Старухино определение – дрянь – не подходило ему вовсе. Он мог быть сволочью или бандитом, но никак не дрянью, и это было странно.
Впрочем, все очень скоро закончится. Никто не помешает.
Справедливость должна быть восстановлена, даже если во имя этого еще кому-то придется умереть.
Таков закон. За все надо расплачиваться.
* * *
По темной лестнице Кирилл сбежал на террасу и зажмурился.
Солнца было так много, что оно нигде не помешалось, лезло в темные стекла старинного буфета, в синие чашки, в изгибы плетеной мебели, сверкавшие, как золотые, в самовар, все-таки добытый вчера Ниной Павловной из сарая.
Солнце путалось и переливалось в темных волосах его любовницы, которая чинно разливала кофе.
Подумав про Настю “любовница”, Кирилл ощутил необычайный жизненный подъем и быстро плюхнулся в ближайшее кресло.
– Доброе утро! – провозгласил он. Вразнобой ответили Настины родители, Муся, Сергей и невесть откуда взявшийся развеселый парень в одних только шортах. Остальные промолчали.
– Это Владик, – быстро представила Настя, – сын тети Александры. Он приехал вчера поздно ночью. Владик, это Кирилл, мой… приятель.
Она все время спотыкалась, когда представляла Кирилла своим родственникам.
– Салют! – сказал Владик и через весь стол протянул Кириллу руку. Рука была большая, прохладная, с бугорками мозолей.
Странное дело, подумал Кирилл, пожимая руку. На чем же этот Владик приехал, если он его даже не услышал? На подводной лодке приплыл?
Впрочем, вполне возможно, что он не услышал бы, даже если бы Владик прилетел на аэроплане и совершил посадку на балконе Настиной комнаты.
Он просто был занят. Очень, очень занят.
Утром Настя обнаружила на полу его джинсы, а внутри – трусы.
– Красота какая, – сказала она, рассматривая сердца и розы, – где ты это взял?
Он покраснел, чего с ним не бывало никогда в жизни, и кинул в нее подушкой.
– Нет, правда, – продолжала она, ловко увернувшись от подушки, – такое просто так на дороге не валяется. Это еще поискать надо!
Эти трусы он купил в супермаркете на Мальте. Разбираться ему было некогда, он просто схватил упаковку, расплатился и выскочил к поджидавшему его такси. По приезде на курорт неожиданно выяснилось, что он забыл на диване в своей квартире пакет с бельем, и нужно было срочно восстановить утраченное. Он вовсе не собирался никому демонстрировать этот шедевр дизайнерской мысли.
– А трусов с зайчиками из “Плейбоя” у тебя нет? – продолжала веселиться она. – Тоже, наверное, очень живенько…
Он решил, что с него хватит.
Ему очень ловко удалось схватить ее под коленки, так что она оказалась висящей у него через плечо головой вниз, и он долго и с удовольствием объяснял ей, что расцветка его трусов не имеет основополагающего значения.
Об этом думать нельзя. Нельзя. По крайней мере до ночи.
А может, удастся днем?..
– …давно не собирались вместе.
– Для того чтобы собрались, бабушке пришлось умереть, только и всего. – Это красотка Света, нарядившаяся по утреннему времени в короткий топик, который кончался сразу под грудью, и юбку, состоявшую из одних разрезов.
– Бабуля прожила веселую жизнь, – жизнерадостно сказал Владик, – и умерла вовремя, никому никаких хлопот не доставила. В параличе не валялась, маразмом не страдала. Молодец. Железная тетка.
– Владик! – сказала тетя Александра нежно. – Ты не должен так говорить о сестре своей матери. Это неуважительно.
– Сестра моей матери меня уже никогда не услышит, – сказал Владик радостно, – прости, Настюха. Я, правда, бабку не так любил, как ты, но все же она молодец.
Утром тетя Александра выглядела еще более бледной и еще более одутловатой, как и ее дочь. Почему-то на этот раз они были в разных нарядах. На матери был роскошный лиловый халат с неземными цветами и птицами, а на дочери вытянутый спортивный костюмчик с полинявшей мышиной мордой на животе.
– Кто будет овсянку? – громко вопросила Нина Павловна, внося на вытянутых руках пузатую кастрюлю. – Сережа, освободи мне место!
– Муся, ты когда ехала, не обратила внимание, магазин на углу открыт?
– Я ехала в восемь, Юлия Витальевна, а он с девяти.
– Настя, зачем тебе домработница в восемь часов утра? – с недоумением спросила тетя Александра. – Теперь, когда нет Агриппины?
– Я одна не справлюсь, тетя.
– Она просто сошла с ума, когда оставила этот дом тебе, – проворчала тетя Александра как бы себе под нос, но так, чтобы все слышали. Впрочем, кажется, ее на самом деле слушал только один Кирилл. – Разве может девчонка уследить за домом?!
– Мама, Насте уже тридцать. Она вовсе не девчонка. – Это Соня. Голос равнодушный, лицо бледное, как кислая сметана, под глазами мешки.
Что такое? Она защищает Настю или, наоборот, говорит ей явную гадость?
– Ну конечно, девчонка! Даже ты еще девчонка, а тебе тридцать пять!
Словно молния сверкнула, по лицу Сони пробежала судорога, и все вернулось на место – бледное озеро кислой сметаны.
– Тетя, – вступила Настя, – мне еще только будет двадцать девять. А Соне всего тридцать три.
