– Настя.
Она замолчала на полуслове и уставилась на него.
– Пошли, – велел он и потянул ее к лестнице, – мне нужно поговорить с Соней. Давай-давай. Пошли.
– Слушай, – засмеялась она, – я понимаю, почему твой бизнес процветает. Отвязаться от тебя невозможно.
– Ты очень красивая, – шепнул он, когда они поднялись по лестнице и оказались как бы над эпицентром тайфуна, – я не ожидал, что ты окажешься такой красивой.
– Это что? – спросила она подозрительно. – Комплимент?
На ней было узкое нежно-зеленое платье до пола. Кирилл ничего не понимал в женских платьях, но это было самое выдающееся из всех, что он когда-нибудь видел. И жемчуг на стройной шее был на удивление кстати, и волосы подняты вверх и заколоты как-то необыкновенно, и глаза были как у лесной колдуньи – огромные, зеленые, страшные.
– Что мне делать? – спросил Кирилл жалобно. – Как жить?
Она засмеялась и поцеловала его.
– Хорошо, что я еще губы не накрасила. И не приставай ко мне, я и так нервничаю! – Она стряхнула его руку со своей голой спины и открыла дверь. – Соня, Кирилл приехал! Я его привела. Девочки, здесь все одеты?
– Она меня привела! – пробормотал Кирилл и шагнул в Настину комнату.
Окна были распахнуты, и ветер шевелил лимонные шторы, и везде были цветы, даже на полу за диваном стояла пузатая ваза. На кровати под цветастым пологом валялись какие-то коробки, ленты, свертки в бантах и сверкающей подарочной бумаге. Две незнакомые девицы щебетали у туалетного столика, на котором среди флаконов и тюбиков почему-то оказались туфли – солнце переливалось в пряжках.
Соня неподвижно стояла перед зеркалом и обернулась, когда он вошел.
– Кирилл!
Девицы замолчали. Взметнулись белоснежные пышные юбки, пролетел шлейф, открывая остроносые туфли и белые чулки, задрожал локон, искусно выложенный парикмахером вдоль длинной шеи, и Соня кинулась к нему, и обняла, и прижалась щекой к его майке.
– Как хорошо, что ты приехал!
– Конечно, приехал. Еще бы я не приехал!
– Я же тебе говорила, не надо ее расстраивать, – сказала Настя позади него и шмыгнула носом, – но тебя разве остановишь!
– Сонечка, я привез тебе цветы, – быстро проговорил Кирилл, – я тебя поздравляю. Я так… рад за тебя!
Он оглянулся на Настю, но она не стала ему помогать.
– И я рада, – сказала Соня, оторвалась от него и посмотрела ему в лицо.
Глаза у нее сияли, зубы блестели, кожа была розовой и свежей. Шея у нее неожиданно оказалась длинной, и талия нашлась, и грудь в вырезе белого платья.
– Я хотел тебе сказать… – начал он, снова оглянулся на Настю и замолчал.
– Мы пойдем вниз! – объявила догадливая Настя, – девчонки, пойдемте вниз. Кирилл, нам уезжать скоро, ты не забыл? Ты же еще без костюма!
– Зато мне не надо делать макияж, – пробормотал он.
Ему хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Девицы проследовали к выходу, и у самой двери он поймал Настю за хвост платья и втянул обратно.
– Ты что?
Он вздохнул и захлопнул дверь.
– Я хочу кое-что тебе подарить, – быстро сказал он Соне и полез в портфель, – прямо сейчас, пока ты еще не вышла замуж.
Соня переглянулась с Настей, и Настя переступила ногами и вытянула шею, чтобы посмотреть, что он собирается дарить. Даже по ее носу было видно, как ей любопытно.
Он выудил из портфеля квадратную плоскую коробку. Очень простую бархатную коробку.
– Вот, – сказал он и сунул коробку Соне в руки, – это тебе. Может, ты наденешь?
Соня еще раз взглянула на Настю, потом на Кирилла и осторожно и неумело открыла крышку.
– Господи, – прошептала Настя, – ты ненормальный.
Двадцать один сапфир, двадцать один бриллиант, старая голландская работа. Середина девятнадцатого века, если он правильно запомнил.
«Все, все, – дружелюбно прокаркал Франц Иосифович, когда он забирал ожерелье, – все почистили, все привели в порядок. Барышня будет рада. Такая милая, такая несчастная барышня. Свадьба, да. Теперь это счастливая барышня. Верно, Михаил Эрастович?»
– Кирилл, – не отрывая взгляда от ожерелья, едва выговорила Соня, – откуда оно… у тебя?
– Я его купил, – ответил Кирилл, – у двух стариков-ювелиров. Они пьют кофе, когда стреляет пушка. Знаешь таких?
– Как – купил?
– Так. Купил.
Чья-то слезища капнула на синий бархат, Кирилл не разобрал чья, Настина или Сонина.
Они обе молчали, и он решил, что нужно спасать положение.
– Я хочу, чтобы оно было у тебя. Соня. Ты его заслужила. Черт возьми, ты заслужила все на свете! Только не рыдай, а то вся красота пропадет зря. И не отказывайся. Я не возьму.
– Кирилл, это невозможно, – простонала Соня и подняла на него глаза.
– Возможно.
– Это же очень дорого! Он усмехнулся.
– Я не разорился и не впал в нищету из-за твоего ожерелья. Мои сотрудники получат зарплату вовремя.
Я хотел поменять машину, а теперь подожду. Только и всего.
– Так не бывает, – прошептала Соня и задрала голову вверх, чтобы слезы не полились по щекам.
– Сегодня такой день, – промолвила Настя и вытерла глаза о рукав Кирилловой майки, слегка размазав тушь, – когда все бывает. Повернись, я застегну.
Народу в Благовещенской церкви было много, и Кирилл, стоя за спиной у Гриши, все время оглядывался на Настю, как будто боялся ее потерять. Она улыбалась ему дрожащей счастливой улыбкой и грозила пальцем, чтобы он не отвлекался.
Служба подходила к концу, и, наконец, надели кольца, и Соня, вцепившись в Гришину руку, повернулась лицом к родным.
На бледной груди, по выступающим ключицам переливалось, искрилось и горело ожерелье работы старого голландского мастера Густава ван Гаттена дю Валенгштока, большого знатока настоящих драгоценностей.