансамбля, вокруг шеи переплетались жемчужные нити, перехваченные застежкой в виде дракона из бриллиантов и рубинов, будто бы пленивших стройную шею.

— Вы правы, — вздохнул Альдо, — и вы, конечно же, знаете, что торги не обошлись не только без меня, но без происшествий.

— Да, я читала газеты. Но надеюсь, что украшения, ради которых вы приехали, не были сняты с торгов? — улыбнулась она.

— Нет. Зато я все же оказался замешанным в эту историю. Белмоны, подавшие иск, мои близкие друзья. Мало этого, три дня тому назад ко мне явился удивительный американец, мультимиллиардер из Техаса, и попросил разыскать для него одну из драгоценностей, принадлежавших графине д’Ангиссола. Он желает подарить ее обожаемой им женщине и добиться ее руки. До сих пор считалось, что все эти драгоценности покоятся на дне океана… Должен сказать, что речь шла вовсе не о женском украшении, золотая химера…

— Борджа, я не ошиблась? — с живостью подхватила мадемуазель Туссен.

— Именно, именно. Вам она знакома?

— Я ее даже видела. Я немало попутешествовала по свету, часто бывала в Италии, разыскивая свежие идеи для рисунков, и на одном из приемов познакомилась с графиней д’Ангиссола. Мы прониклись друг к другу симпатией — эта пожилая дама была совершенно очаровательна, — и она с присущей ей любезностью позволила мне полюбоваться ее коллекцией драгоценностей, старинных и современных.

— О, вы мне облегчили задачу! — обрадовался Альдо. — Я пришел к вам с просьбой, но без особых надежд, поскольку знаю, что вы творец, а не исполнитель, но все-таки спрошу вас: не согласились бы вы в случае неудачи с поисками воспроизвести оригинал?

Жанна Туссен рассмеялась звонким смехом молоденькой девушки.

— Было бы забавно, — проговорила она, смеясь. — При условии, что камни не будут уступать старинным. Что не так-то просто и обойдется в целое состояние, вы это понимаете, не так ли?

— Безусловно. Но именно эта сторона дела не кажется моему клиенту проблемой, и он непременно стоял бы перед вами сегодня вместе со мной, если бы происшествие на аукционе, где мы с ним были вместе и где, замечу в скобках, он увел из-под носа барона Эдмона два браслета, не посветило ему надеждой обрести оригинал. Он умчался в Америку, торопясь сообщить даме своего сердца радостную новость.

— Вполне возможно, он чересчур торопится, но все к лучшему в этом лучшем из миров.

— Только не для меня! Ведь именно мне он поручил эти невообразимые поиски! Именно поэтому я осмелился украсть частичку вашего драгоценного времени, драгоценного во всех смыслах слова, желая узнать, не соблазнит ли вас наша авантюра, если мои поиски, что весьма возможно, ни к чему не приведут.

Изящное лицо Туссен стало задумчивым.

— Вы ждете немедленного ответа?

— Нет. Я просто хотел узнать, какими глазами вы посмотрите на господина Уишбоуна, так зовут моего американца, и на меня, когда мы придем к вам, чтобы попросить вас сделать копию, у которой будет одно безусловное достоинство — она будет совершенно чиста! Лично я, признаюсь, не хотел бы, чтобы моя жена носила украшение, побывавшее в руках такого злодея, как Чезаре Борджа.

— Я вас прекрасно понимаю. Скажу вам откровенно, если бы кто-то другой меня попросил об этом, я ответила бы решительным отказом. Но вам… При условии, что у меня будет точный рисунок, размеры…

— И камни! В первую очередь камни!

— Безусловно. Но, я думаю, в Индии можно достать камни не хуже. Хотя на это потребуется время. В общем, скажем так: вам не впервой совершать чудеса, и я верю, что вы отыщете оригинал. Но… если этого не случится, мы сможем вернуться к нашему разговору. Такой ответ вас устраивает?

— На большее я и не надеялся, и моя благодарность беспредельна.

Они обменялись еще несколькими незначительными фразами, и Морозини, вновь поцеловав протянутую руку, удалился.

Альдо выпала удача припарковать машину неподалеку от дома Картье, и он решил пока ее там оставить. Вандомская площадь была отсюда совсем рядом, а антикварный магазин его друга Жиля Вобрена находился как раз на углу. Бросив беглый взгляд на часы, он удостоверился, что до обеда в особняке на улице Альфреда де Виньи времени у него в избытке и он вполне успеет навестить юного наследника Жиля. Альдо закурил сигарету и не спеша направился к Вандомской площади, поглядывая на витрины лучших магазинов самой роскошной из улиц Парижа. Чего только нет! От платьев, туфель, белья, украшений рябит в глазах! Но Альдо едва замечает модные изыски, поглощенный внутренней борьбой в попытке обрести душевную гармонию. Дело в том, что совсем рядом с магазинчиком Вобрена, стоит только перейти площадь, находится отель «Риц», где все вплоть до малыша-грума знают Альдо… А в «Рице» остановились Белмоны, там Полина, которую Альдо жаждет увидеть с той минуты, как только узнал, что она в Париже, сколько бы ни твердил — проклятое лицемерие! — что торопится уехать в Венецию с первым вечерним поездом…

Борьба, конечно, идиотская. После того что произошло в Друо, он не может никуда сбежать, да и не хочет, тем более что Джон Огастес уже позвонил вчера вечером и пригласил их с Адальбером на ужин. Стало быть, нечего разыгрывать из себя заблудившуюся в холле собачонку в надежде на случайную встречу с той, которая непрестанно занимает его мысли…

Сам не заметив как, Альдо оказался перед роскошным антикварным магазином, выставлявшим в своих витринах, как и в прошлые времена, всего-навсего одну вещицу, но исключительно ценную. О его приходе возвестило скромное дребезжанье колокольчика, и он увидел, что великолепные старинные гобелены по-прежнему украшают стены. Однако был вынужден задержаться на пороге, пропуская мимо себя пару, занятую оживленной беседой и не замечавшую ничего вокруг. Высокий стройный мужчина с черными как смоль волосами и такими же черными глазами сиял белозубой улыбкой. Его мягкая фетровая шляпа, его костюм свидетельствовали о том, что он одевается у лучших портных, а подчеркнутая элегантность одежды подтверждала, что шьют ее портные-итальянцы. Сам Альдо предпочитал английскую сдержанность и одевался в Лондоне. Так что мужчина ему не понравился, особенно его сияющая улыбка и почти фамильярная манера, с которой он держал свою спутницу за локоть. А спутницей его была Полина.

Альдо наблюдал, как они удаляются в сторону «Рица», и кулаки у него сжимались от желания стереть с этого неприлично правильного мужского лица радостную улыбку, которой отвечала улыбкой же Полина. Полина выглядела просто сказочно в костюме, отделанном черной норкой, с норковой муфтой и шапочкой с аграфом из оникса и бриллиантов, которые блестели в лучах бледного солнца так же ярко, как тяжелый узел ее темных волос. Полина не изменила своей привычке носить только черное, белое и серое. Серое — воздушное, летящее, сверкающее, как ее серые глаза…

Совершив над собой невероятное усилие — Альдо не подозревал, что оно дастся ему таким трудом, — он отвернулся и вошел в магазин, где его встретили удивленным и радостным приветствием:

— Князь Морозини! Какой чудесный сюрприз!

В самом деле, это утро было утром сюрпризов, потому что трудно было себе представить более чопорного и сдержанного англичанина, чем Ричард Бэйли. Уже весьма немолодой, он отличался удивительным чувством собственного достоинства, любезностью и умением соблюдать дистанцию. Долгие годы он был помощником покойного Жиля Вобрена, всегда оставаясь верным себе. Сухопарый, с седыми, гладко причесанными волосами, в черном пиджаке, полосатых брюках, белоснежной крахмальной рубашке с высоким воротником и сером галстуке. Таким Альдо увидел его и теперь.

Мужчины обменялись сердечным рукопожатием.

— Мне трудно было себе представить, что вы не приедете, князь, — произнес Ричард Бейли. — Вчерашний аукцион, не так ли?

— Безусловно, так, но еще мне хотелось узнать, как идут дела у нашего несостоявшегося прокурора Республики, который предпочел общество свидетелей прошлых времен.

— Дела идут прекрасно. Он обладает большой культурой, которую неустанно расширяет, стремясь во всем походить на своего отца. Его сыновняя почтительность необыкновенно трогательна. Вы бы очень удивились, побывав на улице Лилль. С помощью объявлений в газетах он вернул всех старых слуг, к сожалению, конечно, без бедного Люсьена Сервона, и сумел отыскать следы почти всех утраченных вещей и мебели. Сейчас я доложу ему о вашем приходе, он у себя в кабинете.

Но он не успел это сделать. В следующую секунду, распахнув дверь кабинета, появился новый антиквар и, сияя, воскликнул:

— Альдо! — но тут же, страшно сконфузившись, поправился: — Князь Морозини, прошу вас меня простить, неожиданность вашего появления…

— Не стоит извиняться, мой мальчик. Называя меня по имени, ты делаешь меня моложе, а это всегда приятно. Скажи-ка лучше, как ты называешь Видаль-Пеликорна, когда он приходит тебя навестить? А он ведь приходит, не так ли?

— Да, приходит, и для меня это большая радость. Я стольким ему обязан.

— Так как ты его называешь?

— Адальбер, — признался юноша, густо покраснев. — Сначала мне было трудно, но он настаивал.

— Представь себе, я тоже настаиваю на Альдо. Ты угостишь меня рюмочкой? Если, конечно, придерживаешься отцовского обычая.

— Я дорожу всеми его обычаями, и этим в том числе. Закройте магазин, господин Бейли, и присоединяйтесь к нам. На прошлой неделе я обновил наш запас виски.

— Спасибо, но думаю, что вам лучше побыть вдвоем с глазу на глаз в вашу первую встречу, а у меня есть дело: нужно осмотреть два угловых шкафчика в стиле Людовика XVI, которые мы вчера получили.

