Хромой из Варшавы. Книги 1-15 — страница 48 из 55

Тайна План-Крепен

Глава 4Взгляд в прошлое...

Альдо, усевшемуся поутру в скромненький "Рено" Адальбера, который тот купил после серьезного ранения Альдо в замке Круа-От, показалось, что они вернулись в прошлое. Давно ли они точно так же покидали улицу Альфреда де Виньи, отправляясь в Шинон? И тогда у них тоже были удостоверения журналистов. Но тогда Адальбер был Люсьеном Ломбаром из "Энтрансижан", Альдо – Мишелем Морльером из "Эксельсиора", и удостоверения журналистов неведомо откуда достал египтолог. На этот раз им выдал их Ланглуа, не сказав ни слова, и кроме них еще удостоверения личности и водительские права. А друзья позаботились о своем внешнем виде.

Альдо, как всегда, предпочел английский стиль – твидовый костюм, габардиновое пальто, каскетка. Адальбер нарядился в черный баскский берет, высокие ботинки на толстой подошве и просторное пальто "Берберри" с теплой подстежкой.

– Испугался, что нас будут принимать за близнецов? – поинтересовался Альдо, критически обозрев головной убор друга.

– Нет, не захотел красоваться в тирольской шляпе с кисточкой, – не остался в долгу Адальбер.

Альдо чувствовал себя неуютно, оставив привычные для него мелочи в сейфе неумолимого Ланглуа: золотой портсигар с монограммой и гербом, бумажник из крокодиловой кожи с княжеской короной, перстень с печаткой из сардоникса и тоже с гербом. Он с ними никогда не расставался. Оставлено ему было только обручальное кольцо.

– У меня такое ощущение, что меня раздели, – пожаловался он Адальберу.

– Ничего, тебе не повредит пожить немного, как простой человек. Ланглуа знает, что делает. Мы должны на коленях благодарить его за помощь. Похоже, он доверяет нам безгранично. Исчезновение План-Крепен и Соважоля, который не подает признаков жизни, беспокоит его тем больше, что атмосфера на франко-швейцарской границе, судя по его сведениям, какая-то странная.

– Остается узнать, в чем состоит эта "странность". Мне кажется, Ланглуа и сам этого не знает.

– Попробуем подлить масла в его лампу.

Друзья пообедали в Дижоне и добрались до Понтарлье уже в сумерках. Им не составило труда отыскать гостиницу "Почтовая", самую старую и самую лучшую в городе, чья репутация была вполне заслуженной. Им порекомендовал ее Ланглуа, но и без его рекомендации мужчины выбрали бы это прибежище и не пожелали для себя ничего лучшего. Погода – снег с дождем, грозящими туманом и чуть ли не зимним холодом, никого не могла порадовать. А тут еще целый день за рулем. Неудивительно, что в гостиницу они вошли полумертвые от усталости.

Начало марта мало отличалось от морозного декабря, и с тем большим удовольствием они получили по удобной комнате с центральным отоплением и душем. Была там и ванная, но общая для всего этажа, так что даже Альдо, обожавший наслаждаться теплой водой с лавандой, куря сигарету за сигаретой, предпочел душ, сначала горячий, потом ледяной, который неимоверно взбодрил его. В просторную столовую они вошли энергичным шагом, обрадовались старинному камину, в котором горели дрова, и выбрали себе столик неподалеку от огня.

Добрую славу заведения подтверждали занятые столики, свободных почти что не было, сидели за ними мужчины в ожидании вкусного ужина. Все были заняты разговорами, поэтому вновь прибывшие могли спокойно рассмотреть посетителей. К своему удивлению, они заметили в зале инспектора Дюрталя, который тоже, неведомо, по какой причине, не подавал признаков жизни и ничего не сообщал Ланглуа. Впрочем, сам инспектор не обратил на вошедших никакого внимания. Ну что ж, тем лучше!

– Займемся местными деликатесами, – радостно заявил Адальбер, потирая руки. У него всегда улучшалось настроение перед накрытым столом.

Однако официанта они поначалу весьма огорчили. Он предложил им в качестве аперитива "Перно". Этот край славился абсентом, в Юра-Франш-Конте полыни было несметное количество. Но друзья отказались от напитка, он был им не по вкусу, но утешили юношу, сообщив, что будут пить только местные вина, и пусть он подберет напитки к их заказу. А заказали они суп-пюре из тыквы с каштанами, крутоны с грибами[435] и аппетитную курицу в знаменитом желтом вине[436]. Ужин, после которого не должно было остаться и следа усталости.

За Дюрталем лучше всего наблюдалось Адальберу. Но и он за весь ужин не продвинулся ни на шаг, потому что полицейский за ужином, не отрываясь, читал газету, прислонив ее к бутылке вина. Он, казалось, забыл обо всех вокруг. Однако он не мог не почувствовать на себе настойчивого взгляда, который то и дело обращался к нему. В какой-то миг он поднял голову, и его взгляд встретился с глазами египтолога. Брови полицейского удивленно поползли вверх, что-то вроде улыбки обозначилось на лице, но он тут же вновь погрузился в чтение, в то время как официант менял ему тарелки для следующего блюда.

– Порядок, – удовлетворенно сообщил Адальбер, складывая салфетку. – Он нас заметил. В любом случае, если кто-то не спит из-за Соважоля, то не он. Спокоен, как слон, лапуля!

Не успел он договорить, как сам хозяин подошел к Дюрталю, прошептал ему что-то на ухо, и тот, оставив газету и яблочный пирог, поднялся и последовал за ним. Альдо тут же привстал, собираясь пойти за ними.

– Сиди спокойно, – остановил его Адальбер. – Если появились новости, нам сообщат о них в самом скором времени. Ты же не хочешь свалиться инспектору, как снег на голову. Хотя, я думаю, у него тут в горах мало развлечений. Тем более зимой. Но ужин у нас такой вкусный. Сиди и ешь!

Они закончили ужин, а Дюрталь так и не вернулся. Друзья хотели было заказать по второй чашке кофе, но раздумали. Будет лучше, если встреча с инспектором произойдет не в таком людном месте. И действительно, как только они вышли из ресторана, сразу же столкнулись с полицейским.

– Есть новости! Таможенники только что передали местной полиции Соважоля.

– Он жив? – тревожно спросил Альдо.

– Дышит, это все, что могу пока сказать. Его сразу отправили в больницу.

– Далеко до больницы?

– Все близко в этих маленьких городках-крепостях, что выстроились вдоль границы. Кружок внутри крепостных стен и главная улица, которая пересекает его от ворот до ворот, – вот и весь город. Мы в самом центре, больница ближе к берегу Ду, возле юго-восточных ворот. Я думаю...

– Вы думаете совершенно правильно, и мы вам за это благодарны, – подхватил Альдо. – Мы немедленно идем в больницу.

– Где нас могут не принять, – окоротил друга Адальбер. – Думаю, здесь не очень любят журналистов.

– На этот счет не беспокойтесь.

– Где его нашли?

– В лесной чащобе, на склоне ущелья Фург. Обнаружила собака. Может, и она не нашла бы, но Соважоль играл с ней, когда приходил на таможню. Она его хорошо знала.

– Я всегда говорил, что дружеские связи нужно завязывать во всех слоях общества. И в первую очередь с собаками, они для меня на первом месте. Я их обожаю, – заявил Адальбер.

– Первый раз слышу, – заметил Альдо. – А почему тогда не завел?

– С моей-то работой? Чтобы подхватила какую-нибудь гадость в Египте или сдохла там от жары? Я заведу себе собаку, когда выйду на пенсию.

– Значит, жениться ты раздумал.

– С чего ты взял?

– Да с того, что жена может не любить собак, а любить, например, кошек.

– Не хватайся за ложь, чтобы узнать правду. Ты знаешь лучше всех, что я никогда в жизни не собирался жениться.

Больница – просторное, солидное здание – возвышалась на берегу реки. Здание это восстановили в 1736 году после чудовищного пожара, который уничтожил чуть ли не весь Понтарлье. Теперь она была оснащена всем необходимым, чтобы, во-первых, достойно выдерживать холода, потому что наравне с Безансоном Понтарлье считается самым холодным городом во Франции, а во-вторых, чтобы справляться со всеми проблемами самостоятельно, если она вдруг будет отрезана от всех французских и швейцарских соседей, что бывает, когда горный кряж Клюз заваливают снега. При больнице в таком же старинном здании работала аптека.

Дюрталь ввел "журналистов" в приемный покой, где их встретили без особого энтузиазма. Никто не любит представителей прессы, но парижский полицейский шепнул пару слов на ухо капитану Вердо, и атмосфера стала более душевной. Тем более что тревога гостей была искренней. Соважоль получил пулю, которая пока еще не выбила его из ряда живых, но, вполне возможно, дала ему лишь недолгую отсрочку.

В рентгеновском кабинете продолжалось обследование. Морозини сидел, не пытаясь скрыть подавленность. Тяжело передавать Ланглуа недобрые вести о его любимом ученике.

– Он скажет, что ни мы, ни Швейцария не приносим ему удачи! В прошлом году по дороге в Цюрих он сломал себе ногу, а в этом...

– Исходя из моего немалого опыта, у паренька есть шанс выпутаться из передряги, если он сразу не отдал Богу душу, – попытался ободрить их Дюрталь.

– Желательно знать, сколько он потерял крови. Организм как-никак молодой, – подхватил Адальбер, надеясь всех успокоить, и самого себя в том числе. – А вы не знаете, инспектор, что ему понадобилось в этой лесной чаще?

– Он уехал три дня тому назад в Швейцарию, с какими намерениями, не знаю. Но нашли его на том склоне, где тянется дорога, ведущая к замку Гранльё, который называют в здешних местах "Замок у озер".

– Почему во множественном числе? Там много озер?

– Да уж немало! Когда смотришь сверху, они идут каскадом и все окружены огромнейшими елями. Сказочные края! А по другую сторону виднеется Невшательское озеро с Грансоном и Ивердоном. А сам замок как хорош! Не современный, конечно, но очень красивый.

– Какой эпохи? Ну, хотя бы приблизительно?

Дюрталь неопределенно помахал рукой.

– Все понял, – сказал Адальбер. – Наполовину Карл Великий, наполовину Наполеон III.

– Не стоит так шутить, – оборвал его полицейский, окинув ледяным взглядом. – Треть – Крестовые походы, треть – Возрождение и треть – загородный дом XIX века.

– Не обижайтесь, инспектор. Когда вы познакомитесь поближе с моим... коллегой по работе, вы привыкнете, что он большой шутник, – примирительно произнес Альдо.

– Даю дружеский совет: не шутите с местными жителями, они крайне обидчивы.

– А вы позволите задать еще один вопрос? Кто живет в этом замке?

– После смерти графини там проживает всего несколько человек: сторож и его жена, два конюха в конюшне и ниже, на ферме, арендаторы.

– В самом деле, пустовато. А что бывало, когда приезжала графиня с дочерью?

– Графиня приезжала всего два раза. Путешествие графини Изолайн – настоящее цирковое представление. Зато в замке постоянно жила девочка с гувернанткой. Все там обожают малышку, у нее, видно, чудесный характер. На англичанку никто как-то не обратил внимания. Она любила прогулки верхом со своей воспитанницей.

– Надеюсь, она учила девочку не только ездить на лошади, – не без удивления заметил Альдо. – Верховая езда – это прекрасно, но есть более существенные познания, без которых не обойтись.

– Пока не забыл, – вмешался Адальбер. – Где машина Соважоля? Он ведь приехал на автомобиле, не так ли?

– Да, вы правы. На своем, хотя это было совсем не обязательно, – вступил в разговор капитан Вердо. – В наших краях часто случаются аварии, и он мог бы воспользоваться здешней машиной – я ведь служу в жандармерии, – но он настоял на своем. Скромный автомобиль скромного француза. Идеальный, чтобы проскочить незамеченным, но что касается скорости, если вдруг требуется поднажать, сами понимаете...

– Вы пробовали на нем ездить?

– Мы его даже не нашли.

– Значит, займемся поисками. Если вы найдете его первым, будьте с ним крайне осторожным.

– Почему? Он рычит?

– Не громче других, но ошеломляет по части скорости. Если не знать...

– Эта маленькая серая машинка?

– Именно, именно. Чего в ней только нет – два карбюратора, множество приспособлений, и все, что можно, включая сиденья, облегчено. Она снаряд, болид. Впрочем, бог с ней. Мы прекрасно ее знаем и займемся ею, – заключил Альдо.

Осмотр, наконец, закончился, и вышел хирург. Он сообщил, что опасности для жизни нет, пуля, по счастью, не задела аорты. Есть, конечно, неприятные моменты, но завтра утром – операция, она все расставит по местам. И как только раненый будет в силах перенести путешествие, его отправят на поезде домой.

– Когда с ним можно будет поговорить?

– Завтра вечером, если все будет благополучно. Он потерял очень много крови. Кстати, какая у вас группа? – обратился хирург к Морозини.

– Первая, всем подходит.

– Великолепно! Будьте завтра утром к десяти часам. Боюсь, мне придется взять у вас... да, не меньше половины пинты.

– Не тревожьтесь на этот счет, доктор. У меня тоже первая, – вмешался Адальбер. – Вам не придется обескровливать его до предела, ведь у него жена и дети.

– Вот что значит "побратим", – растрогался Альдо. – Лиза будет так рада...

– А ты нет? Ты прекрасно знаешь, что мой предок принимал участие в Крестовых походах? Его звали Пел... Ой-ой-ой!

Башмак Альдо надавил на ногу болтуна, который и думать позабыл, что носит теперь фамилию Ламбер. Адальбер тут же поправился.

– Да, его звали Пелеас, и он служил солдатом у графа де Монферрана.

Честно говоря, откровения Адальбера никого не интересовали, кроме Альдо, и он не мог удержаться от смеха, хотя смех его, учитывая обстоятельства, прозвучал неуместно.

Дела в больнице были закончены, и они поехали в жандармерию. Час был уже поздний, но Дюрталь непременно хотел как можно скорее сообщить новости Ланглуа и попросил об этом капитана.

– Да сейчас чуть ли не полночь, – возразил один из жандармов, зевая. – Он уже спит давным-давно!

– Сразу видно, что вы его не знаете, – возразил Альдо. – Большой шеф проводит ночь обычно у себя в кабинете, а не в постели.

И действительно, Ланглуа был на месте. Он молча выслушал капитана жандармов Вердо, поблагодарил и попросил подключить к расследованию журналистов, которых он отправил в помощь Дюрталю и Соважолю.

– Они давно сотрудничают с нами, – пояснил он. – У них есть "нюх", и они никогда не порят чушь в своих статьях. Можете доверять им полностью.

– Хорошо, но при условии, что они будут аккуратно обращаться с полученной информацией.

– Вот этого не бойтесь. Они мастера своего дела.

Лестные характеристики только усугубили неловкость Альдо. Ему было не по себе в шкуре репортера. И когда они вернулись в гостиницу, он не скрыл своих ощущений от друга.

– Не вижу причины расстраиваться, – весело откликнулся тот. – Мы не в первый раз путешествуем под чужими именами. Вспомни Шинон!

– А ты вспомни, сколько времени длилось наше пребывание в шкуре журналистов! Полдня – не больше. Если Вердо придет в голову фантазия позвонить в одну из наших с тобой "сплетниц"...

– Ровным счетом ничего не произойдет. Ему ответят, что такой-то и такой-то в служебной командировке на другом конце света. Не сомневайся, Ланглуа знает, что делает. Уверен, что и в "Энтрасижан", и в "Эксельсиоре" все предупреждены. А сейчас лучшее, что мы с тобой можем сделать, это лечь спать. Завтра малыш Соважоль унаследует благородную кровь Морозини и...

– И не менее благородную Видаль-Пеликорнов. Кстати, история насчет Крестовых походов – правда?

– До чего же ты недоверчив, друг мой! Если я говорю, то, разумеется, правда. Предка моего звали просто Пеликорн, и он был тамплиером.

– Браво! Браво! Но в таком случае он никак не мог произвести на свет потомков. Или он...

– Пойдем лучше спать, а то мы с тобой опять поссоримся.

– Полностью поддерживаю твое предложение. Но, надеюсь, тебя не заденет, если я загляну в бар и выпью на сон грядущий стаканчик? Сегодня как-то особенно зябко!

– Кто бы возражал? Я составлю тебе компанию!

* * *

Стены из темно-коричневого дерева с медными накладками, кожаные, немного потертые кресла – уютный, солидный бар гостиницы "Почтовая" стал со временем местом сборищ городской мужской элиты и поэтому работал до позднего вечера. В углу четверо мужчин играли в бридж. Двое других что-то очень серьезно обсуждали. Горящий камин разбрасывал веселые блики. Друзья оценили царящие в баре тепло и спокойствие, уселись на высокие табуреты у стойки и сделали заказ. Бармен едва успел налить новым гостям по рюмке "Наполеона", как в дверях бара появился человек в плаще, накинутом поверх белого халата, вытащил из кармана бумагу, сверился с ней и громко спросил:

– Извините меня, господа! Может быть, кто-нибудь из вас носит фамилию Морозини?

У Альдо не было сомнений, что это посыльный из госпиталя, и он тут же помахал рукой.

– Да, это я. А что случилось?

– Желательно вам немедленно приехать, сударь. Случай оказался куда более серьезным, чем предполагалось.

Машина стояла у входа, мотор был не выключен, и, как только они сели, она тут же тронулась с места.

– Что там произошло? – попытался добиться толку у провожатого Адальбер.

– Если раненый ваш друг, мне больно говорить об этом: у него приступы удушья, и вряд ли, когда настанет рассвет...

– Черт побери! – только и нашел что сказать Адальбер, а провожатый тем временем повернулся к Альдо.

– А это правда, что вы князь?

Тревога и гнев, что вспыхнули в душе Морозини, как только он узнал о грозящей Соважолю опасности, тут же выплеснулись наружу.

– При чем тут это?! Сейчас главное – Жильбер Соважоль! Прекрасный молодой человек, великолепный полицейский, перед ним вся жизнь! Потрясающая карьера! Ему нет и тридцати!

Через несколько минут они подъехали к больнице. Вошли. В здании стояла мертвая тишина. Они торопливо прошли по коридору и вошли в палату. Свет горел возле одной-единственной постели, и оттуда неслось затрудненное хриплое дыхание, почти что хрип. Умирающий пытался глотнуть воздуха, из его глаз текли слезы, которые вытирала молоденькая сестра.

Альдо склонился к раненому. В глазах Соважоля вспыхнула искорка радости, и он, собрав последние силы, дотронулся до руки Альдо.

– Я здесь, Соважоль, – тихо произнес Морозини, взволнованный куда больше, чем казалось.

– Мммзль... План... машен! Она... она... Здесь...

Альдо чуть не подпрыгнул от неожиданности. И крепко сжал руку Соважоля.

– План-Крепен? Вы ее видели? Она жива?

– Жива. Она...

Это было последнее слово Соважоля. За ним последовал последний вздох. Он закрыл глаза и не открыл их больше никогда. Альдо продолжал крепко сжимать его руку, словно надеялся удержать в жизни. Но... Со вздохом он отпустил руку Соважоля, и она упала на простыню. Альдо и не думал скрывать слезы, которые выступили у него на глазах, он отошел в сторону, чтобы не мешать сестрам делать свое дело, чувствуя одновременно и боль, и радость. Мари-Анжелин жива, это было счастьем, но он стыдился своей радости, потому что за нее заплатил жизнью чудесный молодой человек.

Адальбер подошел к Альдо, взял под руку, давая знать, что им пора отправляться в гостиницу. Но тут вдруг к ним подошел капитан Вердо. Ни Альдо, ни Адальбер не заметили, как он вошел в палату. Усы у него воинственно топорщились.

– Мне кажется, что вы должны мне дать кое-какие разъяснения. Оба! Кто вы такие?!

Тон был крайне недоброжелательным. Альдо ограничился пожатием плеч. Адальбер взял на себя труд объясняться с капитаном.

– Меня зовут Адальбер Видаль-Пеликорн, работаю в Институте Востока, По профессии египтолог. Мой друг – князь Альдо Морозини из Венеции, эксперт по историческим драгоценностям, известный по всему миру и...

– Доказательства? Я имею в виду, ваши документы!

– За нашими документами, господин капитан, обратитесь к главному комиссару полиции, Пьеру Ланглуа, Париж, набережная Орфевр, дом 36. Они у него, и он же дал нам наши фальшивые удостоверения личности. Пока будете связываться с Парижем, можете обсудить этот вопрос с инспектором Дюрталем. Что касается Жильбера Соважоля, который только что на наших глазах расстался с жизнью, то относительно его я позволю себе дать вам совет: обращайтесь с ним с тем уважением, какого он заслуживает, если не хотите...

– А я не нуждаюсь в ваших советах! Я прекрасно знаю свои обязанности. Извольте оставаться на месте до...

– Совершенно излишнее распоряжение. Мы твердо решили никуда отсюда не уезжать, пока не узнаем все, что нам нужно.

Завершив свою небольшую речь, Адальбер поспешил вслед за Альдо, который хоть и не торопился, но успел дойти до выхода. Адальбер догнал его, когда он остановился, чтобы закурить сигарету. Заметно потеплело. Даже снег начал подтаивать, и это было хорошим знаком: они останутся здесь надолго, до тех пор, пока не разыщут Мари-Анжелин...

Несколько шагов они прошли молча. Альдо докурил сигарету и выбросил окурок.

– После того, что случилось, мне стыдно чувствовать себя счастливым, представляя, как через пять минут позвоню тете Амели и Лизе!

– Я тоже думаю об этом. И еще о том, что мы понятия не имеем, где она может быть и где Соважоль мог ее видеть. Может, имеет смысл расспросить Дюрталя?

– Меня бы очень удивило, если он знает больше нас. Хотя они привыкли работать вместе, как мы в этом убедились в Лугано, все же каждый из них старался тянуть одеяло на себя. Дюрталь уже из "старичков", его знают, ценят, в общем, сам понимаешь. Ему нечего добиваться, разве только подтверждать, что он всегда лучше всех. А Соважоль... Он был будущим розыска, – на ходу поправился Адальбер и закашлялся, стараясь избавиться от кома в горле. – У него был нюх, такой же, как у главного, и главный ему предсказывал большую карьеру... Может быть, даже свое кресло.

– Скорее всего ты прав. Тем более что они работали в разных местах, и неизвестно, часто ли виделись, а тут на беднягу напали. Его нашли на склоне ущелья Фург, да? Я не ошибся?

– Кажется, так. Завтра съездим, посмотрим.

– Завтра? А ты знаешь, который сейчас час?

– Понятия не имею, – отозвался Адальбер и взглянул на часы.

– Почти пять часов утра. В Париж звонить слишком рано. Думаю, что имеет смысл поспать хотя бы пару часов. С условием, что ты меня разбудишь. У меня нет твоего замечательного механизма.

Адальбер обладал чудесным свойством засыпать, едва коснувшись головой подушки, и просыпаться в назначенный час. А приближение опасности он слышал, как слышат звук рожка в соседнем дворе.

Как бы там ни было, в половине восьмого друзья появились в гостиничном ресторане, намереваясь спокойно позавтракать, и увидели там Дюрталя, который пил уже вторую чашку кофе. Лицо у него было мрачнее мрачного.

– Я только что позвонил на набережную, – начал он, намереваясь объяснить причину своей мрачности.

Друзья его прекрасно поняли, продолжения не требовалось. Но инспектор добавил глухим полузадушенным голосом:

– Ланглуа приезжает!

– На машине или на поезде? – уточнил Адальбер.

– На самолете. Здесь есть небольшой аэродром. Супрефект предупрежден. Он будет здесь...

– Все ясно, – подхватил Альдо. – Гроза надвигается слишком быстро, зонтик не успеем раскрыть. Зато выпить супердозу кофе можно только сейчас или никогда. Сейчас он нам особенно необходим. И попробуем беспристрастно оценить обстановку. Инспектор! Вам ведь не в чем себя упрекнуть, вы работали одинаково добросовестно и вместе с Соважолем, и самостоятельно, так ведь?

– Разумеется. Но к Соважолю Ланглуа испытывал не просто симпатию, он был его лучшим учеником, он... Нет, я опасаюсь вовсе не разноса, кричать он не будет... И это гораздо труднее вынести.

– Нас трое, мы постараемся, – попытался утешить Дюртеля Адальбер, устроив что-то вроде гаданья с помощью корзинки круассанов. – И потом у нас есть хорошая новость, которую мы можем ему сообщить.

* * *

Спустя два часа, стоя в мокрой траве, пока еще не густой, но уже зеленой, трое мужчин под предводительством капитана Вердо с бригадой его жандармов вглядывались в небо. Ветер раздул все облака, и сияющая точка на нем с головокружительной скоростью приобретала очертания самолета. Здесь же были еще два полицейских, в форме, но без чинов. Что же касается супрефекта, который должен был освятить своим присутствием встречу – хотя зачем? – то он блистал, как говорится, отсутствием, так как отправился что-то открывать в Нозеруа и должен был появиться сразу после полудня.

– Как же, как же, жди его, – ворчал Вердо. – Когда любая шишка открывает черт знает какую памятную доску на стене, она имеет право на торжественный обед, и жители Нозеруа дорожат этой традицией, а супрефект тем паче! Так что сегодня мы его не дождемся!

– Вы хотите сказать, что он прибудет слишком поздно, чтобы принять главного полицейского Парижа? Но если шеф садится в самолет, то не для того, чтобы терять время на пустые ожидания, – подлил масла в огонь Адальбер и чихнул, закрывшись платком, на самом деле скрывая приступ смеха.

– Вы все правильно понимаете, – одобрил его капитан жандармов.

Но никому больше не хотелось смеяться, потому что самолет приземлился. Ланглуа соскочил на землю и широким шагом направился к группе встречающих, а встречающие, в свою очередь, заторопились ему навстречу... Никто и никогда еще не видел Ланглуа таким бледным, суровым и замкнутым.

– Господи Боже мой! – прошептал Альдо. – Да все еще хуже, чем я думал!

Он будто сына потерял. И, кто знает, может быть, этот мальчик и был для него сыном!

Альдо давно был знаком с комиссаром. Он знал, что тот никогда не был женат, потеряв невесту накануне свадьбы. Ее сбил пьяный шофер, и ни одна женщина не смогла заменить ее.

Подойдя к встречающим, Ланглуа сначала, не говоря ни слова, пожал руки четверым мужчинам, а потом обратился к Вердо с той особой мягкой любезностью, с какой обращался к людям незнакомым.

– Капитан Вердо, я полагаю?

– Точно так, господин комиссар. Крайне сожалею об обстоятельствах, при которых мы вас встречаем.

– Это ваши люди нашли его и отвезли в больницу, где было сделано все, чтобы его спасти?

– А как иначе? У нас тут большой опыт по части пулевых ранений. Швейцарская граница в двух шагах, и есть немало мест, где достаточно перейти дорогу и не заметишь, что уже на чужой территории. Мы проводим вас в больницу.

– Спасибо. – Комиссар повернулся к двум друзьям. – Недолго вы продержались под чужими именами! Что? Непросто отказаться от собственного величия? – добавил он с легким оттенком пренебрежения, и на этот его упрек поспешил ответить Дюрталь. Оба друга не успели и рта раскрыть.

– Они тут ни при чем. Соважоль, когда понял, что умирает, попросил, чтобы пришел Морозини. Санитар поехал в гостиницу, чтобы его найти. А я как раз отлучился за сигаретами...

– Не ищите для меня извинений, господин Дюрталь, – тут же заговорил Морозини. – Объяснения должен давать я. Мы заглянули в бар выпить перед сном по стаканчику, и тут вошел санитар, спрашивая, нет ли здесь человека с моим именем. То, что Соважоль мог еще говорить в таком состоянии, было чудом.

– Что он успел сообщить вам?

– Немногое. Мари-Анжелин дю План-Крепен жива, и она где-то здесь.

– Здесь? Это что-то странное... Как-то туманно. Соважоль никогда не говорил туманно.

– Он был на пороге смерти, разве этой причины недостаточно? – возразил Альдо, которого задел обвиняющий тон комиссара, в котором он привык видеть друга.

– Вы можете точно повторить то, что он сказал?

– Мль План... Машен, она... здесь. Жива. Она была... Это были его последние слова. Больше добавить нечего...

– Вы уверены, что ничего не забыли?

– Я пока не глух, не страдаю маразмом, так что передаю информацию точно. К тому же я был там не один.

– Хорошо, мы еще поговорим об этом. А теперь – в больницу.

– Без меня, – вскинулся Морозини. – Вы мне не верите, и мне вовсе не хочется, чтобы это недоверие было мне оказано при более широкой публике. К тому же сейчас у меня есть другие дела.

– Какие?

– Мы поговорим об этом позже, – Альдо направился к машине, а за ним последовал обеспокоенный Адальбер.

– Тебе не кажется, что ты слишком резок? У него же горе! Ты что, не понимаешь?

– Нисколько не сомневаюсь, но горе – не основание делать из меня виноватого. Не я убил Соважоля. И не ты тоже!

– Согласен. И что ты собираешься делать?

– Осуществить идею, которая пришла мне в голову. У тебя случайно нет фотографии План-Крепен?

Адальбер невольно фыркнул.

– Я люблю План-Крепен, но носить ее фото на сердце, как ты носишь фотографию Лизы с детишками, прости! Впрочем, нет, погоди! Я забыл!

Адальбер достал из внутреннего кармана бумажник, конечно, менее элегантный, чем у Морозини, но зато более пухлый, потому что в нем лежало множество всякой всячины. Порывшись, он торжественно достал фотографию: перед отелем "Олд Катаркат Ассуан" улыбается довольная троица (и четвертый – счастливый ослик) – госпожа де Соммьер, Мари-Анжелин и юный Ибрагим, который очень привязался к старой деве и открыл ей неведомый Египет, что ютится на окраинах пустыни. Адальбер протянул фотографию Альдо.

– Держи! Ты видишь, моя мания возить с собой всякий хлам, как ты его называешь, имеет положительные стороны. Мари-Анжелин тут вполне узнаваема, так что мы сможем реализовать твою идею.

– Мне кажется, я тебе еще не сказал, в чем именно состоит моя идея. Она же только мелькнула у меня в голове и...

– Ты хочешь предложить вознаграждение тому, кто найдет План-Крепен. Так?

– Совершенно справедливо. А теперь возвращаемся в жандармерию и ждем Вердо, – заключил Альдо и уселся в машину.

Но Адальбер не спешил занять место за рулем. Он явно колебался.

– Вердо ничего не будет делать без разрешения супрефекта. И потом, я думаю, ты ведь не собираешься объявлять войну Ланглуа? После стольких лет... скажем так, сотрудничества, которое переросло в дружбу, ты же не собираешься повернуться к нему спиной?

– Можешь не волноваться! Я готов принять его в свои объятья, похлопывать по плечу и всячески утешать, но и наше дело нужно сделать.

– Ладно. Поехали в жандармерию. Ланглуа, конечно, будет обедать в супрефектуре, но в жандармерию зайдет непременно. А мы тем временем переговорим с Вердо.

Жандарм, регулирующий движение, остановил их машину.

– Куда это вы так мчитесь?

– К вашему начальству. Хотим повидать капитана. Мы с ним вместе работаем.

– Хорошо, проезжайте.

Жандарм дал свисток, открыв их автомобилю зеленую улицу, так что они вмиг домчались до центра. Вердо тоже принял их сразу. К немалому удивлению друзей, суровый капитан, который, топорща усы, добавлял себе суровости, на этот раз был преисполнен благожелательности и едва ли не улыбался:

– Рад видеть. Огорчен, если заставил ждать. С чем пришли?

– Если вы одобрите мое предложение, то я хотел бы назначить вознаграждение тому, кто доставит нам сведения или саму мадемуазель дю План-Крепен.

– Дю План... что?

– Крепен. Она вовсе не иностранка. Святой Крепен – покровитель сапожников. А сама мадемуазель моя родственница.

– И сколько вы думаете предложить?

– Десять тысяч, если она жива, и тысячу в противоположном случае.

– Черт побери! А вы щедрый человек!

