Учитывая, что предыдущий отпуск был весной, это выглядело предупреждением, за которым могло последовать увольнение.
И Холодцов взял отпуск.
Никуда не поехал, сидел дома, смотрел телевизор или играл в компьютерные игры.
Однажды, лежа ночью без сна с открытыми глазами, он понял: нужно что-то сделать.
Но что?
Как что? Пойти к соседу и поговорить с ним! Именно! Давно это надо было сделать!
И Холодцов начал готовиться к походу на соседа, то есть представлять разные варианты.
Не надо размазывать, сразу в лоб:
«Что вы имели в виду, господин Егоров, когда…»
Нет.
Это звучит одновременно и напыщенно и беспомощно: «господин Егоров».
«Что вы имели в виду, Сергей Викторович…»
Нет. Почему по имени-отчеству, они ведь не знакомы, тот удивится, пустится в ненужные расспросы.
Проще:
«Здравствуйте. Что вы имели в виду…»
Нет. Дурацкая формулировка: «что вы имели в виду».
Надо в духе времени, твердо и категорично:
«Я требую оставить меня в покое!»
А вдруг окажется, что Егоров за ним не наблюдал и вообще вспоминает о его существовании только тогда, когда случайно с ним встречается?
Этот вариант возможен?
Возможен.
А почему бы, не приходя к Егорову, принять эту версию как единственно верную? Ведь кроме подозрений, у Холодцова ничего нет. И ничего не случилось в его жизни за все время с той встречи в лифте, что эти подозрения подтвердило бы.
Так он себя уговаривал, но понимал, что одним самоубеждением не обойдется, визит к Егорову неизбежен.
В каком-то смысле даже неважно, что он узнает. Не наблюдает за ним сосед – и ладно. Наблюдает – и черт с ним.
То есть, конечно, лучше все-таки выяснить, зачем наблюдает.
Через несколько дней Холодцов почувствовал, что готов.
Вечером после ужина, настроив себя на спокойствие и мужество, он вышел, сказав жене, что хочет немного размяться, пройтись по парку, поднялся на восьмой этаж, нажал на звонок квартиры Егорова.
Тишина и молчание.
Нажал еще раз.
Спустился вниз, вышел из дома, увидел, что машины Егорова нет.
Отправился в парк гулять.
Через час вернулся к дому – машины не было.
Не было и на другой день, и на третий.
Холодцов чувствовал, что теряет приготовленное спокойствие. Стоя на балконе, он представлял, как увидит подъезжающего Егорова, и понимал, что, пожалуй, не выдержит, бросится вниз, встретит соседа, выходящего из машины, и закричит что-то истерическое, непотребное, постыдное…
Но Егоров все не появлялся.
В воскресенье, когда все были дома, Оксана затеяла готовить голубцы, попросила Холодцова сходить за капустой.
Он пошел.
И столкнулся в двери подъезда с Егоровым.
Тот посторонился, чтобы пропустить Холодцова.
Вежливый, сволочь!
Эта вежливость разом всколыхнула в Холодцове все, что накопилось, и он, глядя в глаза ненавистному соседу, выдавил сквозь зубы:
– Ну? Может, скажешь, чего тебе надо? А?
Тот удивился, коротко рассмеялся – как человек, которого неожиданности не столько пугают, сколько веселят возможностью интересного приключения, и тряхнул головой, будто отгонял что-то невидимое:
– Не понял?
– Забыл уже? Три месяца назад, лифт, твое это: «здрасьте, здрасьте!» С какой стати? Я вам кто? Что ты обо мне знаешь? Что тебе нужно? Кто ты такой? – выкрикивал Холодцов.
– Стоп, стоп, стоп! – выставил сосед ладонь. – Извини, конечно, мужик, но или ты выпил, или с кем-то меня путаешь!
– Я вас ни с кем не путаю, Сергей Викторович, – язвительно сказал Холодцов, чувствуя, что овладевает собой и готов к любому повороту вплоть до рукопашной схватки.
А мужчина вдруг расхохотался.
Просто до слез.
Утирая глаза, сказал:
– Извините. Но я вообще-то Владислав. Петрович.
– Ага. И живете не здесь, – поддакнул Холодцов с интонацией следователя, который насквозь видит запирающегося преступника.
– Не здесь, – подтвердил мужчина.
– В гости приезжаете? К кому?
– Ну, это уж мое дело!
Тут Холодцова будто ударило.
Так врать нельзя, невозможно, этот человек говорит правду!
Но позвольте, а кто был тогда в лифте?
– Значит, – растерянно выговорил он, – это я не с вами тогда в лифте встретился?
– Когда? И что было-то?
– Нет, ничего, извините. Я, в самом деле, ошибся. Обознался.
– Бывает, – легко простил его мужчина.
И прошел в подъезд.
Холодцов начал лихорадочно вспоминать и анализировать.
Да, он видел этого человека неоднократно. Приезжающим и уезжающим. Но с чего он взял, что тот живет над ним?