Со стесненным сердцем Альдо вошел в элегантный и уютный кабинет, где столько раз сиживал со своим другом Жилем, который, вернувшись с войны, руководил его первыми, такими еще неуверенными шагами в области элитного антиквариата. Специалист по XVII и XVIII векам, Вобрен держал у себя только подлинники, причем в самом безупречном виде, посвятив свою жизнь поиску сокровищ искусства, которые развеялись по всему миру после того, как французские дворцы, в том числе и несравненный Версаль, были разграблены во время Революции. Неудивительно, что Вобрену удалось собрать весьма недурную коллекцию.

Альдо вновь с удовольствием разглядывал бюро времен Людовика XV работы Ризнера, изящные канделябры «Томира», ковры Савонри, украшавшие стены; табуреты с ножками в виде буквы Х из позолоченного дерева с сиденьями, обтянутыми красной кожей, на каких во времена королей получали право сидеть герцогини. Он разглядывал книги в тисненных золотом, потускневших переплетах, камин из розового мрамора и пушистый ковер — тоже, разумеется, Савонри, — покрывавший в кабинете весь пол.

Хозяин с присущей ему деликатностью оставил на несколько минут гостя, позволяя ему прийти в себя, успокоиться, смахнуть невольно заблестевшую слезу, а когда вернулся, подал красивую хрустальную рюмку с солидной порцией «Наполеона», вспомнив, что Альдо отдает предпочтение коньяку, а не виски. Морозини улыбнулся.

— Ты не жалеешь о службе в суде?

— С каждым днем все меньше. Там я никогда бы не был так свободен, как здесь. Профессия антиквара куда увлекательнее возможности выносить приговоры от имени Республики.

— А как к этому относится твоя мать?

— Мама? Она довольна. С недавнего времени она стала жить со мной, приняв на себя заботу о доме, который восстановлен во всех мелочах и стал точно таким, каким был при жизни отца… Я бы очень хотел, чтобы в ближайший вечер вы пришли к нам поужинать вместе с Адальбером, госпожой де Соммьер и мадемуазель Мари-Анжелин. Мама так хочет с ними познакомиться!

— Не сомневайтесь, что желание обоюдно. Мы с радостью принимаем твое приглашение. Кстати, относительно знакомых, входя в магазин, я заметил баронессу фон Эценберг, которая выходила отсюда…

— Вы имеете в виду госпожу Белмон? Она больше не хочет вспоминать свой титул и немецкую фамилию. Теперь она носит только то имя, которым подписывает свои работы. Она тоже была очень растрогана, когда вошла сюда, и рассказала, что отец устроил большую выставку ее скульптур, которая имела бешеный успех.

— Вполне заслуженный. У автора огромный талант. А что касается твоего отца, то не буду от тебя скрывать, он был страстно влюблен в госпожу Белмон.

— Вот как? Но тогда… Почему вдруг этот ужасный брак?.. Хотя я тоже могу понять…

Альдо не мог не улыбнуться.

— Сердце нашего дорогого Жиля, который ни за что не желал расставаться с холостой жизнью, было на удивление пылким. Я был свидетелем, как на протяжении четырех лет он был увлечен четырьмя женщинами. По порядку: сначала танцовщицей-цыганкой, потом госпожой Белмон, затем прекрасной, но очень капризной итальянкой и, наконец, той, которой удалось склонить его к браку.

— Четырьмя? За четыре года? — переспросил ошеломленный Франсуа.

— Ну да! Он пользовался успехом. Адальбер может рассказать тебе намного больше. Но возвратимся к госпоже Белмон. Как я понял, она вернулась из путешествия, и, как мне показалось, не одна.

Франсуа-Жиль пожал плечами.

— Трудно было бы это не заметить. Ее спутник — целая планета, целый театр, который хочет забавлять. И действительно забавляет госпожу Белмон.

— Это я тоже успел заметить, — упавшим голосом произнес Альдо.

— Кстати, он ваш соотечественник. Почти соотечественник, так как не имел счастья родиться в Венеции. Граф… Фанкетти! Да, я не ошибся, Оттавио Фанкетти. Кажется, неаполитанец.

— Южанин, я сразу догадался, — пробормотал Альдо, совсем не благовоспитанно сопя. — А ты не знаешь случайно, где она его откопала?

— Знаю. Они встретились на пароходе. Дорожное знакомство. Быстро подружились, быстро распрощались, сами знаете, как это бывает. Но графа, похоже, зацепило, — добавил молодой человек, который, работая помощником прокурора, очевидно, приобрел некоторый опыт в физиогномике. — Я налью вам еще немного коньяку, — предложил он успокаивающим тоном.

Но Альдо уже поднялся.

— Нет, спасибо. Пора. Меня ждут на улице Альфреда де Виньи. Могу захватить и тебя, если хочешь. Тетя Амели и Мари-Анжелин будут рады тебя повидать.

— Я бы с большим удовольствием, но в два часа у меня встреча в Версале. Но я позвоню и напомню о приглашении. Буду очень рад с ними увидеться.

— А почему до сих пор не давал о себе знать?

— Да как-то не решался. Госпожа де Соммьер, она такая…

— Ну, ну, перестань, дружок! В общем, это я все улажу. И позвоню, чтобы договориться о дате.

Поговорив еще с минутку с Бейли, князь Морозини пустился в обратный путь к улице де ла Пэ — туда, где оставил машину.

А Хэлен Адлер, горничная Полины, которую хозяйка отправила за покупками в «Гранд Мэзон де Блан», нагруженная пакетами, направилась к газетному киоску, привлеченная поразившей ее фотографией. Она купила газету и сунула ее под мышку, поскольку обе руки у нее были заняты, а ей предстояло пересечь улицу Дону и при этом постараться не попасть под машину. Перейдя на другую сторону и полюбовавшись на черную с золотом витрину Картье, Хэлен, желая удостовериться, что ей не привиделся сон, постаралась освободить одну руку и заглянуть в газету, которая так ее заинтересовала. В результате своих гимнастических упражнений ей удалось уронить только три из полудюжины своих свертков, один из которых подкатился прямо под ноги Альдо. Тот споткнулся, едва не упал, выругался и, увидев, что сверток принадлежит даме, принялся извиняться.

— Простите великодушно, мадам, и позвольте мне вам помочь.

Газета упала, развернулась на тротуаре, и Альдо ее поднял.

— Не трудитесь, месье, не стоит беспокоиться. Я уже почти добралась.

Женщина говорила на хорошем французском языке с едва заметным английским акцентом. Ей было немного за сорок, у нее была милая улыбка, правильные черты лица, подтверждающие, что эта дама с характером, голубые глаза и русые волосы, которые выбивались из-под шляпки, такой же черной, как ее шубка.

Совершенно очевидно, что газета была лишней при таком изобилии покупок, поэтому Альдо свернул ее в трубку и снова сунул даме под мышку.

— Мне кажется, — произнес он, отвечая улыбкой на улыбку, — что вам придется немного подождать и ознакомиться с новостями дома.

— Да, так будет разумнее, — согласилась она. — Спасибо, месье.

И, попрощавшись дружеским кивком, она пересекла бульвар Капуцинов и завернула за угол, направляясь к Вандомской площади…

Сам не зная почему, Альдо повернул и последовал за ней. Был уже полдень, а ему предстояло еще немало беготни… Увидев, что незнакомка вошла в главный вход «Рица», он снова зашагал к машине, собираясь как можно скорее сесть в нее. Но… попал в объятия Джона Огастеса Белмона.

— Господи! Морозини! — радостно воскликнул тот. — Я начинаю верить, что Господь Бог благоволит к нам, Белмонам! Я гоняюсь за вами сегодня с раннего утра!

— И наконец меня догнали! Я перед вами, — засмеялся Альдо. — И готов служить. Что случилось, дорогой друг?

— Ничего не случилось, просто хотел с вами немного поболтать. Мне так повезло, что вы оказались в Париже, и я не могу упустить такого шанса. Пойдемте и позавтракаем вместе. Только вы и я!

— Но… ваша сестра…

— Полина?

— А у вас есть другие?

— Вы правы, других нет. Она отправилась завтракать в «Пре Каталан» в обществе некоего графа Фанкетти, кажется, его зовут именно так. Эта напомаженная картинка из модного журнала действует мне на нервы своим непрестанным смехом. Думаю, он хвастается своими зубами. У него их, похоже, в два раза больше, чем у всех нормальных людей. Стоит ему открыть рот, и два ряда клавиш концертного рояля перед вами!

Белмон взял Альдо под руку, и тот охотно дал себя увести, думая, что за исключением Адальбера он не встречал еще такого милого и симпатичного человека.

— Я согласен с вами позавтракать, — сообщил он, — но с условием, что я угощаю. В «Рице» я почти как у себя дома, и мы попросим Оливье найти нам самый спокойный столик у одного из окон, выходящих в сад.

— Оливье?

— Оливье Дабеска — самый великолепный метрдотель в мире!

Однако когда друзья вошли в холл, они поняли, что их незатейливой программе не так-то легко осуществиться. В холле царила несвойственная «Рицу» суета и беспокойство. Возле большой лестницы, громко говоря вслух, столпилось множество обитателей отеля. Человек с золотыми ключами вызывал по телефону полицию, одной рукой держа телефонную трубку, а другой прикрывая ухо, спасаясь от шума. Альдо остановил грума, бегущего куда-то с запиской в руке.

— Что здесь происходит?

— Убийство, месье. Только что убили одну даму. Простите, спешу, месье.

Но в следующую минуту, узнав американца, обратился к нему:

— Вы господин Белмон, не так ли?

— Да, и что же?

— Дама приехала с вами. Точнее, с госпожой баронессой.

Мужчины с нескрываемым облегчением разом выдохнули. Они оба подумали об одном и том же. Но Белмон тут же сообразил:

— Неужели Хэлен? Я должен ее увидеть!

Решительно раздвигая толпу и повторяя: «Позвольте, позвольте», он двинулся вперед, и Морозини следом за ним. Они добрались до лестницы, где на первой ступеньке лежала женщина в окружении рассыпавшихся свертков. Возле нее на коленях стоял человек и с осторожностью вынимал кинжал, вонзенный ей в спину.