– Она стоит много больше. Мы очень ее любим.

– Охотно верю. А это правда, что вы князь?

– Не стоит об этом! Никогда не поверю, что вас интересуют подобные глупости. Я им родился и ничего не могу с этим поделать.

Вердо неожиданно улыбнулся широкой улыбкой.

– Но это должно привлекать к вам... скажем так, симпатию?

– Или крайнюю антипатию, – счел нужным добавить Адальбер.

– Должен вам сказать, что жена супрефекта крайне огорчена, что вы не были у нее на обеде. Она с удовольствием обменяла бы все Министерство внутренних дел, президента республики и даже папского легата – а она женщина очень набожная – на вас одного! А вы кто такой? – спросил капитан, скосив глаза на Адальбера. – Герцог или маркиз?

– Всего-навсего археолог, – проворчал Адальбер, впрочем, очень довольный, что не увенчан не столь значительным титулом барона.

– Ладно, ладно, – прочувствованно произнес Вердо. – Я и так все понимаю. Проходите ко мне в кабинет, – и он распахнул перед своими гостями дверь. – Мы провернем это дельце без волокиты. Фотография у вас есть?

Адальбер достал драгоценный кусочек картона. Капитан внимательно рассмотрел фотографию.

– А кто эта пожилая дама?

Необходимые сведедения дал Адальбер:

– Маркиза де Соммьер, тетя Морозини и... В какой-то степени моя. Как раз у нее и живет мадемуазель дю План-Крепен...

– Они что, живут в Африке?

– Нет, в Париже. Их сфотографировали, когда они путешествовали по Египту, и я нахожу фотографию очень удачной. Особенно хорошо получилась мадемуазель, которую мы ищем.

– Отлично! Сейчас вызову нашего городского фотографа. У малого тоже талант, поверьте!

Чего-чего, а властности у капитана хватало, но он умело умерял ее, когда имел дело не со своими непосредственными подчиненными. Фотограф пришел очень быстро и пообещал, что объявления будут готовы сразу после полудня. После чего бывших журналистов попросили вымыть руки и сесть за стол. Капитан Вердо имел честь пригласить их разделить свою трапезу.

– Сами убедитесь, – пообещал он, – хоть "Почтовая" и отличнейшая гостиница, но по части стряпни никто в нашем городе не сравнится с мадам Югетт Вердо!

И он оказался прав!

Гостей ублажили копченой ветчиной из О-Ду, нарезанной тончайшими ломтиками, огузком телятины, нежным, как масло, с крутонами и сморчками в сметане – сушеными, конечно, но приготовленными великолепно, – а затем жидким сыром "Морбье", окруженным хрусткими листиками салата. На десерт был меренговый торт с черникой, а затем кофе, который взыскательный Морозини нашел безупречным. Они как раз принялись за вторую чашку, когда в кабинет пожаловали Ланглуа, Дюрталь, супрефект и... фотограф с объявлениями. В первый момент Ланглуа с недоумением взглянул на листки с портретом Мари-Анжелин, но сумма вознаграждения все ему разъяснила.

– Не трудно догадаться, кто их заказал, – пробурчал он. – Но вы, по крайней мере, могли бы поставить меня в известность о своем намерении.

– Вы не были расположены выслушивать что бы то ни было, исходящее от меня, – проскрипел в ответ Альдо. – Капитан Вердо нашел предложение разумным и не стал дожидаться завершения вашего визита в супрефектуру. – И уже не сдерживая гнева, Альдо продолжал: – Не знаю, по какой причине вы возложили на меня ответственность за трагическую судьбу Соважоля! Я и для него сделал бы все, что могу, но План-Крепен – это моя семья!

– Ты смело мог сказать "наша", – добавил Адальбер.

– Господин комиссар прекрасно это знает, как и то, что мы оба отдали бы в десять раз больше, только бы увидеть ее... живой! С ее длинным носом, язвительными насмешками, энциклопедическими познаниями и золотым сердцем! Потому что мы все ее любим, потому что тетушка Амели может умереть от горя, и нравится вам это или не нравится, но...

– На самом деле вы не представляете, в каком мы оба состоянии! И мы не вернемся в Париж без нее! – присоединился к другу Адальбер.

В кабинете воцарилось молчание. Понимая, что между тремя приезжими назревает серьезное объяснение, вмешиваться в которое посторонним не стоит, Вердо покинул свой кабинет, забрав с собой всех, кому нечего было там делать, и плотно закрыл за собой дверь.

Ланглуа сидел, положив сжатые кулаки на стол. Он резко поднялся и посмотрел сначала на Морозини, потом на Адальбера.

– Вы думаете, я не ценю мадемуазель дю План-Крепен? Напрасно! Чувствую необходимость принести вам свои извинения, господа. Искренние извинения. Смерть Соважоля, самого любимого моего ученика после Лекока, который сейчас проходит военную службу, вывела меня из равновесия. Я готов был разнести всю землю на кусочки. Все обрушилось на вас, Морозини. Я прошу у вас прощения.

Ланглуа без малейшего колебания протянул свою крепкую надежную руку, и Альдо горячо пожал ее. Потом комиссар обменялся рукопожатием с Адальбером.

– Ну что ж, с этим делом покончено, – удовлетворенно произнес египтолог. – Теперь возьмемся за работу? Как прошел обед в супрефектуре? Удачно? Или титул его светлости снова встал вам поперек дороги?

Полицейский не мог удержаться от смеха.

– Вы представить себе не можете, до какой степени! Жена супрефекта чуть не рыдала от огорчения. Я бы сказал, что это был не обед, а обучение смирению.

– А мы вам советуем непременно принять приглашение и пообедать у госпожи Вердо. Ни один шеф-повар Франш-Конте не сравнится с ней по части кулинарного искусства!

– А теперь займемся нашими делами. Поиск с вознаграждением меня смущает одним: нас завалят сообщениями, как истинными, так и фальшивыми. Как бы нам не потонуть в этом потоке? Имейте в виду, что сведения могут поступать из Швейцарии тоже. Граница рядом.

– Значит, сразу же нужно предупредить таможню, – заявил капитан Вердо, который успел вернуться в кабинет. – А что касается города, то весть о вознаграждении распространится там со скоростью света.

Так и случилось. Час спустя Ланглуа и Дюрталь отправились в Париж, сопровождая тело Жильбера Соважоля, а городок Понтарлье охватила лихорадка возбуждения. Каждый поспешно ворошил воспоминания, не сомневаясь, что видел это, признаемся честно, весьма неординарное лицо. Вот только где? Там? Или там? Или в каком-то другом месте?

– Хорошо еще, что сейчас будни, – ворчал Вердо. – В воскресенье у нас в участке будет не протолкнуться. Вот увидите, так и случится, если не найдем ее раньше.

Соблюдая правила игры, ни Альдо, ни Адальбер ни во что не вмешивались. Они не решились даже навестить замок Гранльё, как собирались еще совсем недавно. Но зато надумали пересечь границу и съездить в Грансон. Альдо хотелось еще раз побывать в "Сеньории", маленьком замке, где ему вручили рубин. Может быть, он хотел узнать, кто теперь стал его хозяином? Вполне возможно... Тем более что путешествовать они могли теперь под своими именами: Ланглуа привез им документы.

Погода, до сих пор весьма мрачная, стала улыбчивее. Выглянуло робкое солнышко, и горы и долины, сбросив туманную пелену, выступили во всей красе. Золотистой дымкой оделся и старинный темный Понтарлье. Так меняется облик больного, который начинает выздоравливать. Пограничный городок был своего рода заставой, помещенной перед ущельем в горах О-Ду, по которому змеилась дорога до форта Жу, мощной феодальной крепости, расположенной на высоте чуть ли не тысяча метров. Ее отвесные белые стены с бойницами охраняли такие же старинные пушки. Не раз осаждаемая, ни разу не побежденная, она стояла здесь примерно с X века.

А потом знаменитый Вобан перестроил ее заново, и она видела множество самых разных армий, проходивших мимо нее. Миновала ее и армия Карла Смелого, который, покинув Франш-Конте, считал, что вступил на путь побед и теперь будет подчинять себе один кантон за другим, однако был разбит и менее чем через год погиб под стенами Нанси. Многие славные воины проходили через это ущелье, но трагический образ легендарного, отважного до безумия принца ярче других запечатлелся в народной памяти.

Впоследствии форт Жу служил тюрьмой. В нем умерла чуть ли не замурованная графиня Берт, тосковал Мирабо, преследуемый ненавистью отца, медленно и мучительно умирал герой Сан-Доминго Туссен-Лувертюр, подтачиваемый климатом, самым холодным зимой и самым жарким летом во всей Франции.

– Этот климат убил и многих других тоже, – продолжал свой рассказ Адальбер, знаток не только египетских, но и французских древностей, взявший на себя любимую роль чичероне. – Внутри крепости есть удивительный колодец, метров где-то сто пятьдесят пять глубиной, его выдолбили заключенные и добрались-таки до горной речки...

– Ты не мог рассказать что-нибудь повеселее? – поинтересовался Альдо. – Настроение и так висельное!

– А солнца тебе мало? Посмотри, как красиво отсюда смотрится голубое озеро Невшатель. И если приглядеться, уже отсюда можно различить замок в Грансоне...

– На зубцах которого Карл Смелый повесил четыреста его защитников, желая отпраздновать свой приход в город?! Нет, ты просто невыносим!

– А ты... Предпочитаю не озвучивать эпитет и умолкаю.

Адальбер закурил сигарету, но Альдо тут же забрал ее и затянулся.

– Мечтать лучше всего, куря. Ты можешь закурить другую.

Ну вот, наконец, они в Грансоне. Теперь и "Сеньория" видна в ветровое стекло, до нее всего какая-то сотня метров. Альдо остановил автомобиль.

– Хорошенько подумав, я считаю, что ты должен идти один, – заявил он Адальберу. – Меня там знают. А я тебя подожду вон у того контрфорса позади нас. – И он указал рукой, где именно будет ждать.

– Ничего глупее ты не мог придумать?

– Что значит глупее? – вскинулся Альдо.

– Не заставляй меня повторять. В общем, так. Первое: мы едем дальше в центр города. Второе: находим цветочный магазин и покупаем там букет. Третье: возвращаемся и идем вместе. Ты хочешь положить цветы на могилу того, кого проводил в последний путь, я, которому ты рассказал эту историю, хочу тоже почтить усопшего. Есть возражения?

– Никаких возражений. Идея великолепная.

– Ну так вперед!

Полчаса спустя они вновь остановились у ворот "Сеньории", держа в руках охапку разноцветных тюльпанов и нарциссов. Георг, старый слуга покойного, узнал Альдо и принял друзей с нескрываемой радостью, понимая, что они хотят почтить память его хозяина.

– Вам не придется далеко идти, – покачивая головой, проговорил он. – Теперь он спит в глубине парка, рядом с холмом, где в древние времена располагался лагерь. Я провожу вас, как только Марта принесет вазу для цветов.

– Надеюсь, наш визит не кажется вам нескромным вторжением? – оседомился Альдо. – Вашему новому хозяину он может быть неприятен.

– Если он огорчится, то только потому, что не смог познакомиться с вами. Гуго де Хагенталь, новый владелец "Сеньории", питает искреннее восхищение к герцогу, потерпевшему поражение при Грансоне, Муртене и Нанси. Он бесконечно благодарен нашему покойному хозяину, который был его крестным, что он завещал "Сеньорию" ему, а не его отцу, барону Карлу-Августу, и относится с почтительнейшей заботой к каждому клочку здешней земли.

– Он живет здесь? – поинтересовался Адальбер.

– Пока еще нет, но часто приезжает. Окончательный переезд состоится, наверное, через месяц, не раньше. Мы с Мартой... Мы очень опасались, что нам придется перейти на службу к барону Карлу-Августу. Он очень тяжелый человек.

– А ваш покойный хозяин не был тяжелым человеком?

– Нет, совсем нет. Он был молчаливым, серьезным, но тяжелым он не был. Он очень любил этот дом, где был счастлив, пока жил с госпожой баронессой. Потому-то и оставил его своему крестнику, а не брату, как было бы положено по закону.

– А сколько лет его крестнику?

– Господину Хуго? Около тридцати, я полагаю.

– Он не женат? Простите, что я задаю столько вопросов, – извинился Альдо, – но я очень хотел бы с ним познакомиться.

– Думаю, за этим дело не станет, когда он поселится у нас, – улыбнулся старый слуга. – Да, он в самом деле не женат. Пока у него две страсти: история герцогов Бургундских и лошади.

Гости надолго не задержались. Они поставили цветы возле надгробной плиты, сделанной из местного камня, постояли немного, вздохнув о том, кто покоился под плитой, поблагодарили Георга и пустились в обратный путь.

Некоторое время они ехали молча. Затем Адальбер со вздохом произнес:

– Тебе повезло, что ты познакомился с бароном. И как же он выглядел?

Альдо в нескольких словах описал барона, тоже вздохнул и добавил:

– Понимаешь, впечатляли в нем вовсе не черты, а выражение лица, оно было совершенно особенным. Словно человек этот попал к нам из других времен. Рядом с ним я чувствовал себя в Средневековье, передо мной находился достойный рыцарь из таинственного ордена Золотого руна. Повторю, дело было не в цепочке с эмблемой, о какой может мечтать любой дворянин и какую носил он, дело было в благородстве его облика, величие, с каким он лежал на кровати под балдахином, на старинном узорном ковре. Красивые белые руки, скрещенные на бархате одеяния, бархатная шапочка, седые волосы. Прошедших веков словно бы не существовало, передо мной лежал истинный сеньор. Если хочешь знать, я до сих пор под впечатлением. Больше ничего не могу тебе сказать.

– А меня, знаешь, что удивляет? Прочность памяти, какую хранят здесь о том, кого называли Великим герцогом Запада. Думаю, что причиной этому сказочные богатства, какие он оставил на берегу прекрасного озера. А ты что на это скажешь?

– Соглашусь, что богатство, но еще и обилие пролитой крови, и слепое упорство, с каким Карл стремился навстречу роковой судьбе. Будь у него немного больше мудрости и немного меньше гордости, он бы избежал ужасного конца.

– От своей матери, Изабеллы Португальской, он унаследовал saudade[437], что гнездится в душах принцев из дома Браганца.

Адальбер задумался, а потом спросил:

– А куда бежал Карл после разгрома под Грансоном?

– В Нозеруа, в замок-крепость верного Жана де Шалона, предка принцев Оранских, который был убит швейцарцами. Карл был его сюзереном, и Франш-Конте принадлежал тогда Бургундии. В Нозеруа он зализывал свои раны, находясь во власти тяжелой нервной депрессии. Утешала его только музыка. Однако гнев взял верх над депрессией. И он стал готовиться ко второй кампании, горя жаждой мести. Приказал снять все колокола в Бургундии, чтобы отлить новые пушки, бросил клич и собрал войска. Ненависть к швейцарцам была так велика и придала ему столько сил, что через три недели – представляешь, через три недели после разгрома под Грансоном! – он встал лагерем неподалеку от Лозанны, готовясь принять Иоланду Савойскую, которую считал своим другом и на помощь которой надеялся.

– Она была ему другом или любовницей?

– У него никогда не было любовниц. Три жены и одна-единственная любовь, его первая жена, обворожительная, но хрупкая и слабая Изабелла де Бурбон. Она умерла, подарив ему дочь Марию. Карл оплакивал ее всю свою жизнь. Вторую жену можно не считать, брак продлился всего несколько месяцев, и я уже забыл, как ее звали. А третья, Маргарита Йоркская, красивая, холодная и набожная, стала великолепной герцогиней Бургундской и достойной матерью для маленькой Марии.

– Единственная любовь? У сына Филиппа Доброго, который не пропускал ни одной юбки? Трудно поверить!

– Думаю, беспорядочная жизнь отца и сделала сына таким добродетельным. В общем, Иоланда Савойская была только другом. Вполне возможно, она любила Карла, однако не настолько, чтобы доверить ему свою армию. Может быть, и доверила бы, если бы он согласился отдать свою дочь Марию за ее сына. Но она видела собственными глазами, как в Лозанну приехали имперский протонотарий Гесслер и монсеньор Нанни, папский легат, и заключили договор о будущем браке между наследницей Бургундского герцогства и сыном императора, Максимилианом Австрийским. И тогда Иоланда отказала Карлу в военной помощи. Несколько недель спустя ее по дороге в Женеву похитили по приказу Карла и привезли в Франш-Конте. Карл собирался использовать ее как главный аргумент в переговорах...

– С кем?

– Со своим братом.

– Подожди, кого ты имеешь в виду?

– Людовика XI! Смертельного врага Карла, который на протяжении многих лет трудился, приближая его погибель, и, не трогаясь из своего замка в Турени, медленно, но верно подводил его к ледяному пруду возле Нанси, где его поджидала смерть. Слушай, а я-то и не думал, что на французской истории ты собаку съел!

– Я вполне прилично знаю французскую историю, не сомневайся! – обиженно вскинулся Адальбер. – Другое дело, что Карл Смелый никогда не вызывал у меня симпатии: агрессивный смутьян, богач, каких мало, и вдобавок хитрец, себе на уме.

– Он шекспировский персонаж, мечтал об империи...

– И владел несметным количеством драгоценностей, украшений и великолепных камней. Я понимаю, почему он тебе так нравится.

– Признаюсь, да, нравится. Но не обижусь, если ты мне скажешь, кто тебе дороже: Рамзес II или Тутанхамон?

– Нашел, с кем сравнивать! У них все основательно, солидно – чистое золото килограммами, а не сверкающие облачка, унесенные ветром истории. Но ты можешь успокоиться, вирус попал по назначению, ты меня заразил. Как только вернусь в Париж, займусь Карлом. Пойду в библиотеку и...

– Тебе не понадобятся никакие книги! Как только мы разыщем План-Крепен, она ответит на все твои вопросы. Уверен, что о последнем Великом герцоге Запада ей известно больше всех. Хочешь пари?

– Это ты хочешь пари. А План-Крепен... Она расскажет, если только... Напоминаю тебе, что нам пока еще ничего не известно, и все может пойти совсем не так, как нам хочется.

Альдо ничего не ответил. На едва слышную трещинку в голосе друга он откликнулся такой же болью. Боль и тревога были общими. И для тех, кто жил в Венеции, и для тех, кто обитал возле парка Монсо, жизнь станет скуднее, если из нее исчезнет Мари-Анжелин.

Под влиянием вспыхнувшего беспокойства Альдо нажал на акселератор. Автомобиль подпрыгнул, Адальбер стукнулся о ветровое стекло.

– Черт побери! Какая муха тебя укусила? Ты, похоже, забыл, что это моя машина!

– Ты еще не так меня тряс на своем "Амилькаре". Я сообразил, что нам нужно как можно скорее вернуться обратно. Видишь, вот-вот стемнеет.

Таможенный кордон, где никого не было, они миновали в один миг и четверть часа спустя затормозили возле жандармерии. Бригадир Мери, главный помощник Вердо, стоял в дверях, широко расставив ноги и заложив большие пальцы рук за ремень. Вид у него был необыкновенно воинственный.

– Куда вы исчезли? Патрон вас повсюду ищет!

– Mea culpa![438] – признал Адальбер. – Я забыл ему сказать, что мы собираемся посетить Грансон. Есть новости?

– Да вроде бы.

Оба сразу же выскочили из машины и, бросив ее на произвол судьбы, ринулись к дверям, а потом по коридору в кабинет капитана. Капитан сидел за письменным столом по-королевски и величественно произнес:

– Ну, вот и вы, наконец! Где были?

– Проехались в Швейцарию. Скажите скорее, что известно? Где она?

– В монастыре.

– А у вас тут только один монастырь? – удивился Альдо.

– С какой стати она вдруг в монастыре? – удивился Адальбер.

– Отвечу сразу обоим, но по очереди. Да, у нас один монастырь, и очень красивый. Монастырь Благовещения. Вы вчера проходили мимо него и любовались часовней. Мадемуазель дю План-Крепен находится там совсем недавно. Не более часа.

– Как она туда попала?

– И где была до этого?

– Давайте по очереди, – взмолился Вердо. – Выслушайте, и все станет ясно: как только стемнело, человек, пожелавший остаться неизвестным, передал ее с рук на руки сестре-привратнице, сказав, что вы приедете за ней. Он назвал ваши имена – настоящие – и настоятельно просил, чтобы мадемуазель передали только вам, так как иначе она может оказаться в опасности. И уехал. Из монастыря позвонили нам. С тех пор мы вас ждем.

– Этот человек не пожелал назвать свое имя, чтобы получить вознаграждение?

– Он просил передать вознаграждение монастырю, сказав, что монахини лучше им распорядятся. Теперь, если позволите, я дам вам совет: уезжайте сразу же, как только ее заберете. Если задержитесь хотя бы до следующего утра, вам не будет прохода. Объявления сделали свое дело, город бурлит уже целый день.

– Где Ланглуа?

– Он уже уехал, забрав с собой тело несчастного паренька. Но он ждет от вас новостей, в этом вы не сомневайтесь. Он пока еще не знает, что мадемуазель нашлась. Ну, так как?

– Мы сейчас же поедем за ней, но...

Альдо, казалось, находился в некотором затруднении.

– Вас что-то смущает? – удивился капитан.

Адальбер поспешил с ответом.

– Природная порядочность не позволяет нам уехать, не расплатившись за номер в гостинице. Вряд ли хозяин будет доволен, получив в виде платы наши зубные щетки и пару рубашек в чемодане.

– Честное слово, я об этом не подумал, – рассмеялся Вердо. – Если хотите, я займусь этим вместо вас. В гостиницу пройду через гараж. Надеюсь, чемоданы не самые большие?

– Маленькие, но их два. Я подпишу чек, вы его заполните и попрощаетесь с хозяином. Передайте ему самые теплые слова. Гостиница превосходная, хочется в нее вернуться.

– Приезжайте, будем рады. Развлечений у нас тут немного, но госпожа Вердо с удовольствием потрудится, чтобы угостить вас на славу.

Через полчаса Адальбер остановил машину на узкой улочке, что тянулась вдоль стены монастыря. Фар он не зажигал. Поначалу он намеревался объехать город и выяснить, как обстоит дело с движением. Но успокоился, увидев, что машин на улицах стало гораздо меньше. Видно, их возвращение совпало с концом рабочего дня, и все из-за холодной погоды торопились как можно скорее оказаться в домашнем тепле.

Монастырская часовня, построенная в XVIII веке вдохновенным любителем Ренессанса, служила главным украшением улицы Репюблик, и Альдо очень сожалел, что они не могут войти в монастырь через ее величественный портал. Они проскользнули туда через узкую боковую дверь, и ему показалось, что в Божью обитель он пробирается, как воришка. А что, если Мари-Анжелин, иной раз чрезмерно набожная, не захочет уехать с ними и предпочтет остаться в монастыре?

Альдо ощутил искренний трепет, когда вошел в приемную с большим распятием на одной стене и портретом основательницы монастыря на другой, а основала его святая Жанна Французская, дочь Людовика XI.

Альдо с Адальбером низко поклонились монахине, когда она вышла им навстречу. При виде ее друзьям показалось, что стрелка часов остановилась в XV веке: монашеская одежда не изменилась ни на нитку – серая ряса, белый апостольник и белое нижнее покрывало, поверх которого накинуто еще и черное. Длинные рукава прячут руки, но на правой должно быть кольцо, потому что на наперсном кресте завязан голубой бант, свидетельствующий, что перед ними мать настоятельница. Мужчины, не сговариваясь, наклонили головы еще ниже, словно и в самом деле оказались в XV веке. Альдо даже невольно заговорил иначе, услышав вопрос, кто из них князь Морозини.

– Я ношу это имя, досточтимая матушка, а мой спутник зовется Адальбером Видаль-Пеликорном, он археолог. И оба мы находимся в родстве с дамой, нашедшей у вас приют.

– Я не приглашаю вас сесть, полагая, что вы ограничены во времени и весьма торопитесь.

– Именно так, досточтимая матушка. Мы спешим вернуться в Париж в дом маркизы де Соммьер, где живет и мадемуазель Мари-Анжелин дю План-Крепен, о которой маркиза очень печалится. Или мадемуазель в первую очередь нуждается в услугах врача?

– Нет, не думаю. Ее состояние удовлетворительно настолько, насколько это может быть после перенесенных ею испытаний. Она утомлена, что естественно, но от природы, мне кажется, наделена большой энергией, – добавила настоятельница с улыбкой. – Сейчас ее приведут.

Она повернулась и негромко хлопнула в ладоши. Дверь позади нее отворилась, и Альдо с Адальбером увидели Мари-Анжелин, которую и не надеялись уже повстречать.

Мадемуазель держалась с присущим ей достоинством, несмотря на несвежее, с пятнами, платье. Она куталась в большую серую шерстяную шаль. Шляпка была безвозвратно потеряна, висок с левой стороны украшала большая гематома, частично заклеенная пластырем. Мари-Анжелин подошла к Альдо и Адальберу и без малейшей улыбки спросила:

– Добрый вечер, господа. Кто из вас князь Морозини?

Тишина в приемной после заданного вопроса была тяжелее свинцовой монастырской крыши.

Адальбер открыл было рот, но не смог произнести ни слова. Альдо, нахмурив брови, с усилием произнес:

– Это я, Анжелин. А рядом – Адальбер Видаль-Пеликорн, которого моя жена Лиза зовет моим братом. Вы нас не узнаете?

– Нет. И поверьте, меня это крайне огорчает.

– Хотите, я покажу вам наши паспорта?

– Нет. Не вижу в этом смысла. Куда вы меня повезете?

– В Париж. На улицу Альфреда де Виньи. К тетушке Амели, чьей любимой подругой и помощницей вы были уже столько лет! Словом, к вам домой. Или вы предпочитаете остаться здесь?

– Нет. Хотя здесь меня приняли с необыкновенной добротой. Но я должна ехать, должна вспомнить свое прошлое, понять, кто я.

– Вы забыли, кто вы? – переспросил Адальбер, холодея от ужаса.

– Я... Да.

– Не помните даже имени: Мари-Анжелин дю План-Крепен, родовитая дворянка... чьи предки участвовали в Крестовых походах?

– Неужели в Крестовых походах? Как это интересно!

– Значит, что такое Крестовые походы, вы помните? – удивился Альдо, жадно всматриваясь в нее.

– Да. Вполне возможно. Это были походы на...

– У нас сейчас нет времени заниматься историей. Но не может быть, чтобы вы знали о Крестовых походах и не помнили своего имени.

– Нет, не помню. Ничего не могу вам сказать по этому поводу. Так вы забираете меня или нет? – нетерпеливо спросила Мари-Анжелин, и тон ее живо напомнил им прежнюю План-Крепен.

– Да, конечно! И я вижу, что мы должны всерьез заняться вашей раной, – добавил Альдо, указывая на пластырь.

Торопясь скорее покончить с этой сценой, одновременно нелепой и душераздирающей, Альдо поблагодарил настоятельницу за ее доброту, но не сразу убедил ее взять чек с обещанным вознаграждением.

– Не говорите мне, досточтимая матушка, что у сестер святой Жанны Французской нет бедняков, которые нуждались бы в помощи. Полагаю, что и в ее святом доме найдется, что починить.

– Вы знаете, кто основал наш орден? Но вы ведь, кажется, не француз?

– Нет, я венецианец, но моя мать француженка.

– Идите с миром, и да пребудет с вами Господь! Мы все в монастыре будем молиться за вас и за ту, которая потеряла память. Причиной, конечно, стал удар, который она получила по голове. Но Господь милостив...

* * *

Альдо и Адальбер никогда не забудут свое ночное путешествие. Радость, смешанная с кошмаром. Как встретит маркиза несчастную Мари-Анжелин, лишившуюся памяти?

– Мы хорошо знаем тетушку Амели, – успокаивал себя, а заодно и Альдо, Адальбер, – она женщина здравомыслящая, сразу же призовет своего любимого профессора Дьелафуа, чтобы он осмотрел мадемуазель и прописал соответствующее лечение. Амнезия частичная, так что, я думаю, есть возможность восстановить память.

Они беседовали между собой шепотом, чтобы не потревожить Мари-Анжелин, крепко спавшую на заднем сиденье. Госпожа Вердо по доброте душевной снабдила их в дорогу бутербродами, чтобы "было чем подкрепиться" – слова "перекусить" не было в ее лексиконе, – и Мари-Анжелин, с аппетитом съев два бутерброда, теперь спала, удобно устроившись и укутавшись пледом. Она не проснулась даже тогда, когда на автозаправке им заливали в баки бензин, а мужчины потом пили кофе.

В Париж они приехали на рассвете. Адальбер – была его очередь вести машину – остановил ее перед воротами, и Альдо поспешил в особняк, чтобы предупредить тетю Амели и всех старых слуг о случившемся.

Его рассказ прерывался горестными восклицаниями: "Ах, Господи!", "Бедная наша мадемуазель!". Но госпожа де Соммьер быстро положила конец жалобным всхлипам, объявив, что "для каждой болезни есть свое лекарство" и за лечение они возьмутся как можно быстрее. Потом она распорядилась, чтобы Альдо привел больную.

– Приведешь, и отправляйтесь оба спать, и ты, и Адальбер, – добавила она. – Вы едва держитесь на ногах. Главное, что Мари-Анжелин дома. Обсудим все позже. Нашу беглянку нужно отвести наверх и уложить. Хоть вы и говорите, что она спала всю дорогу, она все равно устала. А вас, Адальбер, я попрошу, если вас это не затруднит, заберите Альдо к себе и хорошенько там выспитесь. Жду вас обоих к ужину. За дело!

Мужчины, тревожно переглянувшись, повиновались распоряжениям маркизы. Они опасались горя тетушки Амели, но, похоже, она поддерживала силы гневом или весьма дурным настроением.

Мари-Анжелин, кажется, вполне приспособилась к своему новому состоянию. Но если маркиза постоянно будет пребывать в раздражении, один Бог знает, чем дело кончится.

Добравшись до улицы Жуфруа, друзья обнаружили, что спать им расхотелось, хотя это была уже не первая бессонная ночь за весьма недолгое время. Они решили позавтракать, и Теобальд, преданный слуга, по-прежнему служивший у археолога, мигом подал им завтрак.

После третьей чашки кофе, без которой Альдо не справился бы с двумя намазанными маслом бриошами и четырьмя круассанами с абрикосовым вареньем, он закурил сигарету и посмотрел на Адальбера, продолжавшего механически жевать, витая мыслями где-то очень далеко.

– Постарайся расслабиться, – подал Альдо совет своему другу. – Если подумать, случай не безнадежный. Конечно, неприятно видеть План-Крепен, превратившуюся в зомби, но что поделаешь, если, как говорится, у нее в прямом смысле "отшибло память". Мы же знаем случаи, когда частичная амнезия со временем проходила без следа. Если великолепный Дьелафуа не сможет ничего предложить сам, он хотя бы посоветует компетентного коллегу.

– Надеюсь, он и сам справится. Напомню, что ты тоже был в состоянии беспамятства, но все прошло без следа, теперь ты в полном порядке. Правда, у тебя была высокая температура, а у Мари-Анжелин все проходит иначе, но я охотно верю, что со временем все наладится. Меня занимает другой вопрос...

– Ланглуа? Я тоже о нем не забываю. И скажу честно, с самого Понтарлье все думаю: сразу бежать к нему или повременить?

– Как только к Мари-Анжелин вернется память, от Ланглуа никуда не денешься.

Да и, собственно, почему нужно куда-то деваться? Она единственный свидетель одиозного убийства, и он не оставит этого дела, пока не посадит убийцу или убийц за решетку.

– Да, конечно, это его долг. Но, знаешь, давай отложим визит к нему до завтра. Вечером мы пойдем обедать на Альфреда де Виньи, придет Дьелафуа, мы будем знать, на каком мы свете. А сейчас мы имеем полное право выспаться, разве не так?

– Так. Ты совершенно прав. Позвоним Ланглуа завтра утром.

