– Минуту назад он поднялся в свою комнату, – сказала она матери.
В этот момент Пласида Линеро увидела на полу конверт, но не подумала поднять его и узнала о содержании послания лишь позднее, когда кто-то в общей суматохе несчастья показал ей бумагу. Через дверь она видела братьев Викарио, бежавших к ее дому с обнаженными ножами.
Там, где она стояла, были видны только они, Пласида Линеро не видела сына, стремившегося к своей двери с другого угла площади. «Я подумала, что они хотят ворваться и убить его прямо в доме», – сказала она мне. Тогда она подбежала к двери и одним ударом захлопнула ее. Она уже задвигала засов, когда услышала крики Сантьяго Насара, услышала ужасающие удары в дверь, но женщина была уверена, что сын наверху и осыпает бранью братьев Викарио с балкона своей комнаты. Она поднялась, чтобы помочь ему в этом. Чтобы успеть вбежать в дом, Сантьяго Насару нужны были всего две секунды, но в этот миг дверь захлопнулась. Он успел еще несколько раз стукнуть в нее кулаком и тут же повернулся, чтобы встретить врагов лицом. «Увидев его перед собой, я испугался, – говорил мне Пабло Викарио, – он показался мне в два раза выше, чем был на самом деле». Сантьяго Насар поднял руку, чтобы предупредить первый удар Педро Викарио, который напал на него справа, выставив нож прямо перед собой.
– Сволочи! – прокричал Сантьяго Насар.
Нож прорезал ему ладонь правой руки и на всю длину вошел в бок. Все услышали вопль боли:
– А-а-а, мама!
Железной рукой забойщика скота Педро Викарио вырвал нож и нанес второй удар почти в то же место. «Самое удивительное, что нож вышел из тела чистым, – сказал Педро Викарио следователю. – Я нанес ему еще три удара – и ни капли крови». После третьего удара Сантьяго Насар, обхватив руками живот и издавая стон раненого теленка, изогнулся, пытаясь повернуться к братьям спиной. Пабло Викарио, державший кривой нож, находился слева от него, в этот момент он и нанес ему единственный удар в спину; сильная струя крови окрасила рубаху. «Она пахла, как он сам», – сказал мне Пабло Викарио. Трижды смертельно раненный, Сантьяго Насар повернулся вновь лицом к братьям и прижался спиной к материнской двери, не оказывая ни малейшего сопротивления, будто желая помочь Викарио, чтобы они на равных добивали его. «Он больше не кричал, – сказал Педро Викарио следователю. – Наоборот, мне показалось, что он смеется». Оба продолжали наносить поочередно быстрые удары, прижав Сантьяго Насара к двери и впав в оглушающее забытье, которое они встретили по ту сторону страха, и не слышали криков всего селения, потрясенного их преступлением. «Я чувствовал себя как человек, мчащийся на лошади», – заявил Пабло Викарио. Но вдруг оба очнулись, ибо выбились из сил, им казалось, что Сантьяго Насар никогда не упадет. «Дерьмо, братец! – сказал мне Пабло Викарио. – Ты даже представить себе не можешь, как трудно убить человека!» Наконец, пытаясь окончательно добить Сантьяго Насара, Педро Викарио нацелился ему в сердце, но он искал его почти под мышкой, там, где оно расположено у свиней. А Сантьяго Насар не падал потому, что братья поддерживали его, ударами своих ножей прижимая к двери. В отчаянии Пабло Викарио нанес страшнейший удар в живот, и кишки с громким треском вырвались наружу. Педро Викарио собирался сделать то же самое, но рука его дрогнула от ужаса, и он лишь мимоходом полоснул по бедру. Сантьяго Насар еще мгновение стоял, прислонившись к двери, потом увидел в свете солнца свои собственные внутренности – чистые и голубые – и упал на колени.
Громко зовя сына, Пласида Линеро обошла спальни и тут услышала другие крики – но не его, – она выглянула в окно, выходящее на площадь, и увидела, что братья Викарио бегут к церкви, преследуемые по пятам Джамилем Шайюмом с винтовкой для охоты на ягуаров и группой невооруженных арабов. Она решила, что опасность миновала. Затем она вышла на балкон спальни и увидела перед входом дома сына. Сантьяго Насар лежал лицом вниз, в пыли и пытался подняться из лужи собственной крови. Наконец он встал и, согнувшись, в полном шоке, поддерживая руками выпадающие внутренности, пошел. Он прошел более ста метров, чтобы полностью обойти дом и войти через кухонную дверь. У него еще хватило сознания идти не по улице – более длинной дорогой, а пройти через соседний дом. Пончо Ланао, его супруга и пятеро детей понятия не имели о том, что творилось в двадцати шагах от их ворот. «Мы услышали крики, – сказала его жена, – но думали, что это празднуют приезд епископа». Они только начали завтракать, когда увидели Сантьяго Насара, залитого кровью и с гроздью собственных кишок в руках. Пончо Ланао сказал мне: «Я никогда не мог забыть ужасающей вони дерьма». Архенида Ланао, их старшая дочь, рассказала, что Сантьяго Насар шел твердо, как обычно, четко чеканя шаг, и его лицо сарацина, обрамленное спутанными кудрями, было прекрасно как никогда. Проходя мимо стола, он улыбнулся им и проследовал через комнаты до заднего выхода из дома. «Мы окаменели от страха», – сказала мне Архенида Ланао. Моя тетка Венефрида Маркес как раз чистила рыбу во дворе своего дома, расположенного на берегу реки. Тетка увидела, как Сантьяго Насар спускается по ступеням старого причала, направляясь к своему дому.