— Нельзя его трогать, — выговаривала ему какая-то девушка, — нужно дождаться полиции.

— Я врач этой гостиницы, женщина еще жива, так что оставьте меня в покое! И извольте отойти подальше.

Просьба относилась к Белмону, который не только подошел, но и низко наклонился над лежащей. Он тут же представился доктору:

— Моя фамилия Белмон, эта женщина — горничная моей сестры. Вы сказали, что она жива, доктор?

— Пока да… Но надолго ли? Да куда же она подевалась, чертова «Скорая помощь»?

— Едет! — прокричал один из служащих. — Слышите сирену?

Оставив Белмона возле Хэлен и врача, Альдо подошел к администратору.

— Откуда вы вызвали полицию, Франсуа? Из ближайшего отделения?

— Да, конечно, ваша светлость.

— Соедините меня с главным комиссаром Ланглуа. Эта женщина — важный свидетель в деле, которое он ведет.

— Кто бы мог подумать, ваша светлость!

Номер был набран мгновенно, и несколько секунд спустя Альдо услышал решительные и четкие распоряжения полицейского:

— Отправьте ее в больницу Отель-Дье. Я приеду туда незамедлительно. Передайте Дюмулену, который дежурит сейчас по 1-му округу, чтобы приехал ко мне, как только закончит осмотр места преступления и сбор информации.

Трубку повесили. Ни единого лишнего слова. Ланглуа не нашел нужным сдобрить свои приказы, а это были именно приказы, хоть какой-то толикой вежливости. Как видно, «большой начальник» был не в самом лучшем расположении духа. И вполне возможно, потому, что на его пути снова возник Морозини. В который раз!

Альдо тем не менее тут же передал все распоряжения. По счастью, комиссар Дюмулен, похожий на медведя, обладал вовсе не медвежьим характером. Румяные щеки свидетельствовали о веселом нраве бонвивана, и Морозини удостоился веселой и чуть насмешливой улыбки.

— Рад с вами познакомиться, — прогудел Дюмулен, протягивая свою лапищу.

— Я… я тоже, — несколько замялся Альдо, не зная, чему приписать такую сердечность полицейского чина. Долгий опыт общения с людьми этой профессии при всем своем разнообразии не вызывал энтузиазма.

Дюмулен весело рассмеялся.

— Похоже, в кабинете Большого Маниту шторм, и он рад вам, как собаке при игре в кегли. Но вы, должно быть, привыкли к качке.

— Почему вы так решили?

— Отношения комиссара Ланглуа с князем Морозини скоро войдут в легенду как на набережной Орфевр, так и в службе полиции. Простому народу это нравится, ему так жить веселее. Он знает: если появился князь Морозини, значит, скучать не придется.

На это Альдо возразить было нечего. Он и не возражал. Вот уж воистину, чего в жизни не бывает! Он стоял рядом с Дюмуленом и слушал, что ему докладывают два инспектора, которые опросили свидетелей в холле. Результаты были неутешительные: никто ничего не заметил. Хэлен не привлекла к себе внимания, все привыкли, что в холле постоянно какое-то движение. Только одна пожилая дама, сидевшая в кресле в ожидании приятельницы, обратила внимание, что на лестнице споткнулся какой-то мужчина, но он тут же выпрямился, бормоча извинения, и направился к галерее, что соединяет Вандомскую площадь с улицей Камбон. Однако дама не заметила, что кто-то лежит на полу…

— Невероятно! Немыслимо! — восклицал Джон Огастес. — Наверняка она сидела в очках, если ждала подругу! А если нет, неужели зрелище человека, лежащего с ножом между лопаток, настолько ординарно, что не привлекло внимания?

— Не сразу, — вздохнул Дюмулен. — Место у лестницы не самое освещенное, и если занят своими делами…

— В любом случае здесь не хватает одного предмета, — заявил Морозини, глядя, как комиссар собирает рассыпавшиеся свертки.

— Какого же?

— Газеты! Я встретил эту женщину на улице де ла Пэ, она только что купила газету и, собираясь просмотреть ее, рассыпала покупки.

— Что за газета? — осведомился комиссар.

— Право слово, понятия не имею, право слово. Она была сложена, я ее поднял, помог собрать покупки, сунул газету под мышку этой даме, вот и все.

— Странно, очень странно, — задумчиво заметил Белмон. — Хэлен не была охотницей до газет. Книги — другое дело.

— Единственное, что могу сказать точно: это не был модный журнал, а обычная ежедневная газета.

— Вряд ли представляющая особую ценность.

Приехала «Скорая помощь», и Белмон тут же поинтересовался:

— Куда вы ее повезете?

— В больницу Отель-Дье. Так положено.

— Почему? Разве американской больницы больше не существует?

— Разумеется, существует, месье. Но она находится в Нейи, и это роскошное заведение.

— Значит, туда вы ее и отвезете. Мы, Белмоны, всегда обеспечиваем своих слуг самым лучшим!

Дюмулен нахмурился и произнес:

— Сейчас не время думать о роскоши, мы не знаем, довезут ли ее живой. В Отель-Дье, — решительно приказал он медбратьям, взявшимся за носилки. — Мы не имеем права обмануть ожидания главного комиссара господина Ланглуа, который прибудет туда с минуты на минуту.

Морозини усмехнулся. Похоже, дурное настроение шефа распространилось не только на него одного.

— Поезжайте вместе с ней на «Скорой», — посоветовал он Белмону, — я буду там через несколько минут, вот только позвоню домой, чтобы не ждали, и заберу свою машину на улице де ла Пэ.

— А я что говорила! — грозно провозгласила Мари-Анжелин, разворачивая салфетку. Они сели за стол после того, как Сиприен сообщил им о звонке Альдо. — Неприятности начались. Я так и знала, что так и будет. Как только Белмоны появляются на горизонте, надо готовиться к худшему.

— Угомонитесь! У вас предвзятое мнение, и, стало быть, вы несправедливы. Белмоны — лучшие друзья наших мальчиков в Америке. С братом я не знакома, но могу судить по сестре.

— А она очаровательнейшая женщина, мы это уже говорили.

— Я это повторяю и на этом настаиваю. Зарубите себе на носу, что вскоре вы увидите Белмонов за нашим столом. Я страстно хочу познакомиться с морским волком из Ньюпорта. И потом, все, что с ними происходит, происходит не по их вине.

— Я с вами не спорю, но предпочла бы, чтобы Альдо сел на поезд и уехал в Венецию. Мне противно смотреть, как ваша великолепная Полина пожирает его глазами.

— Выпейте чай с мелиссой или примите лаундаум, когда они к нам придут. А можете пойти и пообедать в «Рояль Монсо». Почему бы нет? Это избавит нас от ваших язвительных замечаний. Неужели вы не понимаете, к чему поведет ваше злопыхательство?

— К чему же?

— Я вам скажу! Когда Альдо будет приезжать в Париж, он ни за что не будет останавливаться у нас, а будет брать номер, как раньше, в «Рице». Вы этого хотите?

— Н-нет… Конечно, не хочу!

— Тогда сидите спокойно! И постарайтесь быть как можно доброжелательней, не забывая о моем обещании: для поправки расстроенных нервов вы отправитесь дышать горным воздухом к кузине Приске. А если вы так уж хотите вмешиваться в дела Альдо, то подумайте, чем ему помочь, а не следите за ним, как полицейский за вором-карманником!

План-Крепен возразить было нечего, она капитулировала, взяв себе еще одну порцию сладкого омлета.

Примчавшись на всех парах в больницу Отель-Дье и сразу же наткнувшись на доктора Органа, Альдо подумал, что начавшиеся сегодня встречи с прошлым уже становятся утомительными. С доктором Органом Альдо имел дело дважды, и тот, прямо скажем, его не жаловал. Нет, он не считал князя Морозини вместилищем всех пороков, он считал его несносным снобом и за это терпеть не мог.

— Вам-то что у нас опять понадобилось? — встретил он Морозини недовольным вопросом. — Похоже, вы считаете нашу больницу чем-то средним между ночлежкой и лепрозорием. И какую из язв общества явились спасать?

— Предлагаю заключить перемирие, доктор. К вам только что привезли англичанку с ножевым ранением, и я хотел бы увидеться с комиссаром Ланглуа, который, я думаю, уже успел к вам приехать.

Стоило произнести имя комиссара, как он тут же появился, словно по мановению волшебной палочки.

— Пройдемте сюда, Морозини! Я хочу задать вам несколько вопросов.

Комиссар Ланглуа открыл застекленную дверь маленького кабинетика, однако терпению Альдо пришел конец.

— Я просил бы вас, комиссар, говорить со мной другим тоном. Или у вас есть какие-то подозрения относительно меня? Уверяю вас, не по моей вине утонул «Титаник», не я убил графиню д’Ангиссола, и нож в спину несчастной мисс Адлер тоже всадил не я. Бедную мисс Адлер я увидел сегодня впервые в жизни.

Насупленное лицо комиссара мало-помалу расправилось и даже осветилось улыбкой.

— Ладно вам, не сердитесь! Примите мои извинения. Но понимаете, в чем дело: вы все же очень странный тип. Как только возникает что-то запутанное и непонятное, вы тут как тут. Скандал в Друо — и вы в Друо, убийство в «Рице» — и вы в «Рице»!

— Лучше вспомните, что мне довелось по крайней мере дважды помогать вам в ваших непонятных и запутанных делах и дважды я мог бы из-за них погибнуть. Так что прежде чем я буду отвечать на ваши вопросы, ответьте на мой: как себя чувствует мисс Адлер?

— Пока она дышит. Сердце не затронуто, но рана опасная. Как я понял, у нее к тому же здоровье не из лучших. Профессор Оланье сейчас ее оперирует.

— А где Белмон?

— В приемном покое. Я вас туда провожу, как только вы расскажете мне все, что знаете.

Успокоенный Морозини как мог подробнее и точнее описал свое утро.

