— Ты живой?
— Живой, живой…
Рубан отступил еще на несколько шагов. Связь с Ли прервалась; естественно, сквозь такой фон не докричишься.
Исчезла и Серебряная Чайка.
Рубан отчетливо понимал, что произошло. Паттег прошел мимо «сегментов» — его _пропустили_. А интраскоп, такую же массу, но неживое — нет.
Пропустили не лично Паттега. Живое. Умеют различать биологическое и технологическое… Далеко в космосе, в кораблях, живое было приманкой — не случайно ракеты били по жилым отсекам. Модуль не обстрелян — наверное, слишком мелкая и тихоходная цель, на еще плывет в общем-то мимо… Стоит ли тратить ракету, если настоящая Цель — совсем недалеко?
Живое на обшивке — это не опасность. А вот неизвестный груз, технологическое — тревога…
Наша техника не умеет это различать. Земные компьютеры запрограммированы иначе. И следовательно — здесь знания, открытия и _умение_, необходимые людям… Их надо сохранить любой ценой!
— Паттег! — закричал Рубан смутной тени, удаляющейся за голубой завесой. — Остановись!
Паттег ковылял все дальше по броне головного отсека.
— Паттег! — крикнул Рубан еще раз, уже не надеясь, что его услышат.
Но патрульный услышал и отозвался, чуть замедлив шаг:
— Чего ты кричишь? Потом поговорим. Лети к модулю.
Неуклюжий ящик интраскопа медленно уплывал в пространство. Голубое сияние окутывало его, и казалось, что прибор истаивает, с каждым мгновением становится все меньше.
— Володя, — Рубан еще раз попытался убедить, понимая, что больше ничего сделать нельзя, шансов преодолеть голубую завесу попросту нет, — нужны серьезные исследования. Мы сейчас должны Его оставить. Уходи в космос. По тебе стрелять не будет. Уходи на ракетном поясе — а я тебя подберу. Или «Вайгач»…
— Вот он, люк, — через минуту заговорил Паттег, — сейчас поговорим…
Короткая вспышка — Паттег выжег замок лучевым копьем. Едва различимо вырисовывалась овальная чернота, и вот Володя, взмахнув рукой, скользнул вглубь.
Еще мгновение Рубан стоял перед голубой полупрозрачной завесой; потом отключил «прилипалы» и заскользил на ракетном поясе над самой обшивкой. Еще минута — и он забрался в модуль.
Колпак. Усилитель. Передатчик — на полную мощность. И — на весь эфир:
— Всем, кто слышит меня! Мы…
Продолжить он не успел: боль и тоска перегрузки прервали дыхание… все залилось багровым пульсирующим светом… Штурвал, курсограф, пульт, биошкаф, будто игроки, перебрасывали друг дружке тело пилота — и вдруг тяжесть и удары сменились невесомостью.
Исчезла голубая завеса.
Рядом с иллюминатором торчал нелепо вывернутый, перекошенный рычаг привода плазменного руля.
Раскаленный край дюзы еще светился.
А впереди…
В свете прожекторов модуля можно было различить на головном отсеке безобразный горб вспученной брони между пилонами носовых маневровиков.
Какое-то время Рубан молчал.
А затем в сознание одновременно вплыли радиоголос Ли и присутствие Серебряной Чайки.
Им обоим он сказал-пожаловался:
— Все погибло…
И впервые услышал отчетливый ответ Серебряной Чайки:
— Теперь нет преграды.
Три мысли промелькнули у Рубана одновременно: — ты все-таки существуешь объективно — преграда только для нас? — сможем ли мы разобраться в «сегментах»?
И тут же Олег воспринял три волны понимания-ответа: — мир един, только сложнее, чем вы можете понять — мы давно с вами — все потери восполнимы, кроме потери Разумного…
— Паттег, — подумал-спросил Рубан, — он погиб?
— Да.
— Что произошло? — билось в переговорнике, — что с Володей?
— Паттег погиб. Здесь взрыв… «Черный» больше не опасен. Подводи «Вайгач»…
Боль и пустота. Но еще и сознание некой перемены, произошедшей… в мире? В душе?
— Теперь люди узнают о вас? Вы раскроетесь?
— Многие знают. Но одни все равно идут напролом, а другие прежде думают…
— Почему? — спросил себя Рубан чуть позже, когда Серебряная Чайка закончила о Гончих и Сторожевых — о психотипах землян, — почему мы разные?
И продолжил, все больше и больше срываясь:
— Уничтожить — но победить? Умереть — уничтожая? Смерть — от неумения жить иначе? Неумение жить — смерть? Смерть — это знак неполноты нашего Разума? И когда мы станем настоящими — смерти не будет? А пока — вечный бой, вечное следование голосу крови?
Серебряная Чайка ответила… И — исчезла.
…Вырастал, приближаясь, конус фиолетового пламени. Ли подводил к мертвому кораблю «Вайгач». Шел по сходящейся спирали, осторожно, чтобы не опалить модуль факелом.
Остались минуты.
Остались минуты, чтобы решить: что сказать людям.