* * *

В это время на другом конце парка Монсо госпожа де Соммьер деловито занималась "водворением на место верного оруженосца", повергая слуг в изумление своим невозмутимым спокойствием. Занималась она этим делом добросовестно и заботливо. На второй этаж Мари-Анжелин подняли на лифте, которым пользовалась только маркиза, так как "оруженосец" обычно мчался и вверх, и вниз через три ступеньки. Выйдя из лифта, госпожа де Соммьер взяла компаньонку за руку и повела в спальню, время от времени ласково и ободряюще поглаживая ее по плечу. А в спальне довела до кровати и усадила на нее.

– Не желает ли госпожа маркиза моей помощи? – осведомилась Луиза, горничная госпожи же Соммьер. – Мадемуазель Мари-Анжелин слишком тяжелая, госпожа не сможет уложить ее одна. – Луиза огляделась вокруг и недоуменно добавила: – Вообще-то я не понимаю, почему...

– Тише, Луиза, тише. Все объяснения отложим на потом. Сейчас главное – спокойствие и сдержанность. Мадемуазель нужен покой, и только покой. Так что пока оставьте нас.

– Нужно ли мне сказать Сиприену, чтобы он позвонил профессору Дье...

– Мне кажется, не стоит торопиться, Луиза. Всему свое время. Сначала дадим мадемуазель освоиться дома. А доктору я позвоню непременно, не сомневайтесь. Но не смейте подслушивать у двери.

– Что вы такое говорите, госпожа маркиза!..

Дверь за Луизой закрылась. Госпожа де Соммьер подвинула низкое мягкое кресло к кровати и уселась напротив несчастной больной, что по-прежнему неподвижно сидела на постели. Маркиза устремила на нее взгляд своих зеленых глаз и сказала ex abrupto[439]:

– Только не со мной, План-Крепен! Вы недурно справляетесь со своей ролью, но больше играть не стоит. Давайте лучше поговорим.

– Но я ничего...

– Напротив. Вы все прекрасно помните и знаете, например, что это не ваша комната. Не случайно вы чуть-чуть, совсем чуточку подались назад на пороге и только потом вошли. И потом, хоть мы почти не говорили, вы дважды употребили первое лицо множественного числа, которое мы обе так любим. Так что же вы мне расскажете?

Пострадавшая открыла рот и закрыла его, не издав ни звука. Маркиза поудобнее устроилась в кресле, скрестила на груди руки и ободряюще улыбнулась:

– Вперед, дорогая! Немного мужества, черт возьми! Вспомним Крестовые походы!

Мари-Анжелин разрыдалась.

Госпожа де Соммьер, понимая, что Мари-Анжелин нужно выплакаться, не мешала ей и только вложила в руку носовой платок.

Глава 5Рисунок пером...

Наступил вечер, и "братья" отправились в особняк на улице Альфреда де Виньи, куда их пригласили на ужин, чувствуя себя, прямо скажем, неважно. Они, хоть и пытались поспать днем, но спали мало, урывками, и бессонная ночь за рулем давала о себе знать. Заснуть им мешало ожидание телефонного звонка, который поставил бы их в курс событий. Они хотели знать, приходил ли Дьелафуа и какой поставил диагноз. Не сговариваясь, они решили, что после осмотра врач непременно отправит План-Крепен в клинику, где поначалу за ней как следует понаблюдают, а потом назначат лечение. Они были уверены, что тетя Амели не станет устраивать никакого ужина, и ждали, что она отпустит их на покой.

Уж кто-кто, а они знали свою тетушку, которая всегда была исполнена логики.

Однако они в один голос задали один и тот же вопрос Сиприену, который с присущей ему сердечной важностью встретил их в вестибюле.

– Настроение поднялось хоть на градус, Сиприен? – шепотом осведомился Альдо.

– А почему ты говоришь шепотом? – тут же вмешался Адальбер. – Разыграйся тут трагедия, Сиприен встретил бы нас в слезах. Я правильно говорю, Сиприен?

– На много градусов вверх, господин Адальбер. Вверх на много градусов. Госпожа маркиза ждет своих гостей в зимнем саду.

– Возвращение к старым привычкам всегда утешительно. А шампанским нас угостят?

– Идем. Сами все увидим, – сказал Альдо, беря друга под руку.

И они увидели. Зрелище было настолько привычным, что друзья лишились дара речи. Госпожа де Соммьер, уютно расположившись в любимом кресле со спинкой в виде веера, пила шампанское, а Мари-Анжелин, одетая с иголочки и в белоснежной повязке на голове, сидела за круглым столиком и раскладывала пасьянс. Она первой их и поприветствовала:

– Входите же, господа! Мы вас ждем!

Господа застыли на пороге под веткой гигантской фуксии и смотрели на нее круглыми глазами.

Наконец Адальбер проговорил:

– Так вы нас узнали? Неужели лечение профессора оказало...

– Я узнала вас сразу, еще в монастыре. Другое дело, что... В общем, мне нужно было подумать...

– Да неужели? – подал голос Альдо, мгновенно вспыхнув, как спичка. – Целые сутки вы морочили нам голову, считая нас пустым местом?! Посмеивались, пока мы портили себе кровь! А вас, тетушка Амели, сколько времени водили за нос?

– Ни единой минуты. Я знаю ее, как свои пять пальцев. Разумеется, сначала я подыграла Мари-Анжелин, но как только вы ушли, расставила пару ловушек, и она в них, милочка, сразу же угодила. Альдо, смени, пожалуйста, гнев на милость. А вы, Адальбер, помогите мне и не смотрите на Мари-Анжелин так, словно она спустилась с небес.

– Уж точно не с небес, – вздохнул Адальбер. – Я ведь целиком и полностью согласен с Альдо! Мне кажется, мы как минимум заслуживаем доверия. Значит, всю ночь в машине, пока мы мучились, строили предположения, вы нас слушали и... Вас это совершенно не трогало? Мы не слишком много глупостей наговорили?

– Нет... Я сто раз хотела открыться, но умоляю, поверьте, мне в самом деле нужно было подумать... Я поклялась... То есть себе поклялась, хочу я сказать...

– Что?! – прорычал Альдо, и глаза у него позеленели от злости, в то время как глаза Мари-Анжелин наполнились слезами.

Госпожа де Соммьер поспешила взять обоих мужчин за руки.

– Давайте-ка успокоимся, – сказала она ласково, но твердо. – Если я говорю, что меня Мари-Анжелин провести не удалось, вы мне верите?

– Вам верим, – ответили они в унисон.

– А я передаю слово Мари-Анжелин и поступаю совершенно правильно, потому что это ее история, и она нам ее расскажет. Рассказывайте, План-Крепен. Выпейте глоточек для храбрости и вперед! В конце концов, не такая уж большая неприятность, – заключила маркиза и пригубила из своего бокала.

– Если ей не в чем себя упрекнуть, не вижу, какие могут быть неприятности, – пробурчал Альдо, закуривая сигарету Но маркиза тут же отобрала ее.

– Если ты собрался быть судьей, то должен знать, что в суде не курят, – сурово заявила она. – И мне не нравится твоя, так сказать, "изысканная небрежность", она здесь неуместна, потому что речь пойдет о жизни и смерти.

Неуместен был и смех, но Адальбер все-таки рассмеялся.

– Смотрите на меня, Мари-Анжелин! На меня гораздо приятнее смотреть, чем на его светлость, когда он гневается.

Адальбера удостоили тенью улыбки, после чего мадемуазель рассказала сначала о том, что происходило в исповедальне. Несмотря на чуткий слух, она не разобрала ни единого слова, потом до нее донесся слабый, но отвратительный запах хлороформа, от которого она инстинктивно закрыла нос платком, затем послышался жалобный всхлип жертвы, треск ломающегося дерева, и она увидела спину убийцы, торопливо шагающего к выходу, а за порогом – пустившегося бежать со всех ног.

– Я не могла не побежать за ним. Дядюшка Бужю, церковный нищий, показал мне, в какую сторону он направился. И хотя бежал он очень быстро, я, благодаря фонарям, все же различала его, несмотря на черную сутану. Он свернул на улицу Бьенфезанс, и к нему сразу же подъехал автомобиль и подхватил его чуть ли не на бегу, едва притормозив. Я сунула руку в сумку за записной книжкой, хотела записать номер, но автомобиль внезапно остановился, подался назад, и меня схватили. Я, конечно, сопротивлялась, как вы можете себе представить, но не знаю уж, что они мне подсунули, но я отправилась в страну снов.

– И долго вы в ней пребывали?

– Откуда мне знать? Когда я очнулась, я лежала на заднем сиденье автомобиля со связанными за спиной руками и не видела ничего, хотя было уже светло, потому что глаза у меня были завязаны. Зато я услышала, что водитель ругает соседа, потому что тот хотел меня придушить и выкинуть в каком-нибудь лесочке. Второй расхохотался и согласился, что это была бы непростительная ошибка. Он, мол, изучил мою сумочку и понял, кто я такая, а главное, узнал, где я живу, и это открыло перед ними широкие горизонты. "Она родня... госпоже маркизе де Соммьер, и ты можешь быть уверен, что маркиза не откажется заплатить кругленькую сумму, чтобы ее выкупить..."

– Секундочку, План-Крепен! – вмешалась тетушка Амели. – Мне кажется, ваша удивительная память на этот раз вас подводит. Что-то мне подсказывает, что этот проходимец, говоря обо мне, не выражался так почтительно. Полагаю, он назвал меня старой ведьмой. Торжественный титул госпожи маркизы плохо вписывается в его речь.

Бедная План-Крепен покраснела до ушей, и Альдо сразу стало ее жалко.

– Оставьте ее в покое, тетушка. На ее долю выпало тяжелое испытание, и она вполне могла...

– Ты забыл, что у нашей План-Крепен феноменальная память, а я очень люблю красочные подробности. Они придают рассказу колорит, разве нет?

– Еще какой! – фыркнула Мари-Анжелин. – Разумеется, он сказал "старая ведьма", она даст им хорошие башли, а меня они кокнут, потому что в жизни не видали болтливых жмуриков.

– Да они профессионалы, эти ваши похитители! – воскликнул Адальбер. – И Ланглуа вам подтвердит, что от ушедшего в небытие никаких сведений не получишь.

После этих слов пролетел тихий ангел в строгом темном костюме. Пролетел быстро, но успел напомнить, что вскоре им предстоит откровенный разговор с начальником полиции. Все об этом вспомнили, и госпожа де Соммьер извинилась перед рассказчицей за то, что ее прервали.

– Выкладывай, что помнишь, Мари-Анжелин, – добавила она. – Отбор произведем позже.

Мари-Анжелин кивнула и продолжила рассказ. Собственно, коротко говоря, он сводился к следующему. Ехали они долго, останавливались только один раз, чтобы заправиться бензином. Похитители собрались перед автозаправкой запихнуть ее в багажник, но она пообещала устроить оглушительный скандал, если ее немедленно не напоят и не накормят.

– Я пропустила мессу, но ведь я готовилась к причастию и ничего не ела, так что просто умирала от голода и жажды. Они тут же дали мне бутерброд и кофе. Ничего не скажешь, люди предусмотрительные, у них все было с собой, даже кофе в термосе. И я пообещала, что буду вести себя тихо... Мы поехали дальше. Возможности как-то сорентироваться не было никакой, разве что становилось все холоднее, значит, мы ехали на север или на восток. Господи Боже! До чего же мне было холодно! Наконец, добрались. И заехали, судя по запаху бензина, в гараж. Тот, что был посильнее, взвалил меня себе на спину, как мешок картошки. От подобного способа передвижения меня затошнило, но, к счастью, путь был недолог. Меня свалили на пол в помещении, где было гораздо теплее и приятно пахло фруктами. Повязку с глаз сняли, и я увидела, что я нахожусь в кладовой или в погребе, вокруг громоздились решетчатые ящики с яблоками, грушами, виноградом, на полках стояли банки с соленьями. Смерть от истощения мне, стало быть, не грозила. Вошла очень толстая женщина, она явно была недовольна моим появлением, но говорила на незнакомом мне диалекте, так что я не поняла ни слова.

– Это вы-то не поняли ни слова, План-Крепен?! Вы, которая говорит уж не знаю на скольких языках? – удивилась маркиза.

– На семи. Но она говорила на местном диалекте, а я их не знаю. Продолжая выражать недовольство, толстуха принесла матрас, подушку и одеяло. Потом отвела меня в туалет, самый что ни на есть деревенский, а потом в какую-то клетушку в глубине большого темного помещения. Там стояли жестяная раковина и кран с холодной водой, но я нашла эти удобства божественными. Когда я вернулась, веревку, которой я была связана, заменили на цепь с наручниками. Другой конец цепи прикрепили к кольцу в стене над постелью. Теперь у меня хотя бы освободились руки. В качестве пожелания "доброй ночи" я получила миску горячего супа и краюшку хлеба. Потом свечу унесли, и я осталась в полной тьме, но я так устала, что мигом заснула и спала, как сурок.

Проснувшись, я чувствовала себя разбитой, словно меня хорошенько отколотили, но в помещении стало гораздо светлее. Свет проникал через фрамугу в крыше, и я поняла, что нахожусь скорее всего в старой риге, где есть еще и чердак, куда ведет источенная жучком лестница. Мне очень захотелось туда забраться, и я подумала, что так и сделаю, как только мне представится случай. Сколько прошло времени с тех пор, как меня похитили, я не знала. То ли одни сутки, то ли больше. Но главным для меня было освободиться. И в конце концов мне это удалось...

– Удалось избавиться от наручников? – переспросил Альдо, налив ей в бокал еще шампанского.

Мари-Анжелин отпила глоток и поблагодарила:

– Спасибо. Наши теперешние модницы с короткими стрижками понятия не имеют, как полезны длинные волосы...

– Надеюсь, вам не пришлось сплести из них веревку? Слава Богу, нет! Они у вас прежней длины, – успокоенно заметил Адальбер.

– Нет, мне пригодились не сами волосы, а шпильки, которыми я их закалываю. С их помощью можно совершать чудеса.

– В том числе открывать наручники?

– Именно. С этой минуты я могла освободиться в любую минуту, когда захочу.

И освободилась, как только услышала выстрелы. В доме не слышалось ни звука, и я поднялась по лестнице на чердак, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Там было гораздо интереснее, чем в риге, где меня держали взаперти. Бог знает почему оконные петли были прекрасно смазаны. Я без труда открыла окно и вылезла на крышу. Вокруг царила полнейшая тишина, вечерело, через дорогу темнел лес, на опушке я увидела инспектора Соважоля, он двигался вперед, держа в руке пистолет. А в следующую минуту я увидела, как он упал. Наверное, от ужаса я потеряла равновесие, упала, ударилась головой и... Вот и все.

Мари-Анжелин замолчала и спокойно допила шампанское под удивленными взглядами Альдо и Адальбера.

– Неужели все? – недоверчиво осведомился Адальбер.

– Да! Вам этого мало? Сразу видно, что вы не жили в заточении под страхом смерти! Столько времени я провела в кошмаре, и в ту самую минуту, когда увидела своего спасителя, его застрелили у меня на глазах. Удар был так силен, что я лишилась сознания и в самом деле ничего не помню. Очнулась я только в монастыре Благовещения. И вы должны быть этому рады. Или вы хотели, чтобы я упала с крыши и сломала себе шею?

– Не говорите глупостей, – проворчал Адальбер, сидевший, уперев локти в колени и держа сигарету между указательным и средним пальцами. Он всеми силами старался вникнуть, что же на самом деле произошло. – Не удивляйтесь, что мы задаем себе и вам вопросы. Между вашим нахождением на крыше и вашим появлением у монахинь, которое произвело на нас незабываемое впечатление...

– Интересно, что вы пытаетесь выискать? – сердито повысила голос План-Крепен. – Хотите сказать, что монахини ряженые? Что их специально наняли, чтобы запутать следы?

– Погодите, не возмущайтесь, План-Крепен! Я хоть и не такой страстный христианин, как вы, но и мне известно, что до сих пор сохраняются монашеские ордена, где носят именно такую одежду, какую носили при основании. Например, "Милосердные дамы из Бона" носят геннин[440] и темно-синее платье со шлейфом, в каком ходила основательница Гигона Салинская. Правда, теперь они чаще всего работают сестрами милосердия и прикрепляют свой знаменитый шлейф булавкой к поясу. Вот и сестры обители Благовещения тоже носят...

– Ту же самую одежду, какую носила Жанна Французская, – подхватила госпожа де Соммьер, – дочь, нелюбимая не только судьбой, но и своим отцом, Людовиком XI, который сделал ее орудием своей политики и выдал замуж за двоюродного брата, мятежного Людовика Орлеанского, сказав при этом: "Детей, которые у них родятся, кормить не придется". Король цинично намекал на физические недостатки бедняжки. А когда Орлеанский стал королем Людовиком XII, он пожелал развестись с Жанной, чтобы жениться на Анне Бретонской, вдове своего шурина Карла VIII, и несчастная Жанна вынуждена была вытерпеть унизительный судебный процесс! Бедная женщина!

– Я не знал, что вы у нас специалист по религиозной истории, тетушка Амели, – заметил Альдо, поглядев на пожилую женщину с легкой улыбкой.

– Я не такой знаток истории, как План-Крепен, но судьбы отдельных исторических лиц мне известны, среди них и история жизни Жанны.

– Меня в этой истории удивляет вот что: свой монастырь Жанна основала во Франш-Конте, принадлежавшем Карлу Смелому, а его перед смертью оставили абсолютно все. Неужели Жанна хотела его хоть как-то утешить?

– Безусловно, – веско подтвердила План-Крепен, вернувшись на родную ей почву. – В Франш-Конте целых шесть монастырей Благовещения. Чудесно, не правда ли? Жанна, как я думаю, жалела побежденного от всего сердца и молилась больше всего за то...

– Вы собираетесь познакомить нас с еще одной из впечатляющих страниц религиозной истории Франции? Вскоре у вас будет великолепная возможность изучить ее вместе с Ланглуа, – не без иронии ввернул Альдо. – Предсказываю вам оживленнейшую дискуссию. Особенно по поводу вашего обморока на чердаке и того, как вы неожиданно пришли в себя в монастыре.

– Мне нечего ему сказать. Что скажешь, если в голове дыра, причем черная? Я же не могу рассказывать о том, чего не знаю.

– Да, конечно. Кто с этим поспорит? И так... так... так надо было?

– Что это с тобой? – осведомился Адальбер, сделав круглые глаза. – С каких пор ты заделался колоколом?

– Я?

– Ты! Бум! Бум! Бум!

– Нет, именно, так... так... так... Я услышал такой разговор у "Флориана", когда как-то зашел туда выпить стаканчик, и меня это позабавило. На первый взгляд пустяк, а дает лишнюю секунду на размышление.

– Надо и мне попробовать.

– Попробуй, увидишь. Очень помогает.

Несколько громких и властных ударов тростью о паркет объявили о конце переменки. Тетушка Амели пожелала, чтобы выслушали ее мнение.

– Насколько я поняла, вы нуждаетесь в отдыхе, – объявила она. – Но напоминаю, Ланглуа будет здесь с минуты на минуту, и настроение у него все эти дни хуже некуда. Он тяжело переживает смерть молодого Соважоля.

– Я знаю, тетя Амели, – грустно вздохнул Альдо. – К несчастью, это неизбежная...

– Особенность профессии, хочешь ты сказать? Я правильно тебя поняла? Да, но План-Крепен, судя по ее рассказу, стала очевидицей его гибели. Поэтому никакой расплывчивости. Очень прошу вас, План-Крепен, сделайте над собой усилие. Восстановите все самые мельчайшие подробности. Самая незначительная мелочь может помочь пробить брешь в стене...

Маркиза замолчала и прислушалась: торопливые шаги раздавались в гостиной, что вела в зимний сад. Ланглуа теперь числился среди друзей дома, Сиприен даже не дал себе труда известить о нем...

Лицо комиссара выражало такую скорбь, что, когда он наклонился, чтобы поцеловать маркизе руку, она взяла его за плечи и поцеловала в щеку. А он не только не выказал недовольства, но слегка посветлел.

– Спасибо за теплый прием, – пробормотал он, а маркиза указала ему место подле себя.

Она чувствовала, что нужно как-то разрядить атмосферу, и улыбнулась:

– Давайте-ка, мальчики! Поздоровайтесь с главным комиссаром и поднесите ему укрепляющего! Он в нем нуждается.

– От вас я этого скрывать не буду, – тихо сказал комиссар, покачав головой.

"Мальчики" сразу засуетились. Альдо взял бутылку "Наполеона", Адальбер подвинул рюмку, Мари-Анжелин со своим стулом переместилась поближе.

– Думаю, вы хотите меня расспросить. К сожалению, я не так много могу вам рассказать. У меня провалы в памяти.

– Мне сказали, что вы ее полностью потеряли.

– Нет, не полностью. И, наверное, на какие-то вопросы смогу ответить довольно четко.

– Ну, так рассказывайте. Я знаю, что вам лучше дать возможность высказаться. Вопросами можно только сбить вас с толку...

Мари-Анжелин почти слово в слово повторила все, что уже рассказала.

Ланглуа слушал ее внимательно и бесстрастно. Вопрос он задал ровно в том самом месте, где она оборвала свой рассказ и в первый раз.

– Так, значит, после вашего падения вы ничего не помните и не можете сказать, как оказались в монастыре Благовещения?

– И вы бы на моем месте тоже ничего не помнили бы! Получи вы такой удар по голове, посмотрела бы я, что бы стало с вашей памятью. Взгляните! Хорошо еще, что череп не пробит насквозь!

Мари-Анжелин торопливо сняла повязку, потом пластырь и показала черно-синюю гематому на виске. На ней еще виднелись запекшиеся следы крови. Зрелище впечатляло. Ланглуа осторожно провел по синяку пальцем и извинился.

– Поверьте, я очень огорчен, – вздохнул он. – Но мы так привыкли к вашему острому уму, если не сказать, ясновидению, что как-то позабыли, что и вы существо из плоти и костей, как и все смертные, и что вы можете пострадать и ничего не помнить.

– Я совсем не сержусь. Поверьте, мне очень горько разочаровывать вас. Горько знать, что я не помню такие важные вещи. И не менее горько осознавать, что на протяжении часов и дней мною манипулировали преступники, и в их руках я была совсем беззащитна.

Мари-Анжелин сказала это с такой безнадежностью, что Альдо сразу же захотелось ей хоть как-то помочь.

– В таких случаях лучше всего отвлекать себя и стараться думать о чем-то другом. Тогда память неожиданно может вернуться. Или полностью, или отдельные фрагменты.

– Может, и так. Однако, я думаю, понадобится очень много попыток, прежде чем наконец получится пробиться сквозь этот туман. Но если не получится, почему бы не попробовать гипноз, – отважно предложил Адальбер с самым невинным видом.

А поскольку все его внимание сосредоточилось на кончиках собственных пальцев, которые он внимательно рассматривал, он не заметил яростного взгляда Мари-Анжелин. Зато его заметил Альдо.

– Правда, почему бы не попробовать? – подхватил он. – Но прежде чем прибегнуть к столь решительной мере, наверное, стоит применить метод множественных попыток. Я опасаюсь гипноза, этот вид терапии может дать великолепные результаты, но может закончиться катастрофой. Согласитесь, во втором случае мы все бы очень огорчились.

– Соглашаюсь, – признала маркиза с улыбкой. – Возьмемся за дело потихоньку. Я совсем не хочу, чтобы в моей План-Крепен что-нибудь пострадало, и, думаю, сейчас все согласны, что Мари-Анжелин нужен отдых и полная тишина. Таково, во всяком случае, мнение профессора Дьелафуа.

Альдо физически ощутил возникшее противостояние. Желание тетушки Амели оградить Мари-Анжелин от любых посягательств не подлежало сомнению, Ланглуа понимал это. Но, понимая, хотел как можно скорее разделаться с теми, кто отнял у него самого любимого помощника. Лицо его потемнело, как только он услышал защитительную речь старой дамы.

– Я никогда и ни к кому не применял насилия, это не в моих правилах, – глухо проговорил он. – Тем более это было бы невероятно по отношению к человеку, который множество раз приходил мне на помощь, и помощь была действенной и умелой, но... – тут Ланглуа сделал паузу, чтобы придать особый вес словам, которые намеревался произнести. – Но я должен заставить расплатиться негодяев за гибель Жильбера Соважоля, не говоря уж о смерти госпожи де Гранльё и мажордома ее невестки. До тех пор, пока они не окажутся у меня в руках, я буду искать их и преследовать, используя все средства, какие предоставляет в мое распоряжение закон. Ничто и никто меня не остановит. И если я ищу помощи, то только потому, что нуждаюсь в ней. Не могли бы вы передать это профессору Дьелафуа?

Ланглуа резко поднялся со своего места, поклонился обеим женщинам, попрощался с мужчинами коротким кивком и скорым шагом покинул зимний сад. Оставшиеся застыли в молчании, и, когда тишина стала невыносимой, Альдо нарушил ее, сказав:

– Если мы потеряем дружбу комиссара, нас ждут нелегкие деньки. Не сердитесь, тетушка Амели, но вы с чрезмерным пылом последовали за мной по той дороге, какую я имел неосторожность открыть. Комиссар понял, что мы не имеем ни малейшего желания, чтобы Мари-Анжелин подвергали допросу.

– И действительно, нельзя подвергать допросу человека, который перенес столько, сколько она! И нас, кстати, тоже!

– Со всем уважением, какое я к вам испытываю, скажу, что мы в данном случае не главное. Мы сейчас, и это вполне естественно, наслаждаемся радостью, но на другой чаше весов трое убитых: застенчивая старая дама, слуга, желавший нам помочь, неважно, по каким мотивам – из мести или по другим соображениям, – и отважный молодой человек, перед которым открывалось блестящее будущее... А убийца, надо думать, все еще прекрасно себя чувствует. А теперь, Мари-Анжелин, мы слушаем вас! Если у вас есть возможность помочь следствию хоть какой-то уликой, то сейчас самое время. А потом мы подумаем, какой тактики придерживаться по отношению к Ланглуа.

– Сколько раз я могу повторять, что ничего не помню! – упрямо возразила План-Крепен. – И с вашего позволения я покину вас, пойду и лягу, потому что, как бы это ни было странно, но у меня совершенно нет сил.

Вместо того чтобы выразить сочувствие, Альдо рассмеялся.

– Благородная наследница рода дю План-Крепен, похоже, утратила присущую ему легендарную стойкость. Правда, путь был долгим... от первых Крестовых походов и до сегодняшнего дня. Ничего не поделаешь, такова человеческая природа, все стареет, изнашивается, ветшает...

Альдо не завершил своего философского размышления, получив отвешенные мощной рукой – что было весьма неожиданно для страдающей бессилием девы – две пощечины, и застыл в кресле. Дверь зимнего сада громко хлопнула. Мари-Анжелин с видом оскорбленной добродетели, подобрав свой пластырь, удалилась, выбрав, правда, неожиданный путь к своей комнате: по черной лестнице через кухню.

– Думаю, она решила попросить Евлалию дать ей что-нибудь подкрепиться, – задумчиво предположила маркиза. – Наверное, проголодалась. Сейчас уже время ужина и...

Только что упомянутая Евлалия ворвалась в комнату, и, судя по всему, была в ярости.

– Что это еще за история? – возмущенно вопросила она. – Я упарилась у плиты, стряпая волованы с трюфелями в честь возвращения мадемуазель Мари-Анжелин, а она даже не желает их пробовать?! Она, видите ли, просит у меня бутерброд! Такого оскорбления я ни от кого еще не получала!

– Возвращайтесь к вашим волованам, Евлалия, и я пойду вместе с вами, – заявил Альдо.

В кухне План-Крепен в полном одиночестве щедро намазывала кусок хлеба маслом. Все остальные слуги и служанки, предчувствуя бурю, заблаговременно покинули помещение. Альдо вошел скорым шагом и хладнокровно забрал из рук Мари-Анжелин хлеб и нож для масла. Взял на столе ложку, зачерпнул что-то из кастрюльки и поводил ложкой перед носом бунтовщицы.

– Только понюхайте, как соблазнительно пахнет! Вы всерьез решили нанести Евлалии оскорбление, отдав предпочтение английской выдумке, против которой я, впрочем, ничего не имею! Но Евлалия трудилась целый день, чтобы угостить вас этим чудом, которое вдобавок ваше любимое блюдо! Попробуйте же, черт вас возьми!

– Я не голодна.

– Совсем не голодна, вот только съем небольшую краюшку хлеба с фунтом масла и ломтем ветчины! Говорю, пробуйте немедленно, если не хотите, чтобы я угостил вас насильно!

– Вы не посмеете! Не стоит бахвалиться!

– Спорим!

Резким движением Альдо схватил План-Крепен за обе руки, зажал их одной своей, а другой поднес к ее рту ложку. Она отвернула голову в сторону и отказалась:

– Оставьте меня в покое!

– А я говорю: попробуйте! И тогда я оставлю вас в покое!

Какая-то особая сила была в руках у Альдо, и Мари-Анжелин смирилась и подчинилась ему, проглотила соус и закрыла глаза.

– Ммммммм!

– Вкусно?

– Не то слово! Не знаю, что Евлалия туда положила, но это просто божественно!

– А добавьте к соусу слоеное тесто! Ну, так сделайте одолжение, откройте клювик, проглотите ложечку, а потом, как положено хорошей девочке, помойте ручки и с благословения Евлалии приходите к нам, и мы все вместе сядем за стол.

– Все будет готово через одну секундочку, господин Альдо! – поторопилась сказать повариха. – Мне осталось только добавить...

– Молчите, Евлалия! Тайны кухни равны государственным тайнам, их не следует открывать.

Не прошло и десяти минут, как вокруг стола, украшенного цветами, расселось все "семейство" и прилежно занялось дегустацией шедевра, орошаемого шампанским "Миллезиме".

Во все время ужина царила тишина, все благоговейно священнодействовали. Но нет на свете наслаждения, которое бы не кончалось, и в конце концов всем пришлось вернуться на грешную землю. Принесли кофе, и госпожа де Соммьер решила пить его в столовой, не желая нарушать атмосферу, Мари-Анжелин взглянула на часы, кашлянула и сказала:

– Все необыкновенно вкусно, но я попрошу у вас разрешения удалиться. Мне просто необходимо выспаться. Всем известно, что я поднимаюсь очень рано.

Адальбер, получивший разрешение выкурить сигару, чуть не подпрыгнул от неожиданности, обжегся и едва не выругался.

– Черт бы побрал, извините, пожалуйста... Не означает ли это, что вы собираетесь завтра в шесть часов утра отправиться на мессу в церковь Святого Августина?

– Как обычно, а почему нет? Все знают, как я люблю ходить в церковь Святого Августина, и месса в шесть часов утра моя самая любимая.

– После того, что с вами произошло? Вы уверены, что у вас все в порядке с головой? Напоминаю, в Понтарлье мы буквально выкрали вас из-под носа ваших похитителей, и теперь они прекрасно знают, где вы находитесь...

– Не будем преувеличивать! Вряд ли каждое утро у Святого Августина будут убивать по прихожанке!

– Предположим, вы правы, – вмешался Альдо. – Но, может быть, вы хотя бы какое-то время будете посещать церковь в светлое время суток?

– Он прав, План-Крепен, – поддержала племянника маркиза. – Думаю, месса в девять часов утра ничуть не хуже мессы в шесть. Не так ли?

– Но мы же знаем, что это совсем не одно и то же, – возразила План-Крепен чуть ли не со слезами в голосе. – Если ходить в церковь к девяти, то завтракать придется в десять... И потом, что я буду там делать?

– Молиться, я так полагаю, – отважился вставить свое слово Адальбер.

– Безусловно. Но в это время не бывает моих знакомых и...

– Информационное агентство План-Крепен перестанет существовать. Вас это тревожит?

– Конечно, тревожит! Сейчас мне особенно важно знать, что произошло во время моего отсутствия, что случилось на улице Веласкеса, у чересчур любезной графини де Гранльё? Конечно, я хожу к мессе молиться и причащаться, но и вы, господа, не можете не признать, что агентство План-Крепен оказывало вам немалые услуги.

– Отрицать – это значит грешить черной неблагодарностью, – признал Адальбер. – Но на некоторое время из вполне объяснимого благоразумия вы могли бы передать ваши обязанности по сбору информации, например, поварихе княгини Дамиани.