— И что это была за газета, которую она так торопилась прочитать?

— Я не интересовался, мне не свойственно такого рода любопытство, я просто свернул и сунул газету ей под мышку. Однако мне кажется, что убийца унес ее, среди рассыпанных на ковре в «Рице» свертков не хватало только газеты.

— А покупки были откуда?

— Из «Гранд Мэзон де Блан», что на углу площади Опера.

— Спасибо, где находится «Блан», я знаю. Значит, газету она купила в угловом киоске. Пошлю туда инспектора Бона, пусть расспросит продавца. Кто знает, может, он ее вспомнит. Видно, какое-то фото или заголовок привлекли ее внимание.

— Позвольте мне заняться газетой. Я отвезу Белмона в гостиницу и…

— Хотите наняться ко мне в следователи?

— Избави бог! Я не из породы мучеников! Я просто подумал, что беседа киоскера со мной будет более непринужденной, чем с полицейским при исполнении служебных обязанностей. И потом, я держал в руках эту газету… И… Если понадобится, я куплю их все!

— Да, я вижу, что у нас в самом деле неравные возможности. Ищейка-люкс, так сказать. Ну что ж! Давайте, покупайте. А теперь пойдемте к господину Белмону. Он, наверное, чувствует себя одиноко.

Но господин Белмон не страдал от одиночества: рядом с ним сидела Полина… И еще неаполитанец, который, похоже, не отходил от нее ни на шаг. Открыв дверь, Альдо оказался лицом к лицу с прекрасной дамой. Он увидел, как вспыхнули ее глаза, как она готова была к нему рвануться, но тут же сдержала себя, огонь погас, и осталась только дежурная улыбка.

— Альдо! Как приятно снова увидеться с вами! Мне кажется, что прошли века…

— Но ведь прошло не так уж много времени, — ответил он, целуя протянутую руку. — Правда, моя жизнь мчится галопом. Спросите у комиссара Ланглуа, он считает, что она даже чересчур перегружена событиями.

— А как Адальбер? Как у него дела?

— Лучше не бывает. Полагаю, вы очень скоро с ним увидитесь. Но поверьте, я в отчаянии от того, что случилось с вашей горничной…

— Кто это? — осведомился обожатель Полины, не стесняя себя бесполезной вежливостью. Труд ответить ему взял на себя Белмон, который, судя по всему, не слишком одобрял присутствие здесь красавца Оттавио.

— Не вижу, для чего вам это, мы, как вы знаете, не в гостиной, но если настаиваете… Дорогой Альдо, вот граф…

— Фанкетти! — быстро подсказала явно обеспокоенная Полина.

— Вот-вот. Фанкетти, я представляю вас князю Морозини.

Альдо с удовольствием расцеловал бы Джона Огастеса: при безупречной вежливости представление «князю Морозини» было искусно нанесенным оскорблением. Не подавая друг другу рук, мужчины склонились в полупоклоне, чем-то напоминающем японский, и проговорили: «Очень приятно», что было откровенной ложью, которой, однако, неумолимо требует свет. Выпрямившись, Альдо повернулся к Белмону:

— Что вы собираетесь делать? Ждать конца операции?

— Я думаю, что нет смысла сидеть и ждать всем. Я дождусь приговора хирурга, — вступила в разговор Полина. — Хэлен моя горничная, значит, мне и ждать. Поезжайте с Альдо, Джон Огастес. Увидимся вечером в гостинице.

— Не беспокойтесь, я составлю компанию Полине, — объявил неутомимый Оттавио. — Ей не стоит оставаться одной. Особенно… если новости будут неблагоприятными.

Белмон открыл рот, очевидно собираясь что-то сказать, но потом передумал. Ланглуа тоже собрался уходить.

— Я отправляюсь к себе, — сообщил он. — Мой участок рядом, так что при необходимости профессор Оланье меня вызовет. К тому же здесь останется один из моих людей.

Все распрощались. Альдо, желая избавить себя от зрелища сидящей на банкетке парочки — Полины рядом с неаполитанцем, — сразу пошел к двери, взяв Белмона под руку.

— Не знаю, как у вас, но у меня спазмы, — сказал жалобно Джон Огастес. — Мы же с вами так и не пообедали!

— Проблему с обедом мы решим в один миг, вот только заедем на площадь Опера. Мне нужно купить газеты.

Продавец газетного киоска вспомнил даму-иностранку, которая купила у него газету, но вот какую, сказать затруднился.

— У вас найдется по экземпляру каждой? Я имею в виду французские, американские и английские газеты? — спросил Альдо.

— Сейчас посмотрю, подождите. Да, найдется.

— Ну, так дайте мне по одной из всех тех, что у вас есть.

Альдо вернулся к машине с внушительной кипой газет, к немалому удивлению Белмона.

— Неужели вы собираетесь прочесть всю эту литературу?

— В принципе, я обещал отнести их все в полицию, но пока не отнес, взгляну одним глазком.

— А обед? — напомнил Белмон. — Когда вы намереваетесь пообедать?

— Разумеется, до чтения. И к тому же рассчитываю на помощь.

Спустя четверть часа Альдо остановил машину перед особняком де Соммьеров. Когда он с Джоном Огастесом появился, нагруженный кипой газет, План-Крепен проявила к прессе живейший интерес, тогда как интерес маркизы был обращен исключительно на «брата той самой Полины». Брат поклонился ей и поцеловал руку по всем правилам, присущим лучшему обществу, сопровождая знакомство улыбкой, перед которой не устояла бы ни одна богатая вдова, однако маркиза все же устояла.

Рассказ о драме в «Рице» и сообщение, что у мужчин до сих пор маковой росинки во рту не было, окончательно растопили тонкий ледок, неизбежный при первой встрече. Даже Эвлалия, грозная повариха маркизы, которая была страшно недовольна тем, что «господин князь» не приехал во́время и пренебрег ее тефтелями на вертеле по-нантски, сменила гнев на милость, увидев, с каким восторгом «американский жентельмен» уписывает ее омлет с трюфелями, а потом говяжье филе «россини», которое было подано как второе блюдо. Тонкое понимание украсивших стол вин окончательно завоевало уважение и симпатию Эвлалии к «жентельмену». В самом деле, можно ли, родившись в Нюи-Сен-Жорж, не полюбить человека, который провозгласил, что бургундские вина — самые лучшие на свете?

Все это время Мари-Анжелин тщательно изучала газеты, принесенные Морозини, но пока не обнаружила, что же могло привлечь внимание бедной Хэлен Адлер.

— В американских без устали твердят, что предвыборная кампания Франклина Д. Рузвельта проходит под бой литавр и барабанов, в Англии споры и драки в Палате общин, в Индии восстание. Всех волнует последняя шляпка королевы Мэри. Во Франции в Сен-Назер спускают на воду пакетбот «Нормандия». Каждая страна посвящает не одну страницу спортивным новостям, новостям моды, искусства, кино, театра — всему, чему только пожелаете. И при этом, если честно, ничего интересного.

— Сейчас мы к вам присоединимся, Мари-Анжелин, вот только возьмем с собой в зимний сад кофе, — пообещал Альдо. — А потом отнесем всю эту груду бумаги комиссару Ланглуа. Но собой я крайне недоволен! Только полный идиот мог не обратить внимания, какую газету он взял в руки!

— Любой из нас на вашем месте поступил бы точно так же, — утешил его Джон Огастес. — Другое дело, что у нас сейчас может не быть той газеты, которую купила Хэлен. Их такое количество! Продавец не может поручиться, что дал нам все до единой!

— Будем надеяться, что бедная женщина выживет, — сочувственно произнесла маркиза де Соммьер. — Как вам кажется, хирургическая операция может ей помочь?

— Кто знает? Удача, что ее живой довезли до больницы. Морозини, вы отвезете меня после полиции в больницу? Я не хочу оставлять сестру там мучиться одну в ожидании.

— Она там не одна, — не мог удержаться Альдо.

— А по-моему, одна! Что может понять этот… авантюрист в ее переживаниях? Для него горничная… всего только слуга. Пустое место. А Полина очень привязалась к Хэлен.

— Я поеду с вами! — воскликнула Мари-Анжелин, хотя трудно было понять, какие чувства ею руководили.

— Сидите спокойно, План-Крепен, — шепнула компаньонке мадам де Соммьер. — Не стоит толпиться в больнице, там наверняка огромное количество репортеров. Господин Белмон, я искренне рада, что Альдо привез вас к нам. Передайте Полине, что наши двери всегда открыты и для нее, и для вас. В трудные минуты люди нуждаются в дружеской поддержке. План-Крепен, почитайте мне что-нибудь. Мне хотелось бы немного развеяться.

Как и предполагала маркиза, журналисты теснились в приемном покое больницы Отель-Дье, и Бертье — в первых рядах.

— Рад вас видеть, князь! Я только что звонил вам домой, хотел предупредить, чтобы вы меня вечером не ждали.

— Я так и думал. Какие новости?

— Профессор Оланье закончил операцию, мисс Адлер поместили в палату, но она пока не пришла в себя.

— Что сказали еще?

— Больше ничего. По крайней мере, нам, жалким репортерам. Может быть, вам скажут больше.

— Не думаю, дорогой Бертье.

В самом деле, можно было только ждать, и все разошлись по своим делам, оставив раненую на попечение медсестер и двух полицейских, которые расположились у дверей палаты.

Альдо простер свою любезность до героизма, предложив отвезти друзей… и прекрасного Оттавио в гостиницу.

— Еще и этого тащить? — недовольно процедил сквозь зубы Джон Огастес. — Неужели он не может взять такси, как все люди?

Белмон, никого не спрашивая, уселся рядом с Альдо, что, впрочем, того только порадовало. В зеркальце Альдо видел Полину. Сев в машину, она забилась в уголок, прислонилась головой к стенке и прикрыла глаза. Так и просидела всю дорогу. Но она не спала. Альдо мог в этом поклясться. Он видел ее спящей, когда она засыпала в его объятиях. Почему-то это его успокоило.

