– Я?! – вскрикнула тетя Александра, как вчера в георгинах. – Я?!
– Мама вышла за папу в сорок шестом году, ей было девятнадцать лет, – продолжала Нина Павловна, – в сорок седьмом родилась я, а в сорок девятом Дима. Под Новый год папу арестовали, Диме было три месяца. А Якова Иосифовича посадили еще раньше. Какой роман? О чем ты говоришь? Мама потом много лет помогала его семье. У него жена была и дочь. По-моему, чуть постарше меня.
– Галочка, – изрекла тетя Александра, – отлично ее помню.
– Да, – сказала тетя Нина, – Галина. Господи, да его внучка, Галина дочь, здесь много лет подряд жила летом. Ты что, ее не помнишь?
– Смутно, – признался Владик.
– Тогда романы были не в моде, Владик, – сказал Настин отец, – тогда все строили коммунизм и мечтали, чтобы однажды ночью никого не забрали.
– А я все-таки думаю, что бабуля постаралась, – сказал Владик добродушно. – Дед был намного старше, а Яков – красавец. И вообще, вы же ничего помнить не можете! Сколько вам было лет, тетя Нина, дядя Дима? Может, эту Галочку, дочь Якова, бабуля и родила? Тогда все сходится – и что она за ней ухаживала, и что они здесь жили, и что она потом своего ребенка бабуле пристроила!
– Она не пристраивала. Они потом переехали, и все. Я даже не помню, как ее звали, ту девочку, – отрезала Нина Павловна, – черт тебя побери, Владик. Ты все время говоришь какие-то гадости. Как это у тебя получается?!
– Нина, – вмешалась Настина мать, – ты с обедом мне поможешь? А то я буду возиться до вечера.
Заморю всех голодом.
– Ты можешь, – ответила Нина Павловна. Щеки у нее горели нездоровым румянцем.
Настя смотрела в сторону, Света ухмылялась, Муся бесшумно убирала со стола. Сергей делал вид, что читает газету, а на самом деле смотрел, как двигаются над посудой загорелые Мусины руки. Он единственный, кто не принимал в дискуссии никакого участия.
– Пойду смотреть свое наследство, – сказал Владик и потянулся длинным загорелым шикарным телом. По всем законам природы, подумал Кирилл, он должен быть братом грудастой Светы, а вовсе не бледной Сони. А Сергей как раз составил бы отличную пару с Соней.
И все получилось наоборот.
– А я отдала ожерелье в мастерскую, – неожиданно сказала Соня в пространство, – чтобы узнать, сколько оно стоит.
Кирилл замер.
– Ты собираешься его продать, Сонечка? – спросил Настин отец после некоторого молчания.
– Да, – ответила Соня, и кислая сметана стала еще кислее. – Все равно я не стану его носить.
Все смотрели на нее и молчали, а она меланхолично стряхивала с вытянутых на коленях штанов прилипшие лохмотья шерсти.
– Да, – повторила Соня и перестала возить рукой по штанам, – я его продам. Если оно чего-то стоит, конечно.
Кирилл вытащил из-за сарая довольно новую доску, осмотрел ее со всех сторон и потащил к ветхой лавочке, стоявшей в глубине сиреневых кустов. Солнце палило, залив лаково блестел за деревьями.
Кириллу нужно было подумать, и он ушел от многочисленных Настиных родственников в сирень, где никто не мог ему помешать.
Тетя Александра. То ли просто полоумная, то ли, наоборот, очень себе на уме, играет в какую-то игру и делает это довольно ловко. Семья абсолютно уверена в том, что она идиотка, и старается не обращать на нее никакого внимания.
Ее сын и дочь – невозможно поверить, что они брат и сестра.
Владик. Сытый, гладкий, очень довольный собой охламон, на вид вполне безобидный, как все молодые люди его типа. Иметь с ним никаких дел нельзя, кинет при первой возможности и будет очень удивляться и добродушно негодовать, если с него станут что-то спрашивать. Бабкины картины он моментально продаст за бесценок и купит себе что-нибудь бессмысленное – например, мобильный телефон. Нужно спросить у Насти, где он работает, если работает. Впрочем, вполне возможно, что его содержат мать и сестра. И еще надо узнать, на чем и в котором часу он приехал. Его приезд не давал Кириллу покоя.
Соня. В тридцать три года выглядит на сорок, ни на шаг не отходит от матери, терпит все ее выкрутасы, носит кримпленовые платья и турецкие спортивные костюмы, которые, даже новые, годятся только для того, чтобы понаделать из них тряпок для мытья пола. Ее брат даже не видел картин, которые ему оставила бабушка, – по крайней мере так говорит – а она успела забрать свое ожерелье и уже отдала его ювелиру.
Какому ювелиру? Откуда у Сони может быть ювелир, который возьмется оценивать старинную вещь? Где она его взяла? Кто ей посоветовал? Почему ее мать так настойчиво убеждала Кирилла, что дочь не нуждается ни в каких бриллиантах? Вполне возможно, что в бриллиантах она и не нуждается, зато туфли и джинсы ей бы точно не помешали. Почему она так спешит с оценкой этого ожерелья? Ни секунды больше не может прожить без денег?