А с того, ответил он сам себе, что однажды, вынося пакет с мусором в мусоропровод, находящийся между седьмым и восьмым этажами, увидел этого мужчину выходящим из металлической двери. В пятидесятой живет старушка с дочерью и внучкой, Холодцов знает это, так как однажды наткнулся на них возле подъезда, они стояли у машины, с которой грузчики стаскивали холодильник, и старушка говорила: «В пятидесятую, на восьмой этаж!». И это запомнилось. В пятьдесят второй какая-то женщина, это ему известно от жены, которая однажды сказала: «Оказывается, у нас тут парикмахерская на дому, в пятьдесят второй женщина соседей обслуживает. Сходить, что ли, попробовать?». Но так и не сходила, привыкла к своему салону «Мечта», куда наведывается раз в месяц, неизменно при этом оставаясь недовольной, охаивая тамошних мастериц и говоря, что больше туда ни ногой. Но почему-то через месяц опять идет в «Мечту».
Вот он и решил тогда, у мусоропровода: поскольку в пятидесятой выводок разновозрастных женщин, а в пятьдесят второй парикмахерша, мужчина – из пятьдесят первой. А на самом деле он вообще не отсюда, он только приезжает! И не в пятьдесят первую, а к той же парикмахерше, например!
Но кто в пятьдесят первой тогда? Ведь Суянский нашел по базам какого-то Егорова Сергея Викторовича!
Холодцов еле дождался понедельника, приехал на работу на час раньше, караулил Суянского, упросил того опять залезть в базы, посмотреть информацию – внимательно, ничего не упуская. Тот посмотрел.
– Думаешь, что-то поменялось? Нет. Егоров Сергей Викторович. С женой и ребенком.
– А фотографию можешь найти?
Суянский покопался.
– Вот. Водительские права.
Холодцов посмотрел. Да, он видел этого мужчину лет сорока, со скучным неприметным лицом. Ездит на подержанном «Фольксвагене». Кажется, около машины как-то стояли женщина с мальчиком. Но Холодцов, естественно, понятия не имел, из какой они квартиры.
Теперь знает.
И что?
Ведь встретился он в лифте с тучным мужчиной, тот не помнит или не хочет признаваться, но Холодцов ошибиться не может, такая комплекция запоминается.
Еще интересней! – не живущий в их доме человек ехидно с ним здоровается и на что-то как бы намекает!
Но, может, и не ехидно, и без намека, может, Холодцову так показалось?
Представим: мужчина утром уходит от женщины. Услажденный, довольный, все ему кажется прекрасным. Открываются двери лифта, незнакомый человек здоровается, что у нас не так уж обычно, хочется ответить ему улыбкой и тоже поздороваться. И он улыбнулся и сказал свое «здрасьте-здрасьте» вполне приветливо, а если и была долька иронии, то она понятна, это чувство бывало и у Холодцова в молодости, когда он ходил, наполненный любовью к Оксане, счастливой и взаимной, радовался миру, но и слегка его жалел за то, что он не так счастлив, в его тогдашнем общении с миром тоже был оттенок ласковой иронии: эх, дескать, мир, живешь себе и не знаешь, как ты прекрасен!
Ну вот, и это прояснилось.
Все прояснилось.
У Холодцова будто тяжкий груз свалился с души, он стал счастлив почти так же, как в пору начальной любви с Оксаной. Работа ладилась, за день он переворошил недельную кучу документов.
Он ехал домой веселый, обдумывая, что он такое скажет детям и жене, чтобы они поняли: он вернулся, он исцелился, стал таким, как раньше.
Господи, и ведь из-за чего? Из-за мимолетной встречи в лифте, из-за дурацкой щели возле трубы!
А там, наверху, всего лишь молодая семья, которой нет дела до Холодцова и его мнительной тревожности.
Хотя – как знать, подумал он. Мне ведь ничего о них неизвестно. Да, обычная семья, ребенок, но кто он, этот Егоров? Почему он не может наблюдать за Холодцовым? Вполне может.
Но зачем?
Что ему нужно, черт бы его побрал?
Нет, Холодцов не впал в уныние от этих новых мыслей. Наоборот, он почувствовал себя сильным и уверенным, руки крепко сжали руль. Теперь он учтет все ошибки, он все разузнает скрупулезно и неторопливо, он придет к Егорову с фактами в руках, тому некуда будет деваться, разговор пойдет начистоту, и Холодцов наконец поймет, зачем этому негодяю понадобилось все о нем знать.
Те, кто до нас
Рассказ перемещенного лица
1
Не помню, сколько мне тогда было лет, примерно восемь. Я гостил в деревне у тети Любы и дяди Коли. Рядом с их домом был другой, старый, опустевший. Избушка, будто из сказки о древней Руси: бревенчатая, покосившаяся, крытая ветхой серой соломой. Там раньше жили мои бабушка Фекла и дедушка Никифор. Дедушка умер, а бабушка уехала в город к моей маме.
Ничего особенного не было в этом покинутом доме. Темные прохладные сени с земляным полом. Небольшая, но тяжелая, еле откроешь, дверь в горницу, обитая мешковиной, крепленной жердочками, в дырах виднелась какая-то труха. Сама горница, то есть все жилое помещение, – без привычных мне, городскому, комнат. Почти половину пространства занимала русская печь с лежанкой. До потолка мы с двоюродным братом Лешей, моим тезкой, легко дотягивались руками. Окошки крошечные, в четыре стеклышка, без форточек.
Меж тем, как я узнал после, в этом домишке помещались, кроме бабушки и дедушки, их дети, четыре брата и три сестры. Три да четыре, да два – девять человек. Невозможно представить. Но как-то жили.