На следующее утро поступили новости из больницы, но не слишком ободряющие: Хэлен Адлер пришла в себя совсем ненадолго. Теперь она впала в кому.

Глава 4Перемены настроения и дурные новости

— И что ты собираешься делать? — спросил Адальбер, сунув кончик сигары в пламя свечи. Он покрутил ее как следует, подождал, пока загорится, выпустил несколько клубов дыма и опустился в кресло.

Альдо сидел в таком же «Честерфилде» напротив, смотрел на носки своих ботинок и тоже курил сигару.

— А ты что мне посоветуешь? Впервые в жизни я чувствую, что остался не у дел. Тягостное ощущение.

Мужчины только что пообедали у Адальбера, что доставило Альдо несказанное удовольствие. Во-первых, потому, что ему всегда было очень уютно в необыкновенно удобной, в совершенно мужской квартире друга, где царил Теобальд, настоящее сокровище, мастер на все руки, не терявший своих способностей даже в самые критические минуты жизни. А во-вторых, потому, что, как это ни прискорбно, ему стало не по себе у тети Амели. Хотя пожилая дама по своему обыкновению была сама доброжелательность, слуги заботливы и внимательны, зато План-Крепен не сводила с него подозрительных глаз, как только он возвращался, и очень его этим нервировала.

— Тебя беспокоит другое, — заявил Адальбер. — Угнетает вовсе не отсутствие дел. Ты только посмотри, сколько ты делаешь! Я сказал бы, что ты просто выбиваешься из сил!

— А что толку? — пробурчал Альдо. — Я уже неделю в Париже, и каков результат? Да, я узнал, что госпожа д’Ангиссола была убита и ее драгоценности теперь рассыпались по всему свету, а не покоятся на дне океана. Чуть ли не на моих глазах напали на свидетельницу преступления, она, по счастью, не умерла, но находится в коме и может находиться в этом состоянии годами. Что еще?

— Из соображений лучшего ухода и более надежной охраны, чем в сутолоке Отель-Дье, вы перевезли ее в частную клинику, где консультирует профессор Оланье, однако ее убийца по-прежнему на свободе, и никто даже представить себе не может, кто это такой. Ты — в который раз! — решил отыскать сокровище, которое практически невозможно найти, потому что у тебя нет ни единой путеводной ниточки. А мягкое гнездышко на улице Альфреда де Виньи стало менее ласковым с тех пор, как наша дорогая Мари-Анжелин смотрит на тебя взором инквизитора, стоит тебе появиться на пороге. Но это как раз поправимо. Ты можешь поселиться у меня и жить здесь, сколько захочешь. Тебе же понадобится кров после постели Полины…

— Адальбер! — с упреком остановил друга шокированный Альдо.

— Что? У нас, Видаль-Пеликорнов, черное принято называть черным, а белое — белым. Ни для кого не секрет, что очаровательная Полина раздражает План-Крепен, как красная тряпка быка. А тете Амели страшно не нравится раздраженная Мари-Анжелин.

— Кто тебе рассказал об этом?

— Мой мизинец. Ладно, шутки в сторону. Разве ты не обратил внимания в тот вечер, когда Белмоны у вас ужинали и Джон Огастес сообщил о своем скором отъезде в Нью-Йорк, каким уксусным тоном осведомилась наша героиня, не боится ли он оставить сестру одну в окружении всяческих искушений?

— Конечно, заметил и тон, и вопрос, и с трудом сдержался, чтобы не надавать ей пощечин!

— Как только Белмоны уехали, маркиза отправила План-Крепен спать, настоятельно посоветовав ей как следует помолиться святой Приске. Могу поспорить, что тетя Амели пригрозила отправить Мари-Анжелин пасти коров в края басков, если она не умерит свой воинственный пыл.

— Да, конечно, ты совершенно прав. Все так и есть. И мне остается одно: вернуться в свои пенаты. Напишу Уишбоуну, что у меня слишком много дел и нет никаких оснований и зацепок пускаться по давным-давно остывшим следам. Как только я уеду, все успокоятся.

Адальбер взялся за бутылку старого арманьяка и налил в обе рюмке по солидной порции.

— Беда только в том, мой дорогой, у тебя нет ни малейшего желания любоваться площадью Святого Марка и возвращаться в прекрасный дворец Морозини, оставив нашу прелестную подругу наедине с неаполитанским выскочкой, полным любовного пыла, в очаровательном старинном отеле «Риц».

Альдо взял свой бокал и понюхал ароматный напиток. Адальберт, как всегда, нащупал самую болезненную точку. Да, именно «Риц» помнит их единственную ночь любви. И воспоминание о ней отзывается теперь болью. Кто бы мог подумать?

Альдо в задумчивости держал в руках бокал, и, сочувствуя другу, Адальбер положил ему на плечо руку.

— Трудно тебе, да? — тихо спросил он.

— Да… Нет! — громко отозвался Альдо, словно зовя на помощь. — Нет, мне кажется, я предпочел бы больше никогда ее не видеть…

— Чем видеть в обществе этого Антиноя, одетого по экзотической римской моде, который делает вид, будто владеет сокровищем…

— Она смеется вместе с ним! Смеется! — разъярился Альдо. — Как вульгарная мидинетка[395], которая расквохталась от внимания деревенского петуха!

— В деревнях слыхом не слыхали о мидинетках, дорогой, а мидинетки вряд ли знакомы с петухами, — улыбнулся Адальбер. — Но я понимаю, что ты чувствуешь: богиня красоты спрыгнула с мраморного пьедестала и якшается со сбродом на ярмарке. Тебе это кажется невыносимым.

— Она… Она мне казалась… чудом! Чудом были несколько часов, проведенные с ней… И чудом они были украдены у судьбы…

— Лучше ничего не говори! Не трави себя! Лучше сохрани об этом приятное воспоминание, — с сочувственным вздохом посоветовал Адальбер. Он не хотел выслушивать подробности этой любовной истории. Впрочем, он примерно догадывался, когда выпали его другу те несколько чудесных часов, о которых он только что упомянул. Это было в то время, когда проходила выставка в Версале. Альдо тогда отправился в Цюрих, чтобы побеседовать с тестем. А по возвращении у него было свободное время, и о том, чем он занимался в этот период, он говорил весьма туманно. Зато когда вернулся в «Трианон Палас», то излучал такое сияние, какое вряд ли возникло бы после одинокой ночи в дорожной гостинице.

— Ты прав, — невесело вздохнув, согласился Альдо. — Задернем занавес и вернемся к будничной жизни. Вечером я напишу Уишбоуну и…

— Прошу тебя, остановись! Не знаю, где сейчас находится твой Уишбоун, но твое письмо вряд ли его застанет. Лукреция Торелли, его обожаемая дива, в ближайшее время выступает в лондонском «Ковент-Гардене», а потом приедет в Париж.

— Когда?

— В ближайшее время. Я прочитал об этом вчера в какой-то газетенке. Так что твой клиент, если он приедет, а я уверен, что он приедет, помчится к тебе в лагуну, чтобы притащить к ногам своего идола и взять клятву, что ты приложишь все усилия ради исполнения его желания. Мне кажется, будет разумнее, если ты задержишься здесь еще на несколько дней.

— Ты так думаешь?

— Уверен. И разве Лиза не обещала приехать в Париж, чтобы посетить модных портных?

— Клятвы она не давала, но в общем-то я рассчитывал на ее приезд. Но представь себе, близнецы, расшалившись в гондоле «Дзанни», одновременно плюхнулись в воду. Ну и, разумеется, простудились.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, ничего. Я разговаривал по телефону с Ги Бюто — обыкновенный насморк. Но ты же знаешь Лизу!

— Мамочка-наседка! Другую такую вряд ли найдешь. А тебе не кажется, что пора пороть этих двух шалопаев?

— Издеваешься, да? В передовой Швейцарии подобные варварские методы неизвестны. Идеальное воспитание — это внушения и работа над чувством ответственности.

— У пятилетних-то совранцов? Ты шутишь!

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Вспомни наше возвращение из Египта прошлой весной. Впрочем, Лиза надеется, что на этот раз я нигде не буду задерживаться. Так что приедет Уишбоун или нет, а мне пора садиться в поезд.

— Можешь считать, что я лезу не в свое дело, но я с тобой не согласен. Господь Бог знает, как я восхищаюсь Лизой, но мне кажется, пришло время посмотреть реальности в лицо. Никто не упрекнет ее за то, что она обожает своих детей, напротив, это ее достоинство, но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы не понимать: в один прекрасный день ты взбрыкнешь и будешь рваться из оглобель. Ты не служака, живущий по часам, черт возьми! У Лизы достаточно ума, чтобы понимать, что из скакуна не сделаешь тяжеловоза. На этот счет я как-то ввернул ей словечко…

— И что же она тебе ответила?

— Что предпочитает иметь мужа, а не остаться вдовой, что всему есть свое время и ей кажется, что время авантюр и приключений для тебя уже прошло. Мне, наверное, следовало бы ей сказать, что в таком случае могут возникнуть другие авнтюры… любовные.

— Готов поспорить, что она об этом догадывается. И даже опасается этого. И в этот раз в особенности.

— Неужели?

— Да. Поэтому не стоит волновать ее по пустякам. Пойду собирать чемоданы, а ты придешь к нам поужинать сегодня вечером на Альфреда де Виньи, где после моего отъезда воцарятся мир и спокойствие.

— В этом я не уверен. Но мое предложение остается в силе, можешь поселиться у меня. Что-то мне подсказывает, что ты сегодня все равно не уедешь.

Стоило Адальберу произнести эти слова, как зазвонил телефон. Он поднял трубку, произнес несколько слов: «да, да», «согласен» — и нажал на рычаг.

— Набережная Орфевр, — сообщил он. — Нас немедленно хочет видеть Ланглуа.

— Он хотел бы нас видеть или требует нашего присутствия?

— Да какое это имеет значение? Нам что, другого дела нет, как копаться в подробностях?!