Нина Павловна. Стремительна, неудержима и очень уверена в себе. Окружающих в грош не ставит. Сына не замечает, а дочери как будто немного опасается. С Настиной матерью разговаривает несколько свысока, как будто та убогая дурочка. Настю поучает, ее отца поглаживает по лысине с пренебрежительной нежностью. На предположения Владика, что бабушка отравила деда, по-настоящему отреагировала только она – рассердилась и вознегодовала. Или она действительно знает больше других и боится, что это станет известно, или просто – как это называется? – дорожит фамильной честью. Тетю Александру терпеть не может.
Сергей. Ничего интересного, кроме того, что он влюблен в Мусю. Любопытно, сколько времени это продолжается? Бабушка написала в дневнике, что ее “беспокоит Сергей”. Почему? Из-за Муси? Или еще из-за чего-то?
Света. Совсем ничего интересного. Куча диких женских комплексов на многометровых ногах и с шикарным бюстом.
Юлия Витальевна, Настина мать. Полная загадка. Молчаливая, неприветливая, очень сдержанная. С сестрой мужа явно не ладит, тем не менее кинулась ей на выручку, когда Владик стал излагать свои теории. С Настей нежна. Кирилл только что слышал, как они хохотали на кухне, убирая посуду. С мужем ровна и доброжелательна. Аристократка или просто ее никто и ничто не интересует, кроме ее драгоценной дочери?
Впрочем, ее драгоценная дочь Кирилла Костромина тоже очень интересует.
Он ухмыльнулся идиотской ухмылкой.
Почему, черт побери, он должен думать о каких-то дурацких родственниках? Вчера никаких таких родственников не было в его жизни, и он не желает о них думать. Он хочет вспоминать, как все было ночью, и планировать, как все повторится опять. И будет повторяться всю неделю, а потом начнется снова в крохотном отеле в центре Дублина, где все время дует холодный ветер с океана и накрапывает дождь, и никогда не бывает больше семнадцати градусов. Да, и еще автобус называется не “бас”, а “бус”.
Он засмеялся и вытер пот со лба. И снова принялся пилить. Мелкие опилки желтым дождиком сыпались на довоенные ботинки, которые он тоже нашел в сарае, пожалев свои, купленные перед самым отъездом.
Она сильная личность, эта Настя Сотникова. Вся семья крутится вокруг нее. Она справляется с родственниками, даже когда они начинают выходить из-под контроля. Они слушаются ее, даже когда думают, что не слушаются, и именно она не дает мелким склокам перерасти в скандал и кровопролитие.
И это именно она обнаружила, что бабушка уронила в воду совсем не тот фен. И именно она решила провести расследование. И она собрала всех своих родных вместе, чтобы определить, кто из них убийца.
Ему внезапно стало так жарко, что пот залил глаза. Он выпрямился и вытер лицо собственной майкой, которую повесил на куст старой сирени.
Нет. Стоп.
Она все затеяла сама. Она не может быть замешана.
Или может?
По всем детективным правилам он не должен был никого исключать. А Настю?
Он снова стал ожесточенно пилить, доска прощально хрустнула и отвалилась. Он выдрал из скамейки трухлявую перекладину с гнилыми зубами ржавых гвоздей и швырнул ее в траву, И стал прилаживать новую.
А Настя?
Она-то как раз получила больше всех – ни в какие сумасшедшие Сонины бриллианты он не верил. Из коммуналки на Владимирском проспекте она одним махом угодила в Петергоф, в островерхий дом, где трудно сосчитать количество комнат.
Тогда зачем вся пикантная затея с расследованием? Никто, кроме нее, не знал, что смерть бабки – не простая случайность, никто и ни в чем не стал бы ее подозревать.
Или кто-то знал и подозревал?
В дневнике было написано: “Меня беспокоят Настя, Сергей и Людочка”. Настя сказала, что бабушка беспокоилась из-за Киры, но это Настя так сказала.
Кирилл вогнал последний гвоздь в твердое дерево и перевел дыхание.
Нужно спокойно подумать. Он закурил.
Он умел наблюдать и слушать и знал кое-что, из чего следовало, чти Настя ни при чем. Только вот достаточно ли этого?
Затрещали кусты, как будто ломился кабан, раздался удивленный присвист и снова треск.
Даже не оборачиваясь, Кирилл Костромин знал совершенно точно, что навестить его за работой пришел знаток Ближнего Востока.
– Вот это да! – сказал Сергей. – Пока мы там трепались, вы уже все сделали!
Он подошел и присел на обновленную лавочку рядом с Кириллом.
– Где это вы так научились скамейки ремонтировать?
Не отвечая, Кирилл дотянулся до своей майки и набросил ее на плечи.
– По-хорошему бы надо еще столбы поменять, – сказал он тоном деревенского плотника, – вы не знаете, здесь есть какое-нибудь не слишком гнилое бревно?
– Понятия не имею, – ответил Сергей удивленно, как будто Кирилл спрашивал его, не зарыт ли где-нибудь в саду самогонный аппарат. Кирилл вздохнул.
– А у кого спросить?
– У Насти, наверное. Или у дяди Димы. Настя тут все знает, а дядя Дима каждой весной в саду копается, чистит, листья сгребает. Бабушка не любит никаких грядок. Не любила то есть. Она любила, чтобы был простор, трава, старые деревья. Весной чтобы сирень цвела, летом пионы, а осенью астры. Зося Вацлавна тоже в саду часто копалась, а я – нет. Я больше по книгам.