– Хорошая мысль, – одобрил Альдо. – Евгения Генон показалась мне очень славной женщиной, и она с честью справится со своей задачей, имея такой наблюдательный пункт, как особняк на улице Мессин. Мы вас не просим расстаться со своим маршальским жезлом, а только ненадолго отложить его в сторону.

– Даже не просите, Альдо! Я должна пойти туда и... пойти сама!

– Если бы все секретные службы исчезали вместе с исчезновением шефа, на поверхности земли давным-давно уже не было бы ни одного шпиона, – вздохнул Альдо. – Ладно! Пока я нахожусь здесь, буду вас провожать.

Глядя на План-Крепен, можно было подумать, что она сейчас взорвется.

– Да как вам могло такое прийти в голову?! Ходить со мной на мессу для слуг? Да вы только взгляните на себя! Ко мне и близко никто не подойдет!

– Прими это как комплимент, Альдо, – улыбнулась тетушка Амели. – План-Крепен совершенно права. И то же самое относится к вам, Адальбер. А тебе, Альдо, разве не нужно спешить домой?

– Совсем не обязательно. Лиза с детьми в Цюрихе, в магазине все отлажено, как в идеальном часовом механизме, а у вас я и не думаю терять время даром! Игра закрутилась вокруг редчайших драгоценностей, которым внезапно вздумалось размножаться. А как известно, исторические драгоценности – моя профессия. Очень жаль, если я вас стесняю, тетушка, но все же я останусь вашим гостем еще на некоторое время. А пока мы снова вернемся к исходной точке: утренней мессе Мари-Анжелин.

– Даже не надейтесь, – тут же отозвалась она. – Я ни за что на свете не откажусь от мессы в шесть часов утра. Вы не можете себе представить, как я страдала, когда не могла ее посещать.

– Наверное, на этой мессе вас и научили бегать бегом неведомо за кем, – сухо заметил Адальбер. – Но как бы там ни было, если подумать, то подождать осталось всего несколько дней. Сейчас пятнадцатое марта, солнце встает в шесть часов пять минут, и значит, в шесть еще темно, но уже двадцать второго...

– Я выхожу раньше, а не в шесть, потому что не хочу пропускать большую часть службы. А светло становится только 1 апреля.

– Так и быть, идите спать и поступайте, как привыкли... Но при одном условии: не подходите к исповедальне ближе, чем на десять метров, – посоветовал Адальбер.

– А вы что собираетесь делать?

– Со всем моим уважением к вам, детка, скажу, что это мое личное дело. Пожелайте всем спокойной ночи, идите спать и пусть вам снятся хорошие сны. А поутру со спокойной душой возобновляйте работу вашего "бюро новостей".

После того как Мари-Анжелин вышла из комнаты, Адальбер подождал немного, а потом выглянул за дверь: не подслушивает ли кто-нибудь? Затем снова вернулся за стол.

– Ну так что? – поторопил его Альдо.

– Я нашел решение: я отправлю в церковь Ромуальда[441].

– На ревущем мотоцикле? Прекрасная мысль!

– Скажешь тоже! Я знаю, на него можно положиться. Он прекрасно умеет оставаться незаметным, даже если приехал на автомобиле. Надо еще позаботиться, чтобы он был вооружен. Так что понадобится какое-то время, чтобы экипировать его должным образом. А завтра караул буду нести я сам и даю слово, Мари-Анжелин меня не узнает.

На том и порешили, распрощались и разошлись, посетовав, что засиделись допоздна.

Адальбер отправился к себе.

Альдо поднялся в спальню, однако почувствовал, что уснуть не сможет. Он даже было подумал, не пойти ли ему к тетушке Амели, чтобы почитать ей вместо План-Крепен... Но не пошел, не желая спугнуть Мари-Анжелин, если она вдруг надумает прийти к маркизе. К кому бы она пошла, как не к ней, если бы вдруг решилась открыться, экая, право, упрямица!

Ночь Альдо проходила в самых разнообразных занятиях. Он кругами ходил по комнате, выкурил несколько сигарет, открыл окно, чтобы освежить воздух, и невольно вдохнул его полной грудью. К утру потеплело, и влажные запахи из парка Монсо тревожили близкой весной. Но что бы ни делал Альдо, расходившиеся нервы не желали успокаиваться. Он решил было принять ванну, но вспомнил, что стоит пустить воду, как трубы начинают страшно гудеть, а слесарь обещал прийти только через день. Можно было бы принять душ, почему-то при душе гудение было тише, но все-таки и оно среди ночи показалось бы оглушительным. Пришлось удовольствоваться любимой английской лавандой, освежив ею лицо, руки, шею... Наконец, вспомнив рецепт Лизы – еще несколько часов, и он услышит ее голос по телефону, – Альдо запахнул поплотнее халат и, постаравшись не скрипнуть дверью, вышел в коридор и отправился на кухню, собираясь согреть себе молока или съесть, не чистя кожицу – что самое важное! – яблоко. Как известно, эти два средства очень помогают в случае бессонницы, если только не найдется что-нибудь покрепче, к чему в подобных случаях советовал прибегать Адальбер, испробовав подобные средства на своем опыте.

Альдо начал спускаться по лестнице и вдруг на середине ее увидел другую фигуру в халате, освещавшую себе путь маленьким фонариком. Это могла быть только План-Крепен. Тетушка Амели была гораздо выше ростом, и потом ей никогда бы не пришла в голову мысль странствовать по собственному дому с фонариком, она сразу же зажгла бы повсюду свет.

Собственно, и у План-Крепен не было необходимости в фонарике, потому что дом она знала как свои пять пальцев... Альдо снял кожаные шлепанцы и бесшумно последовал за притворщицей, которая настаивала на потере памяти, теперь хотя бы частичной. Но его уже не заставишь поверить в эту выдумку. Может быть, у Мари-Анжелин и случались провалы, когда ее только что похитили, но он был совершенно уверен: все, что она пережила на границе со Швейцарией, она помнит отлично.

Спустившись с лестницы, Мари-Анжелин вошла в первую гостиную, потом свернула налево и направилась в библиотеку... К счастью, не закрыв за собой дверь. Альдо замер чуть в стороне от приоткрытой двери. Он не мог понять, ради чего План-Крепен понадобилось навещать библиотеку темной ночью и с такими предосторожностями, когда она могла сидеть там хоть целый день? Разве она не читает маркизе книги? А если чтица скрывает, что ходит в библиотеку, то... Это уж совсем! Это уж извините! В том-то и беда, что после похищения План-Крепен лишилась логики и вытворяет все время бог знает что!

Мари-Анжелин долго в библиотеке не задержалась. Однако было заметно, что уходить ей совсем не хочется. Желая остаться незамеченным, Альдо спрятался позади большого кресла. Очень большого, в стиле Второй империи, и, когда План-Крепен проскользнула мимо, Альдо тихонько в него уселся, выжидая примерно столько времени, сколько старой деве понадобилось, чтобы добраться до спальни. Тогда он встал, потянулся и тоже отправился в библиотеку, но в отличие от План-Крепен зажег там свет.

Альдо внимательно осмотрел книжный шкаф, который только что изучала Мари-Анжелин. Все книги стояли на местах, она не унесла с собой ни одной. Но не трудно было заметить, что интересовали ее книги по истории. А именно – история зарубежных стран, общая история Франции, история отдельных провинций: Прованс, Артуа, Бретань, Нормандия... В этом не было ничего удивительного. План-Крепен искала в первую очередь историю провинции Франш-Конте, но ничего не нашла. И о Бургундии тоже. В этом не было ничего странного! Особняк достался тете Амели по наследству, а сначала принадлежал куртизанке, которая блистала своими талантами при Наполеоне III и соблазнила ими дядюшку Амели де Соммьер. Дядюшка женился на куртизанке, и семья так и не смогла простить ему этот позор. На старости лет дядюшка проникся симпатией к молоденькой племяннице Амели и сделал ее своей наследницей. Еще один скандал в благородном семействе. Амели была тогда замужем, и ее мужа очень позабавил подобный оборот событий. Он посоветовал жене отдать деньги сиротскому дому, но сохранить особняк на улице Альфреда де Виньи. "Для преклонных лет", как он выразился, когда дом в Сен-Жерменском предместье заполонят потомки де Соммьеров. Особняк понравился Амели, и она последовала совету мужа. А когда переехала, то ограничилась только тем, что переменила излишне помпезную обивку стен и избавилась от обилия подушечек, помпончиков, кистей и позумента. Предметом ее забот стал зимний сад, она превратила его в настоящее чудо, и он стал местом ее постоянного пребывания. Библиотеке маркиза не уделила должного внимания, предпочитая пополнять свою собственную, подобранную в соответствии с ее вкусом и вкусом План-Крепен. А Мари-Анжелин, если нуждалась в каких-либо книгах для своих изысканий, предпочитала обращаться к Адальберу, у которого была весьма обширная библиотека под стать библиотеке Альдо в его венецианском дворце.

Альдо побрел к лестнице, собираясь подняться в свою комнату, и вдруг заметил на полу листок бумаги, оброненный скорее всего ночной посетительницей библиотеки. Он поднял его... А вот, кстати, и снова она! Альдо вовремя услышал быстрые шаги Мари-Анжелин и успел спрятаться в гардеробной комнате вестибюля, благополучно избежав встречи.

Сочувствуя ее поискам, от которых она при ее упорном характере не откажется, Альдо собрался отделаться от найденного листка, но, разумеется, сначала взглянув на него хотя бы одним глазком. Он потихоньку закрыл дверь гардеробной, зажег свет над зеркалом, при котором проверяли наклон шляпы, и посмотрел на листок. Это был портрет пером, и Альдо еще раз оценил удивительный талант План-Крепен: два-три штриха – и перед вами живое лицо.

На этот раз на листке бумаги изображен был молодой человек. Альдо мог поклясться, что уже встречал его где-то. Но где?.. Теперь не могло быть и речи, чтобы просто так расстаться с рисунком. По крайней мере до тех пор, пока он не поймет, кто это. А Мари-Анжелин придется взять перо и нарисовать другой портрет. Альдо поспешил погасить лампочку, подождал немного и отворил дверь гардеробной.

Постоял. Прислушался. Мари-Анжелин, как он и предполагал, продолжала поиски. Лишнее доказательство, что листок для нее очень важен. Прошло полчаса, не меньше, а План-Крепен все никак не могла успокоиться. Альдо уже стало душновато в его убежище среди шуб и пальто. Наконец, старая дева сдалась и вернулась в свои пенаты. Альдо посидел в гардеробной еще немного и потом с величайшими предосторожностями тоже вернулся к себе, прекрасно понимая, что потребуй он от Мари-Анжелин разъяснений немедленно, ничего, кроме неприятностей, не получил бы.

Вернувшись в спальню, Альдо, не снимая халата, уселся на постель, зажег настольную лампочку и принялся рассматривать находку. Он был прекрасно знаком с необычным даром причудливой особы, носящей имя Мари-Анжелин: два-три взмаха пера, и сходство схвачено, причем безошибочно. Он знал: встреть он этого человека на улице, узнал бы в то же мгновение.

Мужчине лет, наверное, тридцать. Красивое округлое лицо с правильными чертами, крепкая шея, черные серьезные глаза под прямыми ресницами. Твердый рот. На подбородке ямочка. Темные волосы подстрижены в кружок, как стригли в давние времена, когда носили шлемы. Но лицо все-таки современное, возможно, как раз из-за линии волос, надо лбом они вились, а потом спускались вниз, прикрывая половину уха. И одет он был в водолазку...

В голове Альдо вырос преогромный вопросительный знак: кто же это такой? Кто на этот раз послужил моделью? Проще всего, конечно, было бы задать вопрос художнице, но... Но в случае, если она "питает чувства" к своей модели – а почему бы, собственно, и нет? – один только Бог может знать, какие подземные толчки можно спровоцировать. Так что же? Пойти посоветоваться с тетушкой Амели в надежде на ее прозорливость? Но, во-первых, шел третий час ночи, и как бы ни был короток сон старой дамы, в этот час она все же спала. Во-вторых, ее спальня соседствовала со спальней ее компаньонки. Трудно было бы вести ночную беседу, не пробудив любопытство Мари-Анжелин, избытком которого она страдала. Каков же вывод? Вывод следующий: заглянуть с утра пораньше к Адальберу и ввести его в курс дела. Еще одна загадка, над которой они будут ломать голову вдвоем. А еще хорошо бы разобраться, по какой такой причине План-Крепен навещала посреди ночи небогатую библиотеку маркизы...

Догадки, предположения... Альдо закурил четвертую сигарету, мечтая погрузиться вместе со всеми своими вопросами в сон, чувствуя уже его настоятельную необходимость, но тут внезапно в дверь к нему поскреблись, словно жили они в XVIII веке в Версале. Но времени отозваться не дали: План-Крепен собственной персоной материализовалась на пороге. Извиниться она не сочла нужным.

– Так я и думала, – сказала она. – Вы не спите.

– Да, при свете я не сплю, – согласился он, не вставая с кровати. – И вы, похоже, тоже не спите.

– Да, кажется, меня сейчас трудно заподозрить в обратном.

– Как мило, что вы следите за мной! Но вот нужно ли было приходить в три часа ночи, чтобы сообщить об этом? Я не предлагаю вам сесть, предполагая, что время для визитов не совсем подходящее.

– Я и не собираюсь садиться. Я пришла за тем, что принадлежит мне.

– Что же это такое?

Мари-Анжелин вздохнула. Этот вздох мог бы повалить стены.

– Альдо! Вы и я вышли из возраста глупых игр. К тому же мы хорошо знаем друг друга. Я прошу вас отдать мне то, что вы сейчас нашли.

– Охотно, но поставлю два условия.

– Какие?

– Во-первых, скажете, что вы хотели найти в библиотеке. И не нашли, как мне показалось.

– Я ничего не нашла и скажу со всем моим к вам уважением, что вас это совершенно не касается.

– Она еще и невежлива, – вздохнул Альдо, поднимая глаза к небу. – Посмотрим, что вы ответите на мой второй вопрос. Кто это такой? – спросил он, доставая из кармана листок с рисунком. – У меня такое впечатление, что я этого человека где-то видел.

– Не исключено. Но вам придется рыться в собственных воспоминаниях. Лично я не скажу вам ни слова.

Альдо перестал насмешничать и спросил очень серьезно:

– Почему?

Мари-Анжелин выхватила у него из рук листок с портретом.

– Потому что я понятия не имею, кто это!

– Как же вам удалось сделать портрет незнакомца?

– Особый случай... Захотелось запомнить. Я... Это лицо привлекло мое внимание, поразило меня, но кто этот человек, я не знаю!

– И вы решили, что библиотека может вам в этом помочь?

– Почему бы нет? Мне казалось, у нас есть какая-то книга о Франш-Конте. Но я, к сожалению, ошиблась.

– Надеюсь, вы не думали найти в этой книге портреты всех обитателей области?

– Попытка не пытка. Вы достаточно хорошо изучили меня, Альдо, чтобы знать: я не люблю оставлять вопросы без ответов. А теперь я удаляюсь, как говорят на сцене. А вы, я думаю, смертельно хотите спать.

– Я? Ничуть!

– А я вам говорю, вы просто с ног валитесь! Спокойной ночи, Альдо. Вернее, того ее кусочка, который вам остался для сна. И непременно откройте окно! У вас страшно несет табаком.

Глава 6Когда просыпаются древние демоны...

Оглушительный треск, поскрипывание, шуршанье – телефон работал отвратительно. И вдруг сквозь этот космический шум прорывался глухой, словно из подземелья, голос Лизы.

– Ты где? – надрывался Альдо. – Где-где? Кричи громче! А-а, ты в Ишле? Но что ты там делаешь? Ты уже уехала из Цюриха?

Буря, что сотрясала телефонную сеть, внезапно стихла, и Альдо совершенно отчетливо услышал, что aqua alta[442] в Венеции до сих пор не спала, Мориц Кледерман решил отправиться в Париж, но первым делом позаботился о маленьком семействе и отправил его в "Рудольфскроне" к бабушке, а потом полетел навстречу необычайным приключениям. И...

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Лиза.

– Превосходно, сердце мое! Но я правильно услышал? Ты сказала "полетел"?

– Да. Ты же знаешь, что у отца теперь есть самолет. Он посадил в него всех нас и... "плыви галера", осмелюсь я сказать. Пилот аккуратнейшим образом высадил нас на лужайке перед замком, твой тесть поцеловал руку бабушке, отказался от чашки кофе и, к величайшему огорчению близнецов, вновь поднялся в воздух.

– Но... Сколько человек помещается в этом аппарате? Я думал, он двухместный: пилот и пассажир.

– Нет, что ты! В самолете помещается не меньше десятка человек, не считая пилота и стюарда, который подает апельсиновый сок. Ты же знаешь, папа ничего не делает наполовину. Он хочет жить полной жизнью и после Лугано только укрепился в своем желании, а раз средства ему позволяют... Кстати, хочу предупредить тебя заранее, твои наследники страстно полюбили самолет, и тебе нужно быть готовым к тому, что и ты тоже ку...

Оглушительный треск прервал слова Лизы.

– Иисус Сладчайший, – вздохнул Альдо, кладя трубку. – Мне кажется, что Мориц немного повредился в уме, после того как имел дело с сумасшедшими. Думаю, не худо будет поговорить с профессором Зендером.

– И какая же у твоего тестя воздушная "лошадка"? Лайнер?

– Почти. Представляешь, в него можно загрузить десять человек. Думаю, в следующий раз он купит себе трансатлантический пакетбот.

– Вряд ли. На что швейцарцу трансатлантический пакетбот? У них нет ни дюйма морского побережья.

– Что не мешало им быть превосходными моряками. Ты забыл, что у них множество озер, на которых они могут тренироваться. А на Женевском озере случаются весьма опасные бури. Впрочем, Лиза звонила не затем, чтобы поговорить о погоде. Она хотела предупредить нас, что прилетает ее отец. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Где он обычно останавливается в Париже? Или ему нужно приготовить комнату? – забеспокоилась госпожа де Соммьер. – Мориц Кледерман путешествует не так уж часто.

– Похоже, теперь это не так. Но насколько я его знаю, он не захочет никого стеснять. Думаю, он остановится в "Рице", как раньше делал и я. И это естественно, потому что Сезар Риц[443] родился под небом Гельвеции, так что нам остается только ждать, когда он прилетит, – заключил Альдо.

Больше о прилете банкира сказать было нечего, и они спокойно уселись завтракать.

Не прошло четырех часов, как раздался новый телефонный звонок. Мориц Кледерман сообщил, что действительно расположился в отеле на Вандомской площади, и пригласил к обеду тандем Альдо-Адальбер. Разобиженная маркиза тут же оседлала любимого конька:

– Вечная дискриминация! Как только предстоит что-то интересное, мужчины объединяются и отстраняют женщин!

– Неужели так интересно обедать в "Рице"? – поддел ее Альдо – Мне казалось, обеды не входят в сферу ваших интересов!

– Разумеется. Но я предпочла бы увидеть этого невежу сегодня на обеде у себя. Мы по уши завязли в истории, в которой нам ничего не ясно. А я убеждена, что неожиданное путешествие банкира связано именно с ней. И мне непереносима мысль о том, что меня отставляют в сторону! И План-Крепен тоже! И нечего так на меня смотреть! Я прекрасно сознаю, до какой степени неприлично мое возмущение, но бывают минуты, когда чаша терпения переполняется!

Адальбер тут же поспешил на помощь другу.

– Не вижу причины для обид, – заявил он. – Господин Кледерман сама учтивость, он никогда бы не позволил себе пригласить вас на обед телефонным звонком. Графиню Валери, свою тещу, он никогда и никуда не приглашает по телефону. И когда речь идет о вас, о такой знатной даме...

– Конечно! Добавьте еще: когда речь идет о вас, таком древнем, историческом монументе!.. Что же мне, сгореть от любопытства, что ли? И ей тоже? – произнесла маркиза, взглянув на неожиданно оживившуюся План-Крепен.

– Адальбер совершенно прав, – подхватил Альдо. – Мориц человек по натуре застенчивый, а с вами он едва знаком. При этом он человек страстей. Я за ним знаю две: он страстно любил свою жену, и ее трагическая гибель осталась для него незаживающей раной. Вторая страсть – его коллекция. Я убежден, что мы будем говорить о делах. Поэтому, с вашего разрешения, – продолжал, он, отвесив театральный поклон и улыбнувшись, – мы отправимся в отель и разделим хлеб-соль с банкиром, после чего, не сомневаюсь, он пригласит вас на завтрак или ужин. А мы во всех подробностях расскажем вам о нашей трапезе.

На этот раз Альдо получил ответную улыбку.

– Подойди и поцелуй меня! Иной раз я всерьез думаю, что ты меня знаешь лучше, чем я сама себя знаю. Намного лучше. И, быть может, мне надо быть с тобой осторожнее!..

* * *

Войдя в отель "Риц", Альдо невольно спросил себя, уж не заболел ли его тесть манией величия, это он-то, который после трагической гибели жены жил всегда сдержанно и скромно? Мориц Кледерман ждал своих гостей не в одном из двух баров "Рица", а в салоне "Психея", освещенном великолепной хрустальной люстрой. В этом салоне спокойно разместились бы двенадцать человек, банкир распорядился здесь накрыть стол для троих. В огромном камине потрескивал огонь, с каминной полки надменно взирала мраморная Мария-Антуанетта. Еще более неожиданной была искренняя радость, с какой встретил своих гостей обычно сдержанный и застегнутый на все пуговицы банкир.

– Вы решили выбрать самый большой зал? – иронически поинтересовался Альдо, не спеша обходя гостиную, которая была хорошо ему знакома. – Здесь можно было бы найти помещение и поменьше.

– Я знаю это не хуже вас. Но то, что я хочу сообщить вам, требует особых условий. Расстояние, которое будет отделять нас от стен и от дверей, должно оградить нас от стороннего любопытства.

– Но вы знаете не хуже нас, что персонал этой гостиницы вне подозрений, – с невольной улыбкой произнес Адальбер.

– И почему в таком случае вы не дали мне лишней минуты, чтобы я пригласил вас к тетушке Амели? Она сочла за обиду, что вы не приехали прямо к ней, – подхватил Альдо.

– Я с удовольствием навещу ее завтра, если она будет так добра и примет меня. Но сейчас я предпочитаю, чтобы мы остались наедине. При дамах не говорят о делах. Но сначала выпьем по стаканчику и согласуем меню.

Впрочем, меню уже было согласовано. Великолепное и необсуждаемое. Оливье Дабеска, король всех метрдотелей, всегда предлагал своим избранным клиентам особые блюда. На этот раз он собирался угостить их суфле "Ампир" из камбалы, тарталетками с шейками креветок вместе с вином "Мерсо Гут д’Ор" 1915 года, а затем бекасами с картофелем и "Шамбертеном Гран Крю" 1906 года. С десертом он собирался определиться позже, в соответствии со вкусами и аппетитом гостей. С этими словами Оливье склонил тонкий элегантный стан, предупредил с любезной улыбкой на лице римского императора, что будет стучаться в дверь перед каждым появлением, и исчез.

– Вот оно – истинное совершенство, – с удовлетворением вздохнул Кледерман, поднимая рюмку "Шерри Карта Оро Вьехо", поданного в качестве аперитива. – А потом поговорим.

– Скажите же нам, что случилось, Мориц? – заговорил Альдо, молчавший на протяжении всей церемонии ознакомления с меню и обменявшийся лишь несколькими словами с Оливье, которого хорошо знал. Надо сказать, что портвейн Альдо не любил. – Вы принимаете нас, словно шейхов с берегов Персидского залива или ваших коллег-коллекционеров, которых нужно хорошенько умаслить, прежде чем предложить им обмен или сделку!

– А разве вы не коллекционер, Альдо? И даже двойной, поскольку вы мой наследник.

– Помилосердствуйте, Мориц! Что за разговоры! Вы в прекрасной форме, и радоваться больше меня вашей молодости может только Лиза. Скажите нам скорее, по какому поводу мы так роскошно пируем?

– Сейчас скажу! Начну с того, что после вашего неожиданного приезда из Грансона я, не переставая, думал о "Трех братьях". Эта странная история меня буквально преследовала. По вашему собственному свидетельству выходило, что семейка гораздо обширнее, и во времена Карла Смелого рубинов было не трое, а шестеро. А может, больше? Кто знает? Я смотрел и пересматривал всевозможные документы и свидетельства, касающиеся сокровищ Карла и их дальнейших судеб, но нигде не нашел даже намека на существование других рубинов!

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Я тоже рылся и тоже ничего не нашел. В списке сокровищ, доставшихся швейцарцам, они не упоминаются.

– В списке не упоминаются, но в реальности существуют. Один из них у вас, другой похищен у старой дамы, убитой в церкви, третий, как вы сами сказали, прячется за шоколадными бастионами. Дорогой мой Альдо, я принял решение достать для своей коллекции все эти три рубина! И подумал: а почему они обязательно должны были быть вместе с Карлом в Грансоне? В конце концов, никем не доказано, что Карл возил по опасным дорогам войны все свои сокровища. Интересно, каков же был его маршрут после несчастной битвы, которая все-таки не была в его жизни последней?

– Неужели не знаете? Право, я удивлен, – сказал Альдо, которому совсем не понравилось, что тесть уже счел камень, полученный в Грансоне, частью своей коллекции.

Пусть даже тесть сделал его в завещании наследником своего сказочного собрания драгоценностей, но сколько еще событий могло произойти до той фатальной неизбежности, о которой Альдо не мог без ужаса и подумать.

– Пробелы в образовании, признаюсь, – отозвался Мориц, – но, честно говоря, я рассчитывал на вас, зная, что вы не упустите ни единой мелочи, когда речь идет о драгоценности такого масштаба. Я не ошибся?

– Конечно, нет. – Альдо достал из бумажника два сложенных листочка бумаги и развернул их. – Сегодня утром, желая освежить память, я заглянул в Национальную библиотеку и перелистал одну книжицу, как раз о последних месяцах жизни Карла. Сейчас переведу то, что записал. Почерк, к сожалению, у меня ужасный.

– Мы сыты-пресыты предисловиями, – пробурчал Адальбер. – Читай, что ты там нацарапал.

– Итак, перевожу: 2 марта 1476 года, после того как армия Карла ударилась в бегство по окончании битвы со швейцарцами под Грансоном, Карл укрылся в Нозеруа. Там с ним случилась нервная болезнь, которая очень обеспокоила его окружение. Но он с ней быстро справился. И уже 14 марта снова стоял лагерем, но под Лозанной, собирая войска, которыми мог бы располагать. В последние дни марта в этот лагерь к нему приехала Иоланда Савойская, его союзница и друг. Она откликнулась на его просьбу и привела с собой свежие войска, за которые в качестве залога он дал ей "немало драгоценных камней". Стало быть, он вовсе не все потерял. Карл принял также протонотария Гесслера и папского легата монсеньора Нанни, с которыми договорился выдать свою единственную дочь девятнадцати лет, очаровательную Марию, замуж за Максимилиана Австрийского, сына императора. И одновременно с этим Карл срочно готовился к военным действиям...

– С кем он хотел воевать? – спросил Адальбер.

– Со швейцарскими кантонами, с кем же еще? И в первую очередь с Берном, который уже в то время стал чем-то вроде столицы федерации. Карл по-прежнему испытывал чувства горечи и униженности, потерпев поражение под Грансоном. Его великолепная армия дрогнула перед грубыми вилланами, вынудив бежать и его, Карла Смелого! Он был вне себя и жаждал мести...

– Когда он покинул Лозанну? – спросил Кледерман. Он тоже взял ручку и делал для себя кое-какие записи. – Думаю, что он дожидался не только солдат, но и хорошей погоды.

– Совершенно верно. Войска собирались в Моренсе, к северу от Лозанны. Карл приехал туда 2 мая. 4 июня он встал во главе собранного войска, а герцогиня Иоланда обосновалась в Жексе и приготовилась ждать развития событий...

– И все-таки? – вмешался Кледерман. – В каких они были отношениях? Она была его любовницей?

– Никогда! Я уже как-то говорил Адальберу, что у Карла Смелого не было ни одной любовницы. В своей жизни он любил только одну женщину, мать Марии. А вот что касается Иоланды Савойской, то я думаю, что она его любила... Хотя и была сестрой Людовика XI, который, сидя у себя в замке Плесси-ле-Тур, подготовил ту самую драму, которая разыгралась впоследствии. Через пять дней армия остановилась возле Муртена, красивого, хорошо укрепленного города на берегу небольшого озера. Карл мог бы сделать здесь просто привал и двинуться дальше к Берну, но, очевидно, боялся, как бы его не застигли врасплох, и 11 июня осадил город. Кантоны в это время только начинали собирать солдат во Фрибуре и Берне. Занявшись осадой Муртена, Карл дал швейцарцам время, и они не только собрали войско, но еще и создали коалицию, заключив союз с Эльзасом и юным герцогом Рене Лотарингским, который собрал войско в Страсбурге. И то, что должно было случиться, случилось: 22 июня на бургундцев, стоявших под Муртеном и не сумевших его взять, напали швейцарцы. Бургундцы вновь потерпели поражение и снова вернулись в Франш-Конте.

– Опять в Нозеруа? – уточнил Адальбер, невольно увлекшись рассказом Альдо.

– Нет, в Сален. Это городок примерно на полдороге между Понтарлье и Доле в сторону Дижона. В Салене Карл надеялся подлечить расстроенные нервы солевыми ваннами, прославившимися целебной силой еще во времена Рима. И тогда же он похитил герцогиню Иоланду и увез ее с собой. Но совсем не для того, чтобы наслаждаться с ней втайне любовью. Он сделал ее не любовницей, а заложницей. И отобрал все драгоценности, которые передал незадолго до этого.

– Фу! – возмутился банкир. – Какой неэлегантный поступок.

– Совершенно с вами согласен, но Карлу было не до элегантности. В Салене Карл ждал сводного брата, Антуана, Великого бастарда Бургундского, истинного героя и своего верного соратника. Антуан в это время собирал под свои знамена всех, кто только имел оружие и умел им владеть. Он привел с собой не только солдат, он привез пушки. Колокольни Бургундии смолкли, лишившись колоколов.

Находясь в Салене, Карл созвал Генеральные штаты Бургундии, но Гент, самый могучий город среди его владений на севере, не только не прислал депутатов, но и отказал в помощи своему сюзерену. По какой причине? По той, что на их попечении находилась супруга Карла, Маргарита Йоркская, и его дочь Мария. Герцогиня, впрочем, относилась к горожанам с презрением. Она затворилась вместе с падчерицей Марией у себя в замке, мгновенно превратив его в неприступную крепость. Особенно для буржуа.

– С буржуа прошу поосторожнее, – иронично заметил Кледерман.

– А вы-то тут при чем? – удивился Адальбер и поднял стакан. – В ваших жилах течет царская кровь... Не говоря уж о том, что дочь у вас княгиня.

– Низкий льстец! И долго Карл оставался в Салене?

– Почти весь июль. Пока собирал новую армию, и воины стекались к небольшому замку Ривьер неподалеку от Салена. Карл туда приедет 22 июля, если не ошибаюсь. На этот раз он не собирается атаковать швейцарцев. Он выступает против герцога Рене Лотарингского, который вознамерился вернуть себе свое герцогство вместе с Нанси. А Карл задумал сделать Нанси столицей своего королевства. На этот раз Карл не спешит. Он обрел былое мужество. К нему на помощь должны подойти новые войска, например, войско неаполитанского кондотьера Кампобассо, который уже служил ему. Кампобассо действительно придет и предаст его при первой же возможности. Более надежные войска собираются в Голландии под предводительством Энгельберта Нассау и Филиппа де Круа. Только в конце сентября Карл Смелый покидает Ривьер и идет на помощь Жану де Рюбампре, который пока осаждает отвоеванный лотарингцами Нанси. 7 октября он прибывает в Нёфшато в пятнадцати лье от Нанси и узнает, что Рене движется туда же с войском. Осажденные приободрились. Исход битвы с Рене вы знаете, – заключил Альдо, складывая листки и убирая их в карман.