Спустя полчаса крошка «Амилькар», красавец красного цвета, принадлежащий египтологу, доставил друзей к полицейскому управлению. Дежурный добродушно их поприветствовал. Морозини и Видаль-Пеликорн так часто бывали здесь, что их уже все знали.

— Патрон сегодня не в настроении, — счел нужным сообщить дежурный.

— Спасибо за предупреждение, — ответил Адальбер, — мы к этому привыкли. Но мы ведь к нему по делу, а не кофе пить.

Кабинет главного комиссара Ланглуа был сродни его хозяину: на посетителей сурово смотрели казенные шкафы, набитые папками, зато радовал глаз красивый яркий ковер, со времен Республики утеплявший здесь пол. На всех торжественно взирал Альбер Лебрен, президент той же Республики, а рядом с ним проницательно поглядывал на посетителей комиссар Ланжевен, знаменитый предшественник Ланглуа, который был для него образцом. На заваленном делами столе ютилась трогательная хрустальная вазочка — предыдущая была керамической и разбилась, — а в ней букетик пармских фиалок и темно-красная гвоздика, точь-в-точь того же цвета, что и галстук комиссара. Как видно, он позабыл вставить ее себе в бутоньерку…

Ланглуа стоял у окна, держа руки в карманах, и смотрел на улицу, когда дежурный ввел в его кабинет посетителей. Он указал им на два кресла, а сам вернулся и сел за стол.

— Кажется, не все идет гладко? — задал вопрос Альдо.

— Судите сами: мисс Адлер попытались убить в больнице.

— Вы сказали «попытались», значит, попытка не удалась? — уточнил Адальбер.

— Именно, но охранник был молодой и неопытный, вместо того чтобы ранить виновника в ногу, он пристрелил его на месте.

— Лишив вас возможности его допросить.

— Именно так. Удалось только выяснить, что негодяй был неаполитанцем и, вполне возможно, мафиози, если только не фашист. Звали его Джузеппе Нарди. Мы стараемся выяснить побольше сведений о нем.

— А мы чем можем вам помочь?

— Убедите ваших друзей Белмонов, чтобы они перевезли мисс Адлер в менее роскошную, но более надежную клинику. Добавлю, что на других больных покушение произвело ужасающее впечатление.

— Вы советуете вернуть ее в больницу Отель-Дье?

— Нет. Там постоянно снует народ. Если только Белмоны не надумают отправить ее в Америку, я бы советовал поместить ее в психиатрическую больницу. Некоторые из них — дорогие, разумеется, но в данном случае, похоже, деньги не имеют значения — они охраняются лучше, чем сейфы, и охрану там можно укрепить вооруженными и тщательно отобранными людьми.

— Не вижу причин, по которым они не согласились бы сделать это, — кивнул Альдо.

— Психиатрическая клиника — вот что может их смутить. Здоровая женщина среди сумасшедших, им это может не понравиться.

— Но женщина в коме, — заметил Адальбер. — А значит, совершенно неизвестно, в каком состоянии находится ее мозг. К тому же я полагаю, что ее будут лечить должным образом, хороший уход будет обеспечен, и если вдруг к ней вернется сознание, вас об этом немедленно известят.

— Безусловно. Так вы попробуете поговорить с ними?

— Я не отказываюсь, — отозвался Морозини, — но мне кажется, что Белмонов убедили бы эти доводы, даже если бы вы изложили их лично. Они, честное слово, очень неглупые люди!

— Я знаю. Но я для них незнакомый полицейский, а вы их друзья… Имейте в виду, что перевозка должна осуществиться в строжайшем секрете!

Адальбер поднялся.

— Задание получено, комиссар! Приступаем к исполнению!

— Мне кажется, ты и один справишься, — обратился Альдо к Адальберу, когда они сели в машину.

— И речи быть не может! Мы должны ехать вместе! Ты что, забыл о прекрасном Оттавио? Если он там, один будет отвлекать его, а другой излагать суть дела. Ты ведь сам убедился, что он липучий, как клей, к тому же неаполитанец, соотечественник того, кто совершил покушение. Меня, кстати, поразило это совпадение, а тебя?

— Я об этом даже не подумал.

Прежде чем включить зажигание, Адальбер внимательно посмотрел на друга.

— Честное слово, с тобой не все в порядке. Я тебе обещаю, если он там, заниматься им буду я.

Граф Фанкетти был на своем посту. Наступал священный час чаепития.

Джон Огастес отсутствовал, зато Полина исполняла приятную светскую обязанность и пила чай, сидя за столиком с вазой цветов у того окна, что выходило в сад. Напротив нее восседал Оттавио. Мало этого, судя по всему, она получала от его общества удовольствие. Иначе откуда такой мелодичный смех? Не от чая же!

— Обстановка хуже некуда, — мрачно пробурчал Морозини. — Давай, действуй. Я подожду тебя в холле.

— Я-то пойду, конечно, но ты жди не в холле, а в салоне Психеи. Я отправлю туда Полину, а сам вместе с этим Ромео полакомлюсь пирожными. Приготовься! Наберись мужества! Какого черта! Речь идет о важном деле, настоящей драме. Тебе же не нужно хватать гитару и очаровывать!

Прелестная гостиная в стиле Людовика XVI с диванами и креслами той же эпохи была пуста. По счастью, совершенно пуста. Желая избежать малейшего намека на интимность, Морозини не стал садиться. Он не спеша расхаживал туда-сюда по мягкому «Обюссону», пытаясь размеренностью шагов умерить излишнюю торопливость сердца. Ему не пришлось долго ждать.

— Вы хотели поговорить со мной, Альдо? — услышал он спокойный голос Полины.

Альдо повернулся, чтобы встать к Полине лицом, поклонился, но приближаться не стал. Однако взгляд его засиял нежностью. Как же она была хороша в строгом платье из черного бархата с ожерельем из небрежно перевитых жемчужных нитей, похожим на то, которое было на Жанне Туссен! На блестящем эбене ее волос, собранных в тяжелый узел на затылке, задорно сидела небольшая шапочка с прихваченной жемчужным аграфом вуалеткой, прикрывавшей верхнюю часть лица.

— Да, Полина. Простите за бесцеремонность приглашения, но поскольку ваш брат отсутствует, я могу обратиться со своим поручением только к вам. Добавлю, что я здесь в качестве посланца комиссара Ланглуа. Иначе не посмел бы вас беспокоить.

— Разве может побеспокоить друг? Может, мы с вами присядем? — предложила она, показывая рукой на диванчик. — И вы мне поведаете вашу важную информацию.

Полина слегка улыбалась, произнося эти слова, и Альдо показалось, что она над ним посмеивается.

— Судите сами, важно это для вас или нет: на вашу горничную было совершено еще одно покушение.

— Что?!

— Успокойтесь, она по-прежнему в коме и ничего не заметила. К несчастью, один из полицейских, дежуривших у ее палаты, молодой, неопытный, но скорый на руку, застрелил покушавшегося, лишив возможности получить какие-то сведения о нем. Единственно, что известно: он неаполитанец, его фамилия Нарди.

Полина больше не улыбалась. Серые глаза за вуалеткой стали еще больше.

— Как случилось, что именно вы принесли нам это известие? Комиссар Ланглуа…

— Опасается отказа с вашей стороны на то предложение, какое он намерен вам сделать. Неизвестно, сколько времени мисс Адлер пробудет в коме, может быть, два дня, а может быть, десять лет, а так как она представляет собой опасность, клиника, куда вы ее поместили, отказывается держать ее у себя. Больные были очень напуганы и заявили протест… Отель-Дье, как вы знаете, больница еще менее надежная, поэтому Ланглуа видит только один выход, но опасается, что вас это не устроит: речь идет о психиатрической клинике закрытого типа, куда попадают только очень значительные лица и где их строго оберегают. Визиты туда практически запрещены, но комфорт там идеальный. Она расположена за пределами Парижа и напрямую связана со службой безопасности. Безусловно, эта больница дорогая, но для вас с братом это значения не имеет. Ее адрес будет известен только вам и Джону Огастесу, никто из вашего окружения не будет его знать.

— Нам предлагают тюрьму?

— Мисс Адлер сейчас узница своего плачевного состояния. Предложенная вам клиника — единственное место, где можно обеспечить ее безопасность. Если вы отказываетесь от нее, мисс Адлер будет доверена посольству с тем, чтобы ее вернули на родину. Вот все, что мне поручено вам передать. Предупреждаю, что вам нужно принять решение в самом скором времени, префектура не имеет возможности длительное время обеспечивать охрану. Обсудите ситуацию с братом и повидайтесь с Ланглуа. Он допоздна задерживается у себя в кабинете.

Альдо поднялся и поклонился, прощаясь. Полина его удержала.

— Мы все решим сегодня же вечером… Но это в самом деле все, что вы хотели мне сказать?

— А что еще?

— Не знаю… Было время, когда мы с вами были друзьями, вернее, решили вместе, что будем ими…

— И разве с тех пор я вел себя не по-дружески? Именно потому, что я ваш друг, комиссар Ланглуа и доверил мне эту миссию. И я крайне огорчен, что не принес вам более приятных и утешительных известий.

— В этом не ваша вина… Но я вас знала менее… суровым.

— Я веду себя в соответствии с принятым нами решением. Мне-то кажется, я по-прежнему открыт, — произнес с легкой усмешкой Альдо, зная, что может причинить боль. — С первой минуты вы дали понять, что между нами существуют всего лишь светские отношения, и было бы странно не последовать вашему примеру. Но, в сущности, я вам благодарен.

— Благодарны? За что?

— За верность — буквальную — своему письму.

— Теперь я вижу, что вы не дочитали его до конца.

Она тоже поднялась, очень гибко и плавно, и подошла так близко, что князя окутало облако ее духов — божественное благоухание «Шанель № 5», которыми всегда пользовалась Полина. Сердце Альдо остановилось, прежде чем помчаться сумасшедшим галопом. Низкий теплый голос молодой дамы играл на его нервах, будто смычок на струнах. Мученьем было видеть на ее бледном и прекрасном лице яркий, может быть, слегка великоватый рот, чью пылающую нежность он так и не смог забыть.

