ых только «истерическими паузами». Я написал ей стихотворение «Глубокоуважаемая возлюбленная…». Она смеется. Она кое-как говорит по-немецки.
Снова в Восточном Берлине. Наши отношения продолжались год. В чем различие кладоискательства и труда? Сразу же начинается поток текстов, которые я пишу на компьютере, как только я расстаюсь с «родным» Нью-Йорком и ступаю на землю бывшей ГДР как «чужой страны».
Экспроприация
— У нее был роман с коммунистом…
— Да нет никаких коммунистов.
— Ну с социалистом, с партийным. Его должны были отправить корреспондентом в Чили. Она немало у него позаимствовала.
— А ее муж?
— Ревновал.
— Но ведь их уже ничто не связывало?
— Уже давно. Так, формальность. Все дело было в детях. Она была к ним очень привязана. Но теперь они стали уже почти взрослыми.
— С чего все началось?
— С доноса ее мужа. Они жили врозь. Но он протыкал шины у ее автомобиля, звонил ей по ночам в дверь, как безумный. Когда она открывала, никого не было.
— Не давал ей покоя?
— Хотел ей все испортить. Самому она ему была не нужна, но при этом он не хотел, чтобы она досталась кому-нибудь другому.
— С чего это он заявил на нее в партийные органы?
— Чтобы ей устроили разбирательство. Они заявились с ее любовником и двумя уполномоченными в квартиру. Детей выставили. Выяснили всю ситуацию. Как долго? Что именно между вами было? Как представляете себе дальнейшее? Все подробно записали. В результате требование: прекратить.
— То есть они должны были друг от друга отречься?
— Это была единственная любовь в ее жизни. Если не считать ее отношения к детям. А ее любовник, он уже не верил, что его пошлют в Чили, был готов стоять на своем. Тогда притащили и ее мужа, и он должен был выложить все. Настоящий допрос. Партийному, ее любовнику, потом влепили выговор.
— Им не удалось выстоять?
— С неделю они держались. Но без соответствующей процедуры и самокритики ничего не получалось. Его назначение в Чили отменили. Или партбилет, или отказ от незаконной связи.
— Но ведь они отрицали эту связь?
— Да. Они заявляли, что это СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ОСОБОГО РОДА, ссылаясь на совместное посещение курсов и общение по работе.
— Хоть какое-то сомнение, какое-то колебание у партийных уполномоченных было?
— Не думаю. Был донос мужа, разбор на партсобрании и принципиальный вопрос: до чего мы докатимся, если каждый… Да, говорили оба, именно так: если каждый в этом деле будет вести себя по-социалистически, то есть быть верным и солидарным, и не путать ставший фикцией брак с пожизненным обязательством, тогда, именно тогда появятся и действительно законные отношения. Тогда спросили, согласен ли ее муж, врач, на развод. Нет, ответил он.
— Стена отрицания.
— Никакой надежды. Неделю спустя они сдались.
— Пытались ли они потом найти себе кого-нибудь другого?
— Никогда. Это была любовь на всю жизнь, рожденная случаем. Во время отпуска они жили в разных корпусах на острове Рюген. Встретились на празднике, в последний день. Случай.
— Что завязано случаем, разделить нельзя.
— Нельзя, если это единственная любовь в жизни. Нельзя, если это было начало новой жизни.
— Как могли партийные товарищи в этом разобраться?
— Они пытались. Но это не стыкуется с принципиальным вопросом: что будет, если каждый… А они отвечали: мы-то как раз не каждый.
— И это считалось элитарностью?
— Да, элитарностью и индивидуализмом.
— Но разбирали это дело хоть серьезно?
— Вполне. Запросили местное руководство. Поэтому вся история и продолжалась на неделю дольше. Кстати, у них было впечатление, что у мужа какие-то личные цели.
— Вот как раз личных-mo у него и не было. Ведь эта женщина была ему не нужна.
— Да она никогда не была ему нужна. Детьми он тоже не занимался. Он проснулся и засуетился, только когда увидел, что кто-то другой интересуется его женой. Это было совершенно безличное и лишенное интереса дело, когда он направил всю свою энергию на то, чтобы расстроить их отношения.
— Писали ли они потом друг другу письма?
— Нечто вроде тайных посланий.
— А муж, вернулся ли он в семью?
— Нет. Да она бы его и не приняла.
— Совершенно негативный результат.
— В окружном руководстве даже возникла дискуссия, не следует ли в таких случаях проявлять больше терпимости. Однако не так уж часто происходят столь примечательные истории, когда встречаются двое и несомненно и бесповоротно начинается единственная любовь в их жизни.
— Ведь чаще всего любовники не знают, чего они хотят?
— Чаще всего так.
— И поэтому партия не собиралась проявлять терпимость?
— Так она на это и не пошла. Ни к чему было повышать показатель разводов и новых знакомств.
— Насколько социалисты ПЕРВЫХ ИНТЕРНАЦИОНАЛОВ уважали брак?
— Примерно так же, как и частную собственность.
— Говорилось ли об этом в партшколах ГДР?
