Тут Кирилл Костромин перепугался.
У него со свиданиями тоже была большая проблема.
Никогда в жизни, с тех пор как ему исполнилось двадцать, его не интересовали многометровые ноги и голливудские груди. До двадцати они имели основополагающее значение, а потом перестали. Все это было хорошо как бы в дополнение к чему-то более человеческому, а ничего человеческого ему не попадалось.
Время от времени он, конечно, затевал какие-то более или менее бессмысленные романы с ногами и бюстами, но очень быстро уставал и расставался безболезненно и легко. Все его ровесницы давно были разобраны, а оставшиеся или никуда не годились сами по себе, или были ему неинтересны. Его пугали до полусмерти женщины-вамп, помешанные на карьере, и осатаневшие от одиночества и нищеты старые девы, бросавшиеся на него, как быки на матадора. С юными созданиями он маялся от скуки, слушать Децла не желал, не знал по именам знаменитых диджеев и не хотел получить в подарок “уникальное Пепси-радио”. Однажды он провел выходные с девицей, которая искренне считала, что Иосиф Бродский – это древнееврейский философ. Между прочим, девица обучалась в престижнейшей юридической академии и слыла там за начитанную.
Хорошо хоть, она не считала, что он американский модельер. Повезло Бродскому.
Не то чтобы Кирилл Костромин был блестяще образованный интеллектуал, но все же ему хотелось иногда поговорить хоть о чем-нибудь, отличном от сезонных скидок в “МЕХХ”, и о том, что вчерашняя премьера в “Кодаке” – “полный отстой”. Впрочем, если попадались такие, которые посещали “МЕХХ” и “Кодак”, можно было считать, что ему повезло. Хуже обстояло с теми, кто посещал дискотеку “От винта” и бар на Преображенке.
Настя Сотникова была первой женщиной за много лет, с которой он на самом деле разговаривал. И это его путало.
– Кирилл Андреевич, я просто так сказала. Вы не беспокойтесь. Это мой родственник Владик считает, что у меня помрачение рассудка, а на самом деле я вполне дееспособна. Я не стану больше приставать к вам со свиданиями. Честно. Спасибо и на этом. Вам когда в Москву?
– В понедельник я улетаю в Дублин. Отсюда, из Питера. Вернусь через две недели, тогда и поеду в Москву.
– У вас отпуск или командировка?
– Отпуск.
– Господи, это такое счастье – отпуск. Когда вы вернетесь, я уже все буду знать.
– Ну да, – сказал Кирилл жестко, – или вас к этому времени похоронят рядом с бабушкой.
– Почему? – спросила она испуганно.
– Да потому, что, как только вы полезете со своими выяснениями в банку с пауками, паук-убийца от вас избавится. От вас избавиться легче легкого. Даже не на счет “три”, а на счет “раз”. Въедете вы на вашей дохлой машине в какую-нибудь речку, благо речек тут у вас полно, и дело с концом.
– Я не въеду, – проговорила она храбро, – я машину десять лет вожу.
– Да от вас и не требуется въезжать. Вас где-нибудь придушат, а машину под горку скатят, только и всего. Вы ведь даже приблизительно не представляете себе мотивов. А вдруг и вправду какие-нибудь деньги замешаны, отличные от тысячи долларов? Или произведения искусства? Вы бабушкины документы, дневники, бумаги смотрели? Наверняка ведь они в доме есть, если она в нем всю жизнь прожила.
– Нет, – сказал Настя, чувствуя себя круглой идиоткой, – ничего я не смотрела. Я посмотрю сегодня. У меня как раз будет время до понедельника.
– До понедельника! – фыркнул Кирилл.
– Кофе? – нежно спросил выткавшийся из воздуха официант. – Эспрессо? Капуччино?
– Мне, если можно, большую чашку, – попросила Настя и улыбнулась официанту, чего Кирилл никогда не делал. Официант улыбнулся в ответ вполне человеческой улыбкой, – и покрепче.
– Мне то же самое и минеральную воду “Перье”. Холодную. С лимоном. И сигареты “Парламент”.
– Конечно.
Настя посмотрела в спину официанта, который двигался как балетный танцор, а потом взглянула на Кирилла:
– Неужели вы и вправду считаете, что меня могут… убить?
– Убили же вашу бабушку, – он равнодушно пожал плечами, – почему не могут убить вас?
– Потому что это невозможно, – выговорила она отчетливо, – невозможно, и все.
– Возможно все.
– Нет, – сама себе сказала она, – нет. Не может быть.
В эту секунду, когда она сказала себе “не может быть”, он принял решение.
Оно пришло само, как все важные решения в его жизни, и он должен был только сделать выбор – принять его или забыть о нем. За десять лет из водителя большегрузных машин он стал владельцем процветающей, агрессивной и хищной, как новорожденный динозавр, компании. Он умел быстро и правильно оценивать приходящие к нему решения.
Он ничего не потеряет, кроме времени. Если попытка будет неудачной, он впишет ее в графу “непредвиденные обстоятельства” и станет жить дальше. Если она окажется удачной – ну хоть на этот раз! – никакие Децлы, а заодно и Бивисы и Бадхеды женского пола ему больше не понадобятся.
"Ах, как намаялась я с тобой, моя попытка номер пять” – завывал кто-то у него в приемнике, когда он ехал в Питер.
И все-таки было очень страшно.
