Теперь Остров был очень близко. И с каждым днем он становился все выше над линией горизонта, и каждое утро, когда восходящее солнце освещало его восточный берег, его известковые крепостные стены переливались разнообразными красками с первыми лучами — бледно-розовый цвет, потом ошеломляюще красный, который незаметно переходил в золотистый, и, наконец, когда солнце полностью поднималось, возникало великолепие абсолютной белизны, белизны, которая звенела по воде, как отзвук гигантских тарелок и возвышение незатухающей мелодии.
В порту Нуминора Леди ожидала его в доме, известном как Семь Стен. Снова иерархиня Талинот Эсулда провела Валентайна к ней в Эмеральдскую комнату; снова он увидел ее стоящей между двумя напольными вазами с танигалиями, улыбающуюся, с протянутыми к нему руками.
Но поразительные и пугающие перемены произошли с ней, заметил он, с того раза, меньше года назад, когда они встречались в этой комнате.
В ее темных волосах теперь пробивались седые пряди, теплый блеск глаз стал печальным и почти холодным, время совершило набег даже на ее королевскую манеру держаться: она стояла сгорбившись склонив голову. Она казалась ему когда-то богиней, теперь она казалась богиней, которая постепенно превращается в старуху, простую смертную.
Они обнялись. Казалось, она стала такой легкой, что случайный порыв ветра мог унесли ее прочь. Они вместе пили охлажденное золотистое вино, и он рассказывал ей о своих скитаниях в Пиурифаине, о путешествии в Сувраель, о встрече с Доминином Баржазидом и том удовлетворении, которое он испытал, видя, как его прежний враг вновь вернулся на путь истинной преданности.
— А Король Снов? — спросила она.— Он был приветлив?
— В высшей степени. Между нами было так много тепла, что я просто поразился.
— Баржазиды редко бывают любезными. Характер их жизни на этой земле и ужасная ответственность препятствуют этому. Но они не чудовища, как о них обычно думают. Этот Минакс — жестокий человек… я чувствую это в его душе, когда наши мысли встречаются, что бывает не часто, но он сильный и активный человек.
— Он видит будущее мрачным, но он обещал свою полную поддержку всему, что мы должны сделать. В этот момент он наполняет мир своими действенными посланиями с целью остановить безумие.
— Я об этом знаю,— сказала Леди.— Прошедшие недели я чувствовала его силу, текущую из Сувраеля, как никогда прежде. Он испустил мощное усилие, как и я, в своей более спокойной манере. Но этого будет недостаточно. Мир сошел с ума Валентайн. Восходит звезда наших врагов, а наша звезда слабеет, голод и страх правят теперь миром, а не Понтифик и Коронованный. Ты знаешь это, ты чувствуешь, как безумие давит на тебя, охватывает тебя, угрожает смести все прочь.
— Тогда мы потерпим неудачу, мама? Ты это хочешь сказать? Ты — источник надежды и утешения!
Искорка прежнего стального характера мелькнула в ее глазах.
— Я ничего не сказала о неудаче. Я только напомнила, что Король Снов и Леди Острова сами не в состоянии сдержать поток умопомешательства.
— Есть еще третья Сила, мама. Или ты думаешь, я не способен вести эту войну?
— Ты способен на все, чего захочешь добиться, Валентайн. Но даже трех Сил недостаточно. Хромое правительство не может выстоять в кризисе, который поражает нас теперь.
— Хромое?
— Оно стоит на трех ногах. Их должно быть четыре. Настало время старому Тиверасу уснуть.
— Мама…
— Сколько ты можешь уклоняться от своей обязанности?
— Я ни от чего не уклоняюсь, мама! Но если я закупорю себя в Лабиринте, какой цели я достигну!
— Ты думаешь, что Понтифик бесполезен. Какой странный взгляд на наше содружество должен быть у тебя, если ты так думаешь.
— Я понимаю ценность Понтифика.
— Все же ты правил без него все время своего царствования.
— Не моя вина, что Тиверас был дряхлым, когда я взошел на трон. Что мне было делать, идти дальше в Лабиринт немедленно после того, как стал Коронованным? У меня не было Понтифика, потому что мне его не дали. И еще не пришло мое время занять место Тивераса. У меня была более ощутимая работа. И до сих пор есть.
— Ты задолжал Маджипуре Понтифика, Валентайн.
— Еще не время. Еще не время.
— Сколько ты будешь это говорить?
— Я должен оставаться на виду. Я намерен установить связь с Данипиурой, мама, и вовлечь ее в союз со мной против Фараатаа, нашего врага, который погубит весь мир ради того, чтобы вернуть его своему народу. Если я буду в Лабиринте, как я смогу…
— Ты хочешь сказать, что поедешь в Пиурифаину во второй раз?
— Второй мой визит может оказаться удачнее. Все равно, мне кажется необходимым провести переговоры с метаморфами. Данипиура должна понять, что я не такой, как короли прошлого, что я признаю новые истины. Мы не можем больше подавлять метаморфов в душе Маджипуры, но должны признать их и принять в нашу среду, объединиться с ними.
— И это может быть сделано только, пока ты Коронованный?
— Я в этом убежден, мама.