Эдик — Валентин
Что меня до сих пор трогает, так это наша внутренняя несоразмерность. Кто угодно давным-давно бы вымер, и может быть, даже имени на память грядущим ученым не оставил, а мы живы, мы ничего себе, мы даже что-то свершаем и на что-то надеемся. Вообще у меня такое подозрение, что наш народ настолько силен некоею тайной силой, что нормально двигаться может, только возложив вериги на плечи, набив карманы мусором потяжелее и напялив ботинки со свинцовыми подошвами. Вот тогда — все устойчиво, не шатко, не валко, а что скорость невелика, так это не беда: глядишь, на чуть-чуть от вериг (скажем, чиновничества) ослобонимся, и сразу же вскачь догоним передовые нации. Чтобы опять обверижиться и топать ни шатко, ни валко. Всю же историю так, ей-богу: даже варягов пригласили не от слабости, а от силы, наняли их, как нынче, бывает, две могучие державы нанимают горстку независимых посредников. Думаю, если _иго_ и вправду было, то потому лишь, что опять-таки верига понадобилась, укротиться немного, а может — и о душе подумать. Когда сила да свобода играют — разве тут до самоусовершенствования? Нет, нам самим Орда понадобилась, обойтись без нее не могли, и бог весть чего бы натворили, если бы не _вериги_ — а это потом уже, позабыв, где причина, а где следствие, заголосили про _иго_. Или вот сейчас: всем же понятно, что с чиновничьим багажом, благонакопленным за полвека с гаком, вскачь ну никак не рванешь, — а осторожненько стаскиваем, разгружаемся, когда уже совсем кислород перекрывается: чтобы не полететь слишком быстро. И так во всем, и в большом, и в малом; и просто поразительно, какие преграды, какие завалы преодолеваются; больше всего мне нравится, что иногда ухитряемся обгонять, не, догоняя… Чтобы потом топтаться на месте, и ждать, пока все остальные не только подтянутся, но и переплюнут. Только на моей памяти у нас в вычислительной технике это происходило трижды — если говорить о серьезных путях, о _принципиальных_ разработках, переворачивающих сложившуюся практику. Был и четвертый раз, но о нем, слава богу, широко не известно. Иначе мои шансы получить хоть какую-то компенсацию за пятилетнюю возню с этим психом испарились бы начисто. А все остальное, что мне удалось за эти годы из Эдика выжать, ни мои нервы, ни мои дипломатические усилия не окупает. А так я все-таки рассчитаюсь. Экспертная комиссия прошла благополучно, и уже начальная цена меня вполне устраивает. Но не надо забегать вперед: некогда не дели шкуру неубитого медведя. Может все сорвать и сам Эдик, хотя, мне кажется, у него теперь совсем другие заботы. Возможно, он и не знает об аукционе, тем более что они давно уже не событие, и кроме «Вечерки» да самих заинтересованных лиц, никто на них не реагирует. То ли было дело в начале девяностых, когда об этом писали все центральные газеты, а телевидение показывало дважды, прямой репортаж и потом _бриф_ в вечерней сводке! Вот тогда, кстати, я Эдика впервые и увидел. Не помню, уж по какому поводу сидел у телевизора — наверное, футбола ожидал, а тут как раз показывали открытие сильно молодежной и очень сильно шумной выставки. И вот среди тех, кто делал там шум и брызги, чуть ли не больше всех жестикулировал и явно набивался в любимцы публики, я узнал своего практиканта, полгода назад спроваженного с оценкой «хорошо» заканчивать диплом.
Не могу до сих пор оказать, что именно меня тогда задело. Не помню? Нет, скорее не формулируется так однозначно. Все понемногу. И то, что как-то не привык еще до тех пор видеть знакомых по телевидению. И то, что появился там тихоня-практикант, парень с несомненными способностями, но и с несомненными мухами в голове, совсем в непривычном виде и вел себя так, как прежде и подумать я никак не мог о нем. И то, что всем своим неокладным, длинным телом, широкими жестами паучьих рук, взглядом из-под путаницы светлых волос, мучительно напоминал кого-то, и сейчас только я начинаю догадываться, кого именно. И то, что его картинки — услужливая камера показала, — странно не соответствовали ни его облику, ни тому уровню, который прорезался в небрежно, легко выполненных заданиях, которые и обеспечили, вопреки «мнению» и даже настоянию и руководства, и соседей из шестой лаборатории, Эдику «четверку» по практике.
Все вместе, всего понемногу. Но будет явным преувеличением сказать, что я так уж решительно обратил на него внимание, прям-таки потерял сон и аппетит. Досмотрел с удовольствием игру на кубок, а назавтра вроде как и думать забыл, и не вспоминал добрые полгода, если не больше, до самой Штатовской компьютерной выставки в Сокольниках.
Что умеют штатники показать товар лицом, это да; а еще больше да, что таки есть что показать. Дело прошлое, скажу, что к тому времени моя «ЭРМИНИ» справлялась почти со всем, обещанным в рекламных проспектах Ай-Би-Эм, но чего это нам все стоило, и насколько она в работе была корявее, и говорить не хочется. И не было у меня никакой уверенности, что штатники показывают действительные возможности своего оборудования. Тем более это подозрение окрепло, когда я попытался переговорить с обслугой. Оказалось, что все они — специалисты по маркетингу, дизайну, рекламе, и владеют — правда, прилично, — только работой на персональных компах; что же касается выставочного оборудования, так ничего особого из них не выжмешь, и не потому, что очень стойкие, а потому, что ничего лишнего (с точки зрения компаний, поставивших оборудование), они и не знают. Возможно, ничего сильно нового и не было, а все-таки подозрительно и любопытно. Вот если бы взломать машину, получить листинг, прочесть матобеопечение, выписать начинку процессоров и расшифровать инфор