– Одну минуточку, – остановил его банкир, продолжая что-то записывать. – Сколько времени Карл провел под Нанси?

– Вы владеете "Тремя братьями" и не знаете об этом? Он раскинул там свой лагерь 22 октября. Последняя битва состоится 5 января – в День волхвов, а 7 января на льду озера Сен-Жан найдут останки последнего из Великих герцогов Запада, наполовину съеденного волками, и с черепом, разрубленным топором. Рене II Лотарингский похоронил останки Карла в монастыре Святого Георгия с подобающей пышностью.

– Они там покоятся до сих пор?

– Нет. Теперь они в Брюгге, куда перевезла их дочь Мария, и теперь она тоже покоится рядом с отцом. Но лично я об этом сожалею. Карл должен лежать в монастыре Шанмоль, неподалеку от Дижона. Этот монастырь был специально построен как усыпальница герцогов Бургундских. Я все сказал. И теперь хотел бы получить десерт.

– Если я вас правильно понял, разграбление лагеря под Грансоном не разорило Карла Смелого дотла? Когда он осаждал Муртен, у него оставалось еще немало сокровищ. А скажите, не заказал ли он себе новую триаду из драгоценных камней?

– У него были другие заботы, поверьте. В хрониках написано, что в лагере он жил в деревянном павильоне, и убранство его вызывало зависть. Даже сражаясь под Нанси, Карл совсем не был нищим. Чего стоит его оружие и золотой лев на шлеме!

– Значит, у него в сокровищнице вполне могли быть еще три рубина, которые теперь так нас заботят. А купил он их потому, что они были очень похожи на те, что у него уже были. Может, он хотел присоединить их к первым трем... Или сделать для них отдельную оправу... В качестве примера могу привести себя. Я, например, нахожу совершенно естественным желание приобрести еще три рубина, если у меня уже есть "Три брата". Не стоит делить семью.

– Вы забыли одну маленькую подробность – в оправе вместе с жемчугом и рубинами сиял бриллиант, необыкновенный как формой, так и цветом. Бриллиант и был подлинным талисманом, так считали герцог и все его окружение. Бриллиант исчез, и его так и не нашли. Так что вы можете собирать сколько угодно рубинов, они не заменят бриллиант. Свой талисман и свою удачу Карл потерял в Грансоне. И никто до сих пор не знает, куда исчез бриллиант!

– Бриллиантом мы займемся позже!

– Похоже, вас не остановить!

– Конечно, нет, если речь зашла о королевских драгоценностях. Неужели вы меня так плохо знаете?

– Кстати! Кто вам продал "Трех братьев"? Я вас никогда об этом не спрашивал.

– Мой отец купил их в Англии. Они принадлежали Генриху VIII и сияли на груди у Анны Болейн.

– А потом на этой груди вместо камней заблестели капли крови!

– Рубины перешли к ее родне. Сознаюсь, что точно не знаю, кто именно их продал. Но я хочу иметь все шесть рубинов! И поскольку моя коллекция после смерти все равно перейдет к вам, думаю, вы не увидите ничего предосудительного в моем желании купить у вас сейчас ваш камень.

Адальбер, закуривая сигару, искоса наблюдал за другом. Чуть слышное сопение Альдо вызвало на его лице улыбку. Альдо промямлил без особого восторга:

– У нас будет время поговорить об этом. И не забывайте, что кроме него есть еще два. А чтобы убедить убийцу госпожи де Гранльё продать вам рубин, негодяя нужно арестовать или хотя бы найти. Кстати, хочу вам заметить: каким бы ни было странствие по векам этого камня, кровь несчастной жертвы сделала его "красным камнем", и он уже не может служить в качестве талисмана.

Кледерман, созерцавший сверкание хрустальной люстры, взглянул на Альдо и улыбнулся.

– Разумеется, время будет. Но не мне вам рассказывать, что чем древнее драгоценность, тем больше на ней кровавых пятен. Я дорого заплатил, чтобы убедиться в этом самому. Однажды проклятый камень заворожил Дианору[444] не меньше, чем меня.

– И помня все, что было, вы собираетесь снова охотиться за рубинами? Но, прошу вас, не забывайте вот о чем: рубин мне подарили как возмещение – конечно, условное, – за гибель моего предка. Его, тяжело раненного, австрийцы все-таки поставили к стенке у здания Арсенала и прикончили выстрелами из ружей. И вы хотите получить этот камень?

– Да, потому что я не суеверен и...

– А кто совсем недавно умолял меня не прикасаться к химере Цезаря Борджа?

– Сознаюсь, что поддался панике и до сих пор не могу понять, что на меня нашло.

– Признаемся, дорогой тесть, что все мы немного суеверны, в особенности когда речь идет о наших коллекциях! Но оставим пока в покое и мой рубин, и рубин убийцы. Поговорим о третьем камне.

Суровое лицо банкира вновь засветилось улыбкой.

– Вы имеете в виду рубин госпожи Тиммерманс? Конечно, я не забыл о нем. Я даже договорился с госпожой Тиммерманс о встрече. Мы встречаемся послезавтра. И вы тоже.

– Я?! А что мне там делать?

Кледерман начал раскуривать сигару. Зажигал он ее от свечи, которые во множестве украшали стол. Наконец зажег, выпустил дым и ответил с любезной улыбкой.

– Сейчас я вам все расскажу. У меня не было другого выхода. Госпожа Тиммерманс согласилась с ним расстаться... Но только в вашем присутствии...

– В моем присутствии? Ничего не понимаю!

– Я тоже, но позвольте, я закончу...

Однако банкир позволил себе паузу, наслаждаясь долгой затяжкой любимой сигары "Пуро", а потом снова улыбнулся и добавил:

– Она хочет, чтобы вас сопровождал Адальбер.

Адальбер, витающий в облаках, поперхнулся глотком шампанского, покраснел, посинел и закашлялся так, что чуть не вывернулся наизнанку. Альдо похлопал друга по спине, заставил выпить водички и поглаживал по плечу до тех пор, пока кожа его друга не приобрела обычную окраску. Из глаз Адальбера текли слезы, и Альдо вытер их с материнской заботливостью.

– Вот уж не думал, что спровоцирую такой приступ, – удивленно вздохнул Кледерман. – У вас какие-то счеты с этой дамой? Или она вправе вас в чем-то упрекнуть? Впрочем, в последнее я не верю!

– И вы совершенно правы, – подтвердил Альдо, вновь усевшись на свое место. – Эта дама прониклась к Адальберу... я бы сказал, всепожирающей симпатией. А он? Он несколько поспешно покинул Биарриц, где у этой дамы есть собственная вилла, и с тех пор не подавал никаких признаков жизни. Зато дама стремилась во что бы то ни стало присоединиться к нему в Египте, когда он отправится туда на раскопки.

– Я давно уже не ездил в Египет, я пишу книгу.

Адальбер прокашлялся, прочистил горло и уточнил:

– Я не сбежал, как жалкий воришка, я передал ей письмо, которое должен был принести курьер с букетом, а к письму я приложил официальный вызов Лувра.

– Должен вас успокоить, она получила и письмо, и букет и сразу же обратилась в Лувр. Там ей сообщили, что вы в Египте. В общем, у нее в голове все смешалось, и она просто-напросто хочет разъяснений. Не так уж это страшно, правда? К тому же мы будем рядом с вами.

– Я еще не сказал, что готов к вам присоединиться, – холодно заметил Альдо. – Для начала хочу уточнить, будет ли при разговоре присутствовать ее дочь?

Тон Кледермана внезапно тоже стал ледяным.

– Почему это важно для вас? У вас и с ней была интрижка?

Ох, напрасно Мориц сказал "и с ней", даром ему это не пройдет! Глаза Альдо приобрели опасный зеленый цвет, и Адальбер затаил дыхание.

– Уж не думаете ли вы, – сухо произнес Альдо, – что я коллекционирую любовниц? Я, конечно, венецианец, но не числю Казанову среди своих предков!

– Простите, Альдо! Сболтнул, не подумав!

– Эту пренеприятную женщину я встретил в поезде Вена – Брюссель, и она попыталась заманить меня в западню, когда мы искали изумруд Монтесумы. Потом я расскажу вам эту историю более подробно, а пока скажу одно: я ничего не имею против матери этой дамы, потому что она помогла мне выбраться из этой ловушки, но саму эту даму я не желаю больше видеть никогда! Что касается Адальбера, то его лучше вычеркнуть из списка. Он же может, например, заболеть?

– И тогда госпожа Тиммерманс усядется у моего изголовья, – пробурчал несчастный Адальбер. – Даже если изголовье будет на дне долины Нила. Она нахлобучит колониальный шлем, возьмет в руки боевую трость, свистнет Клеопатре...

– Клеопатре?

– Своей кокер-спаниельке, и прыгнет в самолет. Он может оказаться и вашим, Мориц, если вы совершите неосторожность и расскажете ей о нем. Умоляю вас, забудьте о моем существовании.

Услышав мольбу Адальбера, Кледерман нахмурился:

– Вы хотите сказать, что со мной не поедет ни тот, ни другой? Ну, спасибо, друзья! И что мне теперь делать?

– Да ничего особенного! Поезжайте на встречу один. Мы оказались заняты. А госпожа Тиммерманс, как только вас увидит, сразу о нас забудет. Не в моих привычках делать комплименты мужчинам, но говорю совершенно искренне: увидев вас, королева бельгийского шоколада позабудет и меня, и Адальбера. Вы обладаете всеми необходимыми для этого качествами!

– Вы уверены?

Мориц Кледерман готов был вспылить, но он слишком хорошо знал обоих друзей, чтобы не понять: за шутливым тоном скрывается категорический отказ.

– Хорошо, – со вздохом поставил он точку. – Попытаюсь добиться успеха в одиночестве, и посмотрим, что из этого выйдет!

– Спасибо, – отозвался Альдо. – А вы всерьез уверены, что вам нужны эти три рубина? Ведь вы уже владеете подлинными "Тремя братьями"?

– Вполне возможно, со временем моя уверенность растает... Но сейчас это сильнее меня! Я не могу устоять перед чарами темно-красных камней. Мне... мне даже кажется, что они... на чуть-чуть побольше моих!

– Мне вы верите или нет, черт побери?! Я же сравнивал у вас на глазах ваши и тот, который принес, и категорически заявляю: они совершенно одинаковы!

Воцарилось молчание, но не взаимопонимание. Наконец Кледерман осторожно осведомился:

– Ну а цвет? Едва заметная разница в цвете? Что вы на это скажете?

В ответ Альдо чуть было не расхохотался.

– Что ни говорите, а коллекционеры несносные люди!

– Кому, как не вам, это знать? Вы сами коллекционер! Итак, долой лицемерие! Говорю откровенно: я хочу, я мечтаю заполучить эти рубины тоже. И убежден, с ними связана удивительная история.

– Остается узнать, какая именно, – невесело согласился Морозини, сдавшись перед напором тестя.

– Надеюсь, нам удастся ее разгадать, – оптимистически подхватил Адальбер. – Не в первый раз, согласитесь. А сейчас, я думаю, пора отправляться по домам! Что-то мы засиделись.

– А главное, слишком много выпили, – признал Альдо. – Когда вы собираетесь отправиться в Брюссель, Мориц?

– Как когда? Завтра! Нужно ковать железо, пока горячо!

Уже стоя на пороге, Альдо обвел рукой гостиную и роскошно сервированный стол.

– А все-таки? – спросил он. – С какой стати такая пышность? Вы никогда не пренебрегали комфортом, но при этом всегда оставались аскетом. А теперь не только пиры, но и самолет...

– Чем больше лет, тем больше желания жить полной жизнью. Не случайно я с новой страстью занялся своей коллекцией...

Банкир замолчал, закуривая новую сигару, потом продолжил:

– А как я хочу увидеть своих внуков взрослыми! И все, возможно, потому, что мне опять прислали письмо, в котором грозят смертью.

– Опять?! После того, что вы выдержали?!

– Думаю, именно потому, что выдержал. На меня направлены прожекторы журналистов, я постоянно в центре событий и, естественно, возбуждаю зависть и жадность. Я принимаю меры, остерегаюсь. Но, как вы знаете, прятаться лучше всего на ярком свете. Вот и пилота я взял себе из полиции.

– Думаю, вы все делаете правильно, – одобрительно кивнул Адальбер. – А... вы не догадываетесь, кто именно вам грозит?

– Понятия не имею! Угрозы могут исходить от кого угодно. Кстати, насчет опасности! Вы, Альдо, не бойтесь ни за Лизу, ни за детей. Они всегда под наблюдением. Ненавязчивым, незаметным. Вы же понимаете, я не хочу отравлять им жизнь. И вам тоже. Спите спокойно. Когда вернусь из Брюсселя, загляну к вам на Альфреда де Виньи и расскажу, как идут дела.

* * *

Поначалу друзья ехали молча по ночным, но оживленным парижским улицам. Люди расходились после театральных спектаклей, прощались возле ночных кафе после ужина с шампанским. Однако машин стало гораздо меньше. Прошел дождь. Мокрый асфальт поблескивал в свете фонарей. Альдо и Адальбер погрузились каждый в свои мысли. Наконец, Адальбер со вздохом заговорил:

– Как думаешь? Может, нам лучше было бы поехать с Морицем завтра?

– Честно говоря, не знаю. Ни ты, ни я ехать не хотим, это точно, а как нам поступать в дальнейшем, узнаем, когда Кледерман вернется. Больше всего меня тревожат угрозы, которые он получает. Конечно, он принимает меры предосторожности, но действенными они могут быть только в Швейцарии, я так предполагаю. Поэтому мне кажется, что он должен рассказать об этих угрозах Ланглуа.

– Представь себе, я тоже об этом подумал. Мне даже показалось, что эти угрозы – часть той же паутины, которая оплетает сейчас всех нас.

– Кстати, как мы поступим, если госпожа Тиммерманс будет настаивать на своих требованиях?

– И думать нечего, поедем к ней в гости, а там будь что будет.

– А что может быть, как по-твоему?

– Думаю, ничего особенного. Она постарается взять надо мной верх в словесном поединке, ничего более. В конце концов, ничего дурного я ей не сделал. А что до сладкой Агаты, то, по-моему, не она, а ты можешь предъявить ей счет. И довольно об этом! Чему быть, того не миновать!

Как друзья и предполагали, в доме до их прихода никто не ложился. Или, напротив, госпожа де Соммьер и Мари-Анжелин специально встали к их приходу.

– Ну что? – сразу задала вопрос маркиза. – Он придет к нам завтра?

– Нет, завтра он летит в Брюссель, – поспешно ответил Альдо, спохватившись, что совершенно забыл о приглашении. – Но по возвращении непременно... Он даже добавил, что будет счастлив. В общем, придет обязательно, потому что привезет нам новости из Брюсселя.

– Вот и хорошо, – кивнула План-Крепен, собирая карты. По своему обыкновению, она целый вечер раскладывала пасьянсы. – Значит, нам остается только лечь в постель... Если мы, конечно, согласны, – добавила она, обращаясь к маркизе.

– Задержитесь еще на секундочку! – воскликнул Альдо с лицемернейшим простодушием. – Если вы не слишком устали, Мари-Анжелин, очень прошу вас, покажите нам тот небольшой портрет пером, который вы показывали мне вчера вечером.

План-Крепен мгновенно подобралась и удостоила Альдо недобрым взглядом.

– Зачем?

– Вполне возможно, я смогу вам кое-что сообщить о персоне, которую он напоминает.

– Боюсь, что не вспомню, куда я его положила.

– Что за портрет? – заинтересовалась тетушка Амели, глядя на Мари-Анжелин с подозрением.

– Пустяк, ничего более. Мы же знаем, как я рисую. Все, что угодно – лицо, предмет может неожиданно привлечь мое внимание, и, пожалуйста, набросок...

– А если вы его потеряли, то можете нарисовать снова! У вас такая феноменальная память, План-Крепен!

Отступать было некуда. План-Крепен поняла это, попав под прицельный огонь трех взглядов, направленных на нее. Она медленно направилась к лестнице, но Альдо тут же ее догнал.

– Возвращайтесь как можно скорее, – шепнул он. – Я говорю это на тот случай, если вам вздумается нарисовать кого-то другого!

– Я бы даже пытаться не стала, зная, какая у вас чудовищная память. Неужели вы в самом деле можете сказать мне, кто это?

– А что же, вы сами этого не знаете?

Услышав коварный вопрос, Мари-Анжелин взглянула Альдо прямо в глаза и ответила:

– Нет. Клянусь честью. Он напоминает мне кого-то, но кого – никак не могу понять...

Через несколько минут она вернулась с небольшим портретом, который был уже оправлен в рамку со стеклом.

– Возьмите, – протянула она портрет Альдо.

Он снова вгляделся в черты лица незнакомца, потом улыбнулся, достал бумажник и вытащил из него открытку.

– Сегодня утром я пришел в Национальную библиотеку к открытию. Хотел посмотреть кое-какие книги, и в том числе "Мемуары" Оливье де Ла Марша[445], который до самого конца оставался со своим господином. И я даже договорился, чтобы мне сняли с мемуаров копию.

– Которая обойдется вам в целое состояние, – заметила План-Крепен.

– Цена теряет значение, когда главное – интерес, он ее оправдывает. Копии придется ждать довольно долго, но я принес открытку, на которой изображен один из портретов, которые я там нашел...

– И? – нетерпеливо воскликнула эксцентрическая особа по имени Мари-Анжелин, вперив взгляд в открытку, которой Альдо обмахивался, словно веером.

– Взгляните сами, – сказал он и отдал ей открытку.

Адальбер поспешил взглянуть на портрет и открытку через ее плечо.

Альдо не сводил глаз с Мари-Анжелин. Ее щеки медленно заливались румянцем, но лицо оставалось непроницаемым.

– Кто же это? – наконец, спросила она, и ее вопрос вывел Альдо из себя.

– Не говорите, что вы его не узнали!

– А я должна была узнать?

– Отметьте хотя бы феноменальное сходство с вашим рисунком!

– Безусловно, но...

– Вы никогда не заставите меня поверить, что не знаете этого портрета! Вы! С вашими энциклопедическими познаниями, которых хватило бы на весь Коллеж де Франс!

– А вот у меня нет таких познаний, – признала госпожа де Соммьер, беря в руки открытку и внимательно рассматривая ее через золотой лорнет, украшенный мелкими изумрудами. – Но за свою жизнь я посетила немало музеев и могу утверждать, что оригинал этого портрета находится в Берлине, что написал его великий фламандский художник Рогир ван дер Вейден, которого называли во Франции Роже де ля Пастюр. Его кисти мы обязаны замечательным заалтарным образом "Мистического агнца" в знаменитой Богадельне Бона, самым главным ее сокровищем. На портрете изображен не кто иной, как Карл Смелый, и знак ордена Золотого руна у него на шее это подтверждает. Кое-кто утверждает, что это Великий бастард Антуан, но у мужчины, изображенного на этом портрете, слишком большое сходство с портретом Карла в юности, сделанным тем же художником.

Мужчины бурно зааплодировали, и маркиза с улыбкой раскланялась, словно находилась на сцене. План-Крепен бесстрастно взирала на них. Альдо забрал портрет.

– Довольно уверток, Мари-Анжелин! Они вам совершенно не к лицу, ведь вы прямой и искренний человек, мы все это прерасно знаем! Чтобы нарисовать этот портрет, нужно было встретить модель живьем!

– А почему не в воображении?

Мари-Анжелин скрестила на груди руки и смотрела перед собой глазами, полными слез. Она походила сейчас на затравленного зверька. Альдо сразу проникся к ней сочувствием и поспешил на помощь.

– Не стоит отчаиваться, Мари-Анжелин! Если вы сомневаетесь в нашей любви, вы не правы!

– А вам не приходит в голову, что вы оскорбляете меня своим недоверием?

– А вам не кажется, что слово "оскорбляете" звучит слишком громко? Хорошо, я допускаю, что Карл Смелый не пришел вам в голову. Бывает. Даже у самых знающих людей может отсутствовать наитие. Оставим Карла в покое и вернемся к вашему рисунку. Он необыкновенно удачен, и для того, чтобы так уверенно и твердо изобразить это необычное лицо, нужно было, чтобы вы видели его перед собой. И вы его увидели. На вашем портрете этот человек носит водолазку, а не орден Золотого руна, и это, конечно, существенная разница...

– А может, мы все-таки отправимся спать? – предложила госпожа де Соммьер. – Говорят, утро вечера мудренее. Пойдемте, План-Крепен, вы прочитаете мне на ночь страничку чего-нибудь усыпляющего, чтобы я поскорее заснула. Например, Марселя Пруста, который "в поисках утраченного времени" крадет его у читателей.

Чтица мгновенно встала на дыбы.

– Что мы такое говорим?! Стиль Марселя Пруста – сама безупречность!

– И скука смертная! Но если вы предпочитаете "Замогильные записки"...

– "Чаровника" Шатобриана?! Какая гадость!

– Написано великолепно, но любование и восхищение собственной персоной в конце концов приедается читателю. Ну что ж, дорогие мальчики, доброй ночи!

Адальбер отправился к себе, Альдо спустился в сад, отделенный от парка Монсо низкой оградой. Ему не захотелось сидеть на скамейке, он закурил сигарету и, не торопясь, стал прохаживаться по дорожке, приводя свои мысли в порядок. Новый и непривычный образ План-Крепен сбивал его с толку. Он не мог отделаться от неприятного ощущения, что она покинула их лагерь и перешла на сторону врага, неведомого и пока неуловимого...

Но вместе с тем План-Крепен была пострадавшей, ее похитили, держали в заточении, скверно обращались. На ее глазах убили человека... Но она упорно отгораживалась "провалами в памяти", хотя и он, и Адальбер верили в них все меньше. А что, если?..

Альдо решил больше не напрягать извилины проблемами с План-Крепен и задумался о тесте. Но и с тестем было не легче. Мориц Кледерман изменился не меньше Мари-Анжелин.

Конечно, его можно понять. Он тоже пережил похищение, с ним ужасно обращались. Чего стоит пребывание в клинике, обещавшее в перспективе только смерть? Он вменил себе неусыпный контроль над собой, он все вынес, но подобное напряжение подточило бы даже самый железный характер. На пережитые испытания наложился еще и возраст. Только этим можно объяснить желание заявлять о себе, привлекая внимание роскошью. Отсюда и самолет, которым тесть к тому же учится управлять, и излишества в "Рице". Подумать только! Гостиная "Психея" для ужина на троих. И снова вспыхнувшая страсть к коллекции исторических драгоценностей, которая, безусловно, у него самая богатая в мире. Все это вместе дает почву для размышлений, и Альдо очень бы хотелось обсудить эти перемены с Лизой. И он тут же пообещал себе, что поедет за ней сразу же, как только минует опасность.

Но какая, собственно, опасность? Морозини поймал себя на мысли, что он понятия не имеет, что имеет в виду и откуда грозит им эта опасность... Но при этом чувствовал, что опасность действительно существует, скрытая, но неумолимая. Настроенный на ту же волну, Адальбер тоже должен ощущать ее присутствие, так что завтра утром им стоит обсудить свои ощущения.

Несокрушимый здравый смысл Адальбера все расставит по местам, если вдруг Альдо потерял чувство реальности.

Закуривая еще одну – последнюю! – сигарету, Альдо подумал, что курит слишком много и Лиза непременно объявит ему войну. Он поднял голову, и его взгляд упал на немой фасад соседнего дома, возвышавшийся над живой изгородью. Это был старинный особняк Ферра, который сыграл такую важную роль в его жизни несколько лет тому назад. Судьба ему тогда словно подарила Адальбера, который буквально свалился ему на голову весенним вечером, выскочив из окна второго этажа этого особняка. Какой удивительный подарок послали ему небеса той ночью! Их дружба выдерживает все, даже ссоры, когда сердце археолога начинает биться слишком жарко из-за какой-нибудь красотки. Благодаря их дружбе, у них на счету немало охотничьих трофеев, каких им никогда бы не добыть в одиночку.

Но теперь соседнему дому нечего сказать Альдо. Декорации остались, но актеры сошли со сцены. Торговца английскими пушками заменил японский миллиардер, к большому огорчению План-Крепен. Прислуга у миллиардера тоже японская, и ей не приходит в голову ходить на мессу в шесть часов утра в церковь Святого Августина, лишая Мари-Анжелин и ее "частное агентство" весьма интересных сведений. Что поделать? Такова жизнь...

Сочтя, что отдал необходимую дань прошлому, Альдо направился к дому, разглядывая окна своего особняка. В спальне тетушки Амели еще горел свет. Видно, Пруст и Шатобриан потерпели постыдное поражение, уступив место Шерлоку Холмсу или Агате Кристи. Тетя Амели обожала делить с ними свои бессонные ночи, впрочем, так же, как и ее компаньонка.

Вернувшись в дом, Альдо тщательно запер за собой застекленную дверь и закрыл внутренние ставни. Направляясь к лестнице, он встретил Сиприена. Старик, дожидаясь его, дремал в кресле, но тут же вскочил и приложил палец к губам, прося тишины. В другой руке он держал вчетверо сложенный листок бумаги, который и вручил Альдо, после чего с поклоном удалился.

Записка была короткой. Маркиза располагала всего несколькими мгновеньями, чтобы написать ее, зато информации было немало. "Этот незнакомец спас ее и взял клятву никогда не упоминать о нем. Хорошо, что мне удалось вырвать хоть это признание ночью, когда вы ее привезли. Поступай как знаешь..."

Альдо поспешил спрятать записку в карман и поднялся к себе в комнату, где, как он и ожидал, в камине еще потрескивал огонь. Он снова перечитал записку, хотел сжечь ее, но передумал, сложил и спрятал в записную книжку.

Записка подтвердила его собственные догадки. И хотя он пока не решался их высказать вслух, не сомневался, что и Адальбер думает точно так же. А догадки сводились к следующему: План-Крепен влюблена в незнакомца, который очень даже недурен собой, если рассматривать оба так странно схожих портрета. Загадочная игра природы вновь извлекла из глубины веков лицо Карла Смелого, но ее прихоть, похоже, не пошла ему на пользу, потому что страдание отметило своей печатью и этого человека тоже.

Спал Альдо, разумеется, крайне беспокойно, поднялся спозаранку и, бреясь, отметил, что погода не сулит ничего хорошего. Дождя не было, но похолодало. После того как он услышал, что Мари-Анжелин ушла в церковь, он спустился в кухню, собираясь выпить чашечку кофе, но подумал, что у господина Видаль-Пеликорна можно будет позавтракать посолиднее. Альдо взял зонтик. На всякий случай. И прогулочным шагом побрел через парк Монсо, где садовники уже принялись за работу. Альдо не спешил, зная, что его друг не из "жаворонков". Он даже присел на скамейку и послушал щебетанье птиц. А потом потрепал за уши грифона, который гулял в сопровождении монументальной горничной и подошел к нему поздороваться. И только спустя некоторое время направился на улицу Жуфруа.

Друга он нашел в утреннем неглиже – клетчатом халате и таких же домашних тапочках. Адальбер уютно расположился перед корзинкой с венскими сдобами, горшочками масла, меда, апельсинового варенья и шоколада, что и предложил другу разделить с ним.

– Раз ты пришел так рано, то, видимо, потому, что тебе есть что рассказать.

– Но я не хотел, чтобы План-Крепен заметила, что я тоже ушел из дома с утра пораньше. Вот о ней я и хотел с тобой поговорить. Но сначала прочитай вот это, – Альдо достал записку маркизы.

Адальбер пробежал ее глазами, положил на стол и налил себе солидную порцию горячего шоколада, на который Альдо взглянул без большого восторга.

– Если позволишь, я пойду и попрошу у Теобальда чашечку кофе. Я очень люблю шоколад, и этот сорт в особенности, но не ранним утром.

Альдо еще не успел договорить, как дверь распахнулась, и в комнате появился Теобальд с чашкой кофе, которую поставил перед ним на стол.

– Странно было бы думать, что я забыл вкусы господина князя, – с достоинством сообщил тот и удалился на кухню.

– И что? Что ты об этом думаешь? – осведомился Альдо, когда Теобальд ушел.

– Яснее горного источника, хотя чертовски глупо: План-Крепен влюблена в этого типа. Что совсем не облегчит нам жизнь.

– В каком смысле?

– В прямом. Я предложил бы тебе вернуться во Франш-Конте, если мы выйдем живыми из наманикюренных ноготков дамочек Тиммерманс. Я плохо знаю те места, и мне кажется, мы откроем там много интересного.

– Я тоже подумывал об этом, но не хотел бы наступать на пятки главному комиссару. Или я плохо знаю Ланглуа, или он не успокоится до тех пор, пока не разыщет убийц Соважоля. Я не сомневаюсь, что это те же самые люди, что убили госпожу де Гранльё и метрдотеля ее невестки.

– Ты прав, конечно. Но если взяться за дело с умом, мы сможем с ним сотрудничать. Главное препятствие, как я тебе только что сказал, это План-Крепен. Если она всерьез влюблена, то будет ставить нам палки в колеса, вместо того чтобы помогать.

– Но я ни за что не поверю, что она будет действовать против нас. Тебе не кажется, что в этом большая разница!

И, желая избавиться от неприятного осадка после собственных слов, Альдо выпил еще глоток кофе и закурил сигарету.

Глава 7Встречаются старинные знакомые...

Телефонный звонок из Брюсселя раздался около семи вечера. К телефону подошел Сиприен. План-Крепен не сумела обогнать его. Альдо и Адальбер поспешили в вестибюль.

– Дамы Тиммерманс не желают ничего слышать, – объявил банкир. – Вам необходимо приехать – и тому, и другому.

– Можно узнать, по какой причине?

– Они не хотят ничего объяснять. В общем, самолет будет вас ждать в Бурже в десять часов утра, а в полдень мы перекусим в "Метрополе".

Альдо не имел права возражать, но Адальбер... Он выхватил у Альдо трубку.

– Крайне огорчен, дорогой друг, но я категорически отказываюсь добираться до вас воздушным путем. Не настаивайте. Этот вид транспорта опасен для моего здоровья. Я заболеваю.

– Вы? Заболеваете? Но в моем "Потезе" с вами ничего не случится. Он – сама надежность.

– Не сомневаюсь. Но любая воздушная яма, и у меня внутри все переворачивается. Не говоря уже о посадке. Я приземляюсь зеленым...

Избавляя друга от перечисления болезненных ощущений, Альдо забрал у него трубку.

– На который час назначена встреча?

– На четыре, но...

– Есть прекрасный поезд, он отходит в восемь часов. В половине первого мы встретимся с вами в "Метрополе". Даже речи быть не может о встрече этих двух гарпий с зеленым Видаль-Пеликорном. Другого выхода нет.

– Поступайте, как считаете нужным, но только не опаздывайте. Я буду ждать вас в гостинице.

Кледерман повесил трубку.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул Альдо. – Ты правда не выносишь самолет?

– Если честно, то не знаю. Никогда еще не пользовался этим видом транспорта. Но я его опасаюсь. Инстинктивно.

– Ты? Ретроград? Не верю!

– Я бы сказал, что я убежденный землянин. Только Бог знает, как я люблю путешествия. Впрочем, и ты это тоже знаешь, но мой идеал – это удобный спальный вагон или комфортабельная каюта на пакетботе. А на этих летательных аппаратах и время приятно не проведешь, и ничего не увидишь. Но если ты предпочитаешь самолет...

– Нет, нет, – засмеялся Альдо. – Я совершенно с тобой согласен. Меня тоже не соблазняют воздушные пути. К тому же я не понимаю неожиданной страсти к ним Морица. Может быть, его последнее путешествие в Лугано на машине "Скорой помощи" по скверным дорогам оставило у него слишком дурные воспоминания? Вполне допускаю. И, конечно, у человека с таким огромным состоянием много врагов. Я думаю, что сбить самолет труднее, чем заставить поезд сойти с рельсов или продырявить пакетбот. Но я так же, как и ты, обожаю покачивание и постукивание спального вагона, оно убаюкивает меня, и я засыпаю, как дитя.