— Проверь тогда снова свои убеждения,— сказала Леди непреклонным голосом.— Если это действительно убеждения, а не всего лишь отвращение к Лабиринту.
— Я ненавижу Лабиринт и не делаю из этого секрета. Но я отправлюсь туда, если не с радостью, то из чувства долга, когда придет время. Я говорю, что время еще не пришло. Возможно, оно близко, но еще не здесь.
— Тогда пусть оно не запаздывает с приходом. Даст, наконец, уснуть Тиверасу, Валентайн. И пусть это будет скорее.
"Это была маленькая победа,— подумал Фараатаа,— но вполне достойная смакования, этот вызов на встречу с Данипиурой". Так много лет в изгнании, жалко слоняющийся по джунглям. Так много лет он подвергался насмешкам, когда о нем вспоминали; и теперь Данипиура пригласила его с величайшей дипломатической учтивостью посетить ее в Доме Собраний в Илиривойне.
Сначала он намеревался отклонить ее приглашение и надменно сказать ей, чтобы она пришла к нему в Нью-Велализьер. В конечном счете она была всего лишь племенным функционером, чье звание не имело доссыльного происхождения, а он по шумному одобрению масс стал Наследным Принцем и Королем Который Есть, он ежедневно вел беседы с водяными королями и вызывал преданность гораздо более сильную, чем та, которой могла похвастать Данипиура.
Но потом он передумал: "Насколько более эффективно было бы войти во главе своего многотысячного войска в Илиривойн, и пусть Данипиура и все ее лакеи видят, какая у него сила! Пусть будет так",— решил он. Он согласился ехать в Илиривойн.
Столица на своем новом месте имела сырой, незавершенный вид. Они, как обычно, выбрали для нее открытое место в лесу недалеко от реки. Улицами были едва различимые тропы, сплетенные из прутьев, дома почти не имели украшений, их крыши, казалось, были сплетены наспех, а площадь перед Домом Собраний была только частично расчищена, и повсюду вились и переплетались стебли лозы. Только Дом Собраний напоминал о прежнем Илиривойне. Это была традиция, они перенесли здание со старого места и восстановили его в центре города, где оно доминировало над всем: высотой в три этажа, каркас из тусклых бревен баникопа, фасад из полированных досок красного дерева. Среда грубых хижин пиуриваров Илиривойны Дом Собрания казался дворцом. "Когда мы пересечем море и восстановим Велализьер,— подумал Фараатаа,— мы построим настоящий дворец из мрамора и сланца, который станет новым чудом света, и мы украсим его прекрасными предметами, которые возьмем в Замке лорда Валентайна как трофеи. И пусть тогда Данипиура унижается передо мной!"
Но пока он был намерен соблюсти протокол. Он предстал перед Домом Собраний и переменился в Пяти формах Почтения: Ветер, Пески, Лезвие, Поток, Пламя. Он удерживался в Пятой форме, пока не появилась Данипиура. В какой-то миг показалось, что она была поражена размерами войска, которое сопровождало его в столицу: оно заполнило площадь и простиралось за границы города. Но она быстро овладела собой и приветствовала их Тремя Формами Приема: Звезда, Спутник, Комета. При этой последней Фараатаа вернулся в свою собственную форму и проследовал за ней в здание. Никогда еще он не был в Доме Собраний.
Данипиура была холодна, недоступна, властна. Фараатаа почувствовал некоторое, совсем незаметное, благоговение, все-таки она была в своей должности на протяжении всей его жизни, но он быстро справился с ним. Ее высокий стиль, ее превосходное самообладание, как ему было известно, только оружие защиты.
Она предложила ему обед из калимботов и гумбы, слабое лавандовое вино, на которое он посмотрел без удовольствия. Вино не было тем напитком, которое употребляли пиуривары в древние времена. Он не стал его пить и даже не поднял кубок в знак приветствия, что не осталось незамеченным.
Когда с формальностями было покончено, Данипиура сказала ему резко:
— Я люблю Неизменчивых не более твоего Фараатаа, но то, чего добиваешься ты, недостижимо.
— И чего же я добиваюсь?
— Очистить от них мир.
— Ты думаешь, что это недостижимо? — сказал он с оттенком легкого любопытства в голосе.— Почему?
— Их двадцать миллиардов. Куда им идти?
— Разве нет других миров во Вселенной? Они пришли от туда, пусть возвращаются.
Она притронулась кончиками пальцев к подбородку — отрицательный жест, показывающий несерьезное и пренебрежительное отношение к его словам. Фараатаа сдержал свое раздражение.
— Когда они пришли,— сказала Данипиура,— их было всего лишь несколько. Теперь их много, и в наши дни движение между Маджипурой и другими мирами небольшое. Ты понимаешь, сколько потребуется времени, чтобы перевезти с этой планеты двадцать миллиардов жителей? Если корабль будет улетать каждый час, унося десять тысяч человек, мы никогда не избавимся от них, поскольку они будут размножаться быстрее, чем мы сможем загрузить корабли.
— Тогда пусть остаются здесь, и мы будем продолжать вести войну против них. Они перебьют друг друга из-за пищи, и, спустя некоторое время, у них не будет еды, а те, кто останется, умрут от голода, и их города превратятся в призраки. И мы покончим с ними навсегда.