— Не будем больше играть комедию, Альдо!..

Громкий разговор, скрип открывающейся двери разрушили волшебство.

Они оба едва успели отступить друг от друга, как в гостиной появился возбужденный Белмон, продолжая громко говорить, обращаясь к Адальберу:

— Честное слово, никогда бы не подумал, что произвожу такое грозное впечатление! А ведь мне по душе деликатность! Скажу прямо: деликатность — не самая сильная сторона наших полицейских! Ее недостает даже Филу Андерсону, которого я считаю великим сыщиком. Даже он частенько похож на слона в посудной лавке. Добрый день, Морозини! Вы уже известили о наших новостях Полину? — осведомился он, пожимая руку Альдо.

— Да, я уже все знаю, — подтвердила Полина и улыбнулась Адальберу.

— Признаюсь, поначалу предложение меня шокировало, но теперь я вижу, что это лучшее решение.

— Как вы понимаете, за деньги мы не беспокоимся. Устроив таким образом Хэлен, мы со спокойным сердцем сможем вернуться к своим делам, — подхватил Джон Огастес.

— Но мы не можем оставить ее здесь одну! — запротестовала Полина.

— А я? — удивился Адальбер. — Вы забыли меня, госпожу де Соммьер и Мари-Анжелин!

Не меньше удивился и Альдо.

— Разве ты не едешь этой зимой в Египет? — спросил он.

— Нет. Этой зимой я не еду на раскопки, я начал писать книгу. Так что не о чем волноваться: Ланглуа не спустит глаз с мисс Адлер, а в случае перемен, какими бы они ни были, мы вас обязательно известим.

— Но у меня нет таких срочных дел в Нью-Йорке, как и у брата, я вполне могу задержаться в Париже еще на некоторое время. Тем более что я обожаю «Риц». Но объясните мне вот что: я не понимаю, по какой причине жизнь моей бедной полумертвой Хэлен по-прежнему в такой страшной опасности? Кто добивается ее смерти? Ведь после ее разговора с комиссаром Ланглуа никто на нее не нападал. А вот когда я послала ее за покупками и она купила эту несчастную газету, все и произошло! Кстати, так и не определили, какую она купила газету…

— Это мой промах, — посетовал Альдо, — не обратил на нее никакого внимания! Но, судя по эквилибристике со свертками, которой занималась Хэлен, чтобы во что бы то ни стало ее прочитать, в ней было что-то важное. Но что? Прежде чем отправить груду газет Ланглуа, мы их все просмотрели. Думаю, однако, что дневной комплект был не полон…

— Уверен, что Ланглуа его дополнил, — высказал свое мнение Адальбер. — Но скажу откровенно, что был бы очень удивлен, если бы комиссар, отыскав то, что мы безуспешно искали, сообщил бы нам об этом. Как-никак, существует тайна следствия. А пока я бы посоветовал вам, Белмонам, как можно скорее отправиться к комиссару.

Джон Огастес улыбнулся и хлопнул его по плечу.

— Справедливое замечание! — воскликнул он. — Вы поедете с нами?

— Ни в коем случае! — отказался Адальбер. — Великий следователь терпеть не может нашествий.

— А я воспользуюсь случаем и попрощаюсь с вами, друзья, — сказал Альдо. — Завтра я возвращаюсь в родные пенаты.

— Вы уезжаете? — переспросила Полина.

Что прозвучало в ее голосе? Сожаление? Альдо очень хотелось бы думать, что да.

— Я и так задержался здесь в ущерб множеству своих дел.

— А если вы вдруг понадобитесь?

— Найти меня проще простого: дворец Морозини, Венеция. Двери дома всегда открыты, как недавно для нас с Адальбером были открыты ваши двери в ньюпортском замке. Несколько часов на поезде, и вы у нас!

Лицо Джона Огастеса осветилось улыбкой.

— Прекрасная мысль! — воскликнул он. — Когда мы приедем забирать Хэлен… или похороним ее, потом непременно заедем к вам. Я, наверное, единственный американец, который ни разу не был в Венеции! Городе, стоящем на воде!

— Это не любимый вами океан, а всего лишь Адриатика, но думаю, город вам понравится.

— Альдо уезжает, а я остаюсь, — еще раз напомнил Адальбер. — И всегда в вашем распоряжении.

На этом и распрощались. Альдо поцеловал Полине руку, и ему показалось, что рука ее немного дрожит, но он запретил себе поднимать глаза, чтобы не встретиться с Полиной взглядом. Шторы в гостиной были задернуты, и полумрак был очень кстати… Вот только, к сожалению, выходя из гостиной, Альдо сразу же увидел Фанкетти… Красавчик стоял у витрины магазинчика «Гермес», словно глаз не мог оторвать от шелковых косынок, сумочек, кошельков и прочих замечательных изделий из мягкой шелковистой кожи. Но зеркало, на фоне которого красовались все эти вещи, подтверждало, что следит он за дверью гостиной, к которой сразу же и направился, заметив, что из нее вышли Альдо и Адальбер. У Альдо тут же зачесались кулаки, так ему захотелось заняться боксом.

— Даже не думай! — посоветовал ему Адальбер. — Мне этот субъект симпатичен не более твоего, и я за ним присмотрю, не волнуйся.

На улице Альфреда де Виньи, на столике в зимнем саду особняка, Морозини ждала каблограмма[396], которую буквально пожирала глазами Мари-Анжелин, сидевшая рядом и раскладывавшая пасьянс.

— Положи конец моему мучению, — попросила Альдо госпожа де Соммьер. — Вот уже больше часа План-Крепен глаз не сводит с этой бумажки, не осмеливаясь к ней притронуться, что совсем не идет на пользу ее пасьянсу!

— Тетя Амели! Я не подозревал вас обеих в таком мазохизме! — рассмеялся Альдо, взял с серебряного подноса нож для бумаги, положенный рядом с каблограммой, и протянул его Мари-Анжелин: — Прошу вас, распечатайте!

— Никогда в жизни я не распечатаю письма, адресованного не мне!

— Но я могу сгореть от любопытства! — вздохнула маркиза.

— Было бы из-за чего сгорать! Наш дорогой Уишбоун сообщает, что Торелли отправилась в турне по Англии, а затем приедет во Францию, и он тоже возвращается в Европу. Но не пишет когда. Зато я твердо решил, что завтра возвращаюсь в Венецию.

— Понять, когда он прибудет, нетрудно, — проговорила План-Крепен, которая уже успела подержать в руках голубую бумажку. — Он плывет на «Левиафане». Достаточно позвонить в компанию морского пароходства, и мы будем знать день и час приплытия.

— Вот и позвоните, План-Крепен, — распорядилась маркиза. — А тебе, дорогой, я советую задержаться и поговорить с ним. Иначе этот одержимый помчится к тебе. Тебе есть что ему сказать?

— Абсолютно нечего. Разве только что я отказываюсь от этого дела. У меня нет ни малейшей зацепки, которая могла бы навести на след этой проклятой химеры, а главное, нет времени. Когда он приедет, вы скажете ему, что он может навестить мадемуазель Туссен из фирмы Картье, я ввел ее в курс дела, и пускай он сам с ней договаривается. А я отправляюсь к голубым волнам Адриатики.

— Ваш отъезд похож на бегство, — пробормотала Мари-Анжелин, смешав карты и собираясь разложить новый пасьянс.

— Конечно, я бегу. Бегу со всех ног от бессмысленных поисков, бессонных ночей и бог знает каких еще проблем! И думаю, кто угодно, но только не вы будете упрекать меня за это.

— Упрекать?

— Не стоит делать вид, будто вы не понимаете, о чем идет речь! Я прекрасно вижу, что в последнее время вам стоит больших усилий переносить мое присутствие.

— Вот оно что! А я что говорила! — едва слышно прошептала маркиза.

Не дожидаясь, чтобы его попросили, египтолог тоже вышел на поле битвы.

— Так оно и есть! Но я осмеливаюсь утверждать, что даже ваше несравненное чутье, Мари-Анжелин, может ввести вас в заблуждение.

— Итак, друзья, давайте подведем итог: я наконец-то уезжаю! Но при этом рассчитываю на ваше живое воображение, План-Крепен! Оно может оказать мне услугу, заставив славного Уишбоуна проглотить приготовленную ему пилюлю.

План-Крепен подняла на Альдо глаза, полные слез.

— Но у меня и в мыслях не было прогонять вас! Как вы могли такое подумать?!

Альдо оперся ладонями о столик и приблизил свое лицо к лицу Мари-Анжелин.

— Надеюсь, вы не расплачетесь, мадемуазель План-Крепен? Разве не ваши предки воевали в Крестовых походах? Посмотрите правде в глаза. Разве вы не желали, чтобы я как можно скорее уехал из Парижа… В то время как одна дама…

Появление Сиприена прервало его речь.

— Дама ждет князя Морозини у телефона, — сообщил мажордом.

Сердце Альдо замерло. На секунду он прикрыл глаза. Если… Если это она… То она позвонила совсем не вовремя!

— Что за дама? Думаю, она представилась? — резко осведомился он.

— Мадам Бертье. Ее муж…

— Я знаю, журналист, работает репортером в «Фигаро». Сейчас подойду.

Альдо заторопился в привратницкую. Дело в том, что маркиза де Соммьер, оскорбленная возможностью «звонить ей, как прислуге», наотрез отказалась поставить «адскую машину» у себя в комнатах.

— Пойду-ка и я с Альдо, — решил Адальбер после минутного размышления.

Оставшись наедине, женщины какое-то время молчали, слышны были только вздохи маркизы.

— Не могу не признать, что вся эта беготня в привратницкую весьма неудобна. Я даже подумываю, не согласиться ли мне, чтобы этот ужасный аппарат поместили в одной из приемных. Что поделать? Приходится идти в ногу со временем.

— Полагаю, мы приняли великолепное решение! Но мне бы очень хотелось узнать, по какой причине бывшая Каролина Отье, которая столько времени не подавала никаких признаков жизни, звонит Альдо в такой час.