– На следующий год тридцать четыре, – сказала Соня безразлично.
– А мне через восемь лет – сорок, – объявил Кирилл. Все вдруг уставились на него, как будто он сказал какую-то непристойность.
– Вы тут совсем ни при чем, – отрезала тетя Александра, а Нина Павловна сунула ему под нос миску с овсянкой.
– Попробуйте! – предложила она весело, и Кирилл моргнул. – Моя овсянка – самая лучшая в мире.
– Нина, зачем ты хвастаешься? – строго одернула ее тетя Александра. – Меня, например, от твоей овсянки всегда пучит.
– Пучит? – переспросил Кирилл.
– Кофе налить? – вмешалась Настя. – Мой кофе тоже самый лучший в мире.
– В твоем кофе нужно топить преступников и убийц, – сказал Кирилл, глядя в ее веселые зеленые глаза, – высшая мера наказания.
– Не хочешь, не пей.
– Хочу.
– Тогда пей и молчи.
– Как трогательно! – протянула Света и качнула туго упакованным в топик бюстом. – Ну просто кино.
– Ты завидуешь, Светка, – сказал Владик, – у ребят все хорошо, а ты комплексуешь. Как все стервы.
– Владик, прекрати, – велела Нина Павловна.
– Это некрасиво, – подтвердила тетя Александра. – Хотя я думаю, что Владик хотел сказать, что Света всегда одета так… вызывающе. У молодых женщин сейчас начисто отсутствует достоинство. Одни совершенно открыто живут с любовниками, другие одеваются как кокотки.
– Лучше одеваться, как кокотка, чем как Соня, – сказала Света. – Влад, у тебя есть сигареты? Я вчера целую пачку высадила.
– Есть, солнышко. “Мальборо” подходит? Тетя Александра заволновалась:
– Света, я требую, чтобы ты разговаривала со мной уважительно! Нина, скажи своей дочери, чтобы она придержала язык! Соня всегда одевается скромно, и тебе, Света, надо бы быть поскромнее. Да еще сигареты! Ты что? Лодочник?! Соня, где моя чашка? Налей мне молока. Только разбавь водой, цельное молоко очень вредно. Света, не смей курить в моем присутствии! Меня стошнит.
– Может, принести тазик? – предложил Кирилл и, получив пинок в лодыжку, долго соображал, от кого – Настя была далеко. С ним рядом сидела Нина Павловна и – чуть в отдалении – Настин отец.
– Я сегодня готовлю обед, – объявила Настина мать торопливо, – продукты мы привезли, только хлеба нужно купить.
– Я могу сходить, – предложил Сергей, до этого пребывавший в загадочном молчании.
– Хорошо бы скамейку починить, – подхватила Настя, косясь на тетю Александру, которая хватала ртом воздух и щипала на груди халат, словно он ее душил, – ту, которую дед сделал. Она все перекосилась.
– Еще бы она не перекосилась! – фыркнула Света. – Сколько ей лет? Сто? Ее не чинить, а сжечь надо.
– Жечь ее я не стану, – твердо сказала Настя, – Кирилл, почините с отцом скамейку.
– Я хочу посмотреть свои картины, – объявил Владик и как ни в чем не бывало закурил прямо под носом у своей мамаши, которую тошнило от запаха табака. Мамаша не сказала ни слова. – Настюха, ты не знаешь, там есть хоть что-то стоящее?
– Не знаю, Влад. Все картины в гостиной и в кабинете. Можешь смотреть сколько хочешь.
– А забрать?
– И забрать, конечно, – сказала Настя с Некоторым недоумением, – это же твои картины.
Они все обращались к Насте, как будто именно она завещала им картины и машины. Они спрашивали у нее разрешения и даже когда не спрашивали, все время как бы оглядывались на нее. От того, что она была центром семьи, или от того, что она была ближе всех к бабушке?
– Надо же, как люди весело жили! – продолжал Владик. – Картины собирали, скамейки сколачивали, бриллианты покупали. А мы? С работы на работу, с работы на работу, и все.
– Весело, да, – согласился Дмитрий Павлович, – отца после войны посадили, а он, между прочим, генерал инженерных войск был. Сорока еще не исполнилось. Он пять лет просидел, вернулся инвалидом и через два года умер. Не жизнь, а рай.
– Я, между прочим, думаю, – сказал Владик, доверительно понизив голос, – что это бабуля его отравила.
Кирилл быстро посмотрел на него. Нина Павловна со стуком поставила на блюдце свою чашку. Тетя Александра перестала закатывать глаза, а Сергей выпустил Мусину руку, которую пожимал под столом.
– Ты что? – спросила Настя напряженным голосом. – Спятил?
Владик ни на секунду не утратил своей безмятежной вальяжности, продолжал мечтательно курить и щуриться на дым, как и полагается после летнего завтрака на террасе.
– А что? – спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь. – У нее же был этот, как его? Ну на всех фотографиях они вместе. Мам, как его звали?
– Владик, я не понимаю…
– Ну конечно, ты понимаешь. Ну этот Яков, который вместе с дедом воевал, а потом его дед в Ленинград привез. У бабули был с ним роман, и она деда спровадила в тюрьму, а сама осталась с Яковом. А?
– Влад, ты несешь что-то непотребное, – отрезала Нина Павловна, странно взволновавшись. – Что за чушь? Откуда ты ее взял? Тетя, это вы ему рассказали?