сты подожгли его. Тех, кто пытался спасти несчастных людей, бандиты расстреливали из пулеметов. Одна женщина выбросила из горящего окна своего младенца на руки дворника. Так этого дворника поляки закололи. Один ксендз приставил к задней стене лестницу, по которой люди смогли спуститься из горящего дома. Но многие евреи погибли в огне»[1473].
17 июня 1920 г. грузинская карательная экспедиция под командованием полковника Чхеидзе начала операцию против мирного населения Южной Осетии. 20 июня карателями было уничтожено политическое руководство Южной Осетии – расстреляны 13 коммунаров.
Практически все села были сожжены и разорены; была организована и массовая резня, в том числе в Цхинвале. Более 50 тыс. человек были вынуждены спасаться бегством в Северную Осетию, многие из них стали жертвами голода, холода, тифа и холеры. Всего было убито и погибло около 5 тыс. человек, из них более 3 тыс. женщин и детей.
Лишь в 1921 г., после установления в Грузии Советской власти, часть беженцев смогла вернуться на родину. Многие из них, однако, так и остались в Северной Осетии. 20 сентября 1990 г. Юго-Осетинский областной Совет народных депутатов в своем постановлении квалифицировал события 1920 г. как геноцид осетинского народа[1474].
27 июня 1920 г. в Севастополе расстреляны 13 большевиков-подпольщиков: Е. И. Айзенштейн, Афалов, В. П. Цыганков, Д. Я. Юртаев, П. А Мезин, Х. З. Левченко, А. И. Румянцев, Голубев (Храмцев), Улитов, Мишко, Никотин, Свентицкий, Старосельский[1475]. Позднее по делу тральщика «Чурубаш» будут расстреляны матросы Яценко и Гулиев[1476]. Это был не единичный случай расправ в Крыму в этот период. Еще большими были самосудные расстрелы. Следует отметить, что факты массовых расстрелов в этот период признавали и белые власти. Так, епископ Севастопольский Вениамин, который также был епископом ВСЮР, а позднее Русской Армии Врангеля, по результатам свой инспекции летом 1920 г. подготовил докладную записку, в которой писал о моральном разложении войск, о терроре и убийствах, охвативших полуостров[1477].
7 июля 1920 г. на пароходе «Богатырь», захваченном в селе Дубровино участниками Колыванского восстания, опасаясь мести повстанцев, застрелился председатель Томской губернской ЧК А. В. Шишков (1883–1920).
28 июля 1920 г. в Северной Таврии в районе города Орехова после ожесточенного сражения красные войска потерпели поражение от дроздовской дивизии Русской армии генерала Врангеля. В плен попало большое количество красноармейцев, в т. ч. будущих красных офицеров Петроградской бригады курсантов из состава 46-й дивизии Южного фронта. Согласно различным свидетельствам, большинство из них было расстреляно 29 июля.
Так, командир белой дроздовской дивизии генерал А. В. Туркул описал в своих отредактированных позднее мемуарах один из таких расстрелов, который произвел на него впечатление: «Из земской больницы, на вокзальной площади, ко мне пришел унтер-офицер, раненный в грудь штыком.
– В больнице большевики… Под койками винтовки… Сговариваются ночью переколоть наших и бежать.
Мне показалось, что унтер-офицер со штыковой раной помешался. Мы пошли с ним в больницу. Раненые встретили нас возмущенными рассказами: их не перевязывали, они были брошены. Зато они обнаружили палату, где лежало человек тридцать курсантов в больничных халатах. Курсантов, не успевших пробиться к своим, собирал в больницу врач, молодой еврей. Он же выдал им халаты и уложил на койки. Курсанты сговаривались ночью переколоть наших и бежать из больницы. Врач, коммунист, скрылся.
Курсантов начали приводить ко мне. Среди них ни одного раненого.
– Коммунисты?
– Так точно, – отвечали они один за другим с подчеркнутым равнодушием. Все были коммунистами.
– Белых приходилось расстреливать?
– Приходилось.
Мои стрелки настаивали, чтобы их всех расстреляли. Курсантов вывели на двор, их было человек тридцать. Они поняли, что это конец. Побледнели, прижались друг к другу. Один выступил вперед, взял под козырек, рука слегка дрожит:
– Нас вывели на расстрел, ваше превосходительство?
– Да.
– Разрешите нам спеть «Интернационал»?..
Я пристально посмотрел в эти серые русские глаза. Курсанту лет двадцать, смелое, худое лицо. Кто он? Кто был его отец? Как успели так растравить его молодую душу, что Бога, Россию – все заменил для него этот «Интернационал»? Он смотрит на меня. Свой, русский, московская курноса, Ванька или Федька, но какой зияющий провал – крови, интернационала, пролетариата, советской власти – между нами.
– Пойте, – сказал я. – В последний раз. Отпевайте себя «Интернационалом».