Все разъяснилось четверть часа спустя, когда мужчины, всерьез озабоченные, вернулись в зимний сад. Мишель Бертье пропал, он не появлялся дома трое суток, и его жена сходила с ума от беспокойства.

— Что значит пропал? — возмутилась госпожа де Соммьер. — Каролине пора бы знать, что репортер, получив задание, вправе отсутствовать, не подавая о себе вестей!

— Каролина прекрасно это знает, — кивнул Альдо, — но Бертье, где бы он ни был, непременно раз в сутки звонит жене. Он не забыл, какой глубокий след оставили в ней версальские перипетии. Сейчас прошло уже трое суток, а он ни разу не позвонил. А главное, в газете никто понятия не имеет, куда он мог запропаститься.

— И она позвонила тебе, чтобы сообщить об этом? — не могла скрыть удивления маркиза. — Чем ты можешь ей помочь? Разве только посочувствовать?

— Нет. Я могу отправиться туда, куда он поехал, и узнать, не случилось ли какого-нибудь несчастья. Мишель не скрыл от жены, куда едет, взяв обещание хранить тайну. Он поехал в долину Луары в замок, принадлежавший Ларсу ван Тильдену. А поехал он туда, потому что получил письмо с сообщением, что в замке творятся крайне странные вещи.

— Какие именно? — поинтересовалась Мари-Анжелин. Ноздри ее длинного носа затрепетали, очевидно почуяв обожаемые ею приключения.

— На этот счет никаких сведений нет, но уехал он в величайшей тайне.

— Мы поступим точно так же, — радостно заявил Адальбер. — Завтра на рассвете отправимся туда!

— Ты что, поедешь со мной? Ты же сказал, что засел за книгу?

— Книга подождет. Признаюсь честно, что новые впечатления мне не повредят. А пока я хотел бы узнать, не настало ли время ужина.

И тут, словно по мановению волшебной палочки, появился Сиприен и объявил маркизе, что стол накрыт. Все отправились в столовую. Однако лицо хозяйки дома омрачала озабоченность. А План-Крепен владели противоречивые чувства: она была рада, что нелепое недоразумение между ней и Альдо — надо сказать, первое в жизни — рассеялось, но была огорчена, что ей не придется сопровождать «мальчиков» в их увлекательной экспедиции.

— Интересно, — задумчиво произнесла она, поводя своим длинным носом, — откуда Каролина, которая, как видно, нас недолюбливает, раз никогда тут не появляется, узнала наш телефон? Его не найти в телефонном справочнике.

— Тут нет никакого колдовства, уверяю вас, — отозвался Адальбер. — Она позвонила мне, и Теобальд сообщил ей ваш телефон. Вы ведь не станете на него сердиться?

— Нет, конечно, — солгала Мари-Анжелин, не в силах справиться с давней неприязнью. — Я только думаю, что у Каролины из-за ее очень… необычного характера не так уж много друзей, если в трудную минуту она все-таки позвонила сюда. И куда же она вас отправляет?

— В деревеньку, которая расположена где-то между Луарой и Вьенной, на опушке леса, километрах в пяти от Шинона. Когда-то эта деревенька относилась к замку Круа-От.

Мари-Анжелин, аккуратно вынимавшая косточки из кусочка рыбы, вдруг уронила вилку, словно обожглась ею. Все повернулись к ней, она покраснела и поспешила извиниться, держась за запястье.

— Ничего, ничего… Что-то вроде судороги. Свело руку. Прошу меня простить.

— Разрешите, я сделаю вам массаж. У нас, археологов, частенько бывает такое, мы ведь постоянно роемся в земле и поднимаем тяжелые камни. Дома у меня есть чудодейственный бальзам. Он, правда, пахнет камфарой, но зато помогает! Сейчас попрошу Теобальда, и он вмиг его принесет.

— Спасибо, Адальбер, не стоит беспокоиться. Мне уже гораздо лучше.

— А вот я совсем не против запаха камфары в затруднительных случаях, так что если вы откроете ваш удивительный рецепт моему аптекарю, я буду вам благодарна, — проговорила госпожа де Соммьер. — В моем возрасте нужно знать все способы помочь ноющим косточкам.

— Завтра же Теобальд принесет вам банку бальзама.

Путешественникам предстоял ранний отъезд, так что за столом не засиживались, и после кофе Адальбер сразу же отправился к себе на улицу Жуфруа, куда Альдо должен был заехать за ним в шесть часов утра. Проводив гостя, все поднялись на второй этаж и разошлись по спальням. Мари-Анжелин отправилась вместе с тетушкой Амели, чтобы помочь ей раздеться, уложить ее и почитать немного, приманивая сон, который частенько капризничал. Это были минуты особой близости, когда они обменивались впечатлениями о прошедшем дне, особым ритуалом, в который горничная маркизы Луиза давно не вмешивалась.

В этот вечер, однако, в спальне царила непривычная тишина. Мари-Анжелин молча вынимала длинные шпильки из прически маркизы, расчесывала ее густые седые волосы и, только когда заплела их в две косы, завязав бантами под цвет ночной рубашки и пеньюара, поймала взгляд кузины в зеркале и решилась спросить:

— Деревня возле леса Шинон… Не в тех ли местах живет?..

В зеленых, ничуть не выцветших глазах маркизы зажегся огонек.

— Да, там. Вы совершенно правы. Какая, однако, у вас память!

— Есть люди, которых трудно забыть. Мы бы не хотели сообщить нашим мальчикам?..

— Если бы у меня было такое намерение, я бы его уже осуществила. Мне и без того не нравится дело, в которое ввязываются наши мальчики, поэтому, думаю, не стоит рассказывать им еще историю о сумасшедшем. Полагаю, у них не много шансов встретиться.

— Да, конечно, но мне бы очень хотелось узнать, что именно сказала Каролина Альдо.

— Сообщения об исчезновении мужа вам мало?

— Да, мало. В таких случаях обращаются в полицию, а та поднимает на ноги местную жандармерию. А тут вдруг Альдо, который собрался немедленно возвращаться в Венецию и уехал бы сегодня вечером, если бы был вечерний поезд, вдруг поворачивает на юго-восток и без единого слова мчится в зеленую долину Луары. Для меня это по меньшей мере странно. Я уверена, что в этой истории есть что-то еще, кроме исчезновения Бертье… Но что?

Тот же самый вопрос задавал себе Адальбер в то время, как нанятый Морозини солидный «Тальбо» — маленький красный «Амилькар», любимец своего хозяина, остался в гараже, где его осматривали, смазывали и подлечивали, как это и полагалось осенью, — мчал ранним холодным утром к Орлеанской заставе.

— Ты не позволил мне послушать, что говорит Каролина, но я никогда не поверю, что она со слезами в глазах сообщила тебе только о своем беспокойстве о Мишеле.

— И напрасно. Когда молодые люди недавно поженились…

— И они просто мирные обыватели — безусловно. Но Каролина вышла замуж за самого отчаянного из журналистов. И если она так взволнована, то дело вовсе не в его трехдневной отлучке. Есть что-то еще!

— Конечно, есть что-то еще, не сомневайся, но я не хотел говорить об этом ни при тетушке Амели, которая будет волноваться, ни при План-Крепен, которая непременно начнет всюду совать свой длинный нос.

— Если бы она тебя сейчас услышала! По части своего носа она чувствительнее Сирано де Бержерака. Ну, так в чем там дело?

— А вот в чем. Бертье позвонили и сообщили, что ван Тильден вовсе не покончил с собой, а был убит. И что нужно опасаться новых владельцев замка Круа-От.

— Новых владельцев? Но откуда они взялись? Ты же говорил, что, по завещанию, о замке должна заботиться коммуна, она обязана содержать и охранять замок и часовню с усыпальницей и на это администрации выделена значительная рента, так же как на экскурсии, которые должны проводиться там квалифицированными специалистами.

— Так оно и есть. Именно поэтому важно узнать, кто именно поселился в замке и чем он там занимается.

— А кто позвонил Бертье, Каролина знает?

— Нет. Но поскольку при жизни ван Тильдена Бертье пару раз к нему ездил, он мог познакомиться там с кем-то, и этот кто-то, очевидно, и позвонил Мишелю. Судя по тому, что сказал Мишель Каролине, причиной звонка был страх. Так ей, по крайней мере, показалось. Как бы там ни было, мы начнем с деревенской гостиницы, куда отправился Мишель. Но для начала давай договоримся, как нас зовут и кто мы такие.

— Отдай мне должное и знай, что тебе со мной невероятно повезло. Об этом я уже позаботился.

Лукаво подмигнув, Адальбер вытащил из бумажника два удостоверения, и по их трехцветным полоскам Альдо тут же узнал удостоверения журналистов.

— Пожалуйста, получи! Все очень просто. Мы с тобой тоже члены журналистского цеха и ищем нашего товарища. Что по существу истинная правда.

— Я знаю, что у тебя есть такое удостоверение, но откуда ты взял второе? — поинтересовался Альдо, ловко объехав пьяного, который шатался из стороны в сторону.

— Второе — твое удостоверение, старина! Тебе его выдал последний из Сольминских, отправляя на поиски сокровищ Монтесумы. Ты его тогда выбросил, но я не из тех, кто будет разбрасываться таким добром…

Несмотря на одолевающие его тревоги, Альдо не мог не рассмеяться.

— Невероятно! Если бы ты не существовал, тебя следовало бы выдумать! Значит, я снова…

— Мишель Морльер из «Эксельсиора», а я — Люсьен Ломбар из «Энтрансижан»! Не правда ли, достойный восхищения союз, настоящее воплощение профессиональной солидарности! А теперь останови-ка машину!

— Зачем?

— Я сяду за руль.

— Тебя не устраивает, как я вожу?

— Обычно вполне устраивает. Но твоя элегантность и княжеская неторопливость не имеют ничего общего с целеустремленностью и живостью журналистов, которые по сути своей — сама стремительность. И я тебе это сейчас докажу!

«Тальбо» взвился и полетел… Крайне недовольно фыркая.

Часть вторая