— Это в каком же предмете могла идти об этом речь?
— Да или нет?
— Нет.
— Представляю, как они вчетвером подходят к двери. Они и ребенок открывают. Они проходят в узкий коридор, три архангела и соцчастник. Потом они садятся на диван и на стулья. Предложила ли она что-нибудь пришедшим?
— Она была совершенно ошарашена. Она все время смотрела ему в глаза. Пыталась увидеть хоть искорку надежды, ведь он был партийный, и она благодаря ему начала в эту партию верить.
— А потом начались выпытывания. Все записывалось. Человеческая душа такое не вынесет. Противостоять трем посланцам полиции нравов, когда они могут прямо повлиять на жизнь одного из влюбленных и не прекращают допрашивать, оказывать нажим, потому что, в свою очередь, должны отправить отчет наверх.
— Никакой воли не хватит.
— Разве что повезет, и тебя спровоцируют.
— Она была готова идти за свою любовь в тюрьму, если ты об этом. Но она не хотела повредить своему возлюбленному, партийному.
— Они не могли открыто говорить друг с другом?
— У них не было опыта, как вести себя в такой ситуации. В принципе они могли говорить открыто.
— А потом звонок в дверь, и приходит доносчик, ее муж. Она набрасывается на него. Это еще больше запутывает ситуацию.
— Надо бы тренировать чувства, чтобы справляться с подобными ситуациями. Однако любовные эмоции развиваются в основном в интимной сфере, шепотом, а не в присутствии врагов. К полицейскому допросу чувства не приучены.
— Но ведь это была не полиция?
— Верно, это была партия.
Власть скрывается под штукатуркой
Слякотной зимой 1991 года Михаил Сергеевич Горбачев еще продолжал обитать в кремлевских коридорах. Если окружающие пожелают, Кремль превращается в тюрьму. Вся Москва становится узницей лежащей вокруг страны, если не удается каким-нибудь абстрактным действием (с помощью самолета, средств связи, советской конституции, солидарности трудящихся), прыжком через конкретные просторы и живущих на них людей установить контакт с «миром». Неважно, состоит ли этот мир из учреждений, из представлений или реальной возможности авиаперелета, — необходим путь к портам мира.
Позднее разгорелись споры по поводу того, каким именно образом отстранили Горбачева от власти. Соглашение «беловежских заговорщиков», отделивших Белоруссию, Украину и Российскую Федерацию от Советского Союза, не означало автоматического низложения президента СССР. Председатель Верховного Совета Нурсултан Назарбаев побывал у Горбачева, напомнив ему о целом ряде возможностей повлиять на события.
Еще существовал кабинет с холщовыми чехлами на креслах Ленина, через два здания от Горбачева. Как и телефонный узел, с законсервированным старинным оборудованием 20-х годов. Горбачев мог накопить в себе понемногу «решимость» и двинуться, вооруженный ею, в бой. Но в системе телефонной связи, центрального отопления, электроснабжения, финансового обеспечения и службы личной безопасности заключено нечто, с самого начала запрограммированное на изоляцию верховного носителя власти. Невозможно было противостоять «власти всеобщего воображения», если это воображение было убеждено в том, что «СССР конец», хотя вначале это была просто метафора. Власть не валялась на улице, она была спрятана, замурована в московских стенах, словно проводка или персональные линии связи. Найти эти спрятанные в стенах, трубах и проводах силовые линии власти с помощью каких-нибудь шестнадцати верных помощников, никогда не делавших ничего практического, кроме подготовки заседаний, никак не удастся. Пришлось бы отбивать штукатурку, находить, куда уходят трубы и шахты, скрывающие в себе кабели и другие проводники. В этом, думал Горбачев, и заключается настоящая задача, и три года назад она (то есть полный снос и строительство заново Кремля и всей страны) была бы еще выполнима с помощью «ПАРТИИ СОЦИАЛЬНЫХ СТРОИТЕЛЕЙ». Как инсценируются революции, как готовятся мятежи, путчи — это должны осваивать партработники, посылаемые в страны третьего мира. Здесь, в центре империи, неизбежна совершенно иная перспектива: как перестроить общественную архитектуру? Архитектуру сетей, по которым движутся приказы, и — это был конек Горбачева — сетей, по которым можно не только отправлять приказы, но и получать ответ? Он устал. Именно сейчас, в сумерках зимнего предновогоднего дня, ожидая, как и все остальные, окончания кризиса, он хотел ДИСКУТИРОВАТЬ. Из окна он видел мощные стены, ели и слякоть, расквашенный множеством ног снег.
Противники вовсе не лишали его центрального отопления, как и не отключали ему — хотя и грозились — электричество. Свет у него был до самого конца. Чтобы отстранить кого-либо от власти, недостаточно отрезать съежившийся аппарат от финансового центра и уговорить охрану не вмешиваться в происходящее.
Тяжелая работа по пристойному демонтажу Советского Союза и достижению договоренности между военными и российским правительством досталась американским визитерам. Госсекретарь урегулировал вопросы кончины общества, словно нотариус.