* * *

Но дело было скорее не в поезде и не в самолете, а в том, что Альдо и Адальбер совсем не торопились снова увидеться с королевой бельгийского шоколада и ее несносной дочерью. Луизе Тиммерманс не в чем было упрекнуть Адельбера. Кроме того, что он уехал из Биаррица, попрощавшись с ней лишь с помощью записки в корзине цветов. А вот Альдо при одной только мысли об Агате Вальдхаус покрывался крапивницей, считая ее опаснее яда Борджа. Поэтому их утреннее путешествие проходило в молчании, каждый сидел, погрузившись в собственные мысли. Однако, оказавшись в "Метрополе", они почувствовали, что день, который был им так не по душе, имеет свои приятные стороны.

Они оба любили эту гостиницу, приветливую и уютную. Адальбер останавливался в ней, когда приезжал в Брюссель читать лекции, Альдо – когда приезжал по делам. В последний раз он жил здесь во время поисков изумрудов Монтесумы и приехал, чтобы в замке Бушу задать вопросы неуловимой тени покойной Шарлотты Бельгийской, императрицы Мексики.

В гостинице их ожидала "добрая весть" в виде записки от Кледермана, он извинялся, что не может с ними пообедать, так как его "задерживают" в другом месте, и ждал встречи в четыре часа у госпожи Тиммерманс.

– Ну, что ж, будем иметь возможность оценить ее домашнюю кухню, – вздохнул Альдо, пряча записку в карман.

Тон, каким была произнесена эта фраза, вызвал у Адальбера подозрение.

– Ну-ка, давай начистоту! Мне показалось, ты не слишком расположен к своему тестю?

– В целом расположен, но сейчас он меня раздражает, и потом он так изменился...

– Но его поведение вполне объяснимо! Он был на волосок от смерти, провел столько времени в ужасных условиях. Естественно, что теперь он хочет насладиться жизнью сполна!

– Я не имею ничего против, но пусть он так активно не вмешивается в мою жизнь и в жизнь моей семьи! Он снова сходит с ума из-за своей коллекции, точь-в-точь как "Ле Труадек, предавшийся распутству"[446].

– А мне кажется, пускаясь в длинные разглагольствования, ты стараешься обмануть сам себя. Посмотри правде в глаза, мой милый! Кто, как не ты, сыграл роль ученика дьявола, примчавшись к нему на всех парах в Цюрих, побывав в Грансоне. Сам подумай, до твоего визита он жил вполне спокойно...

– Очень спокойно! Особенно когда купил себе безделушку под названием "самолет"!

– Что ты хочешь! Прихоть миллиардера, который протер слишком много штанов, сидя в цюрихском суперофисе. Возвращаюсь к своей мысли: жил он себе спокойно, играя в любимую игрушку "Три брата". И тут к нему, как снег на голову, сваливаешься ты и сеешь в этой голове сомнение – для коллекционера непереносимое, ты сам это знаешь: а подлинные ли у него камни?

– А что бы ты делал на моем месте? Мне обязательно нужно было сравнить с его рубинами тот, который был мне подарен.

– И ты убедился, что он такой же подлинный, как и три остальных. Хорошенькая головоломка для профессионального эксперта! Так что не жалуйся, Альдо, что невеста слишком хороша собой! Пойдем лучше перекусим. Я проголодался, как волк.

Перекусили они очень "скромно": лангустами с базиликом, окунем гриль под икорным соусом и говяжьим филе с мозгами, запивая все это чудным "Мерсо", незаменимым для поднятия настроения. Зато они отказались от десерта, предполагая, что могут рассчитывать на него в гостях, и заменили его несколькими чашечками кофе с великолепным арманьяком. Позавтракав, поднялись в номер, чтобы переодеться. Друзья решили переночевать в гостинице и принять в конце концов ситуацию такой, какова она есть.

– Не знаю, почему, но я не жду ничего хорошего от этой встречи, – заметил Альдо в такси, направляясь к госпоже Тиммерманс.

– Что за настроение! Никогда нельзя сдаваться до боя. И потом, встреча может оказаться очень забавной.

"Дворец" шоколадной королевы величественно возвышался в Икле, аристократическом предместье Брюсселя. Он напоминал замок и стоял в глубине ухоженного парка с обширной оранжереей и газоном. Архитектор отважно повенчал в своем творении ренессанс с модерном, и – что делает ему честь – преуспел: особняк радовал глаз гармонией. Картину оживляли лакеи в темно-зеленых ливреях, не посрамившие бы элегантностью и королевскую резиденцию.

– Только представь себе, что ты мог бы царствовать в этом дворце! – заметил Альдо другу. К нему, как по мановению волшебной палочки, вдруг вернулось прекрасное расположение духа. – Он чуть меньше, чем дворец в Лакене[447], и ты мог бы разместить в нем без малейшего стеснения музей египетских древностей.

Вместо ответа Адальбер молча пожал плечами. Так же молча они поднялись следом за метрдотелем по внушительной лестнице и вошли в голубую гостиную, обставленную подлинной мебелью времен Людовика XVI. Погода стояла прохладная, и в камине потрескивал огонь, помогая центральному отоплению. Радовали глаз охапки сиреневых ирисов в высоких китайских вазах, расставленные в голубой гостиной.

Когда объявили о приходе наших друзей, в гостиной сидели четверо: Луиза Тиммерманс, ее дочь Агата, точно такая же, какой сохранилась в памяти Альдо, Мориц Кледерман и незнакомец, который скорее всего был будущим мужем резвушки Агаты. При их последней встрече она разводилась с бароном из Вены Вальдхаусом.

И вот уже хозяйка дома принимает наших друзей, она даже встала со своего места и с улыбкой направилась им навстречу.

– Как приятно видеть вас здесь, господа! После того как мы расстались в Биаррице, правда, несколько поспешно, надо признать, я долго надеялась, что вы меня навестите. Особенно это касается вас, Адальбер. Расстояние от Парижа до Брюсселя не так велико.

– От Венеции гораздо дальше, – подхватил Альдо, склоняясь к ее руке, на которой сиял один только великолепный, окруженный бриллиантами сапфир той же синевы, что и ее скромное, но обворожительное платье из креп-ромена.

Два таких же сапфира сияли у нее в ушах, подчеркивая серебристую пышность волос. На запятье красовались скромные часики из голубой эмали, тоже украшенные сапфирами.

– Думаю, что мой тесть не скрыл от вас, что я, к сожалению, не обладаю досугом для светской жизни. Здравствуйте, Мориц, – поздоровался он и слегка затруднился, глядя на второго мужчину, который тоже встал, чтобы поздороваться. Госпожа Тиммерманс поспешила его представить.

– Барон Карл-Август фон Хагенталь...

– Мой жених, – произнесла Агата так, словно объявляла войну.

Альдо, пожав руку барону, был вынужден повернуться к ней и не мог не выразить своего удивления.

– Так с бароном Вальдхаусом покончено? Вам удалось от него избавиться?

– Не без труда, но мы расстались. А вот вы исчезли, даже не попрощавшись.

– Вы всерьез полагаете, что это непременно следовало сделать? Я счастлив видеть вас сегодня такой же, какой сохранила вас моя память...

– Почему бы нам не вспомнить о прошлом вместе? – предложил жених, обращаясь к молодой женщине, что позволило Альдо внимательнее к нему приглядеться.

Барону было лет под пятьдесят, а может, и немного больше, судя по седым, почти что белым волосам, зачесанным назад. Он был высок, строен, гладко выбрит. Лицо с неправильными чертами было не лишено обаяния, особенно когда он смотрел на свою будущую жену и улыбался ей.

Альдо тоже улыбнулся, пожав плечами.

– Удовольствие рассказать эту историю я предоставляю вашей невесте, – произнес он. – В Биаррице она сыграла со мной шутку дурного свойства, но ее матушка исправила положение, так что будем считать, что матч закончился вничью.

Адальбер в это время расставлял необходимые акценты, разговаривая с хозяйкой дома.

– Вы стали жертвой плохого самочувствия, дорогая. Директор казино "Де Флёр" и врач могут это засвидетельствовать. Вас отвезла домой девушка из Армии спасения, которую вызвали в ресторан, и она передала вас с рук на руки вашему метрдотелю Рамону. Доктор посоветовал не тревожить вас, дав возможность выспаться как следует.

– Но разве вы не могли зайти на следующий день и узнать, как я себя чувствую? Разве вы не беспокоились обо мне?

– Нет, у меня не было оснований для волнений. Врач меня успокоил. И я полагал, что записка и цветы подействуют на вас умиротворяюще.

– Да, конечно, конечно... Но ваше последующее молчание...

– Молчание? Я думал, вы мне напишете. Но не получил от вас ни слова и уехал в Египет.

– Я тоже поехала в Египет!

– Куда же именно?

– В Асуан, о котором вы мне рассказывали. Но вас там не было. К тому же я не могла получить апартаменты в "Олд Катаракт"...

– Обычно они бронируются за много месяцев вперед. Я вам об этом говорил. Но я был не в Асуане, я остановился в Александрии, совсем в другой стороне. Подбирал документы для книги, которую сейчас пишу.

Альдо восхищался другом без меры. Милый Адальбер врал, не краснея, и взгляд его голубых глаз сиял простодушием. И не напрасно! Луиза Тиммерманс вновь начала таять в их сиянии. Она таяла, а барон фон Хагенталь – нет, и позволил себе вмешаться в их разговор.

– Любезный друг, – начал он, – прошу прощения за вмешательство, но мы собрались здесь ради важного дела и...

– Разумеется, разумеется... Как только мы выпьем чаю, а его подадут с минуты на минуту, мы приступим.

В самом деле, почти тотчас же в гостиную вошел метрдотель с двумя лакеями, один из которых катил столик на колесиках, нагруженный маленькими бутербродами, поджаренными тостами и самыми разнообразными пирожными, а второй нес на серебряном подносе, словно Святые Дары, чайник, сахарницу и чашки.

Альдо невольно поморщился. Он терпеть не мог британской традиции, отдававшей предпочтение чаю вместо кофе. Ему очень захотелось, чтобы церемония чаепития была как можно короче, но тут снова вмешался фон Хагенталь.

– Чай никогда не служил помехой разговору, – с широкой улыбкой заявил он. – И наверняка мы с нашими гостями стали бы вести праздные беседы о последнем представлении оперы в Ла Монне[448], о ближайшем концерте, которому покровительствует королева Елизавета, или всевозможных придворных новостях. Но я напоминаю вам, что мы собрались здесь, чтобы поговорить о серьезных вещах с серьезными людьми, у которых, я полагаю, не так много свободного времени.

Кледерман удивленно взглянул на него.

– Как бы мы ни были заняты, мы всегда можем найти время и поговорить о прекрасных драгоценностях. Но не раньше, чем мой зять и господин Видаль-Пеликорн возобновят свои дружеские связи с хозяйками дома и перестанут чувствовать себя незнакомцами в этой гостиной.

Бывшая баронесса Вальдхаус мгновенно перешла в лагерь жениха.

– Нас, женщин, можно увлечь и другими разговорами, не только светскими сплетнями. Что может быть обольстительнее драгоценностей? Хотя я вообще не могу понять, мама, зачем вам продавать этот рубин? Вы ведь получили его в наследство от вашего отца, моего дедушки, и он непременно должен перейти ко мне.

– Не говорите глупостей, Агата. Вы никогда не любили рубинов! Бриллианты, как можно больше, всегда и везде!

– И еще топазы, – насмешливо напомнил Альдо. – У баронессы есть просто обворожительные, с россыпью мелких жемчужин. Они как раз украшали ее, когда мы вместе обедали в поезде Вена – Брюссель.

– Еще я люблю изумруды, – капризно заявила Агата.

Мать мягко похлопала дочь по руке, словно успокаивала маленькую девочку.

– Разумеется, милая, разумеется. Но этот рубин не может вас заинтересовать. Я думаю, вы знаете, что ваш дедушка, барон Кирс, разделил "Трех братьев", которые принадлежали Карлу Смелому, между своими тремя дочерьми. Он оговорил, что рубины нельзя использовать для украшений и передать их в одни руки можно только при одном условии: этот человек должен быть обладателем знаменитого голубого бриллианта, который вместе с рубинами украшал когда-то головной убор Карла и считался мощным талисманом. Думаю, не случайно, потому что после поражения при Грансоне звезда Карла закатилась. Что касается меня, то, признаюсь, я стала бояться этого рубина после того, как была убита моя старшая сестра, госпожа де Гранльё. Поэтому я готова выслушать предложение господина Кледермана, обладателя одной из самой больших коллекций драгоценностей на свете. На эти деньги я смогу заказать себе украшение, которое по крайней мере буду носить, не боясь оказаться на том свете.

– История этого рубина, мне кажется, не смущает господина Кледермана, – ядовито заметила Агата. – Кто знает, он, возможно, уже владеет другими рубинами и даже знаменитым голубым бриллиантом?

– К сожалению, нет, мадам. Но не сомневайтесь, что с давних пор ищу их и, надеюсь, уже расплатился с судьбой всевозможными бедами. Меня ничто не остановит! В один прекрасный день я восстановлю талисман Карла! А пока, дорогая госпожа Тиммерманс, не покажете ли вы нам ваш рубин? И назовите, пожалуйста, цену.

Тревога, которую тесть с некоторых пор внушал Альдо, возросла после этих слов. Он сразу заговорил о цене? Такого он никогда не слышал из уст знаменитого коллекционера. А уж банкира – тем более!

Почему Мориц так страстно желает приобрести этот камень?

Он взглянул на Адальбера и понял, что друг думает о том же. Поведение Кледермана было чистым безумием, и улыбка, которая расцвела на губах хозяйки дома, подтвердила их опасения. Она поймала мяч на лету.

– А что, если я посягну на целостность вашей коллекции?

Альдо облегченно вздохнул, увидев, что Кледерман мгновенно перестал улыбаться и вновь превратился в делового человека.

– Прошу вас, не стоит так шутить! Где вы видели коллекционера, который разбазаривает свои сокровища? К тому же ради одного-единственного камешка. К тому же неизвестно откуда появившегося!

Австрийский барон тут же вмешался.

– Как это неизвестно откуда? Из сокровищницы Карла Смелого, откуда же еще? Этот рубин – один из знаменитых "Трех братьев". Иначе с чего бы вы стали...

– У меня уже есть три рубина, которые мой отец купил более полувека назад у Фуггеров в Аугсбурге[449]. И если я хочу приобрести рубин госпожи Тиммерманс, то только потому, что он представляет собой историческую загадку.

– Что вы хотите этим сказать? – уронил фон Хагенталь, вложив в свой вопрос изрядную долю пренебрежения.

– Только то, что я уже видел один из рубинов из коллекции де Кирса. И он, по всем своим данным, совершенно одинаков с рубинами, купленными у Фуггера.

– Вы что-то путаете! Фуггеры обменяли камни на звонкую и полновесную монету, и это случилось очень давно! Они продали камни королю Англии Генриху VIII! – заявил барон.

– Но потомки Генриха расстались с ними после гибели Карла I на эшафоте, и они вновь вернулись в руки Фуггеров! К тому же перед вами князь Морозини, мой зять, который, как вы знаете, эксперт с мировым именем по историческим драгоценностям! Он может дать вам необходимую справку.

Морозини не стал сдерживать праведный гнев, который уже давно клокотал в нем.

– Нет, благодарю! Я отказываюсь быть замешанным в этой истории безумцев! – Он повернулся к дамам и добавил: – Прошу прощения, мадам, но я пришел сюда не для выяснения отношений, а для того, чтобы произвести экспертизу вашего камня ввиду предстоящей его продажи, раз уж госпожа Тиммерманс настаивала на моем присутствии и присутствии господина Видаль-Пеликорна. Может быть, мы все-таки вернемся на землю и взглянем на рубин, предмет столь противоречивых мнений.

– Разумеется! Агата, милая, возьми на себя труд, сходи за рубином! Я достала его из сейфа и положила на туалетный столик.

– С удовольствием, мама, – отозвалась Агата и, обратив в адрес Морозини ослепительную улыбку, предложила: – Может быть, вы составите мне компанию?

– Ни в коем случае, прошу прощения, баронесса!

Она остановилась у двери и снова улыбнулась.

– Не называйте меня баронессой. Я уже перестала быть ею, но еще не получила права носить этот титул вновь, – жеманно произнесла она, послав на этот раз улыбку Хагенталю. – Но в самом скором времени...

Агата удалилась.

Не прошло и нескольких минут, как она вернулась, держа в руках пустой ларчик. Лица гостей и хозяйки вытянулись.

– Вот и все, что я нашла, мама! Рубин исчез.

Никто не произнес ни слова. Тишина, воцарившаяся в гостиной, была из тех, что нависает, обещая яростную бурю, и служит сигналом, который можно перевести, как "Спасайся, кто может!".

Бурю возвестила бывшая баронесса Вальдхаус, бросившись к Альдо с жалобным стоном:

– Почему каждая наша встреча оборачивается трагедией, хотя поначалу обещает "прекрасного строгую власть"?

Услышав в воздухе свист ядра и не пожелав вновь разыгрывать трагикомедию Биаррица, Альдо мгновенно передал страждущую в руки ее нового жениха.

– "Безумство, и роскошь, и страсть", – закончил он цитату из Бодлера[450]. – Но вы ошиблись адресом. Все обещания – для господина, который будет иметь честь жениться на вас. Я уже женат и давно почтенный отец семейства.

Отповедь не произвела никакого впечатления на страждущую.

– Вы в этом уверены? – проскрипела она.

Альдо рассмеялся ей в лицо.

– Совершенно уверен. Если хотите, можете полюбоваться фотографиями.

Он повернулся к Агате спиной и обнаружил, что в гостиной они остались одни. Кледерман и Адальбер поспешили вслед за госпожой Тиммерманс, которая побежала чуть ли не бегом, желая удостовериться в потере своими глазами. Буквально через несколько секунд все трое вновь появились в гостиной.

– Я вызвала полицию, – объявила госпожа Тиммерманс. – До ее приезда нельзя ничего трогать в моей комнате. Боюсь, господа, что и вам придется дождаться, пока они приедут.

Прошло всего каких-то четверть часа, а как все изменилось! Агата заливалась слезами в кресле, куда ее усадил жених. Но он больше не обращал на нее внимания, присоединившись к остальным, которые тихонько разговаривали с хозяйкой дома. Альдо, наклонившись к Адальберту, спросил шепотом:

– Ты имел когда-нибудь дело с бельгийской полицией?

– Насколько я помню, нет. Разве что на дороге. А ты?

– Я тоже нет. Но ты же знаешь, как обычно реагируют на меня полицейские. Девяносто из ста, что я подействую на них, как красная тряпка на быка. С первого взгляда.

– Будет тебе! Не преувеличивай. У тебя уже пунктик на этой почве.

Хотя, если задуматься, это была правда. Исключая Ланглуа и старшего суперинтенданта Гордона Уоррена из Скотленд-Ярда все полицейские, которых встречал в своей жизни Альдо, с первого взгляда относились к нему с подозрением. Да и во Франции, и в Англии его знакомство с полицией начиналось точно так же. Вот только Фила Андерсона, начальника полиции города Нью-Йорка, не коснулась подобная подозрительность. Но скорее всего потому, что ему шепнул доброе слово об Альдо Уоррен. А в Испании, Турции, Египте и американском Ньюпорте, не говоря уж о Версале, где у него были серьезнейшие стычки с отвратительным Лемерсье, полиция непременно подозревала его в каких-нибудь грехах. Лемерсье упорно считал его опасным нарушителем порядка и собирался отдать под суд за то, что он проник ночью в пустовавший дом! Не вмешайся Ланглуа, Альдо отправили бы на гильотину. Но кто знает, может быть, подданные короля Альберта I, люди положительные, разумные и доброжелательные, не найдут оснований для излишней подозрительности?

Оснований-то не было. Но как только в комнату вошел комиссар Зуитер, фламандец с настороженным взглядом, Альдо вздохнул. Наложенное на него проклятие продолжало действовать: ему и на этот раз не избежать неприятностей. Стальные глаза, редкие волосы, которые их владелец укладывал каждое утро с необыкновенной тщательностью, стараясь сделать незаметной лысину, – таков был комиссар Зуитер. Он взял паспорт Альдо и стал изучать его с пристальным вниманием энтомолога, которому удалось раздобыть редкое насекомое.

– Мо-ро-зи-ни, – прочитал он по слогам с оттенком презрения. – Князь? Что еще за князь?

– Из Венеции. Титул относится к временам основания города.

– Так. Но титул должен относиться к каким-то землям. У нас тоже есть князья, но они владельцы земель, например, князь де Линь или князь де Мерод.

Луиза Тиммерманс поспешила на помощь.

– Князь Морозини один из моих друзей, комиссар Зуитер! Он всемирно известный эксперт по историческим драгоценностям.

– Так у вас украли историческую драгоценность? Странно, странно! Чувствую, что у нас состоится долгая и плодотворная беседа с Его Высочеством и...

– Не Высочеством, а только Сиятельством, – поправил комиссара Альдо.

Но если он хотел разрядить обстановку, то ничего не вышло.

– Сиятельство? Скажите пожалуйста! Надо будет проверить. А пока следуйте за мной!

Тут вмешался банкир.

– Если все служители правопорядка Его Величества таковы, то интересно узнать, каким образом король формирует свою полицию. Меня зовут Мориц Кледерман, я банкир из Цюриха, князь Морозини – мой зять. А это господин Видаль-Пеликорн, известный французский египтолог, член Института Востока, ну и так далее. Мы приехали в Бельгию по приглашению госпожи Тиммерманс с целью экспертизы и покупки пресловутой исторической драгоценности...

– И если вы хотите знать о деле с историческими рубинами больше, – подхватил Адальбер, – то наберите номер начальника парижской полиции главного комиссара Ланглуа. Он знает нас много лет. И даст вам все необходимые разъяснения!

* * *

В Брюсселе происходило одно бестолковое выяснение, в Париже другое. Главный комиссар парижской полиции Ланглуа снова приехал к госпоже де Соммьер с тем, чтобы поговорить с мадемуазель дю План-Крепен наедине, за что он тут же принес свои извинения.

– Не подумайте, что я хочу подвергнуть мадемуазель каким-то мучениям, но вы, маркиза, всегда защищаете ее, а она сразу же прячется за вашей спиной. Обещаю, Мари-Анжелин вернется к вам в целости и сохранности, ничуть не измученная нашей беседой.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Думаю, вы знаете дорогу, дорогой друг, в маленькую библиотеку, которая стала у нас с некоторых пор официальной исповедальней? Я пришлю вам План-Крепен. Нужно что-нибудь еще? Шампанское, шоколад или...

– Чашечку вашего великолепного кофе! Буду вам очень признателен.

Маркиза позвонила в колокольчик, призывая Сиприена, и не могла не вздохнуть с облегчением. Она знала правила – если бы Ланглуа находился при исполнении служебных обязанностей, он бы не стал пить кофе!

Еще она попросила предупредить о разговоре План-Крепен, которая поднялась к себе в комнату, уточнив, что комиссар ждет ее в библиотеке. Место само по себе говорило о характере будущей беседы. Ее хотели допросить, и Мари-Анжелин не ряз тяжело вздохнула, прежде чем спустилась вниз.

Когда она вошла в библиотеку, комиссар уже допивал свой кофе. Он поднялся ей навстречу, и его любезность вызвала у Мари-Анжелин невольную улыбку.

– Нет необходимости торопиться, комиссар. Я целиком и полностью в вашем распоряжении, – ответила План-Крепен любезностью на любезность.

– Приятно слышать, но у меня всего несколько вопросов.

– Я вас слушаю, – произнесла мадемуазель и непринужденно расположилась в кресле.

Комиссар тоже сел, и лицо его посуровело.

– Поверьте, мне тяжело возвращаться к вашему пребыванию в Понтарлье... Или в его окрестностях. Не сомневаюсь, что и вам не легче, но мне нужно знать все, вплоть до самой незначительной мелочи, детали последних минут жизни инспектора Соважоля.

Лицо комиссара внезапно болезненно напряглось, и Мари-Анжелин почувствовала, как трудно переживает Ланглуа трагическую потерю. Молодой полицейский заменил ему сына, и теперь он прилагает все свои силы, желая докапаться до истины.

Она тоже скорбно поджала губы.

– Если я могу вам помочь...

– Думаю, что можете. И если говорить откровенно, надеюсь только на вас, потому что последние слова Соважоля относились именно к вам. Он попросил найти Морозини, зная, что он должен приехать, и, когда князь пришел, собрав последние силы, сказал ему, что вы живы и что он вас видел.

– Он больше ничего не сказал?

– Ничего! Медсестры мне рассказали, что он держался изо всех сил, стараясь дождаться вашего родственника, чтобы рассказать ему о вас. Дождался, а потом умер. Вы сами сказали, что видели, как он упал. Где именно это случилось?

– Я ни разу не бывала во Франш-Конте и не знаю тех мест... Когда я выбралась на крышу риги, в которой меня держали, настали сумерки, но я поняла, что ферма находится на холме, а вокруг горы. Инспектора я заметила по другую сторону дороги. В руке он держал пистолет, из которого только что выстрелил. В эту минуту он тоже меня увидел и помахал мне рукой. Мне очень больно вам это говорить, но думаю, это его и погубило. В эту минуту раздался выстрел, откуда, я не знаю. Инспектор отпрянул, а я потеряла равновесие, упала, ударилась головой и соскользнула по скату крыши...

– Вы, наверное, ударились о ставень слухового окна, из которого вылезли. В любом случае кто-то помог вам, и вы все-таки не упали с крыши. Иначе мы бы с вами здесь не разговаривали... Или вы были бы в гипсе. Неужели вы в самом деле ничего не помните из того, что произошло потом?

Мари-Анжелин не слишком уверенно повела плечом и кивнула, подтверждая, что действительно ничего не помнит. Однако Ланглуа, с его-то опытом, было очень трудно в это поверить. И он снова задал тот же самый вопрос:

– Неужели у вас не сохранилось никаких воспоминаний о том, что было после вашего падения и до того, как вы оказались в монастыре Благовещения?

Не глядя в лицо комиссара, который пытливо и просяще вглядывался в нее, Мари-Анжелин, понимая, что ее история с провалами памяти и забвением не выдерживает критики, немного ослабила оборону.

– Не сохранилось ничего определенного. Очень болела голова, мне было трудно разобраться, что мелькает в потемках, когда я приоткрывала глаза. Сколько времени прошло между смертью инспектора и моим отъездом из монастыря вместе с мальчиками?

– Какими мальчиками?

– Альдо и Адальбером. Наша маркиза их иногда так называет. Так сколько прошло времени?

– Судя по заключению судебно-медицинского эксперта и словам "мальчиков", немногим более суток. Слишком долгий срок для бессознательного состояния, если это не кома. Когда вы пришли в себя?

– Когда меня принесли в монастырь. Духовные песнопения...

– Вы сочли, что попали в рай? – насмешливо осведомился комиссар, растянув губы в улыбке, в то время как глаза продолжали сверлить Мари-Анжелин.

План-Крепен чувствовала, что комиссар ей не верит, но продолжала тем же тоном.

– Скорее мне показалось, что я очнулась несколько веков назад и попала в Средневековье. Одежда, белые и черные покрывала... Все было таким необычным!

– А когда Морозини и Видаль-Пеликорн пришли, чтобы забрать вас, вы их узнали?

Мари-Анжелин смущенно отвела глаза.

– Да... Но сделала вид, что не узнала. Вы меня понимаете, ведь правда? Мне действительно нужно было время, чтобы подумать, расставить все по местам. И потом, я чувствовала такую усталость, что предпочла... прежде всего поспать, потому что, наконец, находилась под защитой!

– И до какого времени вы спали?

– Всю дорогу, пока не приехали сюда. И хотела бы спать дальше, потому что во сне забываются все горести. Мальчики ушли, а наша маркиза собственноручно повела меня в мою комнату... Которая на самом деле оказалась вовсе не моей. Она не поверила в мою амнезию и приготовила мне парочку ловушек. В них-то я и угодила! Никому не советую чувствовать себя сильнее всех. Все равно я проиграла маркизе!

– Хорошо, оставим пока эту тему. Я хотел бы вернуться к вашему похищению. Вам удалось рассмотреть лица ваших похитителей?

– Нет. Сначала меня оглушили, чтобы затащить в машину. А потом завязали глаза. Мне удалось чуть-чуть сдвинуть повязку, но попытка ни к чему не привела. Повязку же водрузили на место и вдобавок надели на меня черные очки.

– Иными словами, единственный человек, которого вы могли рассмотреть как следует, была хозяйка того дома, где вас держали и откуда вы попытались сбежать через слуховое окно?

– Выходит, что так.

– Опишите мне ее! Или – нет! Воспользуйтесь еще раз вашим чудесным даром художницы. Думаю, она осталась у вас в памяти, так что сделать рисунок не составит для вас проблемы.

– Дело в том...

– И еще нарисуйте, пусть в самом приблизительном виде, ригу, овин или хранилище фруктов, где вас поместили. Если мы отыщем постройку, которая находится напротив того места, где был убит Соважоль, мы уже сделаем огромный шаг вперед, и я вам буду бесконечно благодарен.

Мари-Анжелин прикрыла глаза, словно пыталась сосредоточиться. На самом деле она не хотела, чтобы инспектор заметил ее смятение. Конечно, ей не составило бы труда нарисовать эту ригу или овин, но таким образом она навела бы на след людей Ланглуа или самого Ланглуа. А вот этого Мари-Анжелин ни за что не хотела. Можно было бы, конечно, нарисовать что-то непохожее, но природная порядочность Мари-Анжелин не позволяла ей воспользоваться таким негодным средством. К тому же ложь рано или поздно обернулась бы против нее, навсегда лишив ее доверия и дружбы человека, которого она уважала и ценила.

Мари-Анжелин размышляла и вдруг буквально почувствовала, как напрягся и потяжелел взгляд полицейского, направленный прямо на нее. Он словно бы читал ее мысли. Осторожно! Опасность! Она поспешно открыла глаза и улыбнулась Ланглуа.

– Да, я попробую нарисовать то, что вы просите.

– Рисунок будет похож?

Ланглуа следовал за ней по пятам, он не оставлял без внимания каждый поворот, каждый изгиб ее мысли. Рассмеявшись, она позволила себе секунду отдыха.

– Неужели вы думаете, что я способна направить вас по ложному следу? Нет, такого не может быть. У меня нет никаких оснований щадить эту женщину. То немногое, что мне доставалось из ее стряпни, не заслуживает никакого снисхождения. А теперь, я думаю, вы немного подождете, посидев с нашей маркизой. Она вас обожает.

– Она – да, а вы – нет?

– Я – смотря по обстоятельствам. Но долго ждать я вас не заставлю.

Мари-Анжелин вернулась минут двадцать спустя. Комиссар сидел подле госпожи де Соммьер, и она уговаривала его выпить еще одну чашку кофе. Мари-Анжелин впервые обратила внимание, что Ланглуа трет себе глаза, словно не спит уже неведомо какую ночь. Она протянула ему рисунок.

– Возьмите, – сказала она. – Надеюсь, что похоже. Она носит серое платье, синий передник и большую черную шаль.

Рисунок отличался удивительной живостью. Точно так же, как на прошлогоднем портрете Полины Белмон, Мари-Анжелин изобразила лицо и несколькими штрихами силуэт фигуры.

– Вы собираетесь снова отправиться в Понтарлье? – спросила она.

– Сначала я хочу размножить ваш рисунок. А потом отправлю его инспектору Дюрталю вместе с Лекоком, очень дельным парнишкой, которого мне соизволила выделить армия. И как только появятся хоть какие-нибудь новости...

– А что, если вам попробовать немного отдохнуть? Для начала хотя бы выспаться? – прервала комиссара маркиза, по-матерински взяв его за руку. – Начиная с этой ночи. В таком состоянии вам долго не протянуть!

– Вполне возможно... А где наши "братья"?

– В Брюсселе вместе с Кледерманом, который хочет купить за любую цену рубин, принадлежащий госпоже Тиммерманс.

Телефонный звонок прервал маркизу, рассердив ее.