– Сантьяго, сынок! – закричала она ему. – Что с тобой?
Сантьяго Насар узнал ее.
– Меня убили, тетя Вене, – ответил он.
Он споткнулся на последней ступеньке, но тут же выпрямился. «Даже заботливо стряхнул землю, прилипшую к внутренностям», – сказала мне тетушка Вене. Потом он вошел в свой дом через заднюю дверь, открытую с шести утра, и рухнул ничком.
О любви и прочих бесах
Для Кармен Бальсельс, льющей слезы.
Волосы, вероятно, воскресают гораздо раньше остальных частей тела.
День 29 октября 1949 года выдался скудным на сенсации. Маэстро Клементе Мануэль Сабала, шеф редакции той газеты, где я делал первые шаги в своей карьере, закрыл утреннее совещание пустой напутственной фразой. Никто из сотрудников не получил никакого конкретного задания, и мы собрались разойтись. Тут, однако, зазвонил телефон, шеф услышал, что вскрываются гробницы в старинном монастыре, кратко называемом Санта Клара, и сказал мне без всякого энтузиазма:
– Сходи-ка туда. Может, найдешь что-нибудь интересное.
Древняя святая обитель, превращенная около века назад в больницу, теперь выставлялась на продажу, чтобы на ее месте воздвигнуть пятизвездочный отель. Великолепная монастырская капелла находилась в плачевном состоянии из-за насквозь дырявой кровли, но гробницы, где были захоронены представители трех поколений епископов, настоятельниц и других выдающихся личностей, были в целости и сохранности. Их следовало вскрыть, передать останки потомкам, а невостребованное свалить в общую могилу.
Меня впечатлила простота этой операции. Работники, не мудрствуя лукаво, крушили ломом и заступом склепы, извлекали деревянные гробы, которые тут же рассыпались в труху, и стряхивали с костей гниль, клочки одежды и тронутые тленом волосы. Чем знаменитее был покойник, тем резвее шла работа, ибо из всей этой истлевшей мешанины можно было выловить драгоценный камешек или ювелирную поделку.
Начальник заносил мемориальные даты в школьную тетрадку, собирал кости в кучки, а чтобы кучки не смешивались, помечал их бумажками с именем умершего. Таким образом, первое, что я увидел, войдя в собор, был длинный ряд костей и черепов, гревшихся на жарком октябрьском солнце, лучи которого безудержно струились из прогалины в кровле, а также ворох этих бумажек, где, кроме даты и имени покойного, ничего другого обозначено не было. До сих пор, полвека спустя, я не могу отделаться от жуткого впечатления, которое произвело на меня это свидетельство безжалостного хода времени.
Среди прочих там были захоронены вице-король Перу и его тайная любовница, епископ этой провинции Торибио де Касерес-и-Виртудес; несколько настоятельниц монастыря, в числе которых значилась и мать Хосефа Миранда; там же покоился и большой мастер своего дела дон Кристобаль де Эрасо, который посвятил полжизни изобретению звуковой живописи. Была вскрыта и усыпальница с начертанным на ней именем второго маркиза де Касальдуэро, дона Игнасио де Альфаро-и-Дуэньяса, но его склеп, к удивлению, оказался пуст и без всяких признаков использования по назначению. В то же время останки маркизы, доньи Олалии де Мендоса, мирно покоились по соседству в ее собственном склепе. Начальник этому не удивился: вполне возможно, что благородный сеньор предпочел иметь последнее прибежище подальше от нее.
В другом крыле алтаря меня ждал сюрприз. Когда при первом ударе лома крышка очередного гроба распалась на куски, наружу выкатилась волна роскошных, отливавших бронзой волос. Работники общими усилиями вытащили густые волосы, которым, казалось, не было конца и которые никак не отрывались от девичьего черепа. В этой гробнице не обнаружилось более ничего, кроме отдельных костей и поблекшего от времени имени без фамилии: Мария Анхела раба Божья. И – чудесной реки волос длиной двадцать два метра и одиннадцать сантиметров.
Начальник спокойно объяснил мне, что человеческие волосы и после смерти растут по сантиметру в месяц; судя по длине этой более чем двадцатиметровой шевелюры, ей не менее двух сотен лет. Меня, однако, не удовлетворило такое тривиальное объяснение, потому что еще в детстве бабушка рассказала мне легенду об одной юной двенадцатилетней маркизе, за которой ее волосы тащились, как шлейф новобрачной, и которая умерла от укуса бешеной собаки. Народ почему-то считал ее чудотворицей.
Предположение о том, что здесь была захоронена именно она, увенчало в тот день успехом мои репортерские старания и подвигло меня на создание этой книжки.
Габриэль Гарсиа Маркес Картахена де Индиас, 1994.
Серая собака с белой меткой на лбу ворвалась в сумятицу воскресного рынка, сокрушая жаровни с мясом, разметывая хли