Выступил другой, лицо в веснушках, удалой парнишка, оскалены ровные белые зубы, щека исцарапана в кровь. Отдал мне честь:
– Ваше превосходительство, разрешите перед смертью покурить, хотя бы затяжку.
– Курите. Нам бы не дали, попадись мы вам в руки…
Они затягивались торопливыми, глубокими затяжками. Быстро побросали окурки, как-то подтянулись, откуда-то из их глубины поднялся точно один глухой голос, воющий «Интернационал». От их предсмертного пения, в один голос, тусклого, у меня мурашки прошли по корням волос.
– С интернационалом воспрянет…
«Род людской» потонул в мгновенно грянувшем залпе»[1478].
Вместе с тем представляется, что это была лишь одна из партий расстрелянных курсантов в эти дни. Так, бывший дроздовец Вл. Кравченко описывал окончание боя следующим образом: «В течение всего дня 16 июля из погребов и разных закоулков, дворов и укромных мест вылавливали застрявших в городе курсантов. У многих из них были найдены письма, которые они написали своим родным и знакомым накануне боя. В них описывалось, как курсантов провожали из Петрограда, как их напутствовал при проезде через Москву сам Троцкий, выражалась уверенность в том, что им удастся разбить Дроздовцев, и что после этого им обещали командные должности и звания. Действительность же для них была весьма печальная. Из общего числа в 1500 штыков бывших в бригаде курсантов только около 400 смогли отойти на М. Токмачку. По дороге их встретила конница генерала Барбовича, ведущая бой с 46-й дивизией, и также их потрепала. В тот день было взято генералом Барбовичем в плен около 800 человек из частей 46-й советской дивизии. Всех взятых в плен курсантов расстреляли. В районе вокзала после ночного боя было подобрано свыше 130 трупов курсантов, а в городе повсюду также валялись убитые курсанты. Смотря на убитых, Дроздовцы говорили, что произвели их в красных офицеров»[1479].
О расстреле пленных в боях под Ореховым, при этом в предыдущие дни, упоминается и в советских исследованиях. Согласно одному из них, в плен было захвачено около 200 раненых, из них 26 июля было расстреляно на месте 80 человек[1480].
8 августа 1920 г. Повстанческая Народная армия уроженца станицы Лебяжья штабс-капитана Д. Я. Шишкина заняла Змеиногорск (Степной Алтай), частично сожгла его и на следующий день продолжила отступление в Горный Алтай и далее в Монголию.
9 августа 1920 г. дроздовская дивизия отбила Гохгейм, ранее оставленный марковцами под натиском красных войск. «Пленных было мало, но среди них были курсанты и комиссары, которых тут же в Гохгейме на улице и расстреляли»[1481]. В этот же период параллельно дроздовцам наступали марковцы. У хутора Коробочка они захватили 250 пленных, из которых 50 курсантов, расстрелянных сразу на месте[1482]. Согласно мемуарам генерала А. В. Туркула, вскоре, уже через некоторое время после сражения под Гохгеймом, состоялся новый массовый расстрел. На этот раз китайцев. «Человек триста захватили в плен. У многих были на пальцах золотые обручальные кольца с расстрелянных, в карманах портсигары и часы, тоже с расстрелянных. Азиатские палачи Чека, с их крысиной вонью, со сбитыми в черный войлок волосами, с плоскими темными лицами, ожесточили наших. Все триста китайцев были расстреляны»[1483].
12 августа 1920 г. дроздовской дивизией взята Васильевка. В районе Васильевки и Гейдельберга дроздовцами были проведены массовые расстрелы пленных. «Гейдельберг заняли с налета. Причем озверение дошло до того, что расстреливали и докалывали раненых… Полк расстрелял всех захваченных красных в Гейдельберге (до 200 человек)»[1484].
Расстрелами в этот и последующие дни руководил генерал А. В. Туркул. Свидетельство одного из таких расстрелов оставил Г. Венис в своем романе «Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами»: «По другую сторону холма, за кустами, лаял бульдог генерала Туркула. Какой-то полковник в дроздовской форме, никогда прежде не виденный мною в полку, бегал вдоль шеренги выстроенных пленных. В руках он держал деревянную колотушку – из пулеметных принадлежностей.
– Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. – кричал полковник, быстро по очереди ударяя колотушкой по губам пленных.
– Кто, кто, кто?..
Добежав до левофлангового, полковник обернулся.
– Не говорят, ваше превосходительство.
– Нет? – спокойно улыбаясь, спросил генерал Туркул, подходя к пленным вплотную. – А ну, посмотрим! – И, размахнувшись, он ударил кого-то наотмашь и закричал уже на все поле: – Нет?.. Выходи тогда!.. Нет, не ты, твою мать!.. Ты выходи, рыжий!.. Рас-стре-ляю!.. Ага?.. Просить теперь, хрен комиссарский!.. А ну?.. Где коммунисты?.. Где комиссары?.. Показывай! Рас-стреля-ю…