Несмотря на тридцать два года, на опыт, на отточенное за много лет умение контролировать ситуацию и оборачивать ее в свою пользу.
– Настя, – сказал он, в затылке стало тяжело, – бросьте вы эту вашу затею к черту. Поехали со мной в Дублин. В понедельник. Хотите?
К ее чести, она не стала корчить никаких рож и с возмущением выбегать из зала тоже не стала.
– Нет, – сказала она спокойно, – не хочу.
– Почему?
– Вы мне очень нравитесь, – объявила она решительно, – я не хочу с вами никакого отпускного романа. Я потом из него не вылезу много лет. Но за предложение спасибо. Вы мне польстили.
В затылке немножко полегчало.
Он ей нравится. Он нравится ей так, что она опасается, что влюбится в него. Если только он все правильно понял.
– Я не маньяк-убийца, – сообщил он на всякий случай, – и у меня нет жены и трех малюток.
– Как это вас никто до сих пор не слопал? – искренне удивилась она.
– Меня слопать трудно, – сказал он, быстро соображая, что делать дальше, – я очень осторожный. Близко никого не подпускаю. Она кивнула:
– Правда, спасибо вам, Кирилл Андреевич.
– Пожалуйста, – ответил он, рассердившись, – не за что. Раз не хотите в отпуск, давайте попробуем с другой стороны.
– С какой стороны?
– С другой. Давайте проведем это ваше чертово расследование. Все равно без меня вы не справитесь. Отпуск нам не подходит, пусть будут трудовые будни.
– Какие будни, Кирилл Андреевич? – спросила она осторожно, рассматривая его, словно пытаясь на взгляд определить, не сошел ли он с ума. Он и сам хотел бы это знать. – Вы же послезавтра улетаете в Дублин.
– Я могу улететь в Дублин через неделю. За неделю мы выясним, что произошло с вашей бабушкой, вы проникнетесь ко мне уважением и благодарностью, и я этим воспользуюсь, чтобы вас соблазнить.
– Вы от меня без ума? – уточнила она.
– Вы мне даже не нравитесь, – сообщил он, – но у вас есть чувство юмора, характер, зеленые глаза, и вы знаете стихи “каждый выбирает по себе”. Этого мне пока достаточно.
– Я еще говорю по-английски, играю на пианино и пеку изумительные плюшки, – доложила она голосом первой ученицы, – могу наизусть продекламировать стихотворение “Памяти Добролюбова”. Девятый класс средней школы. Пушкин написал “Евгения Онегина”, а Лев Толстой “Анну Каренину”.
– Вы точно уверены, что не наоборот?
– Сто пудов, – сказала она сосредоточенно, и он захохотал так, как никогда не хохотал в ресторанах – громко и от души.
Он вообще никогда не делал на публике ничего такого, что могло бы поставить его в дурацкое положение. Он все время контролировал себя как будто со стороны, ему всегда было дело до того, кто и что о нем подумает.
Спохватившись и даже вроде устыдившись, он хлебнул горячего кофе, поморщился и быстро запил водой.
– Ну что?
– Я не очень понимаю, как все это будет, Кирилл Андреевич, – сказала она неуверенно, – а вы?
– А я понимаю. Вы привезете меня в Петергоф и скажете родственникам, что я и есть… ваш Кира. Вряд ли кто-то из ваших с ним знаком. Или знаком?
Она отрицательно покачала головой.
– Ну вот. Видите, какой я умный. Мы вместе попробуем определить убийцу, при условии, что было убийство и что родственники имеют к нему отношение. Если в конце недели мы не перегрызем друг другу глотки, значит…
Значит, расчет был правильным, и ты сможешь успокоиться и перестать искать среди ног, бюстов и акульего щелканья зубастых пастей кого-то, кто был бы тебе просто приятен, с кем можно было бы поговорить, кто никогда не станет называть тебя Кирой, с кем можно будет разделить Дублин, и уют старого отеля, и субботнюю утреннюю лень, и бутылку пива – одну на двоих – перед телевизором, и суматоху сборов на работу, и накатывающую временами усталость и безысходность.
Может быть, он даже расскажет ей про то, как ненавидит бедность, и как весь класс смеялся над ним, когда на физкультуре он пытался всунуть ноги в войлочных башмаках в ременные крепления доисторических лыж, и как недавно в Австрии он купил себе самые дорогие горные лыжи. Купил просто потому, что ненавидел те, со свиными перекрученными ремнями вместо креплений.
Он никогда и никому об этом не рассказывал.
– То есть всю неделю вы будете жить со мной в бабушкином доме и делать вид, что вы и есть Кира, – уточнила она с дрожащей нервной улыбкой, – вы познакомитесь с моими родными и станете следить за ними, чтобы определить, кто из них убийца. Они будут думать, что вы мой… любовник, а на самом деле вы советский разведчик Максим Максимович Исаев.
– Ну да, – согласился Кирилл, – а через неделю мы с вами улетим в Дублин. Отдыхать. Если вы захотите, конечно.
– И если вы захотите тоже.
Он кивнул и закурил свой “Парламент”, не веря в то, что только что сделал. Предложил себя в любовники девице, которую видел второй раз в жизни.
Да еще так… настойчиво предложил. И решился перенести на неделю отпуск, и ввязывался в дикую историю с поиском убийцы ее бабушки среди ее же родственников.