– Один только Бог знает, как я ненавижу этот аппарат. Возьмите трубку, План-Крепен!

Мари-Анжелин подняла трубку.

– Да, да, это я.

Секунду она послушала и передала трубку Ланглуа.

– Представьте себе, это Альдо. Рубин госпожи Тиммерманс только что украден в ее собственном доме. Можно сказать, под носом хозяйки и гостей. А поскольку манеры и титул его сиятельства всегда обостряют подозрительность местной полиции, то, похоже, посадить под замок собираются бедных Альдо и Адальбера!

С этими словами Мари-Анжелин, истерически хохоча, опустилась на канапе. Маркиза сухим тоном положила конец ее веселью.

– Успокойтесь, План-Крепен! Меня эта история ничуть не веселит. Мне не нравится, что Альдо в очередной раз стал мишенью злопыхательства полицейского. Я не вижу в этом ничего смешного!

Достаточно было взглянуть на озабоченное лицо Ланглуа, чтобы согласиться с маркизой. Он слушал с минуту голос в трубке, потом объявил:

– Укажу самый простой способ переубедить служаку. Через полчаса я буду у себя в кабинете в полицейском управлении. У вас наверняка есть мой телефон. Пусть он мне позвонит. (Очевидно, Альдо передал трубку бельгийцу.) Договорились. Я с полной ответственностью заявляю, что перед вами честные люди, не имеющие ничего общего с преступным миром. Если понадобится, я обращусь к Его Величеству королю Альберту!

Ланглуа повесил трубку и взглянул на встревоженных женщин, он даже слегка улыбнулся им.

– Не тревожьтесь! Я знаю этот род служак, они больше лают, чем кусают. Но, конечно, ваши мальчики не вернутся домой сегодня вечером, и завтра, возможно, тоже. При этом никакая опасность им не грозит.

– От полиции, полагаю, что нет, – согласилась госпожа де Соммьер. – А что, если им удастся схватить за руку вора?

– Или воровку? – вмешалась План-Крепен. – Что за странная мания во всех преступлениях обвинять мужчин. Мы тоже прекрасно справляемся...

– В вас я не усомнился бы ни на секунду, милая моя голубушка, – серьезно отозвался комиссар, но губы его тронула улыбка. – А теперь, извините, вынужден вас покинуть. Мне незамедлительно нужно быть на набережной Орфевр, – и он подбородком указал на телефон, напоминая о только что состоявшемся разговоре. – Желаю вам доброй ночи!

– Вот это другое дело, – пробурчала в ответ Мари-Анжелин.

* * *

Между тем в Брюсселе, в особняке Тиммерманс, вновь воцарилось полнейшее спокойствие. Агата и ее нареченный отправились ужинать в ресторан, известный не только изысканной кухней, но и особой атмосферой безмятежной роскоши. Мориц Кледерман, крайне раздосадованный, если не сказать, разгневанный оборотом, который приняло дело, вылил раздражение на своих "компаньонов", заявив им, что собирается провести вечер в обществе "старого друга".

– Очень любопытно, – шепнул Альдо Адальберу, пока тесть обменивался прощальными любезностями с хозяйкой дома. – Будь мы даже в Монголии, у нас тоже появятся "старые друзья", если мы захотим от кого-то избавиться. Они появятся даже у медведя, который не вылезал из своей берлоги всю зиму.

– Ну и что? Это лично меня совсем не задевает. Другое дело, что с тех пор, как ты показал господину Кледерману проклятый рубин, он словно с цепи сорвался.

– Это мы с тобой еще обсудим. А теперь настала и наша очередь прощаться с хозяйкой.

Госпожа Тиммерманс, проводив банкира, вернулась в гостиную. Альдо и Адальбер поднялись, но она их остановила.

– Очень прошу вас, останьтесь! Мне нужно с вами поговорить.

Дежурная улыбка любезной хозяйки не сияла больше на лице Луизы Тиммерманс. Альдо встревожился.

– Всегда к вашим услугам, Луиза! Я понимаю, как вас встревожило дерзкое похищение!

– Ничуть. Если бы обстоятельства не помогли мне сегодня задержать вас у себя, мне пришлось бы навещать вас вечером в гостинице. С величайшими предосторожностями. Прошу вас, садитесь. И надеюсь, что могу попросить вас поужинать вместе со мной?

– Мы бы с радостью, но, к сожалению... – поспешно ответил Альдо. – Да и вам после шока, который вы испытали...

– Нет, я не была потрясена. А вас не удивила настойчивость, с какой я просила господина Кледермана приехать ко мне вместе с вами, Адальбер?

– Да, немного, – вынужден был признать Видаль-Пеликорн.

– Причина в искренней дружбе, какую я питаю к вам, мой друг... Князю Морозини придется извинить меня за то, что я воспользовалась его репутацией и попросила лично участвовать в нашей встрече, полагаясь на него, как на арбитра, при совершении предполагавшейся коммерческой сделки.

– Какие могут быть извинения! Если бы не ваше любезное приглашение, я сам сделал бы все возможное и невозможное, чтобы присутствовать при этой встрече. Благодарю вас от всего сердца. Но, возможно, вы хотите поговорить наедине? Я готов немедленно удалиться.

– Нет, что вы! Я очень рада, что вы здесеь, особенно после того, как произошло то, чего я ожидала...

– Вы ожидали этой кражи?

– И да, и нет. Кража подтвердила, что злые силы оказали свое пагубное воздействие. Что вы думаете о бароне фон Хагентале?

Альдо улыбнулся.

– Старинная фамилия, старинная австрийская аристократия, прекрасное воспитание в соединении со статью и обаянием. Не могу сказать, в чем оно состоит, но вижу, что покоряет. А ты что скажешь, Адальбер?

– Скажу, что мне нечего тебе возразить, но почему-то у меня сразу же зачесались кулаки. Барон преисполнен сознанием собственных достоинств, и, по мне, он осознает их даже слишком. А теперь я хотел бы узнать ваше мнение, Луиза. Что-то мне подсказывает, что вы не поддались пресловутому обаянию этого человека.

– Нет, не поддалась. Скорее, напротив. Зато Агата, с тех пор как познакомилась с ним в Спа, просто покорена им.

– Они познакомились до развода или после? Надеюсь, что барон Вальдхаус, с которым имел честь познакомиться и я, окончательно исчез с вашего и ее горизонта?

– Не совсем.

– Что это значит?

– Агата официально развелась с бароном, но он никак не смирится с этим. Вы ведь помните, как он ревнив, князь?

– Об этом трудно забыть, – улыбнулся Альдо. – Но я полагаю, что господин фон Хагенталь способен встать на защиту невесты. Думаю, что разумнее всего как можно скорее отпраздновать свадьбу. В конце концов Вальдхаус образумится, а когда женится опять...

– До новой женитьбы он способен сделать мою дочь вдовой. Но я попросила вас остаться вовсе не для того, чтобы занимать вас семейными историями. Хотя признаюсь, что была бы не слишком огорчена, если бы Вальдхаусу удалось вычеркнуть Хагенталя из списка живых.

– А я признаюсь, Луиза, что ваши слова для меня загадка.

– Сейчас все поймете. Вальдхаус холерик, он груб, неистов, но он искренне любит Агату.

– Странная любовь. Я хорошо помню, как он обращался с ней в Биаррице.

– Он не устает в этом раскаиваться. В день развода он молил ее о прощении на коленях, но она только посмеялась над ним. Она уже стала любовницей Карла-Августа и буквально на него молится.

– Одну минуточку, – прервал ее Адальбер. – Когда Агата рассталась с мужем, разве не был ее нежным другом бельгийский банкир, который ради возможности видеть ее хотя бы время от времени купил себе прелестный особняк на Хоэ-Варте в Вене?

– Да, так оно и было, но Агата поехала завершать лечение в Спа и там встретила этого австрийца. С тех пор только им и дышит. Я знаю, выглядит это странно, но такова моя дочь. Должна сказать, что Хагенталь оказал вам немалую услугу, появившись на нашей сцене.

– Услугу мне?

– Да, князь. Великолепный титул княгини казался Агате очень привлекательным. То, что вы женаты, что у вас есть дети, ее нисколько не смущало. Но с тех пор, как появился Хагенталь, все изменилось. Не знаю уж, каким любовным напитком он опоил ее, хотя и я признаю, что он не без обаяния, но теперь она принадлежит ему душой и телом, – закончила госпожа Тиммерманс со всхлипом, который постаралась скрыть кашлем.

– Откуда вы можете это знать, Луиза? – ласково спросил Адальбер, и она ответила ему с грустной улыбкой.

– Женщины, а в особенности матери, это чувствуют, а я к тому же хорошо знаю свою дочь. Поэтому я предоставлю полиции продолжать поиски, а сама постараюсь в них не вмешиваться.

– Вы не дорожите своим необыкновенным рубином? – удивился Морозини. – Впрочем, я знаю, что вы не имеете права его носить. Мысль одарить красивую женщину уникальным камнем и запретить украшаться им мне кажется нелепостью.

– И это говорите вы, коллекционер?! Неужели ваша жена носит украшения из вашей коллекции?

Альдо от души расхохотался.

– Ну уж нет, она носит только свои собственные. А меня и своего отца считает слегка помешанными, хотя и сама увлекается историей.

– Я тоже люблю историю. А если не собираюсь помогать полиции, то у меня есть на это серьезные основания. Я попросила Агату принести рубин из моей комнаты, она вернулась с пустым ларчиком, и я бы сказала, что совсем неплохо сыграла свою роль... А ведь рубин находился за декольте ее платья...

– Рубин украла Агата?! – воскликнули Альдо и Адальбер в один голос.

– Разумеется. Больше некому. Чтобы отдать любовнику, который, должна вам сказать, возражал против продажи этого камня. Он знал, что господин Кледерман швейцарец, что рубин отправится в Цюрих, и раздобыть его оттуда будет очень и очень трудно. Вот она и забрала его. Я же говорила, что Агата без ума от своего жениха. А вас, господа, я благодарю, что вы терпеливо выслушали меня и сохраните мою печальную тайну. Особенно благодарю за сохранение тайны. Вы знаете, Адальбер, я заметила, что с течением времени ваша дружба стала для меня еще дороже. Я даже представить себе не могла, до какой степени... Одним словом, мне ее очень не хватало. И когда господин Кледерман написал мне и предложил купить мой рубин за баснословную цену, я согласилась, чтобы иметь возможность пригласить к себе вас благодаря естественному присутствию при сделке князя Морозини. Я же знаю, что вы неразлучны.

– Вы правы, – согласился Адальбер, старательно заглушая невольный укол совести. – Не стесняйтесь, всегда звоните, если вам нужна помощь... Или совет.

– Я тоже всегда к вашим услугам, – внезапно уверил Луизу Тиммерманс Альдо.

Он ощутил, какую боль испытывает эта женщина, изящно маскируя легкомыслием свое нежелание сдавать дочь полиции...

У одной из дверей в гостиную послышалось царапанье, и через секунду в комнату ворвался светло-бежевый кокер и со всей скоростью коротких лап кинулся к Адальберу. Остановился и радостно засопел. Тот ласково погладил шелковистую голову.

– Вот и ты, Клеопатра! Похоже, ты меня не забыла!

– Она никогда не забывает моих настоящих друзей. А вот от Хагенталя она разумно держится подальше. Впрочем, может быть, потому, что он ею не интересуется. Он не любит животных.

– Даже лошадей? – поинтересовался Альдо, у которого внезапно мелькнула неожиданная мысль.

– И лошадей тоже! Несколько лет тому назад барон был приглашен на псовую охоту, не помню уж куда, так лошадь сбросила его, даже не дав времени сесть в седло! Неужели вы в самом деле не хотите со мной поужинать?

– Поверьте, отказываемся с большим сожалением. Но вы сами слышали, что мы пообещали милейшему инспектору быть в "Метрополе", так что, думается, лучше сдержать слово.

* * *

В такси по дороге в гостиницу Адальбер внезапно спросил своего друга:

– Почему ты спросил, любит ли Хагенталь лошадей? Это имеет какое-то значение?

– Очень может быть. Помнишь, когда мы были в Грансоне, старый Георг сказал, что его новый хозяин любит только свой дом и лошадей.

– И что же? Еще он сказал, что молодой человек – сын родственника, который сам считался наследником до тех пор, пока не открыли завещание.

– Разумеется, одинаковая фамилия Хагенталь не обязывает иметь одинаковые вкусы. Но кто знает? Я хотел проверить. Теперь мне интересно узнать, похожи они между собой или нет? А как мы можем это узнать? Слушай, а может, ты будешь меня слушать, а не считать ворон?

– Я тебя слушаю, причем так внимательно, что мне даже захотелось снова съездить в Швейцарию и посмотреть, что там происходит.

Глава 8Обед у маркизы

Восседая по-королевски в белом кресле со спинкой в виде веера, госпожа де Соммьер смиренно выслушивала филиппики Евлалии, своей искусницы-поварихи. Евлалия обличала расхлябанность и безответственность, какие царили в особняке на улице Альфреда де Виньи. Сама повариха собралась отправиться за покупками и стояла в шляпке, черных перчатках из шелка-сырца, а вместительную корзину поставила у ног.

– На рынке появилась первая зелень, до того свежая, до того нежная! Уж я-то знаю, как госпожа маркиза и мадемуазель Мари-Анжелин ее любят! Но как закупишь зелени вдоволь, если не знаешь, сколько человек будет столоваться с сегодняшнего дня и до пятницы, когда снова будет рынок? Скажите мне, когда должны вернуться из Бельгии молодые господа? Сегодня? Завтра? Вечером или утром? А с ними еще и господин Кледерман! Или он не приедет? И что мне прикажете делать?

– Я так вас понимаю, Евлалия, – вздохнула госпожа де Соммьер.

Она всегда выказывала своей кухарке величайшее уважение, почитая ее несравненные таланты.

– Но, к сожалению, ничем не могу помочь, – со вздохом добавила она. – Мы не знаем, когда приезжают наши мальчики. Что касается господина Кледермана, то в последнее время он тоже стал непредсказуемым. Думаю, самое лучшее – просто забыть о зелени до их приезда. Я уверена, что в запасе у вас множество шедевров, которые обойдутся без первой зелени.

– А если вам она вдруг понадобится, когда они приедут, – подала голос План-Крепен, – вы отправите Люсьена с подробным списком к Эдиару. Он сядет на автомобиль и привезет все необходимое. Эдиар весь год продает самую разнообразную зелень со всего света.

– Золотые ваши слова, мадемуазель Мари-Анжелин! Вы совершенно правы! Значит, на обед у нас сегодня ничего особенного. А раз у нас сейчас сизигийный прилив...

Маркиза и компаньонка переглянулись в недоумении.

– Откуда вы выкопали такое слово, Евлалия? – с интересом осведомилась маркиза. – Вы знаете, что это такое, План-Крепен?

– Сказать по правде, не знаю, – не слишком охотно призналась та.

– Меня ему научил один рыбак в Динаре, когда я еще там жила, – сообщила Евлалия не без гордости. Настроение у нее сразу улучшилось. – Это самый большой прилив, когда и луна, и солнце тянут воду в одну сторону. Так вот я сейчас найду преотличнейшего тюрбо[451] и приготовлю его с соусом "белое масло".

– А я думала, "белое масло" готовят только к щуке и луарской алозе...[452]

– К тюрбо этот соус подходит как нельзя лучше, и вам к тому же не придется сражаться с косточками, хотя маркиза справляется с ними отлично!

– Замечательно! Приготовьте нам тюрбо!

Евлалия, довольная эффектом, произведенным ее эрудицией, подхватила корзину и легким шагом покинула зимний сад. Прошло полчаса, и веселые "побратимы" высадились из такси...

Грохот кастрюль, доносившийся из кухни, сообщал всему дому, что настроение в доме близко к уксусному. Да и погода не обещала ровным счетом ничего хорошего.

– Твой тесть тоже собирается прилететь? – осведомилась тетя Амели.

– Нет. Он задерживается в Бельгии. Возможно, прилетит завтра или через пару дней.

– Тогда вези нас обедать в "Риц". Я попрошу План-Крепен предупредить Евлалию.

– Охотно отвезу, но объясните, что случилось? Евлалия плохо себя чувствует?

– Нет, виноват сизигийный прилив, – небрежно взмахнув рукой, ответила маркиза. – Я недавно узнала это слово, оно очень украшает беседу.

* * *

Завтрак в "Рице" был приятен не только тем, что столик стоял в глубине зала у самого сада, но и тем, что рассказ о поездке обошелся без Кледермана и ушей старых верных слуг.

– Я надеюсь, вы не поссорились, – обеспокоилась госпожа де Соммьер, после того как Адальбер, записной рапсод их компании, завершил рассказ о приключении в роскошных апартаментах королевы бельгийского шоколада.

– Нет, конечно. Но только хорошее воспитание помогло банкиру уйти, не хлопнув оглушительно дверью, когда он узнал, что рубин уплыл у него из-под носа.

– Какое ребячество, – пожала плечами маркиза. – Разве не у него в коллекции три рубина?

– Разумеется, – подтвердил Альдо. – Но с тех пор, как он увидел камень, который подарил мне старый барон, он хочет любой ценой заполучить два остальных на тот случай...

– Если те, что у него, не подлинные? Но это же смешно!

Альдо приподнял бокал и внимательно вгляделся в него, словно истину могли поведать пузырьки игристого вина.

– Не так уж и смешно. Признаюсь вам честно, что я и себе задаю тот же самый вопрос с тех пор, как сравнил те рубины и свой. Они настолько похожи, что голова идет кругом. А если вспомнить, что умирающий подарил мне еще и оправу, то вспыхнувшие знаки вопроса никак не могут погаснуть. Драгоценность, прежде чем перешла к Карлу Смелому, должна была принадлежать его отцу, герцогу Филиппу Доброму. Не забудем, что Филипп был щедрым меценатом, и, вполне возможно, разгадку нужно искать в его полной приключений жизни.

– И ты тоже собираешься окунуться с головой в приключения? – покачав головой, осведомилась старая дама.

Альдо нервно закурил и глубоко затянулся, прежде чем ответить.

– Не вижу другого выхода, – наконец произнес он. – Мориц не собирается оставлять меня в покое. Да и как иначе? Сам того не желая, я предоставил ему возможность вновь начать азартные поиски, продираясь на ощупь сквозь туман истории. А он считал, что в будущем его уже больше не ждет никаких загадок.

– Вы собираетесь продать ему ваш рубин? – спросила Мари-Анжелин.

– Подарки не продают. К тому же этим камнем совестливый человек хотел хоть в какой-то мере искупить преступление другого. Вполне возможно, я отдам ему этот камень, когда у него будут оба других. Но я совсем не хочу навлекать на него преследование убийцы.

Звон вилки, скорее брошенной, чем положенной на стол, привлек все взгляды к госпоже де Соммьер. Щеки ее пылали.

– А ты, женатый человек, отец троих детей, решил служить ему щитом? Прекрасная мысль! Поздравляю!

Альдо собрался ответить, но маркиза остановила его властным жестом.

– Не спорю, ты и никто другой разбудил дремавшего волка! Потому что у вас обоих одинаковая страсть! Потому что такова твоя профессия! Но я не допущу, чтобы ты бежал впереди, получая предназначенные ему удары! Лиза согласится со мной! Адальбер, налейте мне немного шампанского. Иначе я сейчас задохнусь!

– Впервые в жизни от гнева, а не от волнения, – пробормотал Альдо.

Адальбер поспешил исполнить желание маркизы и воспользовался этим, чтобы заговорить самому, прежде чем Альдо выскажет еще какое-нибудь наблюдение.

– Если ваше спокойствие, дорогая маркиза, можно купить такой ценой, Альдо, безусловно, вам покорится, но скрепя сердце. Искать драгоценности, ставшие легендой, для него не только профессия, но и смысл жизни. Не так уж он любит сидеть сиднем в кабинете и предлагать почтенным клиентам всяческие чудеса!

– Объясните, за что почитать клиента, если он всего-навсего открывает бумажник и приобретает выбранную вещь? – подала голос План-Крепен. – Но я скажу о другом, где бы ни находился этот рубин – в сейфе Кледермана, в сейфе Альдо или у него в носке, он один, без двух других "братцев", фальшивых или настоящих! Но зато уже убиты три человека и пережито мной лично полное опасностей похищение.

– Не лукавьте, План-Крепен, – вмешалась маркиза. – Думаю, что похищение кажется вам самыми яркими днями в вашей жизни или чем-то вроде этого. И все-таки скажите, что нас всех ждет дальше?

Ответил Альдо.

– Для начала нам нужно повидаться с Ланглуа и рассказать о том, что произошло в Брюсселе, попросив сохранить тайну, доверенную нам госпожой Тиммерманс. Неожиданное вмешательство господина фон Хагенталя в судьбу безумной Агаты может на многое открыть ему глаза. Близость швейцарской границы ощущается невероятно. Ты возьмешь это на себя, Адальбер?

– А почему бы и не ты? Или не мы вместе?

– Я хотел бы съездить в Венецию и потолковать с Массариа. Он не может не знать старика, к которому меня отправил, и думаю, хоть что-то расскажет о его родне. Жалею, что не спросил у госпожи Тиммерманс, сколько времени Карл-Август ухаживает за ее дочерью с тем головокружительным успехом, о котором она нам сообщила.

– Сегодня среда, ты возьмешь билет на завтра?

– Признаюсь, что гораздо больше меня бы устроил "аэроплан" моего тестя, если бы он вдруг появился здесь. К тому же, в связи с его новым умонастроением, ему тоже было бы полезно повидаться с нашим славным нотариусом.

Но банкир не прилетел. Позвонив по телефону Луизе Тиммерманс, они узнали, что господин Кледерман все еще в Брюсселе. Альдо взял билеты на поезд.

* * *

Альдо уехал в Венецию вечерним поездом, Мари-Анжелин сидела, как обычно, с маркизой и раскладывала пасьянсы. Надо сказать, что пасьянсы у нее в этот вечер не получались. Может быть, потому, что она была рассеянна. Наконец она собрала карты, сложила их и продолжала сидеть за столиком для бриджа с колодой в руках.

– Я еще раз перебрала все фамильные замки, где мы гостили по несколько дней до лечения в Виши и после, и лишний раз убедилась, что ни один из них не был расположен в Юра или во Франш-Конте!

Госпожа де Соммьер, тренировавшая память с помощью кроссворда из "Фигаро", рассмеялась.

– Да, очень жаль, что семейство Приске де Сент-Адур не распространяется по карте Франции в любую сторону, какая нам понадобилась бы. Ближе всех к тем местам Корсели располагается их поместье в Бургундии. Прекрасные родственники и приняли бы нас чудесно, но нам от этого никакого толку. Все равно слишком далеко. Я ведь вас правильно поняла? Но вот о чем я думаю. Не будет ли неосторожностью снова появляться в тех местах, где ваш портрет был развешан на всех городских стенах. Висел он недолго, конечно...

– Но мы считаем, что узнать... мой нос не составит труда? – спросила Мари-Анжелин не без горечи, заслужив сочувственную улыбку.

Видно, что бедняжка была задета всерьез, если вдруг заговорила вслух об этой и впрямь выдающейся части своего лица, которая до этого всегда была предметом табу.

– Впрочем... Усы вам, конечно, не наклеишь, но существует множество способов изменить свою внешность, не прибегая к услугам профессора Зендера, вашего обожателя. А пока, мне кажется, стоит поставить свечку святому Христофору, покровителю путешественников. На всякий случай. Он может навести нас на хорошую мысль, – добавила маркиза.

Лицо План-Крепен не выразило ни малейшего энтузиазма по поводу свечки, и маркиза, сделав умильное лицо, повторила:

– Почему бы и нет? От свечки никакого вреда, только польза!

– Мы, как всегда, правы! Пойду, схожу и поставлю большую свечу!

Услышав, как хлопнула входная дверь, госпожа де Соммьер с облегчением вздохнула, позвонила Сиприену, чтобы он принес ей, как обычно, шампанского, отпила глоток и вновь принялась за кроссворд. Она очень удивилась, когда услышала звонок. Удивилась и посмотрела на часы. Без четверти семь. Для визитов второй половины дня поздновато. Для гостей к ужину рановато. Да они и не звали никого. Кто же это мог быть?

Маркиза поставила бокал с шампанским на столик, поднялась со своего кресла и принялась перебирать рукой цепочки на шее, ища ожерелье из мелкого жемчуга с лорнетом в изумрудиках, который делал ее импозантную внешность еще привлекательнее.

Между тем паркет уже поскрипывал под твердым, уверенным мужским шагом, а за ним слышался мелкий и дробный шажок Сиприена.

– Амели! – раздался бас профессора де Комбо-Рокелора. – Я приехал попросить у вас пристанища на эту ночь! Хотел остановиться в "Рояль Монсо", но гостиница наводнена участниками какого-то американского конгресса, которые, черт их знает почему, ходят в леопардовых шарфах и в египетских горшках для цветов из красного фетра с черными кисточками, они размахивают ими во все стороны и орут как ненормальные.

– С тех пор как вы закопали топор войны, вы всегда желанный гость в моем доме, – ответила Амели, в то время как профессор целовал ей руку, склонив долговязую тощую фигуру, задрапированную километром серого твида. Широкое серое одеяние и маленькая седая головка делали его похожим на черепаху.

– Но с чего вдруг "Рояль Монсо", когда вы могли приехать прямо к нам?

– Из деликатности! Я приехал в Париж на пленарное заседание в Коллеж де Франс, мечтал воспользоваться случаем навестить вас и даже напроситься на небольшой перекус. Потому и выбрал эту гостиницу, она ближе расположена к вашему дому, а значит, самая удобная. И вот что из этого вышло!

– Ну так поблагодарим людей-леопардов из "Рояль Монсо"! Я очень рада вас видеть! Ваш багаж сейчас внесут. Вы приехали один? Куда вы дели нашего дорогого Уишбоуна?

– Я оставил его в Техасе, откуда и сам недавно приехал. У него там серьезные неприятности с одной из нефтяных скважин. Там случился пожар. Я ему только мешал, к тому же...

– Вам очень не хватало милой долины Луары, – подсказала маркиза.

– Не хватало милой долины Луары... Почему вы так решили?

– Потому что это чистая правда. Я не была в Техасе, но, думаю, и там тоже очень красиво.

– Очень. Но, пожалуй, слишком ровно, слишком жарко и немного однообразно: бычки, лошади. Но бычки и лошади – это лучшее, что там есть. А что касается нефтяных вышек, то уж они-то однообразны до крайности. Считайте, если видели одну, то видели все. Хотя дом нашего друга просто великолепен, и сады, которые его окружают, ничуть не хуже. В общем, я приехал, а Уишбоун присоединится ко мне, когда с пожаром будет покончено. Зимой я снова поеду к нему в Техас. Пока не забыл, передам вам его приветы. Он просил поприветствовать вас и мадемуазель дю План-Крепен. Что-то я ее не вижу. Она в отъезде?

– Нет, пошла в церковь, поставить свечку и помолиться покровителю путешественников.

– У вас неприятности?

– Можно сказать и так. Однако идите наверх и располагайтесь у себя в комнате. Мы ужинаем в восемь. Расскажем вам о своих бедах, пока будем делить хлеб и соль.

Оставшись в одиночестве, госпожа де Соммьер налила себе еще шампанского и принялась пить его маленькими глоточками. Неожиданный гость несказанно ее обрадовал, и она даже подумала, уж не ответ ли это свыше на молитву План-Крепен?

Но Бог не мог не знать, что долгое время она буквально ненавидела этого своего родственника с весьма необузданным нравом. На похоронах его жены она перед всей парижской интеллектуальной элитой обвинила его в том, что он свел бедняжку в могилу. С тех пор, а это случилось лет двадцать тому назад, он отвечал ей такой же ненавистью, и если доводилось упоминать о ней, то называл маркизу не иначе, как "старой верблюдицей". Но упомнал о ней не часто, так как жил далеко от Парижа, в Шиноне, в красивом старинном особнячке и, кроме научных изысканий, занимался еще оккультизмом, возглавляя тайное общество, впрочем, совершенно безобидное, возрождавшее обычаи и обряды друидов. Друидами профессор заинтересовался благодаря своей научной деятельности, поскольку в Коллеж де Франс занимался Средневековьем, начиная от кельтов и кончая Высоким Средневековьем с пламенеющей готикой. Конечно, от кельтов до времен Людовика XI и Карла Смелого прошло чуть ли не десять веков, но познания профессора были столь обширны, что он вполне мог оказаться сейчас полезным.

Альдо и Адальбер, занимаясь в прошлом году очередным расследованием, которое вели в Шиноне, повстречали профессора. Адальбер когда-то у него учился и даже готовил работу для бакалавриата в лицее Жансон-де-Сайи. Альдо выяснил, что они находятся в родстве. Встреча для всех троих была теплой и трогательной. С тех пор они помирились.

Мари-Анжелин, когда вернулась из церкви Святого Августина, встретила известие о приезде профессора не просто благожелательно, но с восторгом, чем немало удивила маркизу.

– Ваша симпатия к господину Комбо-Рокелору – это что-то новенькое! Давно ли вы называли его "старым безумцем"?

– Давно! Очень давно! Я научилась его ценить с тех пор, как он нам помог в Лугано. А господин Уишбоун тоже приехал с ним, не так ли?

– Господин Уишбоун тушит у себя Техасе нефтяной пожар, что, как вы понимаете, нелегкое дело. А Юбер приехал принять участие, уж не знаю, в каком заседании в Коллеж де Франс, ну и, конечно, по своим личным делам тоже.

– Они с Уишбоуном не поссорились, надеюсь?

– Нет, насколько я знаю. Как только милый и славный Уишбоун покончит с пожаром на нефтяной вышке, он сразу же займется поиском грибов в тенистых лесах Шинона, так мне сказал Юбер. А я хочу вам напомнить, что Юбер – специалист по Высокому Средневековью, что совсем не то же самое, что Проторенессанс!

– О, профессор – воистину кладезь знаний! Мы же помним, какую необыкновенную лекцию он прочитал нам о "галльских императорах", а мы об их существовании и не подозревали. А уж сколько сведений он сообщил нам о семействе Борджа! Так что, думаю, о такой яркой и значительной личности, как Карл Смелый, профессор знает больше, чем все мы, вместе взятые. И, между прочим, я недалека от мысли, что профессора нам прислал святой Христофор после того, как я ему помолилась!

Вот и маркиза подумала то же самое.

За ужином между омлетом с трюфелями и артишоками Мари-Анжелин завела разговор о несчастной судьбе герцога Карла и получила следующий ответ.

– Карл Смелый? Невозможно им не заняться, если интересуешься объединением Франции, над которым трудился гениальный политик Людовик XI, один из самых великих наших королей. Если не сказать, величайший...

– Людовик XI – величайший из королей? Этот крот, знаменитый своими ловушками, этот паук...

– Освежите свои познания в зоологии, милочка. Но вы не исключение, дорогая! Как только речь заходит об этой эпохе, женщин интересует один только позолоченный колокол, олицетворявший герцога Бургундии. Охваченный жаждой заполучить королевскую корону, он предал огню и мечу половину Европы, а потом погиб на замерзшем болоте неподалеку от Нанси. Ничего не скажешь, эффектный персонаж! Сказки "Тысячи и одной ночи" в одном лице!

– Мне все-таки кажется, что вы преувеличиваете, профессор! Принц был...

– ...Гордецом, во всем гордецом, всегда гордецом! Но если есть люди, которые должны на него молиться, то это швейцарцы. Он помог им разбогатеть, отдав на разграбление баснословные сокровища, которые возил с собой. Судите сами, был ли здравый смысл в том, чтобы таскать с собой все свои богатства по дорогам Германии, Швейцарии, Франции? Если был, то такого здравого смысла я не понимаю. Зато его сокровища, несомненно, поражали воображение местных жителей.

– Ну, знаете, – обиженно начала План-Крепен, набирая в грудь воздуха, чтобы вступить в битву.

Паузой воспользовалась госпожа де Соммьер. Правую руку она положила на рукав своего родственника, левой взяла за руку компаньонку и очень мягко произнесла:

– Не спешите, мои дорогие. Мы собрались здесь не для того, чтобы вновь переписывать историю, раздавая кому-то похвалы, а кого-то осуждая. Мы собрались, чтобы постараться что-то понять в темном и кровавом деле, принесшем уже три смерти. Поэтому я прошу тишины.

Бойцы, готовые вступить в битву, невольно замолчали, хотя и не без неудовольствия, а маркиза точно и коротко описала все, что произошло, и завершила рассказ следующими словами:

– Я прекрасно знаю, Юбер, что вы в своих исследованиях никогда не забредали во вторую половину XV века, знаю, что Шинон находится не в одной сотне километров от Франш-Конте, и все-таки мы осмеливаемся надеяться...

– Почему вы мне сразу не сказали? Вы совершенно справедливо заметили, что я не специалист по этой эпохе. Хотя и не полный невежда, надо сказать, – заметил он не без удовлетворения. – Однако у меня есть человек, который вам нужен. Во-первых, он родом из Франш-Конте.

– Чудесно! – обрадовалась Мари-Анжелин. – И где мы сможем его найти?

– В Париже. Завтра я увижусь с ним на заседании в Коллеж де Франс, но обычно он почти безвыездно живет у себя, около... вот забыл, то ли Безансона, то ли Понтарлье, то ли Нозеруа. Но это не значит, что он отшельник или большой домосед. Напротив. Покончив с работой за письменным столом, он отправляется куда-нибудь с удочкой или бродит по горам с ружьем в сопровождении любимой собаки.

– Разумеется, он старый холостяк? Такой же закоренелый холостяк, как вы...

– Не стоит давать волю фантазиям, План-Крепен, – одернула компаньонку маркиза. – Вы прекрасно знаете, что профессор вовсе не закоренелый холостяк, он может обидеться и вновь выйти на тропу войны.

– Да, конечно, извините... Я хотела сказать о себе, но...

– Оставьте, девочка, а то мы не выпутаемся из словесных хитросплетений до скончания века! Вернемся к моему другу Лотарю.

– Прекрасное имя, – одобрила маркиза. – И такое редкое теперь...

– И человек тоже редкий, кузина. Лотарь Водре-Шомар воистину чудо природы, сила у него недюжинная, противоречить ему опасно. А его талант историка так же могуч, как его природная стать. Я не боюсь утверждать, что ни один человек в мире не знает столько о Великих герцогах Запада, и в частности о самом последнем их них, сколько знает он. Он примерно такой же знаток в своей области, как я – в своей, – добавил профессор без ложной скромности.

– Замечательно! – захлопала в ладоши госпожа де Соммьер. – Вы, конечно, очень дружите.

– Вот уж нет! Скорее терпеть друг друга не можем. Он считает меня сумасшедшим, а я никогда не скрывал, что не одобряю его неуживчивости.

Профессор замолчал, наслаждаясь видом внезапно вытянувшихся лиц милых дам. Потом продолжил.

– Но когда речь заходит об исследовательской работе, мы становимся братьями и готовы сложить головы, защищая друг друга. То есть что я хочу сказать? – заключил он с широчайшей улыбкой. – А то, что, если вы потерпите меня еще три или четыре дня, я приглашу его к вам на обед. Как вы на это посмотрите?

Госпожа де Соммьер, несколько растерявшись, промолвила:

– Ну... конечно! Разумеется. Когда пожелаете. В любой день, какой ему подойдет.

– Расставлю сразу все по местам. Вполне возможно, ваше имя произведет на него впечатление, поскольку ему хорошо известны наши аристократические фамилии, но больше всего его впечатлят таланты Евлалии. Он не способен устоять перед гастрономическими изысками. Ваша кухарка и Карл Смелый будут вашими главными козырями. Однако мне нужно от вас письменное приглашение.

– За приглашением дело не станет. Я тотчас же его напишу.

После ужина маркиза написала приглашение и призвала к себе Евлалию, с тем чтобы сообщить о предстоящем обеде. И, конечно же, поблагодарить за ужин, которым они только что насладились. Евлалия не выразила ни малейшего недовольства, напротив, готова была послужить своими умениями общему делу.

– Как вы думаете, что вы могли бы предложить нашему гостю? – поинтересовалась хозяйка.

Вместо Евлалии ответила План-Крепен.

– Лично я предложила бы волованы со "сладким мясом"[453] теленка и трюфелями. В жизни не ела ничего вкуснее!

В ответ она получила весьма сухое замечание.

– Мадемуазель Мари-Анжелин должна знать, что меню особо изысканного обеда я могу определить только после того, как побываю на главном парижском рынке. Один из секретов успеха праздничных блюд состоит в исключительной свежести продуктов, из которых они готовятся и...

– Делайте все, что сочтете нужным, – поспешила успокоить кухарку госпожа де Соммьер, которой вовсе не хотелось выслушивать лекцию о кулинарном искусстве. – Вы знаете, что мы доверяем вам целиком и полностью.

– Благодарю госпожу маркизу. Скажите только, сколько персон будет за столом?

– Нас трое и наш гость. Посчитать не трудно.

– Так-то оно так, но у госпожи маркизы самые простые вещи становятся очень сложными. И из этих сложностей приходится выпутываться мне.

С этими словами Евлалия удалилась, гордо подняв голову.

– Я не понял, что она имела в виду, – удивленно произнес профессор.

– Что она приготовит обед на семь или восемь персон, – спокойно сообщила маркиза. – Как раз в тот день, на который мы назначили обед, утром на Лионский вокзал прибывает Симплон-экспресс.

– А это означает, что кузен Альдо и мой любимый ученик приедут на нем, не так ли?

– Они редко предупреждают о приезде заранее, так что такое вполне может быть. С тех пор как они уехали, они не подавали о себе никаких вестей.

– Досадно, досадно, – пробурчал профессор, недовольно засопев. – Водре-Шомар терпеть не может, когда вокруг много народу, а еще больше ненавидит читать лекции, которые все так хотят от него услышать. Насколько мне известно, мой родственник занимается продажей драгоценностей, которые так или иначе связаны с историей и...

– Не беспокойтесь, господин профессор, – откликнулась План-Крепен. – Мы отправим их вечером к Адальберу. Они нас поймут.

– Ну, если так, то все в порядке.

* * *

Утро знаменательного дня 15 апреля не сулило ничего приятного. На Париж сеял мелкий частый дождичек, было довольно прохладно. Полулежа в кровати, госпожа де Соммьер ждала завтрака и План-Крепен. Мари-Анжелин завтракала обычно за маленьким столиком возле ее постели и делилась с маркизой новостями, которые приносила домой после шестичасовой утренней мессы. Часы уже показывали почти восемь, а План-Крепен все не было.

Огорченная маркиза распорядилась, чтобы ей принесли завтрак. Но тут ее внимание привлекли звонки внизу, хлопанье дверей, она встала, вышла на галерею и выглянула в окно, смотревшее во двор. Так и есть, интуиция ее не обманула: Альдо и Адальбер вернулись из Венеции. Как же она им обрадовалась! Хотя своим приездом они не порадуют их вечернего гостя... Но это все пустяки!

Маркиза вновь улеглась в кровать, и через несколько минут в комнату вошла ее горничная Луиза с подносом.

– Молодые господа приехали, – сообщила она с радостной улыбкой.

– Я видела. Распорядитесь, чтобы чемоданы отнесли наверх. Мне не терпится повидаться с мальчиками. А где Мари-Анжелин?

– Все еще не вернулась. Осмелюсь признаться госпоже маркизе, что я уже начала беспокоиться. Все вспоминаю то ужасное утро и...

– Постарайтесь забыть о нем, дорогая Луиза, и позовите ко мне мальчиков!

– Зачем их звать? Вон они уже поднимаются по лестнице!

Старая дама почувствовала себя сразу гораздо бодрее. Она твердо верила: когда мальчики дома, ничего дурного случиться не может. Она хотела поделиться с ними своим беспокойством, но не успела. Только Альдо и Адальбер поздоровались с ней, как на пороге появилась Мари-Анжелин и выпалила:

– Госпожа де Гранльё умерла этой ночью!

– Вы говорите о хозяйке особняка на улице Веласкеса? – уточнил Адальбер.

– Кроме той, что убили у меня на глазах, другой госпожи де Гранльё не было.

– От чего она умерла?

– Пока неизвестно. Я не стала дожидаться, когда выйдет врач, но похоже...

– Как это дожидаться, когда выйдет врач? – рассердилась госпожа де Соммьер. – Не хотите ли вы сказать, что отправились на улицу Веласкеса, вместо того чтобы идти домой?

– М-м-м... честно говоря, да, отправилась! И вы должны это понять. Когда, выходя из церкви, мы с Евгенией заметили молоденькую горничную госпожи де Гранльё, прибежавшую всю в слезах, мы постарались ее успокоить, но она хотела видеть только священника, больше никто ей не был нужен. Тогда мы проводили ее к аббату Оброну. Он согласился пойти вместе с ней, и мы отправились...

– На улицу Веласкеса, – тихонько подсказал Альдо.

Мари-Анжелин сердито взглянула на него.

– Конечно! А вы? Вы поступили бы иначе? Я бы крайне этому удивилась, зная, до чего вы любопытны!

– Может, и так, но я не отвечаю за утренние завтраки княгини Дамиани и... не играю на нервах тетушки Амели!

– Довольно! – оборвал их пререкания Адальбер. – Что вы там увидели, Мари-Анжелин?

– Ничего особенного! Перепуганных слуг, которые сбились у дверей в спальню, ожидая, когда оттуда выйдет врач, который приказал им вызвать полицию.

– Вы дождались полиции?

– Д-да. Я надеялась, что приедет сам главный комиссар, господин Ланглуа.

– Не больше, не меньше! Но он самый-самый главный, и вы это прекрасно знаете! Если он будет приезжать при каждой подозрительной смерти в Париже...

– Я не сильно ошиблась в своих ожиданиях. Приехал инспектор Лекок, который заменил бедного Соважоля. А теперь, как говорят в "Комеди Франсез", страдайте из-за того, что я вас покидаю! Я ужасно проголодалась.

– Мы тоже, – подхватил Альдо, который так же, как Адальбер, пощипывал булочку с подноса тети Амели.

– А я охотно поднимусь с постели, – заявила маркиза. – Все за дверь!

* * *

Мари-Анжелин, утверждая, что с мальчиками не будет никаких трудностей и они охотно откажутся присутствовать на парадном обеде, слишком поторопилась. Мальчики на ее просьбу ответили категорическим отказом, предварительно быстренько сговорившись с тетушкой Амели. Главной причиной оказались трагические события на улице Веласкеса. Смерть госпожи де Гранльё-младшей подвигла-таки комиссара Ланглуа покинуть кабинет на набережной Орфевр. Он ненадолго заехал в особняк покойной вместе с судебно-медицинским экспертом и потом сразу приехал к госпоже де Соммьер.

Его сообщение было странным и неожиданным: Изолайн де Гранльё умерла от страха! И страх этот распространился на слуг. Во всяком случае, на тех, кто увидел смертельный ужас, исказивший лицо молодой женщины, ее протянутую руку, которой она пыталась оттолкнуть что-то неведомое.

– Только слабое сердце могло стать причиной трагического исхода, – размышляла вслух маркиза. – Однако кровавая смерть свекрови мало ее обеспокоила, точно так же, как смерть мужа, случившаяся незадолго до этого, ненасильственная смерть, я в этом уверена. Мы видели Изолайн де Гранльё после двух этих потерь, и она производила впечатление весьма веселой вдовы. Кажется, ходили слухи, что у нее есть любовник. Но это не помешало ей расточать Альдо обольстительные улыбки даже в присутствии Лизы. Все вместе производит загадочное впечатление.

– Совершенно с вами согласен. Тем более что, по словам слуг, все последние дни она была необыкновенно весела. Находилась в настроении юной девушки после помолвки, как выразилась ее горничная-англичанка, приехавшая вместе со своей хозяйкой во Францию после того, как она вышла замуж за Гранльё.

– Надеюсь, что ее дочери в доме не было? – поинтересовалась Мари-Анжелин.

– Нет. Девочка редко бывала в особняке на улице Веласкеса. Большую часть года она вместе со своей гувернанткой жила в замке Гранльё. А после смерти бабушки ее отправили к другим дедушке и бабушке, англичанам.

– В общем, образцовой матерью госпожу де Гранльё не назовешь, – высказала свое суждение План-Крепен. – Бедная девочка! Всю жизнь зависеть от чужой женщины!

– Вы забыли о бабушке. Она обожала внучку, судя по свидетельским показаниям в моих рапортах, – заметил Ланглуа. – А в отношении матери вы совершенно правы, маркиза, у нее было слабое сердце. Лекок нашел адрес кардиолога, который наблюдал ее. Она регулярно ходила к нему на прием.

Ланглуа, наконец согласившийся выпить чашку кофе, допил его и встал, собираясь уходить. Альдо спросил:

– Кажется, вы в постоянном контакте с Брюсселем, так скажите, где сейчас находится мой тесть. Я понять этого не могу, его нет в Цюрихе, нет в Австрии, нет у нас в Венеции. Думаю, что нет и в Брюсселе. Теперь он перемещается только на самолете, но должен же был приземлиться в каком-то аэропорту!

– Без всякого сомнения! Мы этим еще займемся! Доброго вечера!

* * *

Вопреки всем опасениям почетный гость отнесся весьма спокойно к появлению двух дополнительных приборов на "его" обеде. Один вновь прибывший как-никак был сотрудником Института, а второй являл собой живую страницу истории благодаря своим предкам и, кроме того, был родственником хозяйки дома. Гость даже проявил понимание и согласился облачиться в смокинг, хотя в его глазах даже галстук был верхом уважения к светским приличиям. Сам он предпочитал ходить в охотничьей куртке бутылочного цвета, коротких вельветовых штанах, чулках из грубой шерсти, клетчатой рубахе, свитерах с воротником шалькой или под горлышко. Причем одежда всегда была весьма поношенной и свидетельствовала о разнообразных приключениях на лоне природы.

– Хорошо, если жратва будет сносной, как вы обещали, а хозяйка окажется не полной идиоткой, – заявил гость, вылезая из такси, которое привезло их на улицу Альфреда де Виньи. – Иначе всем не поздоровится, и я убегу.

Вместо ответа Юбер ограничился безразличным пожатием плеч. Ему не о чем было беспокоиться. Он даже позволил себе улыбнуться, когда его "пещерный человек" согнулся пополам, чтобы по всем правилам этикета поцеловать руку хозяйке дома, хотя делал это, наверное, всего пару раз в своей жизни. Надо сказать, что маркиза Амели до сих пор умела очаровывать, одеваясь в обожаемые ею платья "шантийи", с небольшим треном, длинными рукавами и высоким воротником, закрывающим шею до подбородка. Сейчас она выбрала серо-голубое, на котором так выразительно смотрелось ее колье из бриллиантов с изумрудами. А в ее серьгах изумруды были такого же ярко-зеленого цвета, как ее улыбающиеся глаза.

"Черт побери! – восхитился про себя Альдо, прекрасно знавший эти украшения. – Надень она корону, не выглядела бы более по-королевски! Тетушка Амели великолепна... И, надеюсь, вечер пройдет не хуже!"

Опасаться было нечего. Даже самый недоброжелательный наблюдатель не мог ни в чем упрекнуть гостей, обменивавшихся взаимными любезностями. Монументальный Лотарь, без сомнения, подпавший под очарование маркизы, проявлял куртуазность, какую никто, даже те, кто хорошо его знал, никогда в нем не подозревали.

– Мне кажется, мы в Версале, – пробурчал Юбер так тихо, что слышать его мог только Адальбер. – Интересно, что с ним такое?

– Но это же очевидно, – отозвался Адальбер, подмигивая Альдо. – Ваш кроманьонский человек влюбился с первого взгляда. И, думаю, он не скоро оправится после этого удара.

– Смешно вас слушать, – недовольно проскрипела План-Крепен. – Просто человек хорошо воспитан и, как видно, не часто имел возможность это обнаружить, если вы этого не знаете. А сейчас ему представилась такая возможность.

– Да что вы себе вообразили? Он что, троглодит? Воплощение доисторического человека? Да он...

Тут профессор вынужден был прервать свою речь, потому что тетушка Амели начала знакомить гостя со своим окружением.

– Мари-Анжелин дю План-Крепен, моя молодая родственница и моя компаньонка. Когда вы познакомитесь с ней поближе, будете удивлены обширностью ее познаний.

– Италия времен Возрождения помнит некоего Жана дю План-Крепена, который добрался до Китая? Это ваш родственник?

– Мы ведем свое происхождение от крестносца, – уточнила Мари-Анжелин.

– Вполне возможно, что и этот тоже... Но скорее всего это другая ветвь.

Археология, тем более египетская, снискала в глазах гостя уважение к Адальберу. Профессор Водре-Шомар ничего в ней не смыслил, в чем честно и признался. Правда, добавив, что все эти фараоны, обожавшие животных, начиная с коров и кончая кошками, и женившиеся на собственных сестрах, могли только деградировать, поэтому они никогда его не привлекали, но он всегда восхищался специалистами, способными разобраться в небесной иерархии египтян.

"Так! – подумал Альдо, уловив легкое посапывание "специалиста". – Теперь моя очередь!"

И приготовился держать удар, что было с его стороны весьма мудрой предосторожностью.

– Ну, ну, ну! Князь! И к тому же из Венеции! Стало быть, говорите сразу, сколько дожей у вас в семье!

– Три, профессор. Один из которых повел наши корабли и наших солдат к блестящей победе.

– Неужели вас не смущает занятие торговлей в обиталище столь достойных предков?

Кровь бросилась Альдо в голову, но тут Мари-Анжелин, а она была его соседкой по столу, сотряс такой приступ кашля, что он был вынужден заняться ею и даже похлопать ее по спине. А тем временем госпожа де Соммьер, сдвинув брови, что не предвещало ничего хорошего, пренебрегла любезностью, приличествующей хозяйке дома, и двинулась в атаку.

– Я удивляюсь, господин профессор, что человек вашего ранга и познаний мог высказать подобное суждение о деятельности моего племянника. Суждение, достойное мужланов и... дураков! Венеция завоевала величие и богатство оружием и доблестью своих мореходов, и вульгарная "торговля", как вы выразились, не имеет отношения к князю Морозини, эксперту с мировой известностью по части исторических драгоценностей и...

– Смотрите, этому медведю уже наполнили тарелку, – шепнула Мари-Анжелин Адальберу, сидевшему по другую сторону от нее. Ноздри ее затрепетали, вдыхая аппетитнейший аромат. – Посмотрим, что будет дальше.

Продолжения беседы пришлось ждать довольно долго, так как все внимание переключилось на меню, предложенное волшебницей плиты и кастрюль. Первое блюдо настолько отличалось от привычных, что предусмотрительная Евлалия попросила Сиприена объявить, что именно он принес.

– Салат из устриц "Сен-Жак", с черной икрой и лисичками. На Евлалию снизошло вдохновение в одну из недавних бессонниц[454], и она просит госпожу маркизу соизволить его отпробовать.

– Ни за что! – воскликнул гость. – Не подобает прекрасной и благородной даме браться за ремесло дегустатора! Оно подобает крепкому мужу! Подайте салат сюда!

И профессор положил себе на тарелку порцию, достойную Гаргантюа. Он проглотил ее, не удостаивая разжевывания, под пристальными взглядами всех остальных, старавшихся удержаться от смеха.

– И как? – поинтересовался Адальбер, очевидно, самый смелый из собравшихся.

– Мммммммм!.. Божественно! Отведайте, мой мальчик, отведайте! Если кому-то придется не по вкусу, я готов взять на себя его порцию!

Наступила тишина. Все погрузились в дегустацию. Гость пристально следил за тем, как уменьшается на блюде количество салата, который запивали душистым миллезимным[455] вином.

Когда блюдо собрались уносить, Водре-Шомар подобрал все остатки, приговаривая:

– Негоже отправлять такое чудо на кухню!

На смену салату появились легендарные волованы с трюфелями и "сладким мясом" теленка, при виде которых расцвела дю План-Крепен. Поскольку еще ни разу не случалось, чтобы они кому-то не понравились, Евлалия остановилась на них. И заслужила многочисленные похвалы.

Аппетит окончательно укротили цесарки с печеным картофелем, а затем были поданы сыры, которые за столом маркизы обычно не подавали. Окинув взглядом их разнообразие, ученый гурман восторженно воскликнул:

– Обед без сыра – все равно что красавица без глаза!

И с этими словами приступил...

Маркиза специально заказала поднос с сырами, так как гость был из Франш-Конте, и она понимала, что без сыров не обойдешься. А почему их было так много? Так это на тот случай, если гостю не придутся по вкусу другие блюда.

Подали и разнообразные десерты, а к сырам – еще одна неожиданность! – шампанское.

– Сыры – тяжелая пища! Пузырьки шампанского облегчат пищеварение.

Великан Лотарь пощипал сладкое и спросил, не соизволят ли подать ему кофе прямо в столовую? И объяснил:

– Раз уж мы собрались побеседовать, то, мне кажется, не стоит нарушать ту теплую атмосферу, что окутала наше празднество. Что вы думаете на этот счет, маркиза?

– Я... Я охотно соглашусь с вами, – кивнула тетя Амели, давно мечтавшая хоть немного размять ноги.

И спросила про себя, что профессор называет "теплой атмосферой", если за столом они не обменялись и десятком слов?

План-Крепен не замедлила вмешаться и произнесла самым сладким голосом:

– Госпожа маркиза бесконечно добра и от всей души желает порадовать вас, господин профессор, но при этом она предпочла бы видеть нас всех в гостиной. Там уже все подготовлено, а она очень заботится о своих слугах, которые все уже в годах... Со своей стороны, я могу вас уверить, что атмосфера останется такой же теплой.

Ответ был столь же сладостным.

– Возможно ли даже помыслить о возражении столь любезной хозяйке? Той, чье искусство ублажать гостей достигло недосягаемых высот?

Выйдя из-за стола, гость поспешил к маркизе и с восхищенной улыбкой подал ей руку.

– Никогда в жизни я не предполагал наблюдать подобные чудеса, – шепнул Юбер Альдо, когда они парами шествовали к зимнему саду, где было все подготовлено к ритуальному кофепитию. – Подумать только, медведь пользуется благосклонностью Амели! Ну, можно ли вообразить что-нибудь подобное?

– Почему нет? Наш гость человек не без особенностей, но, безусловно, с обаянием. Мне кажется, у них даже есть что-то общее. У Амели седые волосы с рыжиной, а у него рыжие с проседью. И у обоих зеленые глаза, гордый, а порой и дерзкий взгляд, в зависимости от освещения.

– Но тетя Амели намного старше!

– Неужели? Лично я в этом сомневаюсь. Но, как бы там ни было, вы сможете узнать у него все, что захотите.

– А это главное, не так ли?

– Вероятно... Но я себя спрашиваю...

Профессор не сказал, о чем он себя спрашивает, однако Альдо расслышал, как он пробормотал себе под нос:

– Как же она была хороша... Чертовски хороша, старая верблюдица! И до сих пор кое-что осталось!

Уши План-Крепен обладали поразительной особенностью – она слышала все! Услышала она и бормотанье профессора и подошла к Альдо.

– Не грозит ли нам сцена ревности, как вы думаете?

– Увы! Все, что может совершить или не совершить мой дорогой родственник, по-прежнему окутано для меня покровом тайны, дорогое дитя мое!

– Что это с вами? С каких пор вы стали называть меня "дорогое дитя"? Вы хоть знаете, сколько мне лет?

– Не знаю и знать не хочу! Вы План-Крепен, и точка. Уникальное творение. Создав его, форму разбили. Но, если я правильно угадал, раз в четыре века вы воскресаете из пепла. Я прав?

Растроганная Мари-Анжелин приподнялась на цыпочки и, оперевшись на руку Альдо, коснулась губами его щеки.

– Вперед и приготовимся к лекции! – шепнула она.

План-Крепен не ошиблась, предложив покинуть столовую и перейти в зимний сад, здесь все было приготовлено для приятнейшего отдыха. К белому креслу тетушки Амели добавили еще три с мягкими цветными подушками. Более скромные были предназначены для персон более скромных. На одном столике уже были расставлены кофейные чашки и хрустальные рюмки. На другом – шоколад, миндальное печенье, фрукты, красивые бутылки и коробки с сигарами, манящие ароматами дальних стран.

– Думаю, вы не хотели, чтобы эту прелесть стронули с места? – подчеркнула свою правоту неисправимая маркиза.

Все расселись. Обряд кофепития начался, как священнодействие, в полной тишине. Однако, выпив отменного ликера и закурив кто сигару, кто сигарету, гости перешли к серьезному разговору. Альдо рассказал о разговоре с нотариусом, путешествии в Грансон и его последствиях, Мари-Анжелин – об ужасной смерти госпожи де Гранльё в церкви Святого Августина и своем похищении, а затем слово было передано Адальберу, признанному златоусту семьи.

Когда он закончил свой рассказ, воцарилась тишина. Водре-Шомар, погрузившись в задумчивость, следил за дымом своей сигары, потом отпил глоток старинного арманьяка и повернулся к Альдо.

– Так вас мучает загадка, сколько же рубинов было в талисмане? Теперь, на ваш взгяд, их стало слишком много?

– Не на мой взгляд, на взгляд истории.

– Ну, это как пожелаете. Так, значит, исторические рубины находятся у вашего тестя? Но тот, который вам подарили, абсолютно им идентичен, так?

– Да. Я осматривал их все одновременно через лупу и категорически это утверждаю. Они совершенно одинаковы. Я в растерянности. Откуда они могли взяться?

– Из сундука венецианца Тоскари, приехавшего в Брюгге на праздник Тела и Крови Христовых[456], чтобы предложить их герцогу Филиппу Бургундскому, потому что только он мог оценить их по достоинству и заплатить за них настоящую цену. Филипп был Великим герцогом Запада, равного ему в Европе не существовало. А случилось это в 1421 году...

– В 1421 году? – удивленно переспросил Альдо. – Я думал, что он купил их на двенадцать лет позже, в 1433 году в честь рождения сына.

– Вы ошиблись, но не совсем. Да, он купил их в честь рождения сына, но только другого сына.

– Великого бастарда Антуана? Но почему? Уже родился Великий бастард Корнэй...

– Но прожил очень недолго. А может, вы дадите мне наконец возможность хоть что-то вам рассказать? – рассердился профессор.

– Простите! Мы – все внимание!

– Так, стало быть... Мать младенца Антуана, Жанна де Прель, была очаровательнейшая женщина. Несомненно, одна из двух или трех, которых Филипп любил, и мальчуган получился тоже отличный. Филипп купил рубины...

– Чтобы подарить их Жанне, – захлопала в ладоши План-Крепен. – Какая чудная история любви! Неудивительно...

– Неудивительно, если я уйду, как только меня еще раз прервут, – грозно пообещал Лотарь. – У женщин в голове всегда одни любовные истории! Но здесь, конечно, без любви не обошлось. Я вам сказал, что герцог Бургундский любил Жанну де Прель... Но о себе он тоже не забывал. Рубины были великолепными. Она обожала их, он тоже. В общем, он отдал ей ровно половину камней.

Водре-Шомар замолчал, наслаждаясь удивлением своих слушателей. Альдо переспросил.

– Вы хотите сказать, что он купил шесть рубинов?

– Совершенно верно. Разделив камни, он как бы укрепил связь с возлюбленной, но оговорил следующее: камни должны передаваться по женской линии и носить их можно только на цепочке и по отдельности. Вот каким образом рубины дошли до барона Кирса. Барон перед смертью решил оставить по рубину каждой из трех дочерей. Старшая дочь вышла замуж за барона Хуго фон Хагенталя. Все, кто носит эту фамилию, происходят чаще всего от побочных связей, от Антуана Бургундского, который всю свою жизнь был вернейшим из верных своему сводному брату Карлу Смелому и, кстати, был очень на него похож. Он оставался с ним вплоть до последней его битвы и был лучшим его полководцем. Антуан – могучий сеньор с благородным сердцем...

– А что с ним случилось после разгрома под Нанси? – поинтересовался Альдо. – Он отправился к юной герцогине Марии, своей племяннице и единственной наследнице Карла?

– Нет. Он попал в плен, и его выкупил за двенадцать тысяч франков герцог Рене Лотарингский. Можно сказать, увел пленника из-под носа у французского короля.

– Чтобы продолжать держать в тюрьме, я полагаю?

– Ничего подобного. Чтобы отправить его к французскому королю. Людовик XI, который наряду с Генрихом IV был одним из наилучших правителей Франции, высоко ценил ту кровь, что текла и в его жилах тоже. Через своего отца, Филиппа Бургундского, который происходил по прямой линии от короля Жана II Доброго, Антуан унаследовал ту же кровь, что и Людовик, и тоже весьма ценил Францию. А его племянница, Мария Бургундская, собиралась замуж за Максимилиана Австрийского, который должен был унаследовать императорскую корону, безусловно, красивого молодого человека, но слишком уж любившего праздники. Антуан любил племянницу, но становиться австрийцем не собирался.

– И какова же его судьба при Людовике? – заинтересовалась госпожа де Соммьер.

– Он стал одним из его ближайших советников, получил титул графа де Гранпре. Людовик собирался его узаконить, но не успел. Сделал это наследник Людовика Карл VIII. Что еще сказать? У Антуана было пятеро детей от его супруги Жанны де Вьевиль, но только один сын, ставший наследником сеньории Беврен. Два других сына были незаконными...

– Похоже, у них в семье это стало традицией, – насмешливо заметил Альдо.

– В те времена это не имело большого значения. Незаконнорожденные дети, рожденные в любви, были часто красивее и талантливее детей законных. И в случае, которым мы занимаемся, так оно и случилось: бароны фон Хагенталь, наследники побочной линии...

– Но кто они по национальности? Австрийцы? Немцы? Швейцарцы?

– Когда как.

– А можно объяснить яснее? – потребовала План-Крепен, не отличавшаяся терпеливостью.

– Не спешите, – шепнула ей маркиза. – Не будем прерывать профессора, взявшего на себя труд просветить тьму нашего невежества. В благодарность ему помолчим!

– Спасибо. А я в благодарность постараюсь изложить все как можно понятнее. Возвращаясь к интересующему нас вопросу, скажу, что Хагентали до недавнего времени предпочитали оставаться в империи Габсбургов, но не так давно две их ветви разделились. Старый барон Хуго не смог позабыть бед, причиненных Венеции австрийцами во время оккупации, в которой участвовал и его дед, и сменил национальность, став швейцарцем. Он изменил и фамилию, убрав из нее приставку "фон", но в память о Карле Смелом купил себе особняк в Грансоне. Рубин, полученный от жены, он передал князю Морозини в виде некоего возмещения за пролитую кровь, а все свое завещал крестнику и племяннику Хуго де Хагенталю, который тоже пожелал быть швейцарцем.

– Отец не возражал? – спросил Адальбер.

– Нет. Но ненависть между отцом и сыном достигла пика.

– Причина?

– Хуго подозревает отца в убийстве матери, но доказательств этому нет никаких. К тому же оба влюбились в одну и ту же девушку, Мари де Режий, и оба хотели на ней жениться. Разумеется, она предпочла Хуго, хотя и отец тоже не лишен обаяния, но на стороне сына молодость, рыцарский характер и особый ореол, который придает ему сходство...

– С Карлом Смелым! – воскликнул Альдо, не сводя глаз с Мари-Анжелин, которая вдруг застыла, как изваяние.

– Откуда вам это известно?

– Неожиданно пришло в голову.

– Значит, у вас дар ясновидения. В самом деле, молодой человек похож на него, хотя еще больше он схож с Великим бастардом.

– Вы только что сказали, – начал Альдо неожиданно суровым тоном, – что его отец намеревался жениться на мадемуазель Мари де Режий? Однако дерзости ему не занимать. Вы знаете, где он сейчас? Он в Брюсселе, а если быть совсем точным, то в Икле, где живет его невеста Агата Тиммерманс, в прошлом баронесса Вальдхаус и единственная наследница королевы бельгийского шоколада! Любопытно, не правда